Текст книги "Письма Уильяма Берроуза"

Теперь, когда я свободен, думаю отправиться путешествовать. Хочу повидать весь Марокко, Испанию и, может даже, Ближний Восток. Хотя насчет последнего сомневаюсь – там опиума выше крыши, и я могу соблазниться, сорваться. От наркотиков хочу отойти – окончательно. Если сейчас этого не сделаю, то не сделаю уже никогда.

Слышал, твоя джазовая история появилась в «Нью райтинг»[300]300
  «Джаз поколения битников», отрывки из романов «На дороге» и «Видения Коди». Керуак опубликовал его под псевдонимом Жан – Луи в «Нью уорлд райтинг» в апреле того года. До этого Керуак пять лет не печатался вовсе. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]? Поздравляю! Давненько ни у кого из наших не было публикации.

Боулз вернулся из Индии. Правда, я с ним еще не пересекался.

Не ахти письмецо получилось, но я уже говорил: слабость жуткая. Просто пишу тебе, чтобы ты знал: я вроде жив.

Всегда твой,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

5 июля [1955 г.]

Дорогой Аллен!

Писать у меня не было ни сил, ни терпения. Беда в том, что я покинул больницу, недолечившись. Двух недель оказалось мало, а ведь раньше соскок удавался за десять дней.

Но это мелочи, я бы справился, если б не свалился с охуенной болью в спине. Думал, камни в почках. Никогда так больно не было, и я сорвался – вколол себе демерола, сраной погани. Две недели адской лечилки – и все коту в задницу. Но соскочить я намерен как никогда, даже если придется пройти курс лечения заново. На сей раз получится. Если не выйдет – значит, не завяжу вовсе…

Жаль, что тебя нет рядом. Мне самому противны свои оправдания, когда покупаю свеженький пульман демерола – мол, беру последний, точно последний! Эти «последние» пульманы я три недели покупаю себе каждый день. Размазня. Тряпка. И в то же время больше всего на свете хочется завязать с наркотой. Поэтому завтра перейду на кодеин и попробую быстрый соскок. Не выйдет – вернусь в клинику. Все говорят, это занятие безнадежно. Я бы с радостью сел за решетку – верный способ сразу и полностью отказаться от джанка.

Возможно, стоит подписать Кики. Пусть заберет мои шмотки и кодеинки, будет выдавать мне определенную порцию в определенное время. Но ведь и раньше я так пытался соскочить… Что ж, надеюсь, в следующем письме я уже напишу тебе, как здорово жить без наркотиков. К этому же посланию прилагаю отчет по моему гонорару от кровопийц – издателей: они, гады, вычли из него текущую прибыль, а надо прибавить! Как говорится, опечаточка по Фрейду. Сможешь помочь? Они должны мне пятьдесят семь долларов.

Я, кстати, пообщался с Полом Боулзом. Очень приятный человек. Ну, если учесть, что общаться здесь почти не с кем.

Детали распишу позже. Все, несу это письмо на почту.

Люблю,

Билл

P. S. Отчет по моим авторским можешь показать своему брату, пусть свяжется с издателем. Впрочем, делай, как считаешь нужным. Мне смысла писать Уину нет никакого, он на письма чихать хотел, а меня самого явно недолюбливает, и очень сильно.

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

10 августа 1955 г.

Дорогой Аллен!

[…]

Со мной творится нечто ужасное. Какое-то время назад я – совершенно против собственной воли – познакомился с одним местным «чудаком»[301]301
  Абдулкарим бен Абдеслам, он же Мернисси, разносчик пирогов в Сокко – Гранде. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. С этим пассажиром, арабом, я впервые столкнулся, когда прогуливался по бульвару, а он окликнул меня, типа «мой дорогой друг», и попросил пятьдесят центов. Я довольно резко ответил ему, мол, никакой я тебе не «друг дорогой», и денег, естественно, не дал. Ни песеты. С тех пор я пересекался с ним время от времени, и его собственный мир кажется мне все более и более загадочным. Этот араб, по ходу дела, живет в некой закрученной бредовой системе, в которой посольство США – корень зла. И я – агент, тварь из посольства. Он псих и, возможно, псих опасный. (Параноики на свободе – жуткое дело.) Общаться с ним стараюсь как можно короче, всегда держусь настороже: пусть только рыпнется – пробью в дыхалку или сразу ебну стулом по башке. Или бутылкой. Однако он и не думает рыпаться, напротив – ведет себя мило. Любопытно и странно. Есть в нем какая-то веселость, будто мы были когда-то знакомы и он шутит именно с тем, кого тогда знал. Страшно, аж жуть.

В понедельник первого августа у этого араба случился приступ амока, и он с бритвенно острым мясницким ножом вылетел на главную улицу – зарезал пятерых и еще четверых успел ранить, пока легавые не зажали его в угол: ранили выстрелом в живот и повязали[302]302
  В «Танжер газетт» сообщалось о четырех убитых. Случай освещали даже в лондонской «Таймс». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Араб поправится и, если не сумеет доказать невменяемость, будет расстрелян (такую здесь практикуют меру наказания, хоть и редко). Вот и думаю: не меня ли он готовился зарезать? Ведь мы разминулись всего на десять минут. Город лихорадит – стоит кому-то пробежаться по улице, как лавочники тут же запираются у себя изнутри и баррикадируют двери.

В Западную Африку поездка не состоялась. Денег у компаньонов нет, да я и сам не поеду – они же контрабандой вывозят оттуда алмазы, а это очертеть как опасно. Здесь хранение незарегистрированных алмазов – хуже, чем хранение джанка. За такое пятеру впаяют. (Эти бандюги одинаково легко могут припрятать добычу в моей каюте и меня подставить.) Как бы там ни было, типы они опасные, кинуть партнера – им как два пальца обоссать. С утра нажираются и ведут себя как грязные животные. Если коротко, то процитирую Дж. Б. Майерса: «Соглашусь с отказавшимися»[303]303
  На самом деле это одна из острот Сэмюеля Голдуина, но интересно то, что Берроуз скорее всего имеет в виду нью – йоркского критика – искусствоведа и куратора Джона Бернарда Майерса. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Месяца два уже ни весточки от Алана Ансена, а ведь он обещался писать. Напишу ему сам, прямо сегодня.

Может, стоит организоваться вот так: я жду тебя здесь до следующего года, и мы на пару едем по Африке и Европе, потом – в экспедицию по Южной Америке. Что скажешь? Конечно, надо научиться разбираться в финансах. И толковый спутник мне пригодится. Всегда лучше путешествовать в компании, чем в одиночку. С другой стороны, плохой или безразличный к делу компаньон – это обуза. И не подумаю брать с собой лишний багаж или людей, если они зануды или брюзги, даже если таковые готовы вкладывать деньги. Они испортят поездку, устроят терки с туземцами и проч. Ученые чистоплюи и неженки тоже без надобности. В моем предприятии случиться может все; дело я делаю новое и огромное. Балласт – за борт!

Я писал тебе, как сильно меня впечатлило стихотворение о гибели Джоан[304]304
  «Рассказ о сне. 8 июня 1955 года», вошедший в сборник «Сэндвичи из реальности». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Оно такое мощное, аж внутри все болит.

Обязательно напиши о своих планах. Что намерен делать, когда перестанешь получать пособие[305]305
  С мая Гинзберг жил на пособие по безработице, срок выплаты которого истекал в октябре. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]? Вернешься в Нью – Йорк? Что сталось с третьим яйцом Нила[306]306
  У Кэсседи открылась грыжа стенки брюшной полости. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]? Пропало, надеюсь? Над каким из моих писем Нил рыдал?

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер

21 сентября 1955 г.

Дорогой Аллен!

Твои два письма получил; прости, что не ответил сразу. Слишком занят, избавляюсь раз и навсегда от зависимости. Попробую лечиться здесь – лягу в больницу до тех пор, пока полностью не излечусь. Пройдет месяц. Может, все два. Как бы там ни было, мне нужно полностью от всего отгородиться, чтобы никто не мешал работать. Посвящу книге все время, которое пробуду в лечебке.

Еще пару ночей назад у меня было несколько ампул – по одной шестой грана долофина и одной сотой грана гиосцина в каждой. Теперь же одна сотая того адского говна для меня уже много. Но я подумал, долофин сможет его перебить, и вколол себе в вену сразу шесть ампул.

Отставной капитан нашел меня в коридоре сидящим на стульчаке (который я свинтил с законного места) в чем мать родила. Я бултыхался в ведре с водой, напевая «В самом сердце Техаса» и одновременно жалуясь на высокие цены… «Все на лезвия уходит». Еще я пытался выбраться в таком виде на улицу, в два часа ночи! Кошмар! А если бы удалось? Если бы я очнулся посреди туземного квартала нагишом? Я разорвал простыни, раскидал по полу комнаты бутылки. Искал что-то. Само собой, Дэйв и старый голландец – сутенер, владеющий этим борделем, перепугались насмерть, решив, будто я веду себя так все время. Каково же было их облегчение, когда следующим утром они застали меня одетым и в здравом уме. Сам почти ничего не помню, только обрывки: ходил и удивлялся, чего это люди так странно смотрят на меня и разговаривают такими скучными, успокаивающими голосами. Чокнулись? Или пьяные… Тони я так и сказал: воняет от тебя, мол, спиртягой.

Твое стихотворение постоянно перечитываю, и сдается мне, это лучшее, что ты когда-либо создавал. Как продвигается книга[307]307
  «Стихотворение» – это скорее всего «Рассказ о сне», а «кни – га» – «Пустое зеркало», которую Гинзберг предлагал опубликовать Лоуренсу Ферлингетти. Или же «Вой»; Гинзберг как раз написал первую часть и представил ее энтузиасту Ферлингетти. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]? Я скорешился с Полом Боулзом, однако все еще побаиваюсь показывать ему рукопись. Не так уж и хорошо я его изучил.

Персонаж, который трахает и сына, и дочь, выглядит весьма заманчиво. Какие у тебя планы на следующий год? Джек написал мне из Мехико[308]308
  В начале августа Керуак приехал в Мехико и там влюбился в Эсперансу Виллануэву, вдову старины Дэйва, с которой познакомился тремя годами ранее. Вдохновленный, Керуак изменил ее имя с «надежды» на «скорбь» и написал первую часть «Тристессы». Также до отъезда (9 сентября) в Сан – Франциско он успел сочинить двести сорок два куплета для «Блюза Мехико». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Умер Дэйв [Терсереро]. Я писал Гарверу: мол, что ж ты, дурень, не переедешь на Дальний Восток или в Персию? Там же опиум продают прямо с лотка – нечего прозябать на ничтожной диете из кодеиновых каликов. Совсем он из ума выжил. Для него сесть на корабль или самолет (которые, к слову, вполне себе дешевы) уже чересчур сложно. Из Танжера до Нью – Йорка долететь можно за триста долларов. Хотя, если я правильно понимаю, подобные места «слишком далекие». И вроде опасные. Если б я на месте Гарвера решился остаться на игле, то с таким доходом и прямолинейным мышлением, как у него, завтра же купил бы билет до Тегерана или Гонконга. Поехал бы туда, где легко, законно и дешево разживаются качественным товаром.

Любопытные идеи тебя посещают, особенно про цветы[309]309
  Вероятно, Берроуз имеет в виду стихотворение Гинзберга «Транскрипция органной музыки», написанную 8 сентября. При этом в письме от 21 октября он неверно цитирует строку «звериные головы цветов». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

На твоем месте я проявил бы больше твердости в отношении брата Питера и его аппетита[310]310
  Лафкадио Орловски опустошал холодильник Гинзберга, едва тот успевал его наполнить. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Ему в буквальном и фигуральном смыслах надо дать пинка под зад. С чего кланяться перед этим отморозком? Привет Джеку, если он уже приехал. Надеюсь, дня через два лягу в больницу.

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

[Начало письма отсутствует.]

[Танжер

6 октября 1955 г.]

Я от руки написал рассказ, который позже перепечатаю и пришлю тебе. Накатал и статейку по теме яхе. Но самое главное – сейчас надо погрузиться в работу над романом об Интерзоне. Если зароюсь достаточно глубоко, есть шанс избавиться от зависимости, хотя никогда еще не было у меня так мало творческих сил.

Брат Питера охуел, какого лысого ты его терпишь?! Если паразиту не давать есть того, что он хочет, – сам уйдет. Проверено на крысах.

Арабы совсем озверели: высокомерны, злы и несносны как никогда. Только что ко мне в окно постучался мальчишка и попросил сигарету. Велю ему отвалить, а он все стучит и стучит. Тогда я схватился за трость и пошел к двери. Ей – богу, поколотил бы засранца, если б поймал… Ненавижу этих трусливых, плаксивых дегенератов. Они ведь еще и банановую кожуру на порог дома подкидывают.

7 октября [1955 г.]

Только что вернулся со встречи в бюро, достойном пера Кафки, – контора устроена прямо в массивной каменной арке. Каждый день проходил мимо и не замечал, что там есть бюро социальной помощи. И десяти минут не прошло, как дама наколдовала врача, который займется мною, и предоставила палату в еврейской больнице. Представляешь, отдельная палата за два бакса в день, где можно спокойно печатать! Останусь в этой больничке, пока не вылечусь – на месяц, может, на два. Завтра утром ложусь. Невероятно! Надеюсь только, в последний момент не вскроется никакого подвоха.

С дамой этой я познакомился через одного старика англичанина – попрошайку и алкаша, которому последние пять месяцев я по нескольку раз на неделе давал денежку. Все твердили, мол это напрасная трата денег, но я не слушал… И вот тебе на, прямо как в сказке вышло.

Доллар поднимается, как чудесная птица – к небу.

С недавних пор у меня на кумарах странные, яркие глюки, наполненные чувством потери и ностальгией. Зато теперь есть целых два месяца – пиши не хочу. Посмотрим, что можно сделать с романом. Одна из причин, почему надо отправиться в экспедицию по Южной Америке, – это сбор материала для книги.

О Джеке новости есть? Напиши.

Люблю,

Билл

P. S. Наконец купил себе машинку. Нулевая – за сорок шесть баксов. Не прогадал.

Что буду делать после лечения – пока не скажу. Планирую наверстать упущенное и к наркотикам даже близко не подходить.

Статью по теме яхе вполне можно загнать за денежку. Фотки прилагаются, сам понимаешь.

Через два месяца, может быть, смогу показать издателю черновик романа. Посмотрим.

Вот слезу с наркотиков – и будет мне море по колено.

Южную Америку тебе посетить стоит, она много круче Африки и Европы. Я тем временем постараюсь надыбать денег, может быть, даже напишу что-нибудь на продажу. У меня сейчас такой прилив вдохновения, какого не было несколько месяцев… Скоро я вылечусь!

Невинность тебе стоило потерять со мной, а не с тем морским волком позорным[311]311
  Невинности Гинзберг лишился в 1945 г., с сорокалетним моряком из Морского института в Нью – Йорке. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Английский попрошайка, который свел меня с женщиной из бюро, теперь щеголяет в новых шмотках и строит грандиозные планы – как сколотить состояние. Кто знает, однако, что мне-то перепало? Деньги, потраченные на него, еда, выпивка – все отбилось. Я попытал счастья у двух докторов, во всех клиниках и больницах города и уже сдался было. Впечатление складывалось, будто все перед наркоманией расписались в бессилии. И вот Лесли [Эгглстон] (так зовут попрошайку, хотя пояснение тут излишне; помню, Маркер выдал однажды в самый неподходящий момент: «Ну это уж излишне») посоветовал эту даму и дал записку для нее. В Танжере полным – полно людей, оказавшихся на мели, без гроша, но ни один слыхом не слыхивал о мадаме, готовой помочь любому танжерцу, без разницы, какой человек национальности. Если б я, например, подождал, то лечили бы меня бесплатно, только ждать я не хочу, к тому же цена – божеская.

Ну ладно, еще раз люблю тебя, всем привет и пока.

Пиши в посольство. Кики заберет письмо и принесет его мне.

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

[Начало письма отсутствует.]

[Танжер

10 октября 1955 г.]

Ну ладно, пора браться за дело, вытянуть толк из этого кошмарного застойного времени, пока лечусь.

Единственное, что можно поделать с ломкой, как и с простой болью, так это погрузиться в самое ее сердце. Ни разу не получалось, но на сей раз отступаться и не подумаю.

Отправляю тебе рассказ о Терри, парне, которого задрал лев. Мне самому он не особенно нравится. Все же я не из того теста, не получается у меня писать о вещах, со мною лично не связанных. Но ты все равно попробуй пристроить рассказец куда-нибудь. Ты мой агент, деньги нам обоим нужны, и я вот что – поднимаю тебе таксу до двадцати процентов. Название не придумалось, да и вообще названия даются мне плохо. Больше подобных вещей писать не собираюсь, говорю же: не мой стиль, однако дело сделано – рассказ написан, набит, и я тебе его посылаю. Попробуй продать.

А что, рассказ про палец больше ты никуда не носил?

Продолжаю читать и перечитывать твои стихи. Ну, говорил уже: последняя партия особенно нравится. Подробные замечания пришлю в следующем письме.

Может, вот такие названия для рассказа сгодятся: «Смерть на чужбине»; «Тайгер Тед»; «Тебе уготовано нечто особое».

Я так понимаю, ты сначала хочешь посмотреть Европу и Африку и уже потом двигать в Южную Америку? Был бы рад тебя принять. Погоди, вот выйду из больницы и всеми силами постараюсь ускорить процесс. Здесь живут люди, которые на жизнь зарабатывают репетиторством (преподают английский), журналистикой (на сдельной основе), переводами и проч. Так что можешь рассчитывать на меня, чем смогу – обязательно помогу. Если приедешь, не пропадешь; добраться из Нью – Йорка нашим транспортом можно за сто шестьдесят баксов. Мне думается, тебе сюда приехать резону больше, чем мне – во Фриско, куда я, собственно, ехать желанием не горю. Еще покумекаем на эту тему, ладно?

Я, наверное, в будущем построю себе здесь дом, хотя подлинная моя судьба связана с Мексикой, Южной Америкой. И если случается тосковать по родине, то вспоминается именно Мехико. Мехико – вот где мой дом. Перед мысленным взором часто всплывает маленький парк у тюрьмы; по понедельникам, в девять утра я приезжал туда на автобусе и отмечался у копов[312]312
  Берроуз имеет в виду поручительство за явку в суд, а также период после сентября 1951 г., когда он ожидал слушания по своему делу. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Ранним утром Мехико весь замечателен. Слушай, если заработаю денег тебе на билет сюда – ты приедешь? Во Фриско делать нечего. Ничем особенным ты не занят, правильно? Планов на будущее не составил. Подумай, времени вагон: месяц, а то и все два я просижу в долгах.

И почему тебе сразу не перебраться сюда? Не вижу препятствий. Выйду из больницы, начну бизнес и тебе дам работу. Можем вместе дело наладить, журнал выпускать. Время снова встретиться.

Нет между нами коренного различия, и интересы у нас общие. Если что не так – то и поправить недолго. Трудности – они же только в наших умах, и нет у них почвы в реальности наших с тобой отношений. Если и есть какие-то терки, то они – лишь результат ошибки со стороны одного из нас. Стоит лишь сойтись, и все прояснится. Не могу, не стану выражать мысль в словах, потому что понимание должно быть на невербальном уровне. Отсюда и нестыковки, пока мы общаемся через письма. Например, хочу ли я, необходимо ли мне переспать с тобой? Не знаю. Не скажу. Надо увидеться.

Эти трудности – надуманные, они – ложное противопоставление. Если достигнем уровня невербального восприятия, то подобных тупиков не возникнет.

Когда вновь увидимся, то все переменится. Нельзя загадывать наперед, ставить условия.

Не надо условий, просто верь в нашу способность общаться и понимать друг друга в конкретной, данной нам ситуации.

Третий день жду Кики, чтобы он забрал это письмо и отнес на почту. Отсюда и столько дополнений к основной части. Не пойму, куда пацан подевался? Еще прилагаю к письму кое – какие приписки по главе с баром для книги про Город яхе – у тебя, кстати, копия есть? – над которой я в последнее время работаю.

Писать для меня значит теперь испытывать почти невыносимую боль. Из-за тебя, потому что ты нужен мне. Дело не в сексе – причина намного глубже. Сможем ли мы работать с тобой? Столько вопросов – и ответа не будет, пока тебя не увижу.

11 октября

Кики, шпанюк, так и не появился. Куда продолбался? Болен, наверное. Знает, что болячки я терпеть не могу.

Весь день работал над романом об Интерзоне, получилась мешанина длиннющих заметок, написанных от руки, и остается еще куча писем, которые надо прошерстить. Короче, мне предстоит подвиг Геракла.

Читаю свои же письма к тебе и поражаюсь, сколько во мне рассудительности и готовности принять любые условия. Так чем не угодил я тебе?

Жутко больно сортировать разрозненный материал и придавать ему форму. Но начало положено. Закончу главу – и пришлю тебе. Первую главу уже присылал.

О, Кики пришел. Сейчас отдам письмо, пусть на почту снесет. Весь день работал над романом. Больно как… сдуреть можно. В писательстве нет искусства! Келлс говорил: «У тебя шило в жопе, какой из тебя писатель?»

Люблю,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

Танжер,

клиника Бенхимоля[313]313
  Клиника Бенхимоля, основанная Хаимом и Донной Бенхимоль, располагается в юго – западной части медины, на Авеню – Менендез – и-Пелайо. Среди ее палат есть так называемая «Палата Сальвадора Хасана», которая упоминается в «Голом завтраке». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]

21 октября 1955 г.

Письмо номер «В»[314]314
  Большая часть дошедшего до нас письма «номер «А», датированного 20 октября, вошла в «Интерзону». Из остального – первая часть представляет «Саргассову» тему письма «номер «С», а вторая – зарисовку о дипломате из главы «Черное мясо» в «Голом завтраке». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]

(написал его до того, как получил письмо от тебя)

Дорогой Аллен!

Письмо номер «А» – это начало второй главы романа об Интерзоне. Она почти готова, есть уже страниц сорок. Пришлю ее где-то через недельку.

Мне по – прежнему колют сорок миллиграмм долофина каждые четыре часа. (Это приблизительно один гран М.) Случалось и комфортней лечиться. Курс займет месяца два, но зато выйду отсюда полностью здоровым, смогу пить и обходиться без наркотиков.

Глава вторая называется «Избранные письма и заметки Ли». Под таким соусом я могу пихать туда абсолютно все письма, даже любовные, могу брать в дело и неполный материал – словом, все. Само собой, все письма я не использую – из сотен посланий составляю одну страницу главы. Забавно, как письма срастаются. Беру одно предложение, а оно за собой утягивает целую страницу текста. Выбирать фразы трудно, и делаю это я очень бережно. (Работаю с прошлогодними письмами и заметками от руки полугодичной давности.)

Пока создается лишь черновик, рамка. Планирую перемежать главы из писем и заметок с главами вроде первой, где повествование линейное. Вполне может статься, что заметки и письма перейдут в приложение. Посмотрим. Месяца через два должно накопиться достаточно готового материала, который можно показывать издателю. Если, конечно, таковой на мою книгу найдется. Главы из писем и заметок составляют некое подобие мозаики, и в расположении ее частиц заложен тайный смысл. Они – словно натюрморт из вещей, забытых в гостиничном шкафу.

Перечитываю свои письма и много думаю о тебе. Прошу, приезжай, не тяни! О моих чувствах к тебе прямо сейчас не беспокойся. Я сам о них нисколечко не тревожусь. Право слово, лучше тебе сюда приехать, чем мне переться во Фриско. Штаты – не для меня; мне больше пространства давай, больше свободы.

Мысли все чаще обращаются к преступлению. «В мозгу мой страшный план еще родится, а уж рука свершить его стремится»[315]315
  «Макбет», акт 3, сцена 4 (перевод Ю. Корнеева). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Самое утонченное – шантаж. Утонченное значит: когда наступает момент истины, фасад крутизны клиента падает. Прямо в штаны кончить можно. Во второй главе такой момент есть.

Писательство убивает меня. Вводные конструкции атакуют, рвут на части бедного автора. Я совершенно не управляю тем, что пишу. Должно быть наоборот! Я будто святой Антоний с полотна Иеронима Босха или как его там.

Прочитал книгу о работах Клее. Внушает. Картины – и впрямь как будто живые. Еще заимел роман Жене «Дневник вора» в переводе на английский; перечитал его несколько раз[316]316
  Роман Жана Жене в переводе Бернара Фрехтмана опубликован издательством «Olympia Press» в апреле 1954 г. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Говорю тебе, Жене – величайших из ныне живущих прозаиков. Обязательно прочитай «Дневник вора»: там есть сцена, когда героя в тюрьме Санте седлает здоровенный негрила: «Затем, разморенный, негр обрушится на мои плечи тяжестью своего мрака, в котором я, открыв рот, растворюсь. Мне передастся оцепенение негра, прикованного своим стальным стержнем к этой сумрачной оси. Затем придет легкость, ответственность позабудется, и мой ясный взор, каковой орел даровал Ганимеду, воспарит над миром». Перевод недурен – везде, кроме диалогов, там применили устаревший сленг, на котором уже никто и не разговаривает: «Пришью кого-нибудь за мелкую монету». Бред. Оставили бы французский сленг и дали бы сноску.

Перечитываю твои письма и стихи. Вот эти строки из «Сиесты в Хибальбе»[317]317
  «Сиеста в Хибальбе» вошла в сборник «Сэндвичи из реальности», а строка, которая столь не понравилась Берроузу, звучит так: «И были при мне мулы и деньги…». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]: «Беспристрастный привет летит через время…», «скользнул из слабеющей хватки каменных рук…», и еще целая строфа, которая начинается со слов: «Поднимается времени стена неспешная…» Здорово, слов нет. «Как адвокаты, когда горят они, визжат…» ХМ – М-М… А вот строка дурная, и своей дурностью убившая меня наповал: «Имел я деньги…» В общем-то поэма неплоха, но со «Строфами», лучшей твоей работой, ни в какое сравнение не идет; просто не воспринимается как единое целое. Я не выделяю из «Строф»[318]318
  «Строфы», так Гинзберг назвал второй вариант первой части «Воя». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] отдельных строк, потому что вся поэма отлична – целиком. Кажется, я писал тебе, как поэма, посвященная гибели Джоан, поразительна – неприятно, надо сказать, поразительна. Думаю, из-за личных ассоциаций. Цепляет – значит ты молодец, с задачей справился.

Мистический момент, когда «цветы глядят подобно зверю» напоминает мне собственный опыт опьянения яхе. То же самое есть и в картине Клее «Болтливость», она в точности передает то, что видел я, закрыв глаза, когда балдел под яхе в Пукальпе[319]319
  Берроуз, несомненно, говорит о видениях, описанных в письмах от 18 июня и 8 июля 1953 г. В своей книге о творчестве Поля Клее Ника Халтон предлагает следующую интерпретацию «Болтливости»: «Чтобы понять эту картину (да и остальные его картины тоже), надо следовать линии – а в нашем случае это спираль, ведущая к призрачному лицу справа. Тонкие линии, столь свойственные Клее, придают спиралям объем и глубину. Название «Болтливость» подходит полотну как нельзя лучше. Глядя на него, прямо слышишь, как пропорции картины говорят с тобой и слова меняются в значении и смысле». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

[…]

Интересные люди съезжаются к нам в Танжер: Дэйв Ламон, молодой канадский живописец, который каждый день меня навещает; Крис Уонклин, канадский писатель; Пол и Джейн Боулз в последнее время перестали меня избегать; Чарльз Галлагер, офигительно образованный и остроумный, пишет историю Марокко для Фонда Форда; виконт Ильский, блестящий лингвист и адепт оккультизма; Петер Мэйн, автор «Улиц Марракеша»[320]320
  Петер Мэйн, родился в Англии в 1908 г., написал книгу «Улицы Марракеша» («John Murray», Лондон, 1953), которую позже переиздали под заглавием «Год в Марракеше». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Короче, нашего полку прибыло. Надеюсь, и ты к нам в скором времени присоединишься. Привет Джеку и Нилу, если увидишь их.

Люблю,

Билл

P. S. «На закате» и «Ее помолвка» мне очень понравились.

Поэма Уоллеса Стивенса – вещь! Прежде я его не любил, но сейчас говорю: это лучшее, что он написал[321]321
  Имеются в виду два утерянных ныне стихотворения Гинзберга и, вероятно, поэма Стивенса «Lebensweisheitspielerei», «Мелочи жизни» (нем.). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

* * *

Джеку Керуаку и Аллену Гинзбергу

Клиника Бенхимоля,

Танжер

23 октября 1955 г.

Письмо номер «С»

Дорогие Аллен и Джек!

Кики принес ваше письмо – даты нет.

Аллен! Я отрежу себе правое яйцо, только бы увидеть тебя. Но вот упасть мне на месте, и пусть меня парализует, и пусть хер у меня отвалиться – во Фриско я не собираюсь! Ты читаешь между строк, и читаешь то, чего я не писал. Во – первых, бабла у меня нет. Писал я тебе на кумарах. Да и вообще, в Танжере начинается движуха… Именно сейчас не знаю, что делать, когда выйду отсюда, и это пакт, в смысле факт.

Идет война, и я хочу в ней участвовать; есть, оказывается, свое подобие яхе, только называется «перганум хармала», его берберы принимают; есть Баррио – Чино[322]322
  «О ту пору Баррио – Чино* был притоном, не столько для самих испанцев, сколько для опустившихся бродяг из-за границы» (Ж. Жене, «Дневник вора»). – Примеч. О. Харриса.* Буквально «китайский квартал» (исп.). – Примеч. пер.


[Закрыть] в Барселоне, о котором Жене писал… в Испании вообще много всего, к чему я испытываю близость.

Может, я еще с Чарльзом Галлагером отправлюсь в сухопутное путешествие до Персии, может, навещу Ансена в Венеции, может, в Грецию смотаюсь – погляжу на монастыри, практикующие гомосексуализм, в Югославию там… И еще хочу пробурить себе тоннель болтометром с одного конца Интерзоны в другой. Устал я от моногамии с Кики.

Драйден говорит о Золотом веке: «Тут каждый, всяк приговорен к другому»[323]323
  «Авессалом и Ахитофель» Джона Драйдена. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Вернемся же в этот Золотой век! Как в песне поется: «Мальчишечьи сны, как ветер, вольны…»[324]324
  Из стихотворения Г. У. Лонгфелло «Моя утраченная юность»: «Мальчишечьи сны, как ветер, вольны, / И юность всегда права» (перевод Г. Кружкова). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Тем более, мой мозг кишит идеями, как сделать бабки, и некоторые мысли не совсем законны. Моя прекрасная ночная сестра вдула мне, и кайф ударил по кишкам – мягко, сладенько. Эту ночную сестру я намеренно называю «моя прекрасная ночная сестра», чтобы не спутать с другой – первостатейнейшей клизмой, которая недавно вогнала мне в вену чистую воду. По ходу дела, крадет мою дозу и сама потребляет. Хотя по женщине я сказать не могу… и по китайцу тоже. Да и похер, больше она ко мне не притронется.

(Ходил в сортир – снова заперто. Шесть часов, шесть долгих часов заперто. Можно подумать, операционную там устроили.) Сексуальность так и прет из меня – ночью кончил целых три раза.

Напротив больницы – итальянская школа, и я часами наблюдаю за мальчиками в бинокль с восьмикратным увеличением. Забавно представлять себя призраком: стою среди них, и меня раздирает бесплотная страсть. Мальчики бегают в шортиках; видно даже, как в утренней прохладе у них на ляжках выступают мурашки (волоски пересчитать можно).

Я не рассказывал, как мы с Марвом однажды заплатили двум арабским пацанятам шестьдесят центов, чтобы те при нас отодрали друг друга? И не для виду отодрали, а прямо чтобы кончили. Я еще сказал тогда Марву: «Так они тебе и приподняли крышки!», и Марв ответил: «Жрать хотят – никуда не денутся». И правда, никуда пацаны не делись, отодрали друг дружку. С молофьей. Ну не старый ли я извращенец? – подумалось мне тогда[325]325
  См. «Голый завтрак» («Черное мясо»). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].

Фриско, говоришь? Было бы круто встретиться со всеми вами, в смысле с тобой, Аллен, и с Джеком, с тобой и с милым Нилом… Ваше письмо отогрело мне душу, которая успела поблекнуть и будто обветриться, огрубеть. Временами просто зверею, кидаюсь на арабских санитаров. Меня здесь не любят больше других. Здесь – в этой зловонной яме. Точно зловонной, ибо воняет охуенно… Что такое вонь, не узнаешь, пока не сунешь нос в испанскую больницу… Я пристыжен вашей буддийской любовью, вашей милой терпимостью, но меня терзают ветры насилия и раздора… Однако это насилие к тебе, Аллен, не относится!

С денежкой тебя на работе не обижают? Рад слышать. Ты это заслужил.

Говорите, Аллен выступил с чтением «ВОЯ»[326]326
  13 октября в Сан – Франциско во время чтений в «Сикс галери» Гинзберг, подбадриваемый Керуаком, впервые представил начальную главу поэмы «Вой», выступив вслед за такими поэтами, как Филип Ламантиа, Майкл Макклур и Филип Уэйлен. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]? Чтения – это круто, без балды, но что такое, собственно, «ВОЙ»? Жаль, меня с вами не было.

Так мне привезти с собой Кики? Или у вас там полно сочных мальчиков?

Аллен, ну давай уже колись, на что ты намекаешь? Кто от злости на меня с ума сходит? Сливки… то есть слив общества? Пора тебе понять: Триллинг[327]327
  Лайонел Триллинг, бывший преподаватель Гинзберга из Колумбийского университета. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] – развалина. Он не сможет и не захочет быть полезным тебе. Нет в нем оргонов, нет маны, он давно разрядился. Высосет из тебя энергию, без которой батарея его мозга не сможет выдавать говномысли для «Партизан ревю». Это не издание, это – клуб для авторов – смертников. Появишься в нем – и считай, тебя смерть чмокнула. Нет, не чмокнула даже, а выебла.

Насчет порнографии – круто. Хотелось бы увидеть все сразу. Значит так, сладенький, ты ведь мой агент, так что тебе и решать, что делать дальше с интерзоновским романом. Месяца через два пришлю еще страниц сто. Твоя доля – двадцать процентов…

Но что-то я ушел от темы, утратил связь, провалился в огромную серую брешь между скобками… Вот теперь сижу и тупо пялюсь в письмо. Нет, далось мне это монашество? Сомневаюсь насчет Земли Свободы и не горю желанием отправляться в паломничество по безмальчиковым просторам Штатов… хотя quien sabe? Может, и передумаю по поводу Фриско; если скоплю деньжат, то уж точно заскочу к вам по пути в Южную Америку…

От вашего письма так тепло на душе, так легко и свободно становится… Конечно, я бы хотел еще раз повидать старика Гарвера до того, как он свернет ласты. Нилу от меня передай, чтобы завязывал с тотализатором. Скачки сожрут его, а подсказки из снов использовать для таких целей нельзя! Сечешь, Нил? Если и знаешь, какая лошадь победит, нельзя зарабатывать на этом деньги. Даже не пытайся. Ты бьешься с призраком, который побьет тебя, не ты его. Забудь, брось затею. Береги деньги[328]328
  Нил затею не бросил, и последствия были катастрофическими. В ноябре он уговорил свою подругу Натали Джексон подделать подпись Кэролайн Кэсседи в долговом обязательстве на десять тысяч долларов. Он пытался заработать состояние, используя систему для игры на тотализаторе, предложенную Джексон. 30 ноября Натали, снедаемая чувством вины, покончила с собой. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]!

Я теряю всякую осторожность и сдержанность. Не позволю разбавлять мои работы водой. Прежде я, например, был стеснителен с мальчиками, уже и не помню, почему именно. Теперь центры сдерживания атрофировались, закупорились, как жопа угря по пути в Саргассово море – о, хорошее название для книги. Кстати, вы знаете, что угри, достигнув половой зрелости, покидают родные реки и озера Европы, плывут через всю Атлантику в Саргассово море (рядом с Бермудами), там ебутся и дохнут. На время опасного путешествия угри перестают жрать, и жопы у них закупориваются. Новорожденные угрики плывут обратно в озера и реки Европы. Ну, скажи, правда же это название круче «Армии невежд» (цитата из «Берега Дувра» Арнольда) для моего романа об Интерзоне?

Скажем: «Жди меня в Саргассовом море», «Я приду к тебе в Саргассово море» или «Саргассова тропа».

Смерть открывает дверцу своего старого пикапа и говорит Автостопщику: «Видок у тебя, будто жопа склеилась, друг мой. Ты не в Саргассово путь держишь?»

Или вот еще: «Билет до Саргассова моря», «Свидание в Саргассовом море», «На пути в Саргассово море». Идея такова: надо передать внутренний импульс, который толкает на путешествие до Саргассова моря. «Саргассова тяга», «Время – в Саргассово!», «В Саргассово – и точка», «Саргассо – блюз». Не могу придумать. Все это банально и не передает мое видение того, как угри, змеящиеся по полю, по мокрой траве, ищут очередной пруд или ручей и как они тысячами погибают… Если куплю когда-нибудь яхту, назову ее «Саргассово море»… или «Станция «Саргассы», «Переход на Саргассово», «Пересадка на Саргассово», «Объезд на Саргассы». Ну все, basta. Ты знаешь, как спариваются миноги? Они рвут друг друга присосками, так что потом погибают. Или становятся пищей для других рыб, девственных миног или вообще для грибков.