Текст книги "Письма Уильяма Берроуза"

Какую-то часть из этого письма я переброшу в письмо номер «А», которое одновременно открывает вторую главу моего романа. Материал часто совпадает. Если найдешь издателя – режь, добавляй, перестраивай, как сочтешь нужным.

Сегодня суббота, письмо раньше понедельника отправить не смогу и поэтому буду еще дополнять его. Может, получится вывести название с «саргассовым» элементом. Ну все, пока – пока… До встречи в Саргассовом… Пожалуй, возьму одно из «саргассовых» названий для рассказа о Тайгере Теде.

Люблю,

Билл

Вчера прогулялся по окраинам города. Окрестности Интерзоны нетронуты и тем прекрасны. Пологие холмы, куча разных деревьев, цветущие виноградники и кустарники; высоченные горы из красного песчаника, верхушки которых венчают причудливо изогнутые сосны (как будто обработанные мастерами бонсай), обрываются в море. Вот бы домик там выстроить!

Помню, я жаловался, будто мне писать не о чем. Матерь божья! Материала выше крыши. За одну прогулку я мог бы накатать страниц пятьдесят. Меня посетило мистическое видение, как тебя – итало – гарлемские откровения. В письме к тебе я ныл, типа: «А – а, в Танжере делать нечего, ты виноват, что я приперся сюда!» Нет, Аллен, дело обстоит не совсем так. Я начал углубляться в арабское мировоззрение, и на это потребуется время – чтобы их идеи просочились в меня… Я обещал написать целую книгу о своей прогулке, но ограничусь одним эпизодом.

Я зашел в арабское кафе на стакан мятного чая. Это одно большое помещение размером пятнадцать на пятнадцать футов: столики и стулья, с одного края над полом приподнимается платформа, покрытая подушками, на которых, сняв обувку, возлежат посетители. Играют в карты, курят кайф… Тут же неизменный портрет бен Юсуфа, Свергнутого султана[329]329
  Султан Сиди Мохаммед бен Юсуф взошел на трон в 1927 г., Прогневал французов тем, что поддерживал марроканских националистов, и в августе 1953–го его отправили в ссылку – сначала на Корсику, затем на Мадагаскар. Вместо бен Юсуфа французы посадили на трон его брата, Сиди Мохаммеда бен Мулая Арафа Эль – Алауи, однако большинство жителей Марокко по – прежнему считали своим законным правителем бен Юсуфа. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] – его невыразительная морда глядит отовсюду, как и физиономия дружбанистого Рузвельта[330]330
  Франклин Рузвельт каждый раз начинал речь с обращения «Друзья мои». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]; виды Мекки, выполненные в жутких голубых и розовых тонах, словно реликвии, ужасно вульгарны, как мозаики периода упадка ацтекской империи… Копаясь в страшном беспорядке заметок и писем в поисках чего-то, натыкаюсь на одно из твоих, Эл, старых посланий, и в глаза сразу бросаются строки: «Хватит хандрить. Нас ждут дела». И это факт. Как мог я проглядеть его? Ты, мать твою, гений, Эл!..

Арабы бросают на меня грязные взгляды, и я смотрю на них в ответ, пока они не опускают глаза и не возвращаются к своему куреву. Если им что-то не понравилось, то убить меня ничего не стоит. Тут уж на все воля Аллаха. Только получив удар кинжалом в почку, понимаешь: оптать! один прокрался за спину! Я таскаю нож и постараюсь продать свою жизнь подороже, отхватив напоследок как можно больше плоти и крови врагов. Если меня лишат почки, вторую под удар я не подставлю.

Вот она, метафизика межличностной схватки: дзен – буддийская прямолинейность, воплощенная в фехтовании или бою на ножах; принципы дзю – дзюцу «побеждай, поддаваясь» и «используй силу противника», разные техники ножевых боев, ножевой бой как мистический спор, дисциплина наподобие йоги; избавься от страха и гнева и смотри на бой отчужденно. Это как примитивный рисунок: художник изображает зверя, не видя его внутренностей, хребта, сердца – хотя знает о них. Почитай «Искусства народов, населяющих южные острова Тихого океана» Ральфа Линтона[331]331
  Ральф Линтон и Пол Уингерт, «Искусства народов, населяющих южные острова Тихого океана» (Simon & Schuster, Нью – Йорк, 1946). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Точно так в ножевом бою представляешь анатомию противника – сердце, печень, желудок, сонную артерию – и словно делаешь наброски, наметки клинком. А можно воспринимать бой так же холодно и интеллектуально, как шахматы – игру, в которой за свое тело, драгоценное, золотое тело, надо сорвать как можно большую цену боли и крови. У борцов дзю – дзюцу есть поговорка: «Отдай свои мускулы – дай побить себя – и забери кости врага». В ножевом бою будь готов отдать левую руку, лицо и заберешь у врага печень, желудок, сонную артерию…

Не то чтобы я ищу боя, да и напавший на меня должен быть исключительно дерзок – драк у меня почти не случается. Поножовщина – лишь одна из граней момента, когда я сидел в кафе и смотрел на холм, на его вершину, на сосны, похожие на лаконичные китайские иероглифы на фоне голубого неба в дрожащем, прозрачном воздухе Средиземноморья… Я полностью отдался жизни, ощутив ее, раскрылся и не ждал никого, ничего. «Я всем велел не ждать»[332]332
  Из поэмы Сен – Жон Перса «Анабасис». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. В этом моменте – все… Один французский писатель сказал: «Смерти не боятся только те, кто любит жизнь».

Так что, Эл, не бойся за своего Вилли Ли.

В одном из писем ты писал: «Ты уходишь от жизни, теряешь энергию, теряешь свободу и становишься вял, не живешь, а существуешь, тонешь, кровь твоя отравлена, заражена наркотой, ты ползешь на брюхе, трепеща, напуганный до смерти». Похоже на рекламу, в которой сначала описывают жертву синдрома вялого кишечника. Но жертва говорит: «А потом я принял оргоновые дрожжи матушки Ли и ОПА – ПА – А-А!»

Аллен, на самом деле я свободен и к ни к чему не привязан, я, блядь, парю. Боюсь, улечу куда-нибудь, как воздушный шарик…

Сегодня прогулка выдалась иная: больше происшествий, меньше откровений. В другом кафе народ подрался – из-за мелочи. Арабы помутузили друг друга сандалиями на резиновой подошве. Обошлось без ножей, без «розочек» и без крови… короче, фигня пресная. Владелец – паренек – удрал в самом начале, а потасовка закончилась совершенно внезапно. Ну, это ж Африка, сынок, что ты хочешь… Хозяин вернулся в обнимку с другим пареньком, и, когда я подошел заплатить за мятный чай, одарил меня лучезарной улыбкой…

Во время прогулки я думал: убить всех гомиков. Не как предателей мужественности гомосексуалистов, а как тех, кто продает человеческую расу силам отрицания и смерти. Убить надо и всех, кто избивает педиков.

 
«Узнают пусть царьки: чем меж сторон метаться,
Врагов убью, друзей – не поведу и бровью»[333]333
  Из акта 5 «Репетиции» Джорджа Вильерса, Второго герцога Букингемского (1628–1687). Пьеса пародирует современные ей произведения жанра героической драмы, включая «Завоевание Гренады испанцами» Драйдена (из нее в пьесе Вильерса присутствуют непрямые цитаты): «Есть трусы – кровь пролить боятся, / А я дышу – надеюсь кровью. / Узнают пусть царьки: чем меж сторон метаться, / Врагов убью, друзей – не поведу и бровью». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].
 

Как узнать, что мужик – «полностью голубой»?.. «De carne tumefacta y pensamiento in mundo Maricas de los ciudades… Madres de lodo, enemigos sin sueсo del Amor, Que dais a los muchachos gotas de sucia muerte con amargo veneno». Гарсия Лорка, «Ода Уолту Уитмену». В переводе звучит так: «Вы пидорские бляди, что населили этот город (против гомиков, как таковых, он ничего не имеет), чьи плоть гниют и мысли. Вы грязи мать и враг любви бессонный, кто отравляет мальчиков по капле ядом едким смерти». Верно-то, верно-то как!.. По ним никто скучать не станет. Но как узнать, кто принадлежит к их классу? Все просто – загляните гею в глаза; полный педик сам себя выдает. Судья в Интерзоне не станет слушать показаний видоков. Ему достаточно взглянуть в глаза, и тут же – приговор или оправдание готовы… Полное отсутствие количественной ориентации приводит к подобию божественного безумия. Да будет так.

Встретил мальчика – араба, невероятно изящного и хрупкого: запястья тонкие, словно бурые сухие веточки…

Увидишь Эдди Вудза[334]334
  С Эдди Вудзом – младшим Берроуз познакомился в Мексике в 1951 г. На момент написания этого письма Вудз – младший перебрался в область залива Сан – Франциско. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] – передавай от меня привет и спроси заодно, как там Маркер. Я от него уже полгода ничего не слышал.

Ладно, пора возвращаться к работе над романом об Интерзоне. Иншаалла – даст Бог, – сегодня закончу вторую главу и примусь за главы с линейным повествованием. Говорю тебе, разбирать кипы писем в поисках подходящего материала – все равно что авгиевы конюшни расчищать. На одну главу такой подборки ушло две недели. Каждый раз, как я пытаюсь закончить, мне в башку ударяет идея для еще одной зарисовки.

Буду вести дневник излечения, и это письмо – первая его страница. Может, у меня еще получится стать публицистом. Эл, ты мой агент, постарайся сбагрить мои работы в газету.

* * *

Джеку Керуаку и Аллену Гинзбергу

[Танжер]

1 ноября 1955 г.

Дорогие Джек и Аллен!

Арабское кафе. Присел за столик и перекинулся тремя словами с леди Джейн – всего тремя долгими фразами… Никогда меня не штырило так дико, с такой ебической силой… Бывало, конечно, леди Джейн вставляла по самое не балуй, но то случалось в других странах… Смотрю на бамбуковый столик, на нем – стакан мятного чая, пар от которого, словно дым из трубы, задувает внутрь посудины. Показалось, у этого момента особое значение, как у предмета в фильме, когда его берут крупным планом или отдельным кадром. Я словно бы читал книгу, снабженную картинками и музыкальным сопровождением. До реальности, до самой жизни ощущение не дотягивало. Жизнь слышишь, видишь, осязаешь. Она переживается на многих уровнях и во многих измерениях. Такое и без леди Джейн – ну и занудой же она, порою, бывает – становится ясно.

Пока сижу, глядя на стакан чая с мятой, за столик подсаживаются арабы. Хотят изнасиловать? Немыслимо. Или возможно? Моргнуть не успел, а меня схватили уже и готовятся яйца отрезать… Быть не может… Глюки, глюки все это… В Интерзоне подобное и может, и не может случиться; «да» или «нет» в равновесии, пока я сижу и смотрю на стакан мятного чая, матовый в свете солнца…

Что есть Интерзона? Во времени и пространстве она зависла там, где трехмерная фактическая жизнь вливается в глюк. Глюк вырывается в жизнь… Подобное чувство в моих зарисовках воссоздается при помощи гиперболизации. В Интерзоне сны могут убить – есть такая вещь, шпиг – утот[335]335
  В главе «Рынок» «Голого завтрака» говорится: «Шпиг – утот буквально означает «попытка встать со стоном»… Смерть приходит во сне с кошмаром… Болезнь случается у мужчин уроженцев Юго – Восточной Азии…». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], – а плотные предметы, люди, напротив, могут быть нереальны, как глюки… Например, Ли, замочив детективов, может перенестись в Интерзону, и там уже – из-за всяких глюков – ни закон, ни Иные его напрямую не тронут. Кажется, испанского политика замочить легко, однако мальчик предупреждает Ли:

– Его только с виду убить легко, но он под надежной охраной…

– Это ты про охранку?

– Да, про нее тоже… Но ты не дурак, с охранкой справишься… бояться надо другого.

На сегодня с письмами все. Буду писать вам примерно каждые пять дней.

Люблю,

Билл

* * *

Джеку Керуаку и Аллену Гинзбергу

[Танжер]

2 [ноября] 1955 г.

Дорогие Джек и Аллен!

Танжер – это пророческий пульс всего мира, словно глюк, переходящий из прошлого в будущее, пограничная линия между сном и явью, причем «реальность» ни одного из них еще не доказана.

Здесь люди не те, кем кажутся. Взять хотя бы доктора Аппфеля из Страсбурга, последнего врача, к которому я обращался. Он – лучший медик в Танжере, и с первого взгляда в нем угадывается типичный интеллектуал из Европы – (Спрашивал моего мнения: влияет ли режим питания на зависимость от наркотиков. Вот это мозг!), – выдающий себя за беглого еврея – антифашиста. Говорит, мол, в первую очередь он доктор и только потом бизнесмен. От него так и веет высокородной еврейской честностью… То, что врач из Аппфеля совсем не кошерный, я понял, когда он едва не угробил меня сраным лечением по способу сна и резкого отказа от наркоты… Я заплатил ему четыре доллара и отписал телеграмму родителям, попросил выслать еще денег. Бланк отдал Аппфелю, чтобы он отправил его по адресу; днем позже спросил Аппфеля: отправил телеграмму? Аппфель сказал: да, мол, отправил, однако уведомления об отсылке мне не отдал. То есть просто не дал и даже не почесался придумать отмазку – типа почему нет уведомления. На самом же деле доктор Аппфель никакой телеграммы никуда не отправил, а деньги зажал. Мне тогда все это показалось столь невозможным и на него непохожим, что как можно скорее я подобные мысли постарался выкинуть из головы, почти убедив себя, будто ошибаюсь на счет Аппфеля…

Дальше – больше, полезли другие косяки. Аппфель выписал заоблачный счет – на тридцать долларов. Я охренел и заплатил, сколько посчитал правильным. Больше Аппфель по этому поводу не заикался. Он-то залупил счет, надеясь, будто я оплачу все и не пикну. Я же не пикнул, но и не заплатил. В смысле, всего не заплатил – отдал половину… Потом, покидая кабинет Аппфеля, понял: «Господи! Накололи же! По – арабски – заломили цену, в расчете сойтись на половине!» И вообще, никакой Аппфель не антифашист; натуральный коллаборационист, свалил из Страсбурга перед самым вступлением в город французских сопротивленцев… И по – прежнему остается лучшим медиком в Танжере.

– Ах этот, – хором отвечают мне сплетники. – Так он матерый фашистский прихвостень, дорогуша, и еще он – ну – у – деньгофил.

На что он денежку тратит? На джанк? Не – а, только не с такой осторожной анальной мордой без следа оральной импульсивности. Он не нарик, не колдырь. Тогда куда деньги девает? На мальчиков? Снова нет, иначе пассивы давно бы его вычислили и продинамили, а в Танжере даже самый прожженный сплетник ни разу его не назвал гомиком. Сучка из сучек, параноик Брайон Гайсин и тот не называл его голубым. Так Аппфель тратит деньги на баб? Не – е, у него на лбу написано: «Еле – еле два раза в неделю». К тому же старухи из кондитерской «Порте» хором опровергают такую возможность.

Остается два варианта. Вариант номер «Раз»: Аппфель – современный жмот, в золоте купаться не желает. Он – Жмот – ценнобумажник, который держит семью в черном теле (забавно: с первого взгляда можно определить, что он и себя в еде ограничивает, не питает к ней вкуса, и стол у него всегда пресный), а сам держит депозитарные сейфы в банках Швейцарии, Уругвая, Нью – Йорка, Сиднея и Сантьяго: хранит там валюту, золото, алмазы, героин и антибиотики.

Вариант номер «Два»: Аппфель – азартный игрок. Азартные игры – единственный грех, не живущий в Танжере. Казино нет, и притоны ломятся от игроков. Однако Аппфель играет на бирже: покупает шведские кроны за эфиопские дерьмы в Гонконге и продает их в Уругвае… У него дома все забито графиками, схемами и таблицами, а еще есть тиккер. Однажды утром Аппфель просыпается, утопая в ленте новостей с котировками ценных бумаг. Заснул прямо на схеме, позабыв вырубить тиккер. В общем, играет он всегда через жопу, потому как тип он – анальный.

Я беру его в свой роман; он работает в интерзоновской больнице и зовут его Бенуэй. Шизанутый доктор орального типа (оперирует при помощи консервного ножа и ножниц по металлу, прямой массаж сердца делает вантузом:

– Профессионализм и умение обходиться подручными средствами, без них врачу никуда, – говорит он ошеломленной сестре.

Сестра: Боюсь, доктор, мы ее потеряли.

Бенуэй (снимая перчатки): Что ж, нормально поработали.)

И еще он будет доктором Анкером – тоже тронутый, но уже игрок на бирже, оральный тип. Скотина та еще, совершает много всякого безумного и подлого: среди прочего снимает золотые пломбы у пациентов на операционном столе… В больнице, где он бесчинствует, отправляются похоронные обряды – прямо во дворике: трупы кремируют, оставляют на поживу стервятникам, зарывают на прилежащем погосте. Есть в больнице чиновник, который только и занимается тем, что утешает родственников; у входа пациентов и посетителей осаждают профессиональные плакальщики и похоронные импресарио…

Ну, хватит уже писать о романе, пора уже писать сам роман. Хотя письма, безусловно, помогают мне прояснить ситуацию…

В соседнюю палату со всеми пожитками въехала семья европейцев. Престарелая мадама ложится на операцию, то есть операцию уже сделали, только к мамаше подселилась дочурка, и теперь за мадамой хорошенько присматривают. На этаже – две наши палаты и общая ванна в коридоре. Дочка в эту ванну сливает ссанину из маминой «утки», а на меня гонит, если видит, как я стираю в том же корыте обструханный платок. Охренеть, правда? Один бог знает, кто или что они… К ним косяком валят родственники; у одного очки – как ювелирные окуляры. Чувак, по ходу, обедневший огранщик. Испортил алмаз Трокмортона и с треском вылетел из гильдии… Кто же они? Толкачи из Алеппо? Курьеры – недоноски из Буэнос – Айреса? К. А.К. и (курьеры алмазной контрабанды) из Йобурга? Очумевшие работорговцы из Сомали? Фашистские прихвостни, на худой конец[336]336
  См. «Голый завтрак» («Черное мясо»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]? Или как Аппфель – евреи, только не кошерные. Все как один похожи на беглых преступников. Бесятся, когда я на машинке стучу. Видел бы ты младшую: крашеная блондинка, с виду прилично воспитанна и тверда, что твоя алмазная дрель.

Ну, я сказал уже: писем писать буду мало, но все пойдет в роман об Интерзоне. У меня еще две страницы этого письма, написанных от руки, которым надо дать вылежаться…

Люблю,

Билл

1956

Аллену Гинзбергу

Танжер

17 февраля 1956 г.

Дорогой Аллен!

В последнее время кажется, будто вокруг меня развернулся масштабный кафкианский заговор, призванный не дать мне соскочить с наркоты. В начале месяца сорвался отъезд в Англию: денег почти хватало, но я написал родокам, чтобы выслали еще. И вот, стоило им прислать сто долларов, как я оказался в долгу перед соседом, отставным капитаном. А сбежать, не оплатив долг, не просто бесчестно, а невозможно.

Неделю назад я телеграфировал предкам, чтобы прислали еще сто баксов. Тем временем прошлая стошка наполовину растаяла; ближайший корабль до Англии – двадцатого числа, и к тому времени остаток стольника пропадет окончательно; новая материальная помощь от предков добраться до Англии не поможет. В смысле, присылают-то понемногу, так как же смыться отсюда? При этом родители предупредили: «С деньгами туго, поэтому и тебе нельзя тратиться попусту». Если учесть, сколько мне присылают, я просто не могу не тратиться попусту.

Прибыла наконец партия долофина, но и она заканчивается. У меня не просто привыкание, а привыкание к синтетической дряни, от которой избавиться намного труднее. Мало того, что она крепче бьет по здоровью, так еще и кайфа меньше приносит. Сегодня я не могу быть уверен, что завтра достану новую дозу… хотя никогда не поздно переключиться на кодеин. В общем, у меня хроническая депрессия и безнадега. Остается сидеть, дрожа и скорчившись над вонючим примусом, в ожидании денег.

В Танжере беда на беде. Одного моего приятеля[337]337
  Друг Берроуза, старожил Марокко, канадский писатель Кристофер Уонклин. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] подкараулили и безо всякой причины всадили нож в спину. (Пробили легкое, но он поправится.) На старого голландца – сутенера, у которого я прежде снимал комнату, напали пятеро арабов и сделали из него фарш. Банда молодчиков отпиздила аргентинского гомика. Чую, без оружия мне никак. Куплю пистолет.

Набиваю сейчас на машинке одну версию статьи по теме яхе, которую, надеюсь, можно будет продать. Пришлю ее вместе со статьей про Танжер – она готова и отпечатана.

Погода ужасная: холодно, сыро и ветрено.

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

Воскресенье, 26 февраля 1956 г.

Дорогой Аллен!

У меня по – прежнему застой, жду денег, чтобы убраться отсюда в Англию. И уберусь, обязательно уберусь, когда придут мои двести долларов.

Я пережил неописуемое, кошмарное озарение телесного бессилия: куда ни пойду, что ни сделаю – всюду и всегда будто ношу смирительную рубашку зависимости. Мне словно вкололи обезболивающее, которое полностью обездвижило мои члены, и никакой воли не хватает, чтобы пошевелиться. Меня все также накрывает: то глюки пойдут, то я сам впаду в структурное представление мысли.

Президент Эйзенхауэр – тоже нарк, но из-за позиции, им занимаемой, напрямую с толкачами работать не может[338]338
  См. «Голый завтрак» («Черное мясо»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Поэтому затаривается у меня – встречаться не обязательно, только время от времени, для подзарядки. Со стороны поглядеть, так мы просто трахаемся, как два обычных гомика; если же присмотреться, то видно: контакт вовсе не сексуальный, и возбуждение – тоже, а в момент достижения пика, когда перезарядка окончена, связь не приводит к единению или даже подобию такового, напротив – мы с президентом расходимся. Контактируем через восставшие пенисы – по крайней мере, раньше так делали, но контактные точки, как и вены, изнашиваются; теперь приходится вводить пенис президенту под левое веко. Нет, я, конечно, могу перезарядить его через осмос – равноценный подкожной инъекции, – однако это значит признать поражение. О. П. – осмос – перезарядка – на недели ввергнет президента в дурное расположение духа, и тогда гореть нам в атомном Армагеддоне.

За свои Запретные удовольствия президент платит высокую цену. Лишь тот, кто ищет счастья на кривой дорожке, знаком с полным набором ощущений: призрачный ужас, тихая агония протоплазмы и бешенство костей. Напряжение постепенно растет, пока скопившаяся в теле чистая энергия, лишенная эмоциональной составляющей, не прорывается наружу, заставляя тело метаться, словно чувак схватился за провода под высоким напряжением. Иногда, если отключишь от питания Запретника, то его хватают такие дикие электросудороги, что связь костей с мясом рвется и нарк умирает, когда костяк сбрасывает с себя невыносимые оковы плоти. Запретник жертвует контролем. Он беспомощен, как эмбрион в материнской утробе.

Связь между З. (Запретником) и его П. (Перезарядником, которого частенько называют Розеткой) настолько заряжена энергией, что общество друг друга они могут выносить очень недолго и встречаются очень нечасто (кроме случаев непосредственно Перезарядки, когда все личное поглощается процессом).

Пример такой встречи (кусочек). Два гомика – щеголя в убойно – роскошных апартаментах (прям не квартира – мечта Джона Хонсбина[339]339
  С Джоном Хонсбином, студентом художественного института, Берроуз познакомился в Нью – Йорке в 1948 г. Хонсбин жил на углу Сорок пятой улицы и Десятой авеню, в одном доме с группой интеллигентов из Колумбийского университета. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]).

Г-1. (врываясь в помещение): Дорогой, ты ни за что не угадаешь, что у меня нашли… вот, диагноз… у меня… ПРОКАЗА!

Г-2.: Как?! Двадцатый век на дворе!

Г-1.: Антуан пошьет для меня эксклюзивный черный балахон. Абсолютно аутентичный. Еще я буду звонить в колокольчик, предупреждая о своей приближении…

Г-2.: Тебя скорее всего арестуют еще до того, как проявятся по – настоящему живописные симптомы… В наше время что угодно вылечат… Эх, и отчего не разразиться эпидемии старой доброй, пусть и банальной, чумы?.. Ну, когда на улицах повсюду эротично валяются трупы… трупы мальчиков! Джинсовые комбинезончики плотно облегают их попки, промежности. Сами мальчики лежат неподвижно, такие беспомощные и юные… Бохмой, Миртл, принеси посудину слюну сплевывать, не то захлебнусь!.. И всюду запах гниения, смерти, к которым примешивается другой аромат, сочащийся из-за заколоченных дверей и окон: острая, едкая вонизма страха… Правда ведь, я безнадежный романтик?..

Г-1.: Об одном тебя прошу, тебя и всех моих друзей – Господь, сгнои этих безмозглых батонов – упасите меня от сладкоречивой лжи о «болезни Хансена»[340]340
  Болезнью Хансена проказа названа в честь норвежского врача Герхарда Хансена, который в 1868 г. открыл и идентифицировал вызывающие ее микобактерии. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Вот еще персонаж для романа: богатый гей, прокаженный, которого не пускают в бани и бассейны. К нему пристраивают человека в штатском – следить, а герой пытается стряхнуть эту тень, чтобы пробиться в баню и там «от души, по – грязному гульнуть». Думаю сделать его англичанином, но пока еще не решил – толком не могу разглядеть за клубами пара.

– Вы не представляете, сколько я бабла сэкономил, – говорит герой. – Вот, взгляните на мою карточку – у всех божьих прокаженных такие есть: с отпечатками пальцев, фотками и номерами. Я ухитрился пробить себе номер «шестьдесят девять». Попотеть пришлось, зато теперь эти придурки сматываются моментально, денег вообще не берут.

За всю неделю я написал только одно письмо. В сером аду наркозависимости нет больше никого, кроме тебя, на кого я мог бы положиться в страхе утратить связь с миром. Лишь к тебе я по – прежнему чувствую что-то. Иншаалла (даст бог), через неделю выберусь из этого гадкого предбанника ада. Пришла телеграмма: из дому выслали двести баксов. Получу их и первым же самолетом смотаюсь отсюда.

Танжер, понедельник, 27 февраля 1956 г.

На неделе жду своих денег для побега. Придут либо сегодня днем, либо завтра. Получу их и сяду в самолет до Лондона. (Рейс отправляется каждое утро и в Лондон прибывает в два пополудни того же дня.) Так что не пиши мне, пока я сам не отпишусь из Лондона. От тебя писем нет уже несколько недель, но надеюсь, ты еще живешь по прежнему адресу и весточки от меня получаешь. […] Перед отъездом отправлю тебе статью про Танжер и вариант статьи по теме яхе – сейчас набиваю ее на машинке как можно тщательней и аккуратней.

Если не вылечусь в Англии, вернусь в Штаты и сдамся врачам Лексингтона. С бабуином на плечах не постранствуешь; я жру дряни столько, что не выхожу из-под кайфа. Ночью кто-то ухватил меня за руку. Просыпаюсь. Оказалось – сам и схватил себя. Иногда читаю книжку и засыпаю, а слова меняются и принимают какое-то глючное значение, словно передо мной страница, исписанная кодом. Кстати, да, в последнее время я увлекся кодами, будто подхватил одновременно кучу болячек, и они теперь шлют изнутри мне послания. Или послания приходят от вторичной личности – выпукиваю их морзянкой. (Само собой, традиционная передача типа автоматического письма мимо Цензоров не пройдет.)

Кажется, я писал тебе, что местные начинают борзеть? […] Время принимать ответные меры. Полиция на фиг не годна: в любой заварухе арабские легавые открыто принимают сторону, противную европейцам, американцам. Несколько гомосеков уже получили послания с приказом выметаться из города – каждое подписано: «Красная длань». (Мне, правда, ничего не приходило). Как обычно, сошлись пуританизм и национализм, образовав на редкость гадючую смесь.

Представление на тему «Распад личности»: я только что вмазался, что далось нелегко (вен почти не осталось): сначала целовал вену, назвав «маленьким иглососом», потом еще сюсюкался с ней.

Ты не читал, как в Эквадоре индейцы аука замочили пятерых миссионеров? Мне с аука надо непременно сконтачиться. Буду первым, кто с ними сошелся. Можно сбросить на индейцев с самолета бочонки барбитуратов – пусть нажрутся лекарств и впадут в зависимость. Представь: прихожу к ним, а они все на кумарах и просят: «Лекарства нам! Быстро! Целую гору!»

При трупах миссионеров нашли пленки; ребята повстречались с группой индейцев и подумали, что их приняли. Успели передать последнюю радиограмму: «Есть контакт с группой аука». На фотографиях индейцы – привлекательные обнаженные люди. Насчет гибели миссионеров печалиться не стоит. Они были сущей чумой: пытались убедить местных не жевать листья коки, не принимать яхе и не пить самогон. В общем, миссионеры старой, никуда негодной закалки. Встречал я таких в Южной Америке: уроды, все как один. Тупые уроды, пытавшиеся учить индейцев распевать гнусные протестантские гимны. Отец одного из убитых миссионеров (их, к слову, всех почти проткнули копьями; одного зарубили мачете, который миссионеры сами же и вручили индейцам в подарок), узнав о гибели сына, загадочно отметил: «Господь не ошибается».

Фотографию копов в женских платьях, которую ты мне прислал, я уже видел в местной испанской газете. Издание, кстати, неплохое, только, как и всякая другая газета в Испании, под жестким контролем правительства Франко. Посему ни один выпуск не обходится без описания прелестей их системы.

Посылаю тебе картинку – я ее от балды нарисовал, просто водил карандашом по бумаге, и получилось нечто вроде бы живое. Называется «Слепой рот». (В детстве я верил, будто мы видим ртом, но брат сказал: нет, глазами. Я тогда закрыл глаза, и понял: он прав.)

Я так и не отписал Джеку, надо исправить ошибку.

Шутка для Мильтона Берля: Иисус, когда родился, таки порвал маме целку.

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

14 марта 1956 г.

Дорогой Аллен!

Забрал твое письмо от двадцать шестого февраля.

Написал отец: велит обождать, пока он не устроит меня в санаторий. Я же хочу поехать туда и узнать, нельзя ли подлечиться бесплатно. (Сегодня фишка такая: урвать халяву где только можно.) Боюсь, правда, что приеду в Лондон и зависну там без джанка и без места в лечебке. В Англии наркам выдают рецепты на джанк, но прокатит ли то же для иностранца? Здесь, в Танжере, есть английский врач, попробую у него разузнать. Вряд ли британцы будут рады нарку из-за границы и вряд ли поспешат выдать рецепт на джанк. Quien sabe?

Сидя и гадая, стоит ехать или остаться, я впал в подобие психоза сомнения; жду знака, который подсказал бы решение. Видит бог, отец не должен тратить попусту деньги, ведь те же деньги трачу и я. Тем более надо слезать с этой страшной синтетической дряни.

Ничего из этого материала я прежде не видел. В предыдущем письме его не было. Неудивительно, что твоя поэма[341]341
  Речь идет о третьей части поэмы «Вой», куда входят строфы о Рокленде. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] будоражит. Говорю же: она – лучший пример твоей большой формы. Отрывок «Мы с тобой в Рокленде» великолепен, трогает. Мне особенно нравится строфа, в которой есть «звездно – полосатый удар милосердия».

Я задремал, и мне привиделся сон: по пыльной Мексиканской дороге бежит мальчик, а за ним на велике несется похотливо вопящий легавый. В стороне течет река, по берегам растут деревья; на той стороне реки – город.

Часть «Молох»[342]342
  Имеется в виду вторая часть поэмы «Вой». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] отлична. Куда она точно относится? Как только поэму напечатают полностью, обязательно вышли мне экземпляр. Ее ведь «Крэйзи лайтс»[343]343
  В августе того же года издательство «City Lights Books» Ферлингетти издало сборник «Вой и другие поэмы» в серии «Rocket Poet Series». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] готовит к публикации? Она – чуть ли не апогей твоего творчества или же финал одного из этапов твоего развития как поэта. Куда дальше направишься?

Ночью видел долгий сон о тебе, как будто мы с тобой в Иностранном легионе и как будто нас забросили в Россию. Я спросил у тебя, сколько мы прослужили, ты ответил: «Полтора года». И я застонал, ведь нам оставалось еще три с половиной…

Отправляю тебе до кучи несколько зарисовок и с ними – слегка дополненную версию зарисовки «Рождение монстра». Думаю, сойдет для «Блэк маунтин»[344]344
  Опубликовано в седьмом номере «Блэк маунтин ревю» под названием «Из «Голого завтрака». Книга III: «В поисках яхе»», и хотя журнал готовился к выходу осенью 1957 г., он увидел свет только весной 1958 г. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Лучше, наверное, было сбагрить им какую-нибудь зарисовку и «Сон яхе» (про кафе встреч), скажем, «Бабуиновый егерь». Однако решать тебе, можешь и первую часть «Интерзоны» предложить… Аллен, смотри сам. Ну ладно, надо отнести письмо на почту.

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

16 апреля 1956 г.

Дорогой Аллен!

Еду в Англию, наконец! Во вторник отправляюсь на встречу с доктором Макклеем, в Лондоне. Адрес – как всегда у англичан – просто невероятен: Куинз – Гейт – плейс. Движуха пошла. Как только я отправил письмо тебе, пришло пятьсот баксов от отца. Хватит выплатить долги и улететь в Англию. И еще: в аптеках полно препаратов, так что можно устроить себе комфортный, спокойный соскок, а не лететь на кумарах с десятью баксами в кармане.

Возможно, неудачи двух последних лет не случайны и посланы, чтобы показать: джанк губителен, и если я хочу чего-то добиться, надо избавиться от него. Никаких «последний раз вмажусь». Нет джанку в любой его форме.

[…] Интересного сказать нечего, пишу только, чтобы ты знал: дела у меня стронулись с мертвой точки. Сейчас, до отъезда, надо отнести это письмо на почту.

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Пиши мне по адресу:

Англия,

Лондон, SW3,

Эджертон – гарденз, 44

8 мая 1956 г.

Дорогой Аллен!

Мне по – прежнему хуево. Заснуть получается только к рассвету, на час или два. Могу пройти пешком сотни миль, пока ноги не подкосятся от усталости, и все равно не усну. Секс? Какой на хер секс?! От одной мысли страшно становится… Вчера сходил на жуткую гей – вечеринку, где меня принялся мацать и делать намеки член парламента, либерал. Говорю ему: «Я сейчас и Ганимеда отшил бы, что уж о тебе говорить»[345]345
  См. письмо от 8 декабря 1957–го. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. (Самому либералу – под полтос.)

Я ни в одном глазу. Ни коды, ни болеутоляющих, вообще ничего. Даже снотворного не глотаю. Твердо решил: брошу наркотики. Сдохну, но брошу.