Текст книги "Письма Уильяма Берроуза"

[Письмо не закончено.]

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

24 июня [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Письма к тебе я пишу не сразу, люблю придержать их незавершенными, вдруг удастся впихнуть еще пару – тройку симпатичных идей. Получается нечто вроде живого дневника.

Я тут размышлял над зарисовками, как формой творчества, и о том, что же выделяет их среди прочего. Ну, во – первых, они совершенно символичны, то есть имеют склонность огорошивать «настоящим» действием (типа отрезания пальцев и проч.). В каком-то смысле фашизм – это такая не обремененная юмором зарисовка гигантских масштабов в исполнении Гитлера. Сечешь? Ладно, я сам не во всем уверен. И какой-то гомосек еще думает зарабатывать на жизнь писательством!

Ночью с Келлсом [Элвинсом] ходили в необычайный арабский ресторан. На вид он как будто состряпан из автобусного вокзала: дверь голая, оцинкованная, а посреди этого не то амбара, не то ангара растет банановая пальма; столики расставлены как попало. Обслуживал нас сопливый арабский пидорок, утративший вежливость, как только мы заказали одну порцию кус – куса и две тарелки. Кус – кус – арабское рагу из цыпленка, орехов, изюма и кукурузной муки. Намнятина. Я, правда, успел убиться ганджой и по вкусу блюдо не всосал (прости за каламбур). Не оценил то бишь.

Потом мы переместились в бар «У Дина», где я наткнулся на стену враждебности: Брайон Гайсин хотел меня опустить, но я-то воробей стреляный, с таким отребьем справляться умею[235]235
  Брайон Гайсин – с ним Берроуз познакомился на выставке художника, состоявшейся в конце января 1954 г. в «Отель Рембрандт». Эти двое с самого начала не поладили, однако сдружились, покинув Танжер. Дин – кто это, точно неизвестно, но он владел одним из двух популярнейших баров для экспатриатов, небольшим заведением, которое располагалось между Плас-де – Франс и Гран – Сокко. Марек Кон в своей книге «Стиляги. Зарождение наркомании в Лондоне» («Lawrence & Wishart», Лондон, 1992) предполагает, что Дин – это «стиляга» Дональд Кимфул, о чем сам узнал от Джеральда Гамильтона через Робина Моэма. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Мышился от него в толпе. Дин поначалу не захотел обслуживать, только закатывал глаза, мол, вали-ка отсюда. Ладно Келлс – клиент постоянный, на хорошем счету. (Дин прослышал, что я торчок; он жопой чует угрозу, издалека видит во мне дурной знак.) Так я и сидел, балдея от выкуренной травки, поплевывая на бессильную злобу окружающих и смакуя отличный сухой херес.

Я, правда, бросаю ширяться, и во мне сто – о-олько секса. Вечерком зайдет Кики. […] [Одна или две страницы письма отсутствуют.]

Пришло письмо от моего португальского Ханке: его бабулю за неуплату отключают от искусственного легкого, кредитная компания изымает у жены искусственную почку. Грейпфрут ему в жопу… Да, с попрошайками я становлюсь жестким. Не фиг жалеть их, они только требуют, а взамен – ничего, особенно мне. Так уж устроены попрошайки: ни за что не помогут тому, кто помог им. Теперь буду тратить деньги на себя, самых близких друзей и приятелей: Кики, Анджело[236]236
  Анджело Пуркайо [точное написание неизвестно], юный мексиканец, с которым у Берроуза сложились длительные отношения (с 1951 по 1952 г.). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] – они были ко мне справедливы.

Самый верный способ обезопаситься – дружить с теми, кто помогает тебе безусловно. Я поделюсь с тобой всем; если мне есть где жить, значит, и ты не лишен крова. Такое не купишь, Аллен. Да, приятно знать, что в этом наши с тобой мысли совпадают.

Давай же дальше работать над романом. Однако может статься, настоящий роман – это мои письма к тебе…

Люблю,

Билл

Оригинал письма я где-то посеял. Тебе отправляю это[237]237
  Гинзбергу Берроуз отправил копию письма, сделанную под копирку. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]; в день буду присылать по странице.

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер.

3 июля 1954 г.]

Дорогой Аллен!

Я попал. Заболел хуже некуда: суставы опухли и охуенно болят. Спросил Капитана[238]238
  Дэвид Вулман был соседом Берроуза в трех разных домах. Отставной офицер ВВС США из Индианы, он написал две статьи для «Маррокан курьер», а позднее, под псевдонимом – анаграммой Лодаун Вэйдон – книгу «Танжер. Иной путь» («Scarecrow Press», Метукен, штат Нью – Джерси, и Лондон, 1977). – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], что за беда такая. Он говорит: «Ой – ой, надеюсь, не костоеда».

– Косто… что?

– Воспаление кости, инфекция такая. Видишь шрам? Однажды я подхватил эту дрянь, и врачам пришлось кость зачищать… Ну, вполне может быть, что у тебя совсем не то. Может, артрит или еще бог знает какая зараза.

– В жизни артритом не страдал. Вообще никогда костями не маялся.

– Ну, надо же когда-то начинать… Ладно, будет, ничего серьезного. Хотя, с другой стороны, все может оказаться серьезнее некуда.

Вот и лежу – больной, ни вздохнуть, ни пернуть.

Келлс утром смотался в Мадрид. Боже, не дай меня тут выебать. Пора мотать из Танжера и лучше всего – сразу в Данию[239]239
  Элвинс переехал в Рим, в третий раз женился – на датской киноактрисе Мими Хайнрих, с которой в тот момент совершал путешествие в Копенгаген. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Или же подыскать работенку в Мадриде. Танжер тянет на дно, словно якорь. Решил я проветриться, поискать кого-нибудь, кто не откажется побеседовать и подмогнуть. Двое типов сразу от меня отвернулись. Ну и пусть, оба – как один, дегенераты. Потом пересекся с Эриком [Гиффордом]. Вот уж поистине человек невезучий. Не стану сейчас пересказывать сагу об Эрике Доходяге. Ему полтинник; ни денег, ни работы, ни перспектив, только восьмидесятилетняя мать на попечении… Таких людей в Танжере полно.

После встречи с ним меня снова пригнуло. Врать себе бесполезно: боль с каждой минутой сильней и сильней.

И Келлс умотал, именно когда нужен больше всего. Эрик, впрочем, пережил втрое больше. Однажды случился у него нарыв в животе, пошло заражение, и беднягу поместили в сирийскую больницу… Он уже бредил, и жить ему оставалось считанные часы, когда его перевели в военный госпиталь. Но тогда Эрик работал на госслужбе, помогли связи… Хирург ему попался – грек, который накачал пациента наркотиками и зашил в него живую макаку… Затем Эрика выебла куча арабов – санитаров… Надменный врач – англичанишка думал: сифак, и поставил Гиффорду горячую клизму серной кислоты… Немецкий хирург удалил бедняге аппендицит ржавым консервным ножом и ножницами по металлу, говоря при этом: «Инфекция? Нонсенс!» Разгоряченный успехом и зеленым змием немец стал кидаться с режущим инструментом на все подряд. «Тшеловеческое тело, – вещал он, – это самая паршиффая машина. Оно наполнено множестфом ненужных деталей. Можно прожить без одной почки – так зачем иметь дфе? Йа – йа, дело – в почке. Негоже внутренним органам располягатся так близко друг к другу. Им нужно лейбенсраум, каждому сфоя вотшина…» Херр Пидохтор практикует нечто, что сам называет технологической медициной.

Пока я писал письмо, стало еще хреновей. Двигаться почти не могу.

Со мной Кики. Если назавтра не полегчает, придется искать путевого врача. А врачи в Танжере паршивые. Кики… милый, милый мальчик. Действительно сладенький, страсть в нем постоянно растет. К тому же он помогает мне перед сексом раздеться.

С трудом удается перемещаться по комнате, так сильно ноют лодыжки. Надо найти врача. Иду искать завтра же. Собачья смерть – подохнуть в Танжере! У своего смертного одра видеть я хотел бы немногих, и тебя – среди них. Н – да, отмочил комплимент. Утром напишу еще – о самочувствии.

Утро. Ходить по – прежнему получается плохо, если получается вообще. Но врача найти все-таки постараюсь. Письмо отправляю через Капитана.

Люблю,

Билл

P. S. Почему ты не сказал, что Нил ударился в спиритуализм[240]240
  Незадолго до этого супруги Кэсседи стали последователями учения Эдгара Кейси о реинкарнации и карме. Их помешательство Керуак нашел утомительным и в письме Гинзбергу назвал Нила «Билли Грэм* в костюме» (март 1954–го; цитируется Джеральдом Никозией в книге «Дитя памяти. Критическая биография Джека Керуака» [ «Grove Press», Нью – Йорк, 1983]»). Приверженность к учению Кейси стала одной из причин, по которым Керуак обратился в буддизм. – Примеч. О. Харриса.* Известный американский религиозный деятель, духовный советник президентов США. – Примеч. пер.


[Закрыть]?

* * *

Аллену Гинзбергу

^{(Письмо закончено в среду, 22 июля)}

[Танжер]

Четверг, 15 июля [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Я по – прежнему не покидаю пределов своей комнаты и почти постоянно сплю.

Силы пропали, я не написал ни слова для книги. Во всем теле тяжесть и жуткая слабость. Чувство, будто эти несколько строчек я пишу уже пять минут. Пойду посплю. Письмо закончу попозже.

Приходил врач, сказал, что сердце в порядке, но в правой лодыжке вторичная инфекция. Будут откачивать из нее гной. Руки опускаются, а ведь надо приготовить для лодыжки горячую припарку. При одной мысли о движении силы уходят. Отложу-ка до завтра – придет Кики и все за меня сделает.

Утро пятницы, 16 июля

Приходил врач и откачал у меня из лодыжки стакан гноя. Из-за вторичной инфекции придется колоть пенициллин. Ревматизм, похоже, прошел. Повезло, неделю страдал им, никак не лечился, но осложнений на сердце болезнь не дала. Между тем она многих оставила инвалидами; я типа охуенный счастливчик по жизни.

Кики сгонял в посольство и принес длиннющее письмо от тебя. Оно-то и выдернуло меня из апатии. Значит, предлагаешь писать ответ сразу после прочтения письма? Недурная идея, поможет избавиться от смешения мыслей и приблизиться к идеалу эпистолярного диалога, то есть разговора на расстоянии. В будущем обязательно последую твоему совету на практике.

С твоим письмом пришло уведомление (обычной почтой! А раньше-то, раньше уведомления приходили авиапочтой; теперь я, наверное, такой роскоши не стою. Похоже, есть особый вид почтовой связи, при котором письмо доходит – если доходит вообще – с опозданием на год, вскрытое, прочитанное и прокомментированное каждым, кто его в руках держал; пересылка, предполагающая все возможные задержки и непотребства) от дебилки из Англии, она там «Джанки» в издательство пропихивает. Дура пишет мне: «Получили письмо […], из которого следует, что между вами и издательством «Эйс букс» существует контракт, согласно которому издательство получает исключительные полномочия распоряжаться правами на публикацию вашей книги за рубежом». Цитирую свой ответ: «Напоминаю, что я предлагал вам прислать копию моего контракта с издательством «Эйс букс». Если бы вы приняли мое предложение и ознакомились с условиями контракта, нам удалось бы избежать данного недоразумения».

Сдается мне, Аллен, что «практичные» люди – вроде литагентов, издателей, юристов – страдают некой клинической формой дурости. Той бабе перво – наперво надо было прочесть мой контракт с «Эйс букс», узнать, сохранило ли оно за собой какие-то права, списаться с «Эйс букс» и напрямую с ними перетереть. Так нет же, она отказалась читать контракт, типа не обязательно его присылать, потому как «положение дел достаточно ясное». На основании каких фактов она подобной ясности достигла, я даже не представляю. Есть, наверное, в мире бизнеса какие-то свои ухищрения, и понять их нам, мечтателям, нечего и надеяться. […]

А Филлис Джексон, дурища, потеряла рукопись романа Джека[241]241
  Филлис Джексон была литагентом Джона Клеллона Холмса в «Эм – си – эй», ей же в конце 1952 г. Керуак отослал рукописи «На дороге», «Доктора Сакса» и «Мэгги Кэсседи». На какое-то время рукопись «На дороге» потерялась. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Да что у них с головой вообще?! Если когда-нибудь открою собственное дело, то на работу стану принимать исключительно тех, кто не имеет опыта в бизнесе, потому как не желаю бороться с кретинизмом персонала.

Дальше – твое письмо. Проведу эксперимент. Я только что курнул и буду писать как на духу. Трижды затянулся нефиговым косячком и вот меня вштырило, заколбасило…

Поехали. Твои афоризмы о любви… согласен. От всей души согласен. […] Пожил я на свете и допетрил: спасение – не в том, чтобы быть любимым, а в том, чтобы самому любить. Почти все совершают типичную ошибку, типа: «Я спасусь, если меня кто-то полюбит». Не спорю, однако есть непонятки: где здесь общие наблюдения Феноменов? (Господи, я сказал Феномены? Любовь – Феномены? Я, будто великий писатель, строчу лукавые и тошнотворные письмишки[242]242
  Эти два абзаца в оригинале письма Берроуз основательно перечеркал, однако сам же перепечатал их почти дословно в ноябре 1955–го – при подготовке второй главы «Интерзоны»: «Письма и дневники Ли». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть].) […][243]243
  Отсутствуют машинописные страницы 3, 4 и 5. – Примеч.
  О. Харриса.


[Закрыть].

Тибетский буддизм – интересный, зараза. Обязательно почитай о нем, займись, если еще не пробовал. Когда-то – лет пятнадцать назад – я проводил мистические эксперименты, изменившие мой взгляд на мир. Практиковал йогу (мы с тобой еще не познакомились). Практиковал, практиковал и пришел наконец к выводу: йога – не для человека Запада, и ни к чему нам нео – буддихизм. (Каждый раз пишу это слово по – разному, может, как-нибудь угадаю. Я учился в школе для мальчиков, где правописание почему-то не преподавали.) Йогой заниматься надо, не спорю, но не ставить же ее во главу угла, как исключительное средство спасения. Нет, йогу изучать следует как историю и сравнительную культурологию.

Занимательна метафизика дзю – дзюцу, она корнями уходит в дзен. Если во Фриско есть секция дзю – дзюцу – вступай[244]244
  Покинув Мексику, Гинзберг поселился в Сан – Хосе у четы Кэсседи. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Занятия им очень полезны, одни из лучших, потому что основаны на принципе расслабления, не напряжения. О Кейси разузнать прямо не терпится, и сведения искать я буду, только позже.

Опухоль в лодыжке не проходит. Врач говорит, двигаться свободно какое-то время я не смогу, а может, не смогу до конца жизни. Все потому, что инфекцию запустили, хотя от нее и от ревматизма избавиться вроде удалось. Предлагаешь лекарства прислать? Вот спасибо, но в Танжере с этим дело обстоит хорошо. (Не то что в Греции. Там, говорит Кики, даже самое распространенное лекарство трудно достать.) Скармливаешь врачу симптомы, и он выдает все возможные причины, могущие их вызвать. Например, доктор Пероне даже не подозревал о ревматизме: симптомы почти не просматривались. Теперь вспоминаю: суставы уже тогда побаливали.

Я написал Керуаку, попросил дать адреса его парижских знакомых. Если даст, отправлюсь во Францию в ближайшие две недели; наверное, кораблем до Марселя (оставив за бортом Испанию). Танжер меня никак не вдохновляет, здесь почти нет писателей. Те, кто есть – почти все друзья Боулза, которые дел со мной иметь не хотят. Видимо, сам Боулз избегает меня, наркомана[245]245
  Берроуз впервые встретился с Боулзом в конце апреля. Тогда Боулз был болен, и «Джанки» с ним удалось обсудить очень коротко. Мнение Берроуза, будто коллега книгой не заинтересовался, ничем не подтверждается, однако в том, что касается нежелания Боулза входить в конфликт с властями, интуиция Берроуза не подвела. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Не хочет проблем с таможней и властями вообще. Точно не знаю, однако Танжер – маленький городишко, и Боулз избегает меня откровенно. Он, Брайон Гайсин, этот художник, да и вся их тусовка. Короче, танжерская интеллигенция прекратила общаться со мной. […]

[Письмо не закончено.]

* * *

Джеку Керуаку

[Танжер

18 августа 1954 г.]

Дорогой Джек!

Спасибо, что назвал адреса своих парижских знакомых. Я уже отписался Бобу Берфорду[246]246
  Керуак познакомился с Бобом Берфордом в 1947–м, в Денвере. В 1949–м Берфорд перебрался в Париж, где работал редактором в журнале «Нью стори». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], спросил, можно ли его навестить. Ответа нет. Возможно, он по тому адресу и не живет вовсе, однако и в Европе, и в Танжере меня как-то холодно принимают. Боулз при первой встрече не проявил никакой теплоты, теперь и вовсе прячется. (Он здесь живет и знает, кто я. Значит, прячется сознательно.) Танжер – город маленький, но Боулз, забыв обо мне, приглашает на чай самых жутких гомиков. Отсюда вывод: не приглашают меня злонамеренно. Похоже, Боулз боится проблем, типа его увяжут со мной и тут же – с наркотиками. Ну конечно, Теннеси Уильямс и [Трумэн] Капоте у него в друзьях, а я, разумеется, не могу пообщаться с ними, когда они сюда приезжают.

Сейчас я полон решимости ехать домой, но билетов нет до октября. Вообще никаких. Мне помогают несколько турагентов, однако дело по – прежнему плохо. Я-то думал поехать с тобой во Фриско, пересечься там с Алленом и Нилом, поработать на ж[елезной] дороге, скопить бабосов и смотаться в джунгли Южной Америки. Теперь уже как только – так сразу.

Кики всерьез вознамерился отучить меня от наркотиков и забрал всю одежду. Один хороший врач (беглый жид из Германии) прописал кое – какие колеса для снятия ломки. Надеюсь, поможет. Когда накроет абстяг, Кики придется подмывать меня, ведь в штаны (хотя штанов-то, как нарочно, и нет) хлынут говно и ссанина… Одна радость – на кумарах, бывает, так скрутит, что аж кончаешь, без секса. И не один раз: может не отпустить, пока, как пацан, не салютуешь трижды, а то и четырежды.

Жалко, сил нет выйти на улицу и отыскать себе «объект любви», как говорят аналитики. (То есть начисто пропадает желание трахаться, когда слезаешь с наркотиков.) Фу, преснотень! Прикинь, если скажу: «Вчера нашел себе милый «объект»». Я ревную Кики – его осаждают похотливые гомосеки, а меня опутали сети Майи[247]247
  Майя – в индуистской философии: обман, морок, иллюзорность материального мира. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Кики – милый мальчик, с ним так приятно валяться в постели, покуривать травку и спать, заниматься любовью, позабыв обо всем, ласкать руками его стройное, крепкое тельце, дремать, обнявшись, прижимаясь плотно друг к другу, погружаясь в сладостный сон жарким полднем в прохладе комнаты, в сон столь отличный от прочих; приходят сумерки, и я, отдавшись чувству невесомости, упиваюсь дремой и близостью молоденького тельца Кики; как сладко незаметно погружаться вместе в сон, сплетая ноги, обвивая руками тела друг друга и потираясь бедрами, когда члены напрягаются и тянутся к горячей плоти.

Джек, на твоем месте я бы дважды подумал, прежде чем полностью отказаться от секса[248]248
  Керуак принял обет целомудрия и заодно – воздержания от спиртного (трезвости требовало медицинское предписание – из-за рецидивного флебита). В письме Берроуза от 24 мая говорится, что в апреле Керуак, следуя принципам буддизма, отказался от секса. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Секс – самый главный кайф в жизни, основной, от природы! И если тебе хорошо, как только может быть хорошо после траха, это ведь хорошо! К чему литературный брак а – ля Гертруда Стайн и Хемингуэй? Хм, до меня дошло: Боулз не педик – ханжа, не чистоплюй и не боится наркотиков. Он сам замешан в каких-нибудь аферах – как и многие честные жители Танжера – и просто не хочет, чтобы кто-то левый привел к нему в притон хвост. Понятно, отчего он боится меня с моей-то репутацией. Сразу видно, когда торговец валютой прокручивает (даже слегка) незаконные махинации: он как прокаженного сторонится всякого, к чьей одежде пристали мельчайшие частички дурмана. И если я прав, то Боулз записал меня в наркоторговцы, хотя от них я, в нынешнем-то состоянии, честно стараюсь держаться подальше. Нет ни времени, ни желания заниматься делами, связанными с риском, какой я на себя больше брать не хочу. Вдруг они помешают моим исследованиям и писательству (они-то интересуют меня по – настоящему!). Вообще о криминале слышать ничего не хочу, если только всем нам не придется перебраться в подполье.

Не могу отделаться от чувства, что с совершенным целомудрием ты дал маху. К тому же мастурбация ни фига не про целомудрие, это лишь суррогат секса, никак не способ решения проблемы. Ты знаешь, я изучал и практиковал буддизм (в своей галопической манере, естественно) и пришел к заключению: вовсе не претендуя на сан просветленного, но хотя бы того, кто отправился в странствие без должного инструментария и знаний (как обычно, ведь и по Южной Америке я так путешествовал), совершая все возможные ошибки и подвергаясь всем существующим опасностям, теряя ход и направление, поднимаясь над всеми тропами на голые вершины гор, где до мозга костей продирает холод поднебесных ветров, я спрашивал себя: «Что я, сломленный чудак, здесь делаю?» Пивнушный евангелист, черпающий знания по теософии в общественной библиотеке (старый оловянный сундук в моей нищей квартирке на Ист – Сайде полнился листками с заметками), воображающий себя тайным диктатором мира, телепатически связанным с тибетскими ламами… Разве мог я узреть беспощадные, холодные факты, сидя зимней ночью в кафешке под вывеской, сияющей белым светом операционной «НЕ КУРИТЬ»? Мог ли я тогда узреть факты и себя будущего, старика, оставившего за плечами вслепую потраченные годы и видящего путь впереди, благодаря познанию Фактов? Увидеть, как сундук с заметками пропадает под грудой хлама на свалке Генри – стрит? Так вот, мой вывод: буддизм хорош для человека Запада лишь в качестве науки типа истории, в качестве предмета понимания, умственного труда. И йогу практиковать с выгодой можно в тех же пределах. Однако суть их – не для Запада. Ответ не есть Решение. Нам учиться надо путем действия, накапливая опыт, живя, то есть – прежде и превыше всего – Любя и Страдая. Когда же человек прибегает к буддизму, дабы изъять из своего существа любовь и тем самым избежать страдания, то совершает он кощунство сродни кастрации. Тебе дана свобода любить, не важно, какую боль при этом ты переживаешь. Буддизм часто превращается в наркотик духа… От калифорнийских ведантов[249]249
  Веданты – последователи религиозно – философского учения, основанного на индуистских священных текстах, т. н. Ведах и Упанишадах. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] я не услышал ничего, кроме потоков бреда, и безо всяких там придирок и субъективности объявляю их кучкой жалких мошенников. Мошенников, впрочем, убежденных и впадающих в самообман. Они убоялись жизни человеческой и дезертировали с пути. Бросили странствовать. Я убежден: человеческая жизнь есть направление, дорога. Даже если принять циклическую концепцию Шпенглера[250]250
  Освальд Шпенглер, автор труда «Гибель Европы», переведенного на английский Чарльзом Френсисом Эткинсоном. Это труд в двух томах, представляющий апокалипсическую картину будущего западной цивилизации и исторической энтропии. Книга стала краеугольным камнем битнической системы истории. Берроуз рекомендовал Гинзбергу ознакомиться с работой Шпенглера в 1944–м; Керуак к тому времени уже прочел ее. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть], то конец линии жизни все равно не замыкается на начале и цикл не повторяется.

Ну ладно, хватит, не то уподоблюсь зануде немцу, философу, без конца толкующему о жизненном пути, направление которого заложено в самих клетках организма странника во времени и пространстве, то бишь человека. Когда же потенциал, упрятанный в глубины клеточной памяти, истощается, наделенный им живой вид впадает в застой (такое происходит со всеми, и с млекопитающими, и с рептилиями, и многими прочими «формами жизни»). Человек тем и отличен от всего животного царства, что он никогда не впадает в застой. «Er muss streben oder untergehen» (цитирую сам себя в ипостаси немецкого философа), то есть: «Он либо развивается дальше, либо же гибнет». Калифорнийские буддисты думают отсидеться в сторонке, пока прочие несутся вперед. Не выйдет, обочины нет, и те же буддисты из Калифорнии обязаны лететь вперед вместе со всеми. Я себе не могу позволить такой непотребщины, как уход от страданий. Если ты жив, то страдания достаются тебе по законному праву, принять их ты обязан. Повторяю: буддизм – не про нас. Мы сами должны находить решения в жизни. А если тебе секс не нравится, обратись к аналитику, среди них спецы толковые есть. Я бы и сам не отказался от анализа по Райху. Вдруг серьезно поправишься, встретишь телочку, влюбишься, будут у вас одновременные оргазмы и всякое такое прочее.

Ну ладно, хорош рассуждать об абстрактном. У меня конкретные проблемы с романом. Говорю тебе, роман, как форма, совершенно мне не подходит для выражения мыслей. Сомневаюсь, получится ли вообще найти подходящую форму. И будет ли публикация? Я не ты, Джек, мне нужен читатель. Пусть его будет мало, какой есть – сойдет для развития. Без публикаций никак. Да, успех губит писателя, но и недостаток успеха тоже губителен.

Перечитываю письмо от тебя и уже сомневаюсь, что смогу связаться с парижанами. Берфорд до сих пор не ответил. Поездка по Европе удачи не принесла: ни одного нового знакомства. Такое чувство, будто меня нигде не ждут и нигде я не нужен; потому и сомневаюсь насчет парижан. Не поеду, наверное – слишком дорого. Связей не добавилось, поездка с самого начала – как я ступил на борт той греческой калоши – была отмечена просто фантастическими неудачами… Фишка не легла.

И Танжер еще называют колонией художников и писателей! Мне общаться-то не с кем, кроме Кики… ах да, есть два пассажира, которые думают, что мне самое место на телевидении.

Кики потихоньку лишает меня одежды. Ему мои шмотки так нравятся, а мне так плевать на них.

Что за человек этот Берфорд, откуда ты знаешь его и как хорошо? Если он получил мое сообщение и не ответил, то он определенно персонаж равнодушный или характер у него наплевательский – настоящее дитя богемы. Я лишь упомянул тебя, мол, ты мой старый друг, поинтересовался, нельзя ли к нему заглянуть, если я буду в Париже проездом (проездом, честно), потому как хотелось бы пообщаться. Поездка в Париж вообще зависит от того, удастся ли с кем-то наладить контакт. Я также упомянул о своем авторстве «ДЖАНКИ», о нескольких неопубликованных работах, с которыми Берфорд, возможно, хотел бы ознакомиться. Не разоряться же только ради развлекательной поездки в дорогущий город и осмотра достопримечательностей. Мне еще в Нью – Йорк надо, жопу лечить…

Уже сомневаюсь в мудрости идеи съездить в Париж. Все билеты на корабли в северном направлении забронированы, а до Парижа билет стоит семьдесят баксов… Короче, жду, когда Берфорд соизволит расстелить передо мной красную ковровую дорожку или хотя бы побитый молью половик. Может, твои парижане вообще дружили с тобой, только пока ты был в фаворе у подонка Жиру? Если так, то меня они никак не воспримут[251]251
  Робер Жиру, редактор издательства «Harcourt Brace», который принял первый роман Керуака «Городок и город». Самому автору редакторская правка пришлась не по вкусу; Керуак обвинил Жиру в коммерческом неуспехе книги. В 1952 г. Жиру отказал в публикации «На дороге». Когда же Берроуз наконец познакомился с Берфордом (в конце сентября в Нью – Йорке), «Джанки» буквально «сразил того наповал». Впрочем, о самом Берроузе Берфорд отзывался без особого восторга. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]…

Всегда твой,

Билл

* * *

Аллену Гинзбергу

[Танжер]

26 августа [1954 г.]

Дорогой Аллен!

Я скопил деньжат, хватит на билет, чтобы итальянским пароходом смотаться отсюда в сентябре, через Гибралтар. Париж – побоку, на него денег нет. Берфорд так и не ответил. До середины октября в северном направлении уплыть нечего и надеяться.

Прилагаю копию предыдущего письма, увидишь, как изменилось мое состояние.

Кики – чуть ли не единственная причина, по которой я мог бы здесь остаться. В последнее время не хочу отпускать его от себя ни на секунду, а прошлой ночью понял: люблю пацана. Он пришел очень поздно, разбудил меня, и я не сразу понял, о чем он толкует. Оказалось, расписывает в страшных деталях наколку, которую хочет сделать у себя на груди, на плечах и руках, испортить великолепную бронзовую кожу. И я руками принимаюсь ласкать эти места, пока он лежит и мурлычет, как кот.

Я впал в истерику, зарыдал, принялся целовать Кики, умоляя не делать наколку. «Это как если бы ты проколол губу или нос, выбил передние зубы, заменив их золотыми (арабы, случается, так поступают). Это… это же святотатство!» – молил я. Кики в конце концов мои рыдания впечатлили, и я отдал ему последний джемпер и еще пару брюк (у меня почти ничего не осталось, только военная куртка, слаксы да дешевый коричневый пиджачишко из ультрамодного магазина на Ворт – авеню, в Палм – Бич). Оторвал от сердца десятку баксов, лишь бы Кики не портил себе тело ужасной татуировкой. Я сам поразился, осознав, что вроде люблю его. Теперь-то знаю: не стоило поддаваться чувствам, потому как сам Кики не понимает их и смотрит на меня очумело, стоит обнять его в порыве страсти.

Я как на иголках. Приблизиться к мальчику не могу: погублю себя, заставляя его любить меня. Будем просто любовниками, без обязательств, без риска разбить сердце друг другу. Только это так скучно. Секс намного приятней, когда занимаешься им с человеком, которого хоть сколько-то любишь.

Обидно слышать, что с Нилом у тебя туговато, особенно досадно, если ничего нельзя поделать в этом тупике души[252]252
  Живя в Сан – Хосе с четой Кэсседи и их детьми, Гинзберг понял: его мечтам о возобновлении интимной связи с Нилом не суждено сбыться. Кроме того, Нил и без того охладел к другу. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. Жаль, меня нет с тобой, я бы предложил всю посильную помощь и тепло сердца. Однако, сдается мне, ты намеренно ищешь в любви недостижимого. Неужто не можешь обрести счастья с кем-нибудь вроде Кики? (И вовсе у него брови не колосятся, густые – и только. Идеальные, симметричные и прямые, какие бывают у южноамериканских индейцев. Уж не знаю как, но брови Кики достались индейские.) Милый, страстный и тем не менее мужичок? Ну, в тебя-то он с ходу не влюбится. Ясен пень. Да и милым он не всегда остается: бывает смурной ходит, а иногда как начинает гнать, и тогда кажется, будто передо мной злой чужак, не любимый. Однажды вообще довел до слез… порой я боюсь, что близкие на самом деле ненавидят меня. Как бы не пришлось изведать их гнева. Правда, Кики потом всегда отшучивается.

Я прекрасно понимаю, каково тебе с Нилом, которому проще пойти сыграть партию в шахматы с каким-нибудь лохом, нежели провести вечер с тобой, с тем, кто не просто любит его, а может многому научить, и с кем ему никогда не придется скучать[253]253
  Нил то встречался с последователями учения Кейси, то бегал за юбками, то играл в шахматы с соседом, Диком Вудзом, чем лишний раз расстраивал Гинзберга. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. То же самое я переживал с Маркером – и он любил шахматы. Нет, дело вовсе не в шахматах, дело в том, что Нил и Маркер не заметили в нас нашей изюминки. Или же разглядели ее, однако не приняли? Испугались и/или возненавидели?

Ты что-нибудь знаешь о шахматах? Над ними размышляют порой в течение жизни, но как им удается поглощать всю энергию человека, силу мысли? Ведь это же трата времени, побег от жизни на всех ее уровнях. В них нет созидания. Шахматы – не игра вовсе, и если их теорию когда-то поймут до конца, она попросту исчезнет… Надеюсь, мы сможем поселиться под одной крышей, когда я приеду. В смысле, было бы лучше, если бы ты вообще переехал, при теперешних-то обстоятельствах. Не за себя говорю, о тебе беспокоюсь.

Я переписал историю об аварии с Джеком Андерсоном[254]254
  Действие рассказа происходит в Сент – Луисе 1940–го, однако написана вещь была в Мексике (в 1952–м), а позже – переписана в Нью – Йорке (1953–й). Изначально рассказ назывался «Колымага», но в сборник «Интерзона» вошел под заглавием «Учись водить». – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть] – стало гораздо лучше, ближе к совершенству. Возможно, рассказ даже согласятся печатать – отправил две версии: одну (урезанную) для публикации в журнале и вторую, содержащую пошлую шуточку, которую, вероятно, все равно вырежут. В центре – салон машины, создающий иллюзию защищенности, пока авто несется навстречу неминуемой катастрофе. Эту историю я вообще написал в четырех вариантах, различным стилем – отправляю тебе все, рассуди. У меня уже глаз замылился. Для публикации в журнале выбираю номер четыре. Рассказ вполне продавабелен, поэтому попробуй пристроить его куда-нибудь.

С любовью,

Билл

P. S. Заглянул Кики и так сильно меня обидел, что я до сих пор весь дрожу. Он вернется, не сомневаюсь – ему нужны деньги. Страшно подумать, будто они – единственная причина, по которой Кики приходит сюда, и в то же время я рад иметь подобное преимущество. В голове и сердце полное смятение, относиться легко к подобным вещам не могу; если же научусь, то не любовь получится – мастурбация; если оставить все как есть – терпеть мне и дальше боль, как сейчас. На опыте не учатся ничему, кроме осторожности, да и то, если хотят. Я этого не хочу, потому как только сам себе нанесу поражение, подменив удовольствие болью и сделав отношения бесполезными. Да, я пытался убедить тебя найти своего Кики. Теперь сам запутался. Устал быть мудрым, устал относиться к любви по – гандийски, ведь она для меня – ужасное стечение, мешанина обстоятельств, в которой проглядывает лишь одно направление: боль и разочарование. Ох уж мне эти бредни, якобы любовь не пропадает, дари ее и воздастся тебе сторицей, словно где-то есть добрая фея, собирающая любовь в накопительный фонд, и проценты растут как на дрожжах…

Продолжаю писать, чтобы погасить чувство собственного ничтожества, ведь стоит отойти от листа бумаги, и оно возвратится. Оно тут, караулит меня…

По – моему, он зашел слишком далеко в своих играх…

[Письмо не закончено.]

* * *

Джеку Керуаку

[Танжер]

3 сентября [1954 г.]

Дорогой Джек!

Приплываю в Нью – Йорк шестнадцатого сентября, в восемь утра на «Сатурнии» (итальянское судно). Время неточное и может еще измениться. И уж конечно, я буду рад, если ты встретишь меня на борту. Телефона твоего нет, и где остановлюсь в Нью – Йорке, пока не знаю. Если не получится встретиться на борту, то знай: в «Сан – Ремо» я буду в пять пополудни шестнадцатого числа. Думаю в Нью – Йорке лечь на операцию – подлечить жопу, затем децл засветиться во Флориде. Потом – во Фриско к Аллену. Да, он писал, как его турнули из дома Кэсседи[255]255
  В один день Кэролайн застала Нила в постели с Гинзбергом и, само собой, выпроводила гостя из дома. Сама отвезла его до Беркли. – Примеч. О. Харриса.


[Закрыть]. С чего удивляться? Ты же баб знаешь: только притворяются, будто широко смотрят на жизнь и все понимают, а сами… Я знавал одну телку в Чикаго, немку, так она брехала, типа позволит мужу гульнуть налево, пока он действительно не гульнул. Она бросилась на него с разделочным ножом, вызвала копов и чуть себя не зарезала. Ну, значит, у Кэролайн теперь есть все, чего ее душа желает. Чего желает душа каждой американской сучки – мужик под каблуком и никаких друзей, угрожающих браку.

Переться в Калифорнию нет ни тени желания. Штат кишит копами, у которых есть законы на все случаи жизни: не колоться, не трахаться, не жить вообще. Еду туда из-за Аллена; ты мои письма читал и знаешь, что он для меня значит. Если Аллен решит оставаться во Фриско – я с ним. Без Аллена мне никак, за полгода разлуки я это окончательно понял.

Надеюсь, и ты присоединишься ко мне. Поработаем во Фриско, скопим бабла и двинем до Мексики. Только давай все обсудим в Нью – Йорке.

И вовсе я не горю желанием перетирать с Боулзом. Просто он верит, будто места вроде Танжера, Капри и проч. – рай земной. Вот мне и загорелось самому это увидеть, но стоило здесь показаться, как здешние лохи и зануды учуяли во мне нечто странное и исключили из своего круга. Лошары, что еще скажешь. Все эти Боулзы, Теннеси Уильямсы, Капоте – тоже лошары, вроде завсегдатаев сент – луисского загородного клуба, среди которых я рос. Они чуют во мне странность и отчуждают. Боулз и иже с ним правильные до мозга костей, и правильность заставляет их бояться изгоев. Но я не могу без читателя, свои зарисовки я пишу для кого-то. Будда мне ни хера не помог, мне скучно и тоскливо. Да, Боулз и прочие – не мой читатель, однако больше здесь никого нет.