Текст книги "Письма Уильяма Берроуза"

Ладно, до встречи шестнадцатого. Привет Келлсу, если увидишь.

Аллен вдруг заговорил о сексе с женщиной. Поверить не могу, быть не может! Если я выберусь во Фриско, а там Аллен с телкой пупками трется, мне останется сразу ехать обратно[256]256
  В Сан – Франциско Гинзберг влюбился в Шейлу Уильямс Бучер и стал жить с ней и ее маленьким сыном в доме на Ноб – Хилл, зарабатывая в месяц двести пятьдесят долларов на маркетинговых исследованиях в фирме «Таун – Оллер». Этот союз Берроуза напугал даже больше, чем увлечение Аллена Нилом Кэсседи. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Ты ведь знаешь американских телок – они мужика к ногтю прижимают. Значит, Аллена мне не видать вовсе. Видеть его и не иметь с ним секса – для меня слишком.

Всегда твой,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

[Начало письма отсутствует.]

[Нью – Йорк

Начало октября 1954 г.]

Среда, вечер

Операцию сделали. Днем обещал прийти Ритчи[257]257
  Ритчи, давний приятель Берроуза, наркоман, которого автор знал еще со времен первых наркотических трипов. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], снабдить меня чем надо, – не пришел. Шесть часов после операции я терпел такую боль, какой не знал ни разу в жизни: катался по кровати, кусал простыни и колотил в стену, пока наконец медсестра не вдула мне демерол. Боль – поверь! – была невозможная. Сам удивляюсь, как дотерпел до укола. И тут появляется Ритчи… чтобы одновременно доставить мне и обломать самый долгожданный кайф в жизни. Если б не демерол, я испытал бы облегчение в чистом виде, однако демерол меня уже наполовину забрал, игла вошла мимо вены, так что я вроде вмазался джанком… результат – ни в голове, ни в жопе.

Джек обещался прийти – не пришел. Назавтра надо выйти отсюда, как бы там ни было. Я сел так плотно, что просто хуею. В Милуоки и Виск[онсин]е нариков не преследуют по закону, совсем как в Мексике. По ходу, наше дело живет и процветает. Вот если б достать кодеинитов, то и с кайфом можно не париться, но здесь покупаешь либо геру, либо хорь с таком. Долофина нет вовсе. Легавые прижали всех, кто его прописывал. Оставался долофин у Джоржии и Уолтера, однако пришли федералы и забрали все. Мол, хер вам, а не законное ширево! Еду во Флориду, лечиться у семейного доктора. Во Фриско пробуду две – три недели, с порезанной жопой-то не разъездишься. К чему тебе друг – инвалид?

Четверг, вечер

Вышел из больницы[258]258
  Берроуз остановился в Бруклине, в отеле «Сент – Джордж». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Джек так и не пришел и даже не позвонил, вот и приходится ему только писать. Порой кажется, что у него напрочь отсутствует банальное чувство самодисциплины. Ведь можно же было позвонить в больницу. (У меня телефон в палате стоял.)

Меня еще качает, и кровь идет, но операция прошла тип – топ. Док говорит, что в первый раз врачи облажались и не вырезали наросты, из-за которых кишка-то и сузилась. Зато теперь у меня жопа так жопа, работает – комар носа не подточит. Перед самым уходом я отлично натаскал медсестер: стоило им увидеть ужасное и искреннее представление, в котором я зубами терзаю простыни, как они тут же мчались за демеролом.

Почему мои «строгие требования» к любви невыносимы и выдают кретинизм?! Время от времени перечитываю твое письмо[259]259
  Керуак поведал Берроузу, будто бы Гинзберг втайне мечтает о сексе со своим эпистолярным воздыхателем. Сам Керуак это назвал «ложью во благо». Гинзберг, узнав о подобном жульничестве, поспешил написать «жесткий формальный отказ Биллу», в котором перечислил контраргументы. В попытке загладить вину, Керуак напомнил о «возврате к честности поколения битников 1947–го». (Керуак – Гинзбергу, 26 октября 1954–го, из архива Гинзберга в Колумбийском университете.) – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Лег спать, зная, что увижу наконец Сон. Проснулся в три, укололся немного; проснулся в семь – видел невероятный сон. Запишу его: я вернулся в Северную Африку несколько лет назад. Встречаю глупого гея, который каждое высказывание обращает в непристойность, извращенную фразу. Под этой маской пустого выпендрежа – чистое зло. Гомик увязывается за мной, и дома меня рвет, будто к телу присосался отвратительный похотливый клещ. На улице нам попадаются две лесбиянки, приветствуют нас: «Привет, мальчики», как лесбы приветствуют геев. Меня тошнит от этой мертвой ритуальной фразы, и я отворачиваюсь. (Просто балет какой-то!) Гомик отдает мне почту, которую забрал из посольства. Письма вынуты из конвертов и сложены в пачку; понять, от кого какой отпечатанный на машинке лист, невозможно. Проглядываю их, ищу окончания писем, подписи… не нахожу.

Шагаю по высохшей белой дороге где-то на окраине города. Чую опасность – воздух напряженно гудит, будто наполненный шуршанием жучиных крылышек. Прохожу мимо деревни, где люди спят, живут под холмиками фута два в высоту. Холмики – из тряпок, намотанных на проволочный каркас, похожи на гигантские ульи. Снова в городе. Всюду – то же гудение. Оно и не звук вовсе, а колебание волн, исходящих от башнеподобной конструкции, обмотанной тряпками. На самом верху – черноликий Святой. Он-то и производит гудение. Требует мзду с горожан. Восстают против него всего два араба; кроме них, все кажутся мертвыми. Первый – сильный, решительный мужчина лет сорока; второй – мальчик. К мальчику меня сразу начинает тянуть. Подхожу и спрашиваю: «Сколько дадите за убийство Святого?» Торгуемся, хотя знаем: деньги не главное. Хвастаю перед мальчишкой снайперским умением, подмечая при этом, что «и ножиком могу обойтись». Мальчишка смеется – все понял. Тогда мне дают сертификат, по которому в оружейной лавке меня снабдят снайперкой. Со мной отправляется Друг и твердит, мол, Святой прав, и мы обязаны принять его. Хочу рассказать о винтовке и тут же передумываю.

– Не скажу тебе ничего.

Друг отвечает:

– Правильно. Иначе я все Ему передам. Глупыш! Ведь Он ведает о твоих замыслах! – Друг хватает меня за руку и кричит: – Ну как убедить тебя, что затея твоя безнадежна?!

Говорю ему:

– Это… – и чуть не раскрываю план с винтовкой, но вовремя успеваю одернуть себя, – …только показуха. Моих истинных замыслов Ему не дано знать, потому что я сам их не знаю. Это – жизнь, а как может Он предсказать Жизнь? Никак. Предсказать Он в силах лишь смерть.

– Нет, и жизнь тоже.

– Ошибаешься! Врешь! Проваливай и не показывайся мне на глаза до скончания веков!

Мышусь от Друга в цветочной лавке под ящиком с цветами. Друг стоит над ящиком, будто над гробом, и плачет, заламывая руки, умоляя бросить затею. Я тоже плачу, и слезы падают в желтую пыль. Но я все равно убью Святого, не сдамся.

На основе этого сна можно написать вещь и побольше, даже каркас для романа создать. Друг из сна – Рекс Вайзенбергер, выкрест – католик[260]260
  Рекс Вайзенбергер – друг Берроуза из Сент – Луиса, с которым они вместе в 1934–м ездили в Европу. Джон Келли – вместе с Вайзенбергером учился в Йельском университете. Привел товарища в католицизм. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Я его давно уже не видел. Он мне должен десятку баксов, которые здорово пригодились бы – оно и понятно, куда Рекс пропал. Я тебе отправлял десять баксов – они бы мне тоже пригодились, я вчера так подумал. Получается, Друг – еще и ты. Забавно, я и не собирался олицетворять с Другом тебя, только Рекса, и в первую очередь вспомнилась десятка баксов. Во сне Друг выглядел именно как Рекс, пропавший десять лет назад. Говорят, он осел в Японии и деньги свои оставил миссис Келли, матери Джона Келли; у нее деньжищ немерено. Ладно, отправляю тебе это письмо.

Люблю,

Билл

Пиши мне на адрес: Флорида, Палм – Бич, Сэнфорд – авеню, 202.

* * *

Аллену Гинзбергу

Флорида, Палм – Бич,

Фиппс – плаза, 233

Коббл – Стоун – гарденз

Лоре Ли Берроуз

Мортимеру Берроузу

13 октября [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Дела все хуже. Сомневаюсь, что смогу вернуться в Танжер. У меня постоянно домогаются, мол, какого лысого я возвратился в Штаты.

Маркер в Майами, ищет работу. Сегодня же поеду к нему. Неплохо бы и самому озаботиться поиском работенки.

Пойми, то письмо я тебе прощаю, но для протокола скажу: прощать есть что. И мнение свое насчет общего жилья и проч. лучше б ты изменил до того, как я покинул Танжер. Сидел бы я сейчас там и не маялся. Может, скажешь, как мне быть? Есть идеи? На ум приходит одно: вернуться в Дело на пару с Ритчи или в воры податься. Нет, я не ленюсь работать по – честному. Просто работы для меня нет. Впрочем, поискать-то я поищу. Попробую даже наехать на предков, чтобы назад меня в Танжер отфутболили. А то, понимаешь, не хотят видеть меня в Палм – Бич; я в отеле живу (родоки говорят, типа свободных комнат в доме нет, и вместо моей кровати телевизор поставили), пять баксов в день плачу. Ну ладно, a ver. И это чтобы расставить все по местам: в Америку я приехал к тебе.

Так. Теперь, надеюсь, ты в курсе того, как мои дела и как у меня все перевернулось с ног на голову. Больше туда – сюда мотаться не получится.

Нет, я не жалуюсь, но ситуация, харить меня в туз, паршивая.

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Палм – Бич,

Сэнфорд – авеню, 202

12 ноября [19]54 г.

Пятница

Дорогой Аллен!

Спасибо, что написал. Все никак не отойду от выходных у Бетти Джонс[261]261
  С Бетти Джонс Берроуз и Маркер дружили, еще когда снимали комнату над баром «Баунти» в Мехико (1951 г.). В то время она только – только развелась с мужем Гленном. Незадолго до написания этого письма Берроуз с Маркером нанесли подруге памятный визит в Голливуд, штат Флорида, и тогда же накачались наркотиками. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Вот мы загасили! Ни разу так не колбасило. Только на улице кайфовать я больше не стану.

В субботу двадцатого ноября отплываю. Прости, старик, с тобой не увидимся. Если просижу здесь еще месяц – капец, екнусь мозгами.

Читал все подряд об амазонских джунглях. Теперь знаю точно: затерянный город инков – это факт. Независимые исследователи помещают его примерно в одной и той же точке (где пропал Фосетт[262]262
  Полковник Перси Гаррисон Фосетт, знаменитый исследователь, послуживший прототипом главного героя для романа Конан Дойла «Затерянный мир». В 1925 г. отправился на поиски Атлантиды в области Рио – Хингу (Бразилия, бассейн Амазонки) и пропал без вести. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] и где больше всего опасностей: кровожадные индейцы и проч., проч.). Похоже, в 1900–м его населяли светлокожие потомки инков, но они покинули город, наполненный золотом. Как только скоплю достаточно денег, поеду на поиски.

Поправки в рукописи? Ну конечно, все сделаю, просто сейчас у меня творческий кризис. Я же снова наркоша, а в США с наркотой строго… Предвкушаю день, когда снова буду в Танжере. Если надумаешь двинуть в Нью – Йорк – там и свидимся. Или в Европе. Судя по твоему рассказу, во Фриско – натуральный ад. Американский.

Ты разузнал о Брубеке[263]263
  Дэйв (Дэвид Уоррен) Брубек (р. 1920 г.), известный американский джазовый музыкант. – Примеч. пер.


[Закрыть] и проч., о новом телепатическом джазе? До этого месяца я и не представлял, как ужасно в Америке. Господи, жить здесь – наказание! (Нью – Йорк – само собой, не Америка.)

Алан [Ансен] рассказывает, что горничная застукала их с любовником, и в результате ему отказали от квартиры. Нет, Италия по – прежнему не для меня. Пиши мне по адресу: Италия, Венеция, филиал «Американ экспресс».

Любопытно узнать мнение Рексрота[264]264
  Поэт Кеннет Рексрот отбирал рукописи для публикации в журнале «Нью дайрекшнз», и Гинзберг, вернувшись к обязанностям литагента, показал ему некоторые зарисовки Берроуза, в т. ч. «Рузвельт после инаугурации». Рексрота творчество Берроуза не вдохновило, в ответ на что Берроуз 6 декабря отписал Гинзбергу: «При чем здесь достоверность? Мои зарисовки не имеют отношения к Рузвельту. Рексрот со своими замечаниями попал пальцем в небо». – Примеч. О. Харриса


[Закрыть].

Суббота

У меня абстяг. Будь я в другом месте, снял бы ломку кодой или демеролом, но здесь я лимит анаболиков исчерпал.

Если вдруг встретишь кого-то, кто ищет затерянный город инков или их золото, а заодно готов вложить в дело тыщу – другую баксов – дай знать.

Люблю,

Билл

* * *

Джеку Керуаку

Танжер

7 декабря 1954 г.

Дорогой Джек!

Решил черкнуть тебе пару строчек, чтобы сообщить: я вновь на земле обетованной, где в изобилии достает джанка и мальчиков. Поездка выдалась жесткая, но всю дорогу от Гибралтара я чистым усилием воли заставил себя захрапеть, просыпаясь лишь время от времени заморить червячка. По пятнадцать – двадцать часов провожу в постели с Кики: воздаю должное сексу. Кики, мой сладкий мальчик, он просто клад. Такой милый, страстный и в то же время стопроцентный мужчина.

В городе по – прежнему все всем доступно, и никто не собирается ничего запрещать. Хо – хо! Я вернулся, опять живу у Голландца – бордель у него симпатичный, чистенький. Если б кто-то согласился жить со мной, сняли бы дом в туземном квартале – большой, с тремя спальнями и гостиной, за который берут всего двадцатку в месяц. Домик поменьше обойдется в десятку. Вот если б вы с Элом приехали ко мне, мы зажили бы втроем, платили бы семь баксов в месяц с носа, готовили бы сами… Устроили б себе рай за бесценок.

Я конкретно засел за бестселлер, роман о Танжере, за который меня примут в клуб «Автор месяца». Вот начало:

«Единственный местный в Интерзоне, кто мало того что сам никого не пялит, так еще и не доступный, это шофер Эндрю Кейфа; Кейф и не притворяется, будто любит его, просто использует, дабы отбрить всякого, с кем не хочет общаться, мол: «Прошлой ночью ты глаз положил на Арахнида. Больше ко мне не приходи». (В Зоне можешь и не синячить, но наутро все равно позабудешь, что делал ночью.)

Хуже, чем Арахнид, водителя в Зоне не сыщешь. Случилось ему переехать беременную женщину, которая спускалась с гор с корзиной угля на спине. Женщина родила прямо на мостовую окровавленное мертвое дитя. Набежала полиция и ну Арахнида допрашивать. Кейф сидел на поребрике, ковыряя палкой в луже крови, пока наконец легавые не закончили – обвинив во всем женщину»[265]265
  Эти абзацы практически дословно перекочевали в «Голый завтрак», предварив «интерзоновскую» часть романа. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Как такое печатать в «Космополитене» или «Гуд хаускипинг», не представляю. Что ты, Джек, это безнадега. Я не попсюк. В общем, копи деньги и приезжай, буду рад тебя видеть. Как твой «На дороге»? Как мой «Джанки»? Напиши поскорей.

С любовью,

Билл

P. S. Эндрю Кейф, разумеется, списан с Пола Боулза.

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

13 декабря 1954 г.

Дорогой Аллен!

Каждый раз мне хочется сказать столько, что письмо – единственный способ излить тебе душу. Но и в нем высказать всего не удается. Как не хватает тебя рядом.

Без пишущей машинки я как без рук, однако сумел-таки написать первую главу романа, в котором соберу все свои зарисовки и разрозненные заметки. Место действия – Танжер. Я, кстати, не говорил тебе, что это будет за книга? Она начинается со сделки по продаже «задержанной минздравом Тьерра – дель – Фуего партии смазки, изготовленной из натуральных отходов китобойного промысла в Северной Атлантике». (Отходы китобойного промысла – то, что остается после разделки кита. От них на многие мили несет тухлой рыбой, и применения им не находят.)

Как видишь, работаю в полную силу своего таланта.

И работу собираюсь довести до конца. Боюсь только, что печатать ее никто не станет, но это уже costumbre[266]266
  Здесь: «как обычно», «само собой разумеется» (исп.). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Кстати, из Вашингтона вернули анкету, которую я отправлял в торговый флот – вернули с указанием на пунктик в своде правил приема на гражданскую службу и с формой для заполнения, типа: «Принимаете ли Вы или принимали ли Вы когда-либо наркотические препараты?» и тому подобная хрень. Тактично, однако. Будто по плечу похлопали. Заполненную форму надо отослать обратно в Вашингтон. Безнадега.

Местная аптека щедро снабдила меня кайфом: продали десять коробок, и Кики выдает мне ампулы по расписанию. Заебись. Ведь дело как обстоит: я увеличивал дозу, а интервалы, наоборот – сокращал; глюки пошли паранойные. Иду по улице. Мимо – стайка арабов, и один будто бы говорит: «Опаньки, Уильям Берроуз». И так – куда ни зайду, чудится, будто все на меня пялятся, обсирают, смеются. И в то же время я эти глюки переживаю. То есть понятно, что они – глюки, результат паранойи, наркотиков, кайфа, и потому мне не страшно. Они же не настоящие. Зато чувство – ничего себе, любопытное, когда видишь галлюцинацию и просекаешь, в чем суть.

Если есть хоть какая возможность опубликовать «Голый завтрак», то в нем должны быть кокаиновые заметки – они входят в раздел «Джанк»[267]267
  На тот момент Берроуз задумал «Голый завтрак» (названием обязанный Керуаку) как книгу из трех частей: «Джанк», «Гомосек» и «Яхе», тогда как «новая работа», большая часть которой позднее была издана под тем самым названием, создавалась как отдельное от трилогии произведение. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Не уверен, стоит ли опускать «Джанк» (помнишь ведь: я перенес в него кое – какой материал из «Гомосека»). Впрочем, ладно, суди сам. Я по уши зарылся в работу над новым романом плюс еще бросаю ширяться. К тому же законченной рукописи нет, ну да ее и по «Гомосеку» нет.

Зарисовка о Рузвельте смешная, не пытайся меня переубедить. Похоже, Рексрот в зарисовках – ни в зуб ногой. Дзен – буддизм не изучают, чтобы потом писать научные труды. Боже ж ты мой! Зарисовки, работы – абсолютно спонтанны, пишутся на основе содержимого головы. По сути они фрагментарны, в них нет логики. Всесторонними зарисовки не бывают. Создаются не по – научному.

Ну все, пока, надо мне за работу браться. Долгие письма изматывают. Пиши, не забывай.

Люблю,

Билл

P. S. Пока я гостил дома, со мной случилось ужасное: я спал и ел от пуза. Ничего больше не делал и начал жиреть. Плоский живот – гордость моя и отрада – покрылся дюймовым слоем жирка, стал мягким и рыхлым. Как херово мне было. Ни энергии, ни жизни. В США я бы умер. Жить бы смог только в Нью – Йорке или во Фриско.

Теперь энергия во мне бурлит, я – пружина, и живот у меня снова как стиральная доска.

В США я задыхаюсь, особенно в пригородных зонах. Палм – Бич – сущий кошмар: ни трущоб, ни грязи, ни бедности. Господи, за что караешь ты людей жизнью там? Мужики умирают молодыми, бабы переживают супругов, жиреют за счет их страховок. Власти Штатов мужской пол никак не поддерживают: мужчина толстеет, лишается жизни по капле и мрет от духовного голода. Заметь, в других культурах (в исламской, к примеру) мужчины живут не меньше, а то и дольше баб. В Штатах наоборот – женщины буквально выживают мужчин.

Но я в Танжере, чему рад безмерно. Блаженствую. В голову закралась ужасная мысль: что если джанк сохраняет меня, консервирует, и когда – или если – я слезу с него, тотчас растолстею? Дилемма – страшная! Но я, пожалуй, подчинюсь нарциссизму и предпочту сохранить плоский живот любою ценой.

Я тут подумал: не смешать ли трах с зарисовками и смехом – беззлобным, расслабленным, чистым смехом, сопровождающим творение зарисовок? Смехом, дающим на мгновение забыть боязливость, брюзжание, старость, страх и вес плоти? Райское получилось бы наслаждение! (Заметь, секс и смех, по общему признанию, несовместимы. Типа секс – дело серьезное и очень ответственное. Что сказали бы райхианцы! Однако смех по природе своей рамок не признает.)

Зарисовки душат меня, я тону в них, потому что читателя нет. Я чуть было не кинулся в ноги Полу Боулзу, спасителю, так сказать, но он сорвался на Цейлон со всем своим антуражем: женой – лесбиянкой, которая из штанов не вылазит[268]268
  Джейн Боулз, чья сексуальная ориентация была широко известна, талантливая и весьма популярная в свое время писательница. Впрочем, к тому времени ее творческий порыв иссяк. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] и любовником, талантливым живописцем Ахмедом Якуби[269]269
  Ахмед Якуби родился в Фесе в 1931 г.; факир (знахарь) и художник – самоучка. Пол Боулз познакомился с ним в 1950 г. К моменту написания письма картины Якуби уже выставлялись в Нью – Йорке, Мадриде и Танжере. Он умер в начале 1980–х от опухоли мозга. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. (Юноша, которого я защищал своей магией от порчи со стороны соперника. Оба – молодые, смазливо – симпотные, конфигурации у них… м – м, аппетитные; ублажать готовы оба пола, отдавая предпочтение старым, обрюзгшим богатым мохнаткам… Короче, соперники обслуживают всех и каждого, сам понимаешь. Тут я плавненько – оп – оп – оп – перевожу базар на мамбу с леди Джейн, всегда готовой прийти на подмогу! Представляю: «Отказ»! Танец – отшив, то есть мамба по сути своей; вот она обретает графическое воплощение: у мужика встал, и он тянется к бабе; только присунул и – ап! – стояк пропадает. Гениталии поддельные, из папье – маше сделаны. Чем дольше пара танцует, тем реальнее письки и сиськи. Причиндалы становятся совсем натуральные. Бабенка исполняет дразнящий пассаж, вертится – кружится, то пилотку покажет, то жопу, будто бы говоря партнеру: «Тебе-то зачем это все, ты однохуйственно Чушкарь. И навечно». Тогда мужик – типа начхать ему на партнершу – мрачно полирует ногти о восставший писюн. Ну и так далее…

Путей исполнения – туча. Типа охрененный балет «Отшив, порча и подавление жизни». В идеале он будет невыносимо подавлять и лишать духа, если не создать ему антипод. Надо подумать. В голову только что пришла полная концепция шоу.)

Так вот, соперник задумал навести порчу на Якуби, лишить живописца таланта, и я не смог не вмешаться – ударил на упреждение, и злодей получил в репу своим же заговором. Забавно, однако Якуби всерьез убежден, будто мое вмешательство помогло: на следующий день в газетах появилась статья, в которой работу его конкурента назвали «жалким подобием работ Якуби».

Короче, Боулз смылся со всей своей свитой. Мне же поговорить не с кем.

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

30 декабря 1954 г.

Дорогой Аллен!

Отправляю тебе первую главу нового романа. Перечитал ее сам и ощутил, будто под поверхностью в ней кроется нечто ужасное. Что это точно – не знаю, просто чувствую. Вторая глава включает материал, написанный прежде, и ты его наверняка видел. Дальше планов нет. Отпущу-ка я книгу, пусть сама себя пишет.

Возьму в обработку материал писем из Южной Америки; будут изменения – дам тебе знать. Работу над романом пока отложу, всего себя посвящу письмам. Затея с журналом – просто отлична, надеюсь, выгорит[270]270
  «Эл тебе говорил, наверное, о затее опубликовать наши работы – твои, его, мои – в журнале «Крэйзи лайтс», который издается во Фриско?» (Берроуз – Керуаку, 21 января 1955 г., из архива Керуака в Колумбийском университете). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Помогу чем смогу, рассчитывай на меня.

Люблю,

Билл

P. S. Слышал, будто Рексрот передал слова Одена о Джеке: мол, Джек гений, но друзья погубят его. Что это значит? Мне так Джек написал. И еще – будто Оден и меня назвал гением.

У Джека, по ходу, натуральная паранойя. Говорит, его нашли копы и вчинили иск за неуплату алиментов[271]271
  Керуак по – прежнему отказывался признать дочь Жанет. В середине января он явился в суд по семейным делам, однако его адвокат – Юджин Брукс – убедил судью приостановить дело. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Говорит, из-за твоей неосмотрительности во Фриско у него появились подражатели. И еще говорит, что у тебя во Фриско есть мальчик[272]272
  В декабре Гинзберг познакомился с Питером Орловски, которому исполнился двадцать один год. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Объясниться не хочешь?

1955

Аллену Гинзбергу

Танжер

6 января 19[55] г.

Начинать можно откуда угодно.

Хоть с середины – и читай насквозь.

С любого места.

Дорогой Аллен!

Отправляю тебе случайную подборку заметок и набросок плюс еще наработанный материал по Южной Америке: готово новое введение к повести о поисках яхе. Оно круче и лучше подготовит читателя к основному действию.

Перечитал кусочек о своей остановке в Майами – прикольно, думаю, стоит включить его. Он пойдет сразу после нового введения. Но если тебе не понравится – пропустим.

Только что придумал способ, как исполнить задуманное, не дать энергии распылиться при написании фрагментов, несвязанных зарисовок. Возьму и стану записывать впечатления Ли… Фрагментарность будет главной изюминкой, новым методом работы, так что проблема разрешится сама по себе. Роман о Танжере – впечатления о городе самого Ли, им же записанные, что избавит автора от необходимости непосредственно контачить с персонажами и ситуацией. Я автора поселю в роман! Мне бы по ноздри зарыться в работу, а я пишу это. Но говорят: «Ничто не теряется»… (Представляю, как утопну в моче и кале, как меня накроет заусенцами, выпавшими ресницами и соплями, исторгнутыми моей душой и телом, скопившимися, словно ядерные отходы. «А – а, да ради бога же, исчезните вы!») Я уже составил роман из писем. Письма всегда можно засунуть куда-нибудь, заткнуть ими дыру. Ну, ты врубаешь…

Недавно произошел странный случай – дурное знамение. Пару дней назад в баре кто-то коснулся моей руки. Оборачиваюсь – мужик, легавый, как пить дать. Мужик спросил, не Максом ли Густавом меня зовут. Само собой, я сказал: нет. Паспорт этого Густава коп показал бармену. Решил с какого-то хрена, будто я похож на фотографию этого типа. По мне, так ни малейшего сходства. Сегодня в газете читаю: Макс Густав найден мертвым в канаве – загнулся. Скорее всего, от передоза вероналом. Говорю же: дурное знамение, ведь я ни капли не похож на Макса.

Работаю над письмами – тут и там подправляю, где надо. В основном вырезаю то, что к делу никак не относится или просто скучно. Можно еще проработать «металлоломную» зарисовку по мотивам сна и про кулачника[273]273
  Боксер. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] бывшего, помнишь? Попробую включить зарисовку об исправительной колонии.

Как только все закончу – пришлю тебе изменения.

Люблю,

Билл

P. S. Если в жизни у тебя все на мази, я бы не отказался от скромной материальной помощи. Поиздержался, знаешь ли, на новую хату переехал, там и сям деньжат просадил[274]274
  В январе Берроуз снял у Джима Уайли квартиру попросторнее, в верхней части старого города. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

На восемь часов задержался в Майами. Стоял в дверях дома Уолгрина; дверь открылась и снова закрылась, отчего охлажденный воздух оторвал прилипшую к спине рубашку. Я не видел Вора, Джанки, Гомосека, Ходячего Трупа. Лица нечеткие, размытые, без следов воли. Они – будто вне фокуса, загорелые безымянные пятна, идущие навстречу случайной судьбе и сходящиеся без касаний.

Мужчина встал на углу и золотым ножиком принялся срезать кончик сигары. Густые, блестящие черные волосы на пальцах прикрывали кольцо с массивным алмазом. Роста человек был высокого, веса объемного, и глаза у него оказались бледно – серые, мертвые.

Майами – неорганическая chambre de passе[275]275
  Комната прошлого (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Массажист, голубые глаза у которого поблекли на солнце, а яйца безжизненно отвисли аж до самых колен, вкатывает Жирдяя в баню с номерами – на массаж с маслом и глубокий массаж прямой кишки. Вот он выскакивает из тостера (камеры ускоренного загара), готовый к главному пункту программы. Вкатили операционный стол с вибрирующим манекеном из губчатой резины. Это фигура женщины, подключенная к звуковому устройству, она поет мягким сухим голоском, задыхаясь от хочки. Жирдяй вынимает сигару изо рта, на бледные глаза ему стекают капельки пота. «Мальчик мой, солнышко, – зовет он, и массажист помогает ему перекатиться на девушку. Плюх! – Порядок, Джордж. Жми на рычаг».

Насчет последней зарисовки, Эл, решай сам. Она к «Поискам яхе» никак не относится и родилась совершенно случайно. Посмотри, достойна ли она жизни. Ведь мне – да и любому автору – трудно оценить свой труд объективно. Если ввести этот пассаж в текст про яхе, он нарушит непрерывность моего странствия из Мехико в Южную Америку и обратно.

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

9 января 1955 г.

Дорогой Аллен!

[…]

Тошно сидеть сложа руки, когда эти сволочи, упрятавшие души глубоко под броней ненависти ко всему живому, сотрясают землю у нас под ногами и травят воздух, которым мы дышим. Я будто в кошмаре. Прогремело еще тридцать взрывов, и хоть бы одна мразь попыталась сократить число своих драгоценных экспериментов[276]276
  Имеются в виду проводимые в то время наземные испытания ядерного оружия. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Люблю,

Билл

P. S. Представляю, что за ад устроили тебе копы. Не понимаю, как они вообще получили столько свободы. По мне, так у них абсолютно нет права лезть в мою – или в чью-либо – жизнь. Какого хрена вообще? Я зол, я вне себя от злости. Хезальники! В Калифорнии только из-за шрамов на руке могут впаять полгода. Потому я и смылся из Штатов, не хочу больше тратить время на пререкания с копами и обществом, которое они представляют. Вот в Танжере копы – молорики, просто охраняют порядок, выполняя законные функции. Здесь на душу не давит груз мнения «прочих», «людей», нету здесь Общества, и нету обид.

Аллену Гинзбергу

Танжер

12 января 1955 г.

Дорогой Аллен!

Как ты мне нужен! Временами меня терзает острая боль. Не из-за секса, нет – дело в письме. Чувство такое, будто мне предстоит не рыскать по берегам на отмели, а прыгнуть прямиком в озеро. И ты нужен, нужна твоя помощь на этом критически важном этапе. Может статься, новый роман мы с тобой напишем на пару.

Позволю себе заглянуть слегка в будущее и покажу аннотацию. В ее форме для меня открылась тема романа:

«Ученые спят и видят, как уничтожить наш мир. И в руках у них – сила начать атомную войну. Не знали? Тогда читайте этот роман, в нем сей ужасный вопрос и раскроется».

«Книга хватает за горло, – говорит выдающийся критик Л. Марлэнд. – Прыгает с вами в постель и вытворяет неслыханные вещи. Потом вонзает в позвоночник длинную холодную иглу и впрыскивает ледяную воду. Иначе описать страх, испытанный мною по прочтении этих страниц, я не могу. За ширмой юмора, зарисовок, пародий (временами очень острых и ядовитых) проглядывает смертельное отчаяние, пустынный пейзаж и руины под зонтиком черного гриба от взрыва последней атомной бомбы».

«Отчаянная борьба горстки людей – «чужаков» без места, без голоса в существующей системе мира – с силами и посланниками Разрушения творится скоро, молниеносно, как драка в баре: пинок в пах и тут же «розочкой» в глаз».

«Эту книгу должен прочесть каждый, кто желает понять больную – смертельно больную! – душу атомного века».

Таков роман, первую главу которого я прислал. Могу включить в него все зарисовки, весь материал по теме Танжера, собрать его из писем к тебе.

Если нет вдохновения для романа – халтурю, пишу статью о Танжере… Может, сойдет для «Нью – Йоркера», назову «Письмо из Танжера»[277]277
  Здесь почти наверняка имеется в виду текст, который позже войдет в сборник «Интерзона» под заглавием «Интернациональная зона». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Через несколько дней закончу ее и пришлю; продать, думаю, получится. Потом еще накатаю статейку по теме яхе – наверное, небольшую книжицу с фотками. Док Шульц снимал меня с лозой яхе; снимки вышли удачные, и он прислал мне их, пока я был во Флориде. Письма в конверте не нашлось, но я сам отписал доку, мол, спасибо, и заодно вложил в конверт несколько образцов перуанского растения, которое и придает силу яхе (тогда еще дополнительных ингредиентов зелья ботаники не знали) для коллекции Гарвардского ботанического музея. Ну, и рождественскую открытку до кучи. В ответ – ни строчки. По ходу дела, Шульц прознал о моей книге, и его консервативная бостонская душа воспротивилась общению со мной. А жаль. Док Шульц здорово помог, да и сам по себе парень он славный. Всегда обидно терять друзей. Вот интересно, какая именно черта моей личности отпугнула его? Гомосексуальность? Воровское прошлое? Наркомания? Если вновь отправлюсь в экспедицию с натуралами и педантами, замаскируюсь от и до. Имей я степень в антропологии или другой науке, работалось бы проще.

Теперь у тебя все исправления для повести о яхе. Нет только окончательной версии ее концовки и частей о Городе яхе и Баре. Пиши мне, не забывай и не прерывайся. Порой так хочется оказаться во Фриско.

Люблю,

Билл

P. S. Рядом нет никого, с кем можно поговорить о литературе или прочих вещах, по – настоящему мне интересных. Как тошно!

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

Понтия не имею, какой сегодня день.

21 января [19]55 г.[278]278
  Дату в шапке проставил не сам Берроуз, а, скорее всего, Гинзберг – уже когда получил письмо. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]

Дорогой Аллен!

Почему не пишешь? У меня наебнулась машинка, а нести ее в ремонт далеко и неудобно. Это тяжелая, исключительно настольная модель.

Я в депрессии, в глубокой депрессии, в какую ни разу еще не впадал. Во мне крепнет убеждение, что мой талант – какой-никакой – взял и иссяк. Могу часами сидеть и пялиться в чистый лист, не написав ни слова. И не с кем поговорить. Какого хера я здесь и ширяюсь эвкодалом?.. Из-за депрессии ширяться стал чаще. Чего я во Фриско не смылся?! Если б только ты сумел выдержать меня чуть – чуть дольше.

Не знаю, что со мной, но мне это не нравится. Всякая идея, приходящая в голову, кажется глупой, вроде той темы насчет атомной войны. Напишу строчку – и сразу блевать от нее тянет. Приехал в город какой-то немецкий уебок и покончил с собой. Теперь на все препараты наложили запрет, даже на обезболивающее… Скучно – капец. Приходится ждать в аптеке, пока аптекарь бегает для меня за рецептом.

Пару недель назад приезжал паренек из Дании. Он был здесь еще в прошлом году и просрал все бабосы; я его тогда выручил. Ситуевина повторилась, но в этот раз я ошибки не повторяю. Говорю датчанину: обратись к консулу, пусть отправит тебя обратно. Он и топает в консульство, его сажают на датский корабль, который – хопа! – тонет со всем экипажем в Северном море. Скучно, да? Сам не знаю, зачем рассказал. Датчанин подарил мне на прощание будильник, хотя часы не звенят ни хрена (и время неверно показывают)[279]279
  Это почти наверняка судно «Герда Тофт», которое затонуло возле Фризских островов 23 декабря 1954 г. В «Мягкой машине» («Grove», издание 1966, 1992 гг.) есть такие строки: «Он отдал мне свой будильник, который прослужил еще год после смерти хозяина. Лейфа датчане вернули на родину. Он отплыл на торговом судне из Каса в Копенгаген, но у берегов Англии судно потонуло со всей командой и пассажирами». Он также упоминается в «Порте святых» как Датчанин Лейф («Calder and Blue Wind», 1980). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Еще год назад меня доставал один попрошайка из Португалии. Говорят, и он умер – в Мадриде, хрен знает как[280]280
  В «Атрофированном предисловии» «Голого завтрака» написано: «– Парни – таксисты ожидают клиентов, – сказал Эдуардо и умер от передоза в Мадриде…». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Мне плохо, действительно плохо. Ощущаю себя опустошенным на все сто процентов. Машинка у меня – хлам тот еще.

Люблю,

Билл

P. S. Копию части про Город яхе я не получал. Вообще писем от тебя нет вот уже три недели.

Перечитал написанное вчера. Страх божий. Накатал статью о Танжере, но смотреть в нее тошно. Совершенно обыкновенная статья получилась, любой бы написал. И все же пошлю статью тебе, вот только сделаю кое – какие поправки, когда руки дойдут. Не знаю, может, пристроишь ее куда-нибудь.

Приобрел дом. Не могу, правда, собраться с силами, чтобы навести порядок, и вокруг копится грязь.

Вот пришлют мне дробовик, убью что-нибудь – может, тогда полегчает? Все это время мне не дают разрешение на оружие.

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

7 февраля 195[5] г.

Дорогой Аллен!

В последний раз пытаюсь написать хоть что-то продавабельное. Весь день старательно избегал работы: почитал журналы, почистил дробовик, вымыл посуду, потрахался с Кики, собрал мусор в небольшие свертки, выставив их потом на улицу (если вынести хлам в мусорном ведре или контейнере, контейнер обязательно стащат. Я даже пробовал как-то приковать корзину цепью к порогу, но решил: оно такой возни не стоит, поэтому сейчас просто выкидываю мусор в свертках), прикупил еды на ужин, забрал рецепт на наркотики. В конце концов пришлось сдаться и сказать себе: «Садись давай работать». Закурил травки, присел за текст, и вот чего получилось, вышло единым куском – или комком, словно мокрота из горла[281]281
  См. «Голый завтрак» («Обыкновенные мужчины и женщины»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].