Текст книги "Письма Уильяма Берроуза"

1957

Аллену Гинзбергу

Ни один мусульманин или еще кто, хоть одним глазом узревший истину Божью, никогда не посмеет больше жалеть себя. Есть лишь одна беда – не познать Бога.

[Танжер]

23 января 1957 г.

Дорогой Аллен!

Рад, что ты наконец написал. Не устаю повторять тебе и повторю еще раз, медленно и разборчиво: ТАНЖЕР НЕ ОПАСНЕЕ ЛЮБОГО ДРУГОГО ГОРОДА. Уж я-то знаю, жил я много где. Лично мне внушают ужас мысли о пьяных отморозках на улицах, в парках и подземках Америки. В Танжере безопаснее, чем в Мехико. АРАБЫ НЕ ЗЛЫЕ… На моей памяти они лишь три раза напали на людей – поздно ночью, на пьяных. Да и то: забрали деньги и не покалечили. Арабы не нападают и не дерутся ради забавы, как американцы. Арабский мятеж – это праведный гнев, скопившийся в сердце народа, задроченного французскими колонистами. После зверств французских копов в южной зоне, бывало, оставались груды выбитых зубов и лужи пролитой крови. В Танжере с 1952–го, с тех пор, как здесь замочили одного европейца, мятежей вообще не было[385]385
  В книге Вулмана «Танжер. Иной путь» говорится, что в результате событий в марте 1952 г. более ста марокканцев получили ранения и восемнадцать погибли. Бунт произошел в день сорокалетия Фесского договора, даровавшего Танжеру интернациональный статус, и потому трагедию восприняли как поворотный пункт в истории города. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Сегодня бунт в Марокко – и уж тем более тут – случится навряд ли. Султан казнил мекнесских бунтовщиков с показательной жестокостью. Мол, подобное поведение официально не приветствуется и не покрывается… Так и передай Джеку: пусть не бздит и не порет херню.

«Интерзону» мне будто кто-то диктует, не успеваю записывать. Пришлю тебе то, что наработал, читать можно в любом порядке – разницы нет…

Я завершил свое религиозное обращение: я больше не мусульманин, не христианин. Однако именно исламу очень многим обязан, ибо НИГДЕ, КРОМЕ КАК ЗДЕСЬ, не приблизился бы к Богу. Сколько же впитанного от ислама мною пропущено через фильтр, так что даже сейчас ни слова на их отвратительном языке не слетит с моих губ. Займусь им позже, когда найдется свободное время. Поесть и потрахаться минутки нет…

Никогда прежде мне не удавалось познать даже частично душевное спокойствие – до тех пор, пока до меня не дошло истинное значение слов «на все воля Аллаха». Мол, расслабься, получится, не получится – не в твоей власти. И вот теперь, чего бы я ни пожелал, все сбывается. Хочу мальчика – и вуаля, он стучится ко мне дверь. Подробно рассказывать не стану, все – в рукописи.

Как Люсьен? Его бы с исламом познакомить. Всех нас – особенно Джека – надо к нему приобщить. Перед расстрелом один из мекнесских бунтовщиков сказал: «скикут»[386]386
  Берроуз обычно заменяет это арабское слово другим – «мактуб». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], «так написано»… И помни: «Всевышний ближе к человеку, чем его сонная артерия» (из Корана)…

А сейчас надо заняться рукописью, придать тексту форму. Если сможешь, если успеешь – привези с собой копию проработанного тобою материала и еще одну оставь в Нью – Йорке. Я не переживу, если вдруг потеряю привезенные тобой наработки, потому как восстановить ничего не сумею. Очень часто после ночи труда не получается вспомнить написанное. Перечитывая рукопись утром, сам себе удивляюсь; роман пишется как будто во сне… Ничего пошлее в жизни я не читал. С этим письмом пришлю тебе часть рукописи, остальное – со следующим. К твоему приезду накатаю еще сотню страниц, которая заменит уже наработанный материал. Привет чувакам, всех люблю, но тебя – особенно.

Люблю,

Билл

P. S. Последняя новость – виза в Танжер тебе нужна. Если, конечно, местное правительство снова не изменит порядок. В Нью – Йорке есть марокканское представительство, обратись к ним. Сомневаюсь, что виза пригодится, но ты на всякий случай ее получи. Мало ли какое западло на корабле может случиться. (В Гибралтаре сядешь на паром до Танжера, и я тебя встречу.)

Мой адрес (если на пристани вдруг разминемся): Калле Магелланес (на углу Кука и Магеллана), вилла Мунирия, 1.

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

28 января 1957 г.

Дорогой Аллен!

Рукопись, которую я тебе присылал – в четырех отдельных конвертах, – это так, разминка. Экзамен на проход в юношескую лигу. Сейчас сила наполняет меня, и я готов написать нечто по – настоящему грязное. Собираю оргоновый аккумулятор – буду отдыхать в нем, подзаряжаться. В обязательном порядке каждый день занимаюсь греблей на море. Чувак моего калибра обязан следить за собой.

С визовым порядком тут чехарда – то визу надо, то не надо. Так что дуй в марокканское представительство, если такое в Нью – Йорке имеется. Если нет – ну, покумекай, где визу достать. Поспрашивай в Виллидже о Рокки Латиморе. Здоровенный негрила здесь, в Танжере, вообще-то хороший человек, вот только Интерпол его ловит за международную торговлю белым говном. У нас тут главный по безопасности строго секретно передает сплетни одному местному, Уолтеру Уинчелу, которому в «Минарете» под слухи отвели целую колонку и который живет по соседству от меня[387]387
  Полковник Джеральд Ричардсон, кавалер орденов Святого Михаила и Святого Георгия, офицер ордена Британской империи, бывший сотрудник Скотланд – Ярда, с марта 1955 г. служил начальником службы безопасности в Танжере. В своей книге о работе в Танжере, «Криминальная зона» («John Lang», Лондон, 1959), называет Берроуза «морфийным ворчуном», который «явно затеял нечто странное». – Примеч. О. Харриса. Уолтер Уинчел, он же Дэйв Вулман, вел колонку сплетней в «Мароккан курьер».


[Закрыть]. Такое только в Танжере возможно. И вот еще: справься о делах у вонючих шестерок путляхи Уина.

Передай Джеку, что Пол Боулз, который до жути боится насилия, прожил в Танжере двадцать лет и переселяться никуда не думает. Один год он провел в Мехико и больше туда возвращаться не хочет. Мне самому Танжер очень нравится, больше мне нигде не бывает так хорошо, как здесь. Тут такая красота, и вообще – в Танжере, словно бы сквозь разлом какой-то, в мир проникает иное измерение; время и пространство как будто заглючили.

Живет здесь один паренек – натурал из Америки, так вот он признается: «Говорят, в Танжере опасно, но я нигде себя так спокойно не чувствую. Мне нигде так не нравится, как в Танжере». По сути, мы образовали колонию: американцы в бегах, скрывающиеся от черных штормов, вихрей, терзающих землю свободы, высасывающих из нее всякий смысл и красоту – из жизни людей (а смысл и красота в жизни человека суть синонимы, ибо никто не знает, что есть красота, пока не познает истину Божью)…

У нас тут одна баба – бывшая полицистка, бывшая учителка – втюхалась по уши в страшного арабского сутенера. Его, кто знает, те плюются: «Хуже старого Али в северной зоне нет никого. Гнусный тип». Есть еще беженец из Южной Африки – из Йобурга, самой, наверное, задрипанной точки вселенной. Есть хипстер из Фриско, есть Рокки… короче, все. Город на подъеме… В марте приезжает Алан Ансен, в мае, думаю, будет и Боулз. Да, я знаю Джейн Боулз, но в список своих поклонников занести ее не могу. Мы не враги, нет, просто не сходимся.

Итак, хватит резину тянуть, приезжай, Аллен. Это жизненно важно! Встречу тебя на своем берегу, куда причалит гибралтарский паром «Мон – Кальпе», и спасу от этих сволочей гидов. Они – проклятие Танжера, убеждают туристов, мол, ходить без гида по городу очень опасно. На деле же опасно с ними бороться – у них свой профсоюз, и даже «Минарет» до усрачки боится писать о них что-то плохое. Мой адрес (на случай, если затея со встречей на корабле провалится): отель «Мунирия», Калле Магелланес, 1 (на углу улицы Кука и Магеллана).

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

31 января 1957 г.

Дорогой Аллен!

Это, пожалуй, последнее письмо, которое ты получишь, если решил ехать восьмого числа или около того. Я уже послал тебе рукопись. У меня, оказывается, есть практически полная ее копия, так что, если не будет времени сделать себе копию, но есть возможность оставить рукопись у кого-то дельного, – оставляй и даже не думай.

Продолжаю писать, и вот у меня рождаются новых тридцать, сорок страниц рукописи. Выходит, отослал я тебе еще сырой материал.

Погода стоит расчудесная. Я недавно тяжело убивался маджуном – гашиш такой, к чаю подают. Из глубины меня тут же поперли ответы на вопрос: «Почему я гомосек» и вообще практически на все другие вопросы. Вот пример того, что пришло в последний раз под маджуновым кайфом: «Что держит его? Не дает расстаться с гомосексуальной привычкой? Некая старая, заевшая матрица синаптической активности, которая никак не отомрет. Ответ должен быть. Нужна справочная. Пожалуй, я сам организовал бы такую, но выйдет дороговато. Современный Эдип». Ну все, я свободен, могу отставить старую шлюху и выебать молодую критянку, от вида которой тога на мне разгорается, словно портки из магазина «Нексус». Сравнил… современные труселя и древнее покрывало[388]388
  Большая часть из этого войдет в рукопись «Слова», каким оно представлено в «Интерзоне». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Вот Лиз трахает паренька первоапрельской хлопушкой – членом. Подарочек взрывается у парня в жопе, и кишки вылезают через пупок. Лиз катается по полу, вопит, хохоча:

– Ой – ой, не могу! И что у меня ребра не стальные!

А это верзила каждую ночь сует хоботок тебе в нос и высасывает мозги по частям. И каждое утро, просыпаясь, ты недосчитываешься еще одного центра.

Кувшин болеутоляющего, и ты под болотным кипарисом Восточного Техаса. Сладостные вопли горящего негра плывут по воздуху на теплом весеннем ветру, обдувающем наши жаркие тела, как раб – нубиец – опахалом. Чего еще надо для счастья?

Шериф содомирует всякого красавчика в окрестностях, а сейчас говорит:

– Что-то новых ощущениев захотелось. Может, манду какую вздернуть?

И тогда он вешает симпатичную штучку, вскормленную на кукурузе; титьки вываливаются из декольте и – плясь! – шерифу молоком в харю, словно кобра – ядом.

– О госспади – иии! – кричит шериф. – Зачем я бабу вешал! Мужик ведь неудачник, сраку от щели не отличит. Ну что ж, придется заглядывать в промежности ртом. Хе – хе, хе – хе, хех.

Итак, шериф обзавелся стеклянными глазами со встроенными порнокартинками.

– Посмотри мне в глаза, сынок, и скажи: что у меня на уме?

Ее манда раскрывается с щелчком, будто выкидной нож. Не оскорбляй невинностью, возьми мыло «Живой мальчик». Запах тела, запах жизни, ароматище из дырки добропорядочной американки.

После дезинсекции проходи в дверь. Смотри не зарази приятелей – ангелов нимбовой гнидой.

До скорого. Послушай: из Гибралтара тебе лучше лететь сюда самолетом. Билет стоит ненамного дороже, чем билет на паром. Таможня мозг канифолит не так сильно, да и мне не придется смотреть на страшные морды гидов, которые решат, будто я удумал перехватить у них жертву… В общем, наше дело предложить…

Люблю,

Билл

1 февраля

Жду не дождусь. «Смотри, кончи, а не кончись на мне», – сказала блядь сердечнику. Ха – ха – ха.

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

14 февраля 1957 г.

Дорогой Аллен!

Жаль, жаль, что ты отложил приезд. Смотри, не упусти корабль двадцать второго числа. С прошлого раза, как я тебе рукопись отправлял, у меня еще где-то страниц пятьдесят накаталось. Чумовой текст, ты подобного еще не видел! Я курю хаш и печатаю шесть часов кряду, быстро – быстро, словно получая сигнал. Письмо идет – как будто автоматическое.

Со мной приключилось кое-что неприятное, и я окончательно распрощался с репутацией. Теперь меня знают как Грозу гомиков. Вот как все случилось: затемнение… и эстафету принимает Сомерсет Моэм.

Среди обыкновенных для игры в бридж возгласов раздалось: «Пять без козырей». В вестибюле, на верхнем этаже «Отель Сесиль» за столом собралась четверка самых гнусных выпускников частных школ Великобритании: Тони Г. (два привода за фальшивомонетчество), полковник П. (аферист, который всегда успешно делает ноги), Б. (старый гей) и Лестер (персонаж того же свойства).

Так вот, полковник посылает за деньгами. Ему приносят их в конверте; он достает часть и остальное передает Б., управляющему отелем. Б. кладет конверт на полку у себя за спиной, позже намереваясь вернуть деньги в сейф. Когда же он возвращается к ним – конверта на месте как не бывало. Стянуть его мог любой за столом, но в итоге за кражу вылетает с работы официант (чью национальность установить не удалось)… Отель отказывается отвечать за происшествие… В конверте якобы лежало пять сотен долларов…

Спустя несколько недель выпиваю в компании с полковником, Полом Лундом (английским гангстером)[389]389
  Пол Лунд, родился в 1914 г. в Бирмингеме, отец его был датчанином. Как и Берроуз, Лунд приехал в Танжер в январе 1954–го. За спиной оставил карьеру грабителя, успел отсидеть в Дартмурской тюрьме и в тюрьме Редингской, где занимал камеру Оскара Уайльда; в 1955 г. за контрабанду сигарет попал в итальянскую тюрьму. Руперт Крофт – Кук описал его в биографическом романе «Улыбка проклятого злодея. Правдивая история Пола Акселя Лунда» («Secker & Warburg», Лондон, 1959). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] и Тони Г. – тот говорит, мол, репутация его пострадала, словно подобное вообще возможно. Ну, а что дальше – несложно догадаться:

– Нельзя так обращаться с нашим старым другом, полковником.

– Ах они пульвера дырчатые!

– Наведаемся к ним и разнесем отель. Пусть знают, что случается с теми, кто не платит по счетам.

– С меня выпивка и ужин, парни! – обещается полковник.

Я переключаюсь на мое амплуа второклассного актера, играющего на публику, и уделываю всех. Они хватают меня за полы пиджака, умоляя:

– Бога ради, Билл, потише, успокойся!

А я кричу на весь бар:

– Эй, Герти! Нам еще по одной!

Мне-то подумалось, забавно получается, однако начальник охраны, Ричардсон, решил иначе. Ему сей розыгрыш в исполнении пожилых клоунов показался обыкновенным рэкетом… В итоге полковника попросили из Танжера. Оказалось, его заносят в черный список везде, где бы он ни появился. Из загородного танжерского клуба его с треском вышибли за то, что он щипал молоденьких девиц за попки (натурал, а туда же, скандалит…) В черный список попали и мы все, пятимся жопами к выходу, оправдываемся, мол: «Вы не подумайте, мы вовсе не замышляли ничего такого. Просто пьяные». Жучара Тони Г., кстати, вытянул из Б. заявление, типа Тони там «случайно оказался и вообще не при делах», которое предъявил потом Ричардсону (хотя именно он задумал вышибить бабки из администрации отеля).

Слава богу, послезавтра полковник сваливает из Танжера. На прощание он, правда, отпечатал манифест касательно «непригодных к жилью условий в «Отеле Сесиль», где у него по кровати «бегали гигантские жуки», и это «не считая тошнотворного зрелища, когда управляющий целовал бармена – норвежца в коридоре». Он планирует размножить манифест на мимеографе и через уличных мальчишек разослать по всем кафе Танжера. Надеюсь подобного не застать.

Я постепенно разрываю отношения с Лундом и иже с ним. Хлопот больно много. Полковнику могу ответить лишь словами Бессмертного барда: «Старик, с тобой я не знаком»[390]390
  «Генрих IV», часть 2, акт 5, сцена 5 (перевод М. Бычкова). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Аллен, прошу, не тяни больше с приездом. Месяц назад ты не приехал, и это к лучшему – мне нужно было в одиночку отточить новый метод работы. Теперь позарез нужна помощь, совет, правки… понимаешь, Алан умудрился пропихнуть пролог к моему роману в одно парижское издательство, «Олимпия пресс», и они вроде бы заинтересовались. Говорят: присылайте все, что есть готового, но не раньше апреля. Мне самому трудно оценить написанное; кое-что, разумеется, вырежу, да и целиком вещь надо бы упорядочить.

Интересно, что у нас выйдет, когда за работу возьмемся в четыре руки? Думаю, заебатую книгу напишем! Сам видишь, я больше и больше углубляюсь в написание стихотворений в прозе, ухожу от линейного повествования. Записываю, пока прет… Теперь смотри сюда: если я вдруг не сумею встретить тебя в порту (югославы, бывает, приводят свои паромы когда им вздумается), то сразу же бери такси – БЕЗ ГИДА! В жопу их, уродов поганых! И езжай в ОТЕЛЬ «МУНИРИЯ» НА УГЛУ УЛИЦЫ КУКА И МАГЕЛЛАНА. Люблю,

Билл

* * *

Биллу Гилмору

Марокко, Танжер

Дипломатическое

представительство США

25 марта 1957 г.

Дорогой Билл!

Я вернулся в Танжер, сижу тут с сентября. Писал тебе на Ибицу, но ты к тому времени оттуда, похоже, уехал. Буду очень рад повидаться с тобой; в следующем месяце думаю отправиться в тур по Европе. Здесь со мной Аллен Гинзберг и Джек Керуак[391]391
  Одолжив у Гинзберга двести долларов, Керуак в феврале морем отправился в Танжер. Гинзберг с Питером Орловски приехали в марте и остались в городе после того, как Керуак 5 апреля уехал в путешествие по Парижу и Лондону. В июне Гинзберг и Орловски из Танжера отправились в Мадрид, Барселону, Венецию и наконец в Париж. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Любопытно узнать поподробней о делах, о которых ты мне рассказывал. Мое собственное писательство нисколько меня не кормит.

Напиши, пожалуйста.

Помнишь Алана Ансена? Он сейчас в Венеции… работает в представительстве «Американ экспресс», сюда приедет восьмого апреля. Мы вместе с ним хотим поехать в Италию. Однако все как всегда неопределенно… С тобой, впрочем, уверен, вскорости сможем пересечься. Ты во Франции часто бываешь? Планирую съездить туда весной – летом, разведать, нет ли шансов опубликовать мой последний опус, который, сдается мне, чересчур откровенен даже для «Олимпии пресс». Фрехтману (он еще «Богоматерь цветов» переводил) то, что он видел, понравилось, но чувак говорит: публикация крайне сомнительна[392]392
  В апреле 1957 г. издательство «Olympia Press» опубликовало роман Жене «Богоматерь цветов» в переводе Фрехтмана. Керуак позднее писал: «НИКОМУ оно не надо [ «Голый завтрак»], даже Бернару Фрехтману (переводчику романов Жене), к которому я носил рукопись в рюкзаке… только Алан Ансен и Гинзберг верят в эту книгу (и в меня); они работали с Биллом, когда я уехал». (Керуак – Джону Клеллону Холмсу, 23 июня 1957 г.; письмо опубликовано в «Путешествии битника» под редакцией Артура и Кит Найт, Калифорния, штат Пенсильвания, 1978 г.) – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Напиши обязательно, чем занимаешься и каковы твои планы. Надеюсь, скоро увидимся.

Всегда твой,

Билл Берроуз

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

15 июня 1957 г.

Дорогой Аллен!

Рассылаю всем письма. Мы наконец покончили с рукописью, и вышло очень неплохо. Алан через несколько дней собирается назад в Венецию.

Пришло письмо от Уолберга. Ничего так письмо, весьма приятное содержание. Все по – старому. В бухте выловили трупешник неопознанной национальности; в затылке – дыра от револьверной пули.

Ребята вернулись в Париж неженатыми и невредимыми. Мне по крайней мере удалось сорвать операцию «Лактоза».

Я сам определенно в конце месяца сорвусь с места. Пить не могу совершенно. Завязал наглухо и чувствую себя замечательно. Прочел сегодня в газете самую ужасную новость: единственная форма жизни, которой радиация идет только на пользу, это вирус. Вспышка! И под пепельным небом ядерной катастрофы вирусы размером с клопов пожирают стофутовых многоножек…

Большой привет Питеру… Увидимся в Барселоне[393]393
  К тому времени, как Берроуз добрался до Испании, Гинзберг и Орловски уже отбыли в Венецию (приехав туда 1 июля). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]

Люблю,

Билл

P. S. Вот тебе адреса мадридских гей – баров и/или просто злачных местечек:

«Ринкон ордобес» на Калле Уэртас.

«Ла Пануэлита» на Калле Хардинес.

«Бар Танжер» на Калле Эчегаррас.

На Калле Эчегаррас вообще много клевых баров.

Бар на Калле Хардинес, «Эчакарди».

Станция метро «Плаза – Майор» – у Толстухи можно спросить ганджубаса.

* * *

Алану Ансену

Лондон

18 июля 1957 г.

Дорогой Алан!

Я на полчаса смотался в «Прадо». В Мадриде почти все время валялся в постели, занавесив окна у себя в комнате. Я болен. Сдал анализы и вот жду диагноза. Хрен его знает, что за болячка во мне, однако про вино даже думать тошно. Лондон – как всегда скучен до одури. Планов никаких, разве только определить, какая дрянь завелась в организме.

Вот бы кто-нибудь соизволил потратить пять минут своего времени и отослал издателю мою рукопись (кроме «Слова» и окончания текста с «Рыночной» частью[394]394
  «Слово» – самая большая глава рукописи. Большая ее часть в «Голом завтраке» не использовалась и оставалась неопубликованной в течение двадцати лет (см. «Интерзона»). Глава рукописи «Рынок» соответствует разделам о «Рынке» и «Обыкновенных мужчинах и женщинах» «Голого завтрака». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]). В конце концов найти издателя да еще без проволочек – тот еще гемор. Посылаю тебе обновленную версию «Слова», урезанную до тридцати страниц. Хотя, наверное, разделю ее на кусочки, которые затем разбросаю по всей книге. А так большую часть рукописи можно уже представлять потенциальному издателю. Время внести исправления остается всегда.

Говоришь, Пегги Гуггенхайм назвала парочку «Питер плюс Аллен» идеальной[395]395
  Ансен, должно быть, передал Берроузу, как Гуггенхайм навестила Гинзберга и Орловски в его венецианской квартире и как она возмутилась жарким, игривым спором, который разгорелся между любовниками, но закончился при этом мирно. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]? Как по мне, дамочка ведет себя непоследовательно: общается с людьми заведомо богемного склада ума и ожидает от них адекватного поведения.

Лондон скучен до одури, но я об этом уже говорил. Может быть, получится съездить в Копенгаген, однако все зависит от здоровья и того, как там дела у Келлса[396]396
  Келлс Элвинс жил со своей женой Мими в Копенгагене. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Он скоро приедет…

Всегда твой,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Копенгаген

30 июля 1957 г.

Дорогой Алан!

Я на земле свободы. Иду в бар и ловлю на себе взгляд красивого паренька, который вчера день как приехал. Выпиваем вместе пару стаканчиков, и я предлагаю, давай, мол, ко мне в номер. Он говорит: «К тебе в номер? Мы оба?» Отвечаю: «Ну, типа того». Паренек: «Ты точно этого хочешь?» Я: «Ну да, да». Он: «Нет, не могу» и, выдержав паузу, добавляет: «Я женат». Какого, спрашивается, хрена было вот так динамить?! Сначала заманил, а потом – нате, отшил и к тому же соврал. Называется «Доктор Бенуэй! Срочно подойдите в отделение реадаптации».

Закусочная. Рабочий в комбинезоне слушает по радио классику. Все молчат, и ладно – если датчанина завести, он будет трещать, что твой пулемет, без умолку и без смысла.

Мрачнее Лондона я места не видел. Это огромный кафкианский лабиринт из агентств, продающих клиентам расстройство. Ничего кошмарнее лондонских бань не бывает. Они, дорогой мой, словно придаток ада. Как ни странно, с печенкой у меня все тип – топ; оказалось – легкая форма нетипичного гепатита. Так я и думал. Получается, зря переживал, мучился.

Раздобыл у Дента ценные сведения – про ЛСД6, о котором все исследователи молчат. Вряд ли их письма потерялись в пути, скорее всего адресаты Денту попросту не ответили[397]397
  Через несколько дней Берроуз получил от доктора Тейта из шотландского города Дамфриса «уклончивый» ответ. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. У меня в запасе имеется парочка трюков, знаю, как заставить гаденышей говорить. «Доктор Элк, вы у нас заговорите… контра!» (фраза произносится с жутким русским акцентом).

Слушай, ну как могу я сочувствовать твоей беде, когда сам происхожу из страны, где шлюх снимают за пятнадцать баксов. К тому же у меня самого – чувства, ну совсем никуда не ведущие. Я после Танжера ни разу не трахался. Яйца лопаются, а дрочить принципиально отказываюсь. По ходу дела, без Дырочной жажды у меня и не жизнь вовсе.

Что ж, посмотрим, как обстоят дела с попками здесь и в Гамбурге. В октябре надеюсь заехать в Париж.

Привет всем. Гуггенхайм от меня поцелуй – сам знаешь куда.

Алан – Питер, прискорбно слышать, что вы никак не вписываетесь в обстановку «дворца Гуггенхайм». Пегги ни дать ни взять Пчелиная матка.

Может, стоит представить рукопись – или хотя бы части «Бенуэй» и «Рынок» – американским литагентам, пусть покажут текст издательствам «Нью дайрекшнз» или «Нью райтинг», что ли?

Увидимся в Париже, и надеюсь, на этот раз там будет веселей, чем в предыдущий мой визит.

С любовью,

Билл

P. S. Письма мне присылай в филиал «Американ экспресс»…

Я копнул глубже и убедился: Копенгаген – вовсе не земля обетованная. Первое впечатление не обмануло. Да и вообще ничего хорошего я тут не добился. Застрял, жду денег. Уж больно все дорого. Хрен знает, что дальше: можно через две недели поехать обратно через Париж; если в прочих местах, куда хочу наведаться, та же бодяга, то точно возвращаюсь в Танжер. Больше нигде – только там! – есть доступные попки. К такому выводу я постепенно и прихожу… Планы, впрочем, еще очень зыбкие, за две недели всякое может случиться.

Здесь повсюду играют джаз, но звучит он как-то безжизненно, вяло. Нету нерва – ужаса и напряга, которые его породили.

* * *

Аллену Гинзбергу

Копенгаген

20 августа 1957 г.

Представить не могу, что придется жить где-нибудь, но не в Танжере, ибо лучшего места я еще не нашел. Ни один город в мире даже близко не стоит с Танжером – это, как ни крути, правда. Хватит с меня странствий, наездился. Устал жить на чемоданах, шататься по барам в бесплодных поисках интересного собеседника; устал снимать дрянных шлюхов за невъебенные бабки.

Надо успокоиться, осесть где-нибудь месяца на три. Я постепенно сужаю для себя шар земной, зачеркивая страны на карте. В это путешествие я для себя закрыл путь в Скандинавию, как в прошлый – вшивый, дорогущий, совершенно бесполезный раз – закрыл себе путь в Ливию и на весь Ближний Восток. Нынешняя поездка не пропала исключительно в плане познания ужасов: Скандинавия затмевает собой мои самые жуткие кошмары.

Свободия в «Бенуэе» описана только вкратце. (Занятно, я еще не побывал здесь, а уже представил себе этот город как вереницу баров вдоль канала. Потом, правда, вырезал описательную часть из рукописи, поэтому ты ее не прочел.)

Тут вовсю хозяйничает Центр реадаптации, загребая всякого, у кого хоть намек на безумие; они много кому уже мозг покалечили, испортили непоправимо. Это полицейское государство без полиции. Место действия моего нового опуса, из которого я тебе скоро пришлю первую главу. Датчане поголовно скучны до мозга костей и безумны.

Самой важный пропущенный кусок в главе «Бенуэй» на странице четырнадцатой (шестнадцатая строка сверху): «Я заметил, что все мои пациенты – гомосексуалисты проявляют сильные подсознательные гетеросексуальные наклонности». Вот, это предложение я и пропустил, а ведь в нем – смысл и основа последующих экспериментов Бенуэя по намеренному введению гомосексуальных черт в поведение здоровых объектов: «Также все мои пациенты – гетеросексуалы проявляют сильные подсознательные гомосексуальные наклонности».

Насчет планов: как я и сказал, по Европе до Вены мотаться не собираюсь, слишком дорого[398]398
  В конце августа Гинзберг отправился из Неаполя в Париж – через Вену и Мюнхен.


[Закрыть]. И в самой Вене не особенно дешево; летом народу полно, к тому же не знаю, как там обстоят дела с попками.

В СТАМБУЛ НЕ ЕЗЖАЙ! Все, кто в нем побывал, говорят: отстой полный. Дорого, кругом полиция, иностранцев не любят и на все требуют разрешение. В плане секса – не разжиться ни бабой, ни мальчиком. И еще такое совпадение: город сейчас реконструируют, воздух дрожит от ударов отбойных молотков, всюду шароебятся бульдозеры, рабочие шпыняют из подвалов обколовшихся нариков… Кошмар, одним словом. И если где-то в Европе не приветствуются богемные граждане – так это в Стамбуле. Все, я тебя честно предупредил.

Афины – еще куда ни шло. По крайней мере дешево и есть доступные мальчики. Лучше тебе побывать там, чем в Париже. У меня от парижских цен волосы дыбом встают. Неудобства по полной программе, комнату хрен снимешь. Короче, не устроиться.

Вот тебе задача: находишь пристанище, и я тебя позже навещу. Пока у меня чересчур много работы. Чтобы ею заняться и завершить, лучшего места (и более дешевого), чем Танжер, просто нет. Финансы поют романсы, да такие… денежное довольствие я проел и надо как-то восстановиться. Про Париж в этом плане и думать смешно. В общем, советую посетить Грецию, на островах жить дешево, очень дешево […] Осядешь там – или во Франции, – приеду на несколько месяцев. Может быть, даже переселюсь к тебе. Сейчас никуда ездить не хочется, и в каждом шаге я хочу быть уверен. Слишком много потрачено денег ни на что и слишком много объезжено мест, откуда съебаться хотелось со всей доступной скоростью.

Дай знать о своих планах.

С любовью,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Копенгаген

28 августа 1957 г.

Дорогой Аллен!

О событиях за неделю в одном письме не расскажешь. Только в общем поведаю.

Так и знал, что рукопись романа – не роман вовсе, а лишь черновик. Теперь же роман обретает истинную форму да столь быстро, что я не успеваю записывать. Все же не зря я приехал в Скандинавию: получил толчок и начал Великое делание. Если коротко, то роман – о зависимости и вирусах, которые эту зависимость вызывают; они передаются от человека к человеку половым путем. От мужчины к мужчине или от женщине к женщине, никак иначе. Потому Бенуэй и наладил «серийный выпуск» гомосеков. Заглавная тема – Осквернение Образа человеческого людьми, торчащими на диктате, они-то и распространяют заразу. Как сказал один барыга из Мехико по имени Лола ла Чата: «Барыга подсаживается крепче торчка».

Больше рассказывать не могу, надо работать. Я словно бы годами вынашивал в мозгу личинки идей, и они теперь обретают свою подлинную форму. Написание вплотную связано с моим личным опытом: стоит зависнуть, как в жизни происходит нечто, от чего я отталкиваюсь и пишу дальше. Пару ночей назад переспал с мальчиком, и во сне увидел новую линию для романа. Главный герой списан с того динамщика в Дании.

В общем, планы туманные. Пока не хочу покидать этот источник вдохновения. Надо посмотреть северное сияние и повидать захолустный городок в Швеции, породивший Юрджона[399]399
  Юрджон – швед, который жил в Танжере. Берроуз сфотографировал его и отослал снимок Гинзбергу. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. По – моему, Юрджон сильно походит на воплощение джанка. Ты как думаешь? Он потрепанный, отрицающий личность, серый, практически невидимый и задавивший в себе сексуальность.

С другой стороны, у меня закончилась ганджа, и хочется обратно в Танжер. Денег почти не осталось. Не знаю, как быть. В Париже точно ничего не добьюсь, а в Танжере есть и ганджа, и цены там низкие, и можно спокойно работать. Причем работы еще о – го – го. Надо вшить в основной текст «Слово» и прочие части рукописи. Но это не значит, что не нужно искать издателя для рукописи такой, какая есть.

Роман займет три, четыре, а то и шесть месяцев интенсивной работы. Чую, многие части рукописи («Бенуэй», «Рынок», «Голоса»[400]400
  Две трети «Голосов» вошли в «Голый завтрак»: большая часть – в начало, остальное – в заключение. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], «Окружной клерк») в принципе готовы к печати, однако вместе не сцепляются… Вкратце дела обстоят так: если мы и встретимся в Париже через неделю или две, то скорее всего пробуду я там очень недолго. Моя судьба в руках Аллаха (ну или называй высшие силы как тебе угодно). Париж для работы подходит меньше всего. Если осядешь в Париже, я приеду к тебе, но не раньше, чем завершу хотя бы черновик, то есть примерно под Рождество. Так и получается, если осторожно прикинуть: следующие две недели работаю и изучаю Скандинавию, потом еду в Танжер через Париж. Было бы круто с тобой пересечься. Повторюсь: в Париже буду проездом; впрочем, есть шанс задержаться.

Такие вот приблизительные планы на будущее…

P. S. С мальчиками здесь полный порядок. Правда, они дорогие и не особенно хороши в постели.

Всем привет, всех люблю. Ответь сразу, как прочитаешь письмо.

Люблю,

Билл

P. S. Не больно рассчитывай на то, что в Париже я задержусь. В мои планы это не входит.

P. S. По – моему, исправленный вариант «Слова» покруче будет. В нем есть значительные изменения и кое-что вырезано. Не сокращенной версией неплохо бы заинтересовать какого-нибудь издателя или агента.

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

20 сентября 1957 г.

Дорогой Аллен!

Я вернулся в свою прежнюю комнатку. Какое же облегчение распаковать наконец вещи и сесть за работу, которой у меня воистину непочатый край. Ни за что бы я не остался надолго в Париже: на чемоданах, в паршивом отеле, тратя кучу бабла на бары, пребывая в тоске. Париж для меня – сплошное разочарование[401]401
  Берроуз сделал восьмичасовую остановку в Париже 10 сентября и немедленно решил, что цены там чересчур высоки. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Насчет рукописи: пробовать организовать материал в хронологическом порядке нечего и пытаться, дохлый номер. По – моему, «Гомосек» и письма вообще не имеют отношения к роману. Вовсе не важно, как кто-то перемещается из одного места в другое. Слишком уж много литературного пространства тратится на описание перемещений какого-то персонажа: вот он поехал туда, вот он вернулся сюда… Сам пускай ездит, иначе на что ему «Американ экспресс»!

Рукопись пока никак не тянет на роман просто потому, что она – не роман вовсе. Моя книга – это набор связанных (тематически) небольших отрывков. Чувствую, в итоге вообще получится несколько романов, переплетенных между собой; их действие будет происходить одновременно, в маджуновом глюке. Организация текста для меня – не проблема. Разница между настоящей работой и работой, которая ей предшествует, такова, что прошлогодний материал уже не рабочий. Стану пихать его в общую схему – только книгу изговняю.

Конкретно сейчас работаю над линиями Бенуэя и Скандинавии, параллельно разрабатываю теорию морфийной зависимости. […] Собственно, наличия теории потребовал сам роман, в обязательном порядке. Теперь в задачу входит: развить общую теорию зависимости, которая распространяется на картину мира в контексте понятий добра и зла.

В Мадриде на прошлой неделе зарезали Кики. Бедняга. Сраный кубинский певун, старый козел, застукал его с девкой и всадил ему кухонный нож прямо в сердце. Этот псих потом и на девчонку бросился, но тут ворвались соседи… Убийца бежал. Чуть позже его схватила национальная гвардия.

У Ансена был мальчик – жалкий тип, урод, действительно урод, которого никто не любил. Так вот, поехал он во Францию и там замочил таксиста. Когда жандармы пришли его брать, он застрелился.

[…] Город прямо наводнили торчки – и бывшие, и настоящие.

Недавно уехал некто по имени Гарольд Менски; он, говорят, знает всю нью – йоркскую тусовку. А Карлос Фьоре[402]402
  Карлос Фьоре был «клиентом» Берроуза в Гринич – виллидже; позже стал ассистентом Брандо. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] в Париже с Марлоном Брандо.