Текст книги "Психология сознания"

Самый сложный сигнал, который я в двух случаях успешно осуществил, состоял из одноразового движения глазного яблока кверху и последовавшей за ним серией сжиманий во сне левого (L; left) и правого (R; right) кулаков, в таком порядке: LLL, LRLL. Эта последовательность соответствует моим инициалам в азбуке Морзе (LLL– три точки, или S; и LRLL – точка-тире-точка-точка, или L).

Действительно ли четверо участников спали, когда посылались сигналы, или нет? Если критерием бодрствования служит то, воспринимает ли человек внешний мир, тогда, на самом деле, испытуемые не бодрствовали. Хотя мы знали, что находимся в лаборатории, это знание было результатом работы памяти, а не восприятия; проснувшись, все мы сообщили, что целиком и полностью пребывали в мире сна и не имели чувственного контакта с лабораторией, где мы спали.

Возможно ли, что в действительности мы бодрствовали, но просто не обращали внимания на окружающее (как, например, когда человек читает или погружен в грезы)? Мы все четверо склонялись к тому, что сознавали отсутствие сенсорных данных из внешнего мира. Эти субъективные описания подтверждают физиологические измерения.

Это исследование позволяет предположить, что при определенных обстоятельствах когнитивная активность во время быстрого сна может содержать куда больше рефлективных и рациональных элементов, чем предполагалось ранее. Если дальнейшие эксперименты подтвердят, что те, кто видят осознанные сны, могут по своей воле подавать сигналы во время сновидения, скоро у нас появится возможность изучать развертывание во времени, последовательность и содержание снов на основе данных, полученных из первых рук, т.е. из мира сновидца.

Понимание того, что спишь, в осознанных снах может наступать или постепенно, или относительно внезапно. В описанном ниже сновидении сознание приходит медленно, подталкиваемое одним из персонажей:

«Я перехожу по мосту над пропастью. Когда я заглядываю в бездну, я боюсь идти дальше. Мой спутник, идущий за мной, говорит:

– Знаешь, тебе не обязательно идти здесь. Ты можешь вернуться тем же путем, каким пришел, – и указывает вниз на огромное расстояние до дна. Но тут мне приходит в голову, что если я буду отдавать себе отчет, что это сон, мне не придется бояться высоты. Когда я понимаю, что так и есть, мне снится сон, мне удается совладать со своим страхом – я перехожу через мост и просыпаюсь».

То, что происходит в осознанных снах, имеет действительное значение для самого видящего сон. Хотя события, которые снятся во сне, иллюзорны, наши чувства, вызываемые содержанием сна, подлинные. Так что когда во сне нам бывает страшно, и мы осознаем, что это сон, страх этот автоматически не исчезает. Нам по-прежнему требуется с ним разделаться; не будь это так, сознательные сновидения не имели бы никакой полезной связи с нашей явью.

Мы могли бы сравнить не отдающего себе сознательного отчета сновидца с малым ребенком, боящимся темноты. Этот ребенок действительно верит, что во мраке затаились «чудовища». Отдающий себе отчет Сновидец, видящий осознанные сны, пожалуй, напоминает ребенка постарше: он все еще боится темноты, но уже не верит, что там прячутся чудовища.

Для наивно-неискушенного сновидца осознанное сновидение скорее всего могло бы быть вызвано тревогой и страхом. Но его также может вызвать замешательство или восторг – или какой-то причудливый элемент, внезапно вторгнувшийся в сон. Как пример аномалии, проясняющей сознание во время сна, могу привести описание еще одного из моих осознанных сновидений.

«Я иду по улице, и тут замечаю новую церковь – на самом деле, мечеть, настолько огромную и впечатляющую, что я понимаю: это – сон. Когда я приближаюсь, ужасно заинтересованный, из ее огромных окон оглушительно раздается тема из «Близких контактов третьего порядка» в органных аккордах, от которых мостовая сотрясается у меня под ногами. Меня приводит в трепет осознание того, что это замаскированный космический корабль. В совершенно ясном сознании, в ожидании чего-то великого, я поднимаюсь по лестнице и вхожу в дверь, залитую ослепительным светом. Но здесь память отказывает».

Сновидения давно сохраняют за собой репутацию важных источников культурных, научных и художественных новшеств. Нет ли возможности поставить фантастический, но ненадежный творческий потенциал сновидческого состояния под сознательный контроль? В описанном ниже осознанном сновидении я, похоже, музицировал на фортепьяно куда более вдохновенно, нежели наяву.

«Я не слишком хорошо справился с заданием на уроке черчения в старшем классе. После него я сижу и слушаю лекцию в огромной аудитории, полной учеников. Каким-то образом, пока преподаватель говорит или показывает что-то у фортепьяно, я вспоминаю, что мне это снится. Я встаю и соображаю, что предпринять. Я подхожу к преподавателю у фортепьяно, как если бы я был приглашенный гость-музыкант, и усаживаюсь играть. Я хочу исполнить что-нибудь из нотной тетради, но обнаруживаю, что у меня слишком слабое зрение. Тогда я импровизирую фантазию в фа-диез минор, начав достаточно прозаически, но развиваю по нарастающей и довожу до потрясающей кульминации. Однако, правдивость музыки обратила большую часть слушателей в бегство. Но я испытываю удовлетворение, меж тем как сновидение гаснет с последним аккордом».

И наоборот, власть отдающего себе сознательный отчет сновидца над содержанием сновидения иногда может стать проблемой – когда, например, сознание человека становится достаточно ясным как раз для того, чтобы понять, что он или она может проснуться или как-то иначе избежать неприятного переживания, испытываемого во сне, вместо того, чтобы разрешить конфликт. Я сам столкнулся с этой проблемой в одном из первых осознанных снов.

«Я спасаюсь бегством, карабкаюсь по стене небоскреба, как ящерица, когда понимаю, что мне это снится и я могу улететь. Я так и делаю, и сновидение рассеивается; теперь я вижу некую сцену, в которой один знакомый учитель критически разбирает мой сон: «Хорошо, что Стивен осознал, что видит сон, и мог улететь, но не слишком хорошо, что ему не хватило соображения понять, что раз это сон, то нет нужды и спасаться».

Есть важный вопрос, постановкой которого мы до сих пор пренебрегали, – символическое значение сознательных сновидений. Что означает сновидение, во время которого мы знаем, что видим сон?

Мы можем сделать общий вывод, опираясь на то, что Фрейд сказал о знаменитом сознательном сновидце XIX века Эрве де Сент-Дени (Hervey de Saint-Denys): «Дело обстоит так, что у человека, видящего сны при ясном сознании, желание спать уступило место желанию наблюдать свои сны и получать от них удовольствие». А почему бы и нет! Сновидения могут быть волшебным театром и мастерской творчества и роста. Тем не менее, слишком часто мы пользуемся ими, чтобы разыгрывать одни и те же мелодрамы, и в силу привычки сковываем себя цепями самоограничения. Осознанные сновидения представляют путь выхода из этого сна во сне, позволяя нам принять ответственность за жизнь во сне и наяву, созданную нами.

Но осознанное сновидение имеет не только это значение. Если вас спросить: «А сейчас вы бодрствуете?», вы бы несомненно ответили: «Конечно». Тем не менее, ощущение уверенности, что мы бодрствуем, не дает гарантии, что мы – на самом деле – бодрствуем. Когда Сэмюель Джонсон пнул камень, словно желая сказать: «Мы знаем, что реально», он выражал это ощущение уверенности. Однако Джонсону могло бы привидеться во сне, что он пнул камень, и он бы ощущал то же самое. Иллюзорное ощущение уверенности в полноте и логической последовательности наших жизней привело нас к тому, что Уильям Джеймс описывал как «преждевременное закрытие наших счетов с реальностью».

Наконец, по моему мнению, действительное значение осознанных снов состоит в том, что они служат нашими проводниками к высшим уровням сознания, поскольку они позволяют нам предположить, как бы мы могли себя чувствовать, обнаружив, что еще не вполне проснулись. Задумайтесь над следующей аналогией: обычное сновидение по отношению к осознанному сновидению – то же, что обычное бодрствование по отношению к полностью пробудившемуся сознанию. В этом смысле желание человека, видящего сны при ясном сознании, может состоять в том, чтобы выйти за пределы уровня ограничений его сознания.

Сознательный сновидец хочет не покинуть мир сновидения, проснувшись, а скорее, проснуться внутри самого сна. Напрашивается лозунг: «Быть в сновидении, но не частью сновидения».

VII
Организованные системы: изменяя сознание

Человек, ходивший по водам

Один дервиш традиционного склада ума, принадлежавший к строго аскетической школе, шел однажды по берегу реки. Он погрузился в размышления о нравственности и дидактики, ибо именно такую форму приняло учение суфиев в его общине. Религию чувства он приравнивал к поиску абсолютной Истины.

Вдруг его мысли перебил громкий окрик: кто-то повторял клич дервишей. «Тут что-то не так, – сказал он себе, – этот человек говорит по складам с неправильным произношением. Вместо того, чтобы скандировать – Я ХУ, он выговаривает – У Я ХУ».

Тут он понял, что его долг как более прилежного ученика поправить горемыку, тщившегося произнести созвучия: наверное, ему не довелось получить должной подготовки.

Он нанял лодку и переплыл на остров посередине реки, откуда, видимо, и доносились звуки. Там в тростниковой хижине он нашел человека в одежде дервиша, который повторял фразу инициации и двигался в такт ей.

– О, друг, – заговорил первый дервиш, – ты неправильно произносишь эту фразу. Мой долг – сказать тебе об этом, ибо добродетелен тот, кто дает совет, и тот, кто к нему прислушивается. А говорить надо так, – сказал он и произнес правильную фразу.

– Благодарю тебя, – смиренно сказал другой дервиш.

Первый дервиш снова уселся в лодку, довольный тем, что сделал доброе дело. В конце концов, сказано ведь, что тот, кто может правильно повторить священную формулу, может даже ходить по водам: то, чего он никогда не видел, но – почему-то всегда надеялся – достичь.

А из тростниковой хижины ничего не слышалось, но он был уверен, что урок его был усвоен. И тут он услышал нерешительное У Я – другой дервиш повторил фразу точно так же, как прежде.

Пока первый дервиш думал об этом, размышляя об извращенности человечества и упорстве в заблуждениях, взору его предстало странное зрелище. От острова шел к нему тот другой дервиш, шагая по глади воды.

Ошеломленный, он перестал грести. Второй дервиш дошел до него и сказал:

– Прости, брат, что утруждаю тебя, но я вышел, чтобы снова спросить тебя, как нужно повторять ту фразу, которую я никак не могу запомнить.

Те, кто проявляет пристальный интерес к вопросам психики, сознания или эволюции, часто становятся психологами, философами, врачами или психиатрами. В культурах Ближнего и Дальнего Востока те, кого также интересует сознание и связанный с ним круг вопросов, обычно обращаются к распространенным в их обществах духовным учениям, таким как суфизм. До недавнего времени в культуре Запада отсутствовали фундаментальные предпосылки, которые могли бы позволить нам правильно оценивать цели и области приложения психологии такого типа, так же, как продавец ковров не воспринимал числа, больше 100.

Мы привыкли к безличному научному подходу, делающему упор на логику и анализ, поэтому большинству из нас даже трудно представить психологию, основанную на существовании другого способа мышления. Но наше обыденное стабильное сознание – произвольная личная конструкция. Хотя эта конструкция оказалась успешной, она не является единственной, с которой можно подходить к внешней «реальности». Можно ли вообразить, кого-то, идущего по воде?

Сознание меняется на протяжение дня, бывает радикально другим ночью, его содержание и режим работы достаточно легко изменить. Поэтому не следует слишком удивляться тому, что другой важный режим работы сознания может временами проявляться в любом из нас и служить основой для другого культурного подхода к внешней реальности. Это нерациональный, преимущественно пространственный, а не временной режим работы сознания, скорее воспринимающий, чем действующий, и это именно та «модальность восприятия», которую развивают традиционные эзотерические учения.

Поскольку эти необычные переживания и состояния духа, которых часто пытаются достичь, (о них и пойдет речь в данной главе) и сама модальность их действия плохо объяснимы с точки зрения причинно-следственных связей и не поддаются лингвистическому исследованию; многие психологи и другие исследователи психики пренебрегали ими или даже отрицали их существование. Эти традиционные психологические школы отнесли к «эзотерическим» или даже «оккультным», то есть попали в область непостижимого, поэтому чаще всего их характеризуют словом мистика.

Одно из значений слова эзотерический – «глубоко сокровенный, недоступный, требующий специального обучения». Если так, то немало эзотерического есть, конечно, и в современной науке. За последнее столетие многие специалисты и исследователи достигли крайней степени специализации, посвятив себя разработке «одного подхода к части от части проблемы». Большинство психологов уже не могут разбираться во всех исследованиях, ведущихся в их науке, поскольку диапазон этих исследований огромен: от анализа электрохимического поведения отдельных клеток сетчатки до демографического анализа поведения избирателей при голосовании.

Недоступность, трудности и элитарный «профессионализм», словно броня, сковывают традиционную и современную психологию. Каждая область науки несет отпечаток узости и ограниченности. Ученый-психолог может заинтересоваться отношением сознания к мозгу и стать электроэнцефалографистом – тем, кто измеряет очень слабые потенциалы на коже головы и пытается сопоставить эти регистрации с состояниями сознания. Со временем его кругозор сузится до сложных задач анализа ЭЭГ, и интересы сосредоточатся скорее на технической, нежели на содержательной стороне. Такое же сужение кругозора произошло в психологии как научной дисциплине с появлением бихевиоризма.

В традиционной психологии одна исследовательская группа может обнаружить, что некоторая известная техника хорошо работает в данной ситуации, будь то релаксация, концентрация или движение. Члены этой группы начнут применять этот метод в ситуациях или с людьми, для которых она непригодна. Поскольку этот метод пригоден для них, они пришли к выводу, что он должен хорошо работать во всех случаях и в любое время. Техника становится самоцелью и может стать навязчивой идеей.

Те, кто использует эту технику, будь то особая техника медитации, определенное дыхательное упражнение или система тренинга, могут зациклиться на ней и замкнуться на том, что она им предлагает. Ее сторонники могут создавать школы, чтобы обучать «священному» ритуалу, забывая, что всякая техника имеет смысл лишь для определенного сообщества в определенное время.

Вместо того, чтобы сосредоточиться на знании или на развитии человеческой личности, люди нередко становятся приверженцами какой-нибудь организации и не получают никакой пользы от самой техники. Существуют и другие трудности: в эзотерических традициях добродетель смирения часто считают «конечной целью»; она даже может стать моральным императивом, но это качество нужно воспринимать не как самоцель, а как метод. «Он позволяет человеку действовать определенным образом». Также специальные диеты, разработанные для определенного сообщества на некой стадии, могут распространяться во всех культурах и во все времена: стиль может сохраняться, но первоначальный смысл давно утерян, и диета соблюдается как пустой ритуал. Наряды и другие обряды, такие как статичные позы или танцы, могут быть частью этого процесса.

Отрицательные стороны медитации иногда приобретают исключительное значение. Чрезмерное упорство в этих упражнениях может привести к уходу от жизни, отказу от интеллекта и его обесцениванию. Несомненно, что вне правильного контекста медитация может стать, и нередко становилась пустой техникой, пищей для буквалистов, тех, кто настаивает на «должной» процедуре, забыв, в чем ее цель. Важно отношение и внимание медитирующего, а не особая форма ритуала, что и подчеркивается в рассказе, открывающем эту главу.

Как бывает с любой научной процедурой, просуществовавшей без изменений слишком долгое время, подлинное назначение и цель эзотерических обрядов могут быть утрачены, хотя поверхностная сторона ритуалов сохраняется. Религиозные организации могут возводить пышные храмы и придумывать фасоны одежд, подобно тому, как ученые могут создавать сложную аппаратуру и издавать специализированные журналы, но слишком часто вся эта деятельность ограничивается совершенствованием средств, между тем, как изначальная цель забыта.

В рамках научных и эзотерических традиций подобная узость может повлечь за собой презрение к тем, кто применяет другую процедуру, теорию или технику, пытаясь достичь того же результата. Само слово академический стало обозначать отличительную особенность, не имеющую реального значения. Религиозные диспуты внутри эзотерической традиции являются отражением того же процесса. Небольшое стилистическое отличие в «священной» молитве или медитации может вызвать раскол, ведущий к долгим распрям, иногда доходящим до применения силы. Такие распри бывали даже причинами великих войн.

Представители двух разных психологических школ выказывают друг к другу еще большее презрение. На Западе многие считают, что жители Востока, потворствуя своим желаниям, исполняют бессмысленные и смехотворные ритуалы и отрекаются от мирской жизни, когда люди вокруг них умирают с голоду. От сторонников мистики нередко можно услышать истерические нападки на «материализм» и «мир» западного человека, который они считают «иллюзией».

С одной стороны, многие культуры, по-видимому, не могут как следует накормить, одеть и обеспечить жильем свой народ. Иногда они не обладают достаточным спектром профессиональных знаний для того, чтобы организовать и скоординировать свои действия. Экономическая отсталость и прививаемая образованием причинно-следственная модель анализа усугубляют эти проблемы. С другой стороны, развитие гипераналитической, «рациональной» науки, не сдерживаемое целостным пониманием, порождаемым интуицией, может привести к уничтожению всей нашей планеты. Это отсутствие глобальной системы взглядов или общей концепции может привести к известной стерильности научного поиска и его оторванности от жизни. В худшем случае наука может стать погоней за технологией ради самой технологии, проведением экспериментов просто потому, что они могут быть проведены, или прокладке новой автострады просто потому, что она может быть проложена. В обоих случаях этот дисбаланс отчасти углубляет серьезные культурные проблемы.

Западным ученым, работающим в области психологии и точных наук, пора приступать к новому синтезу, включать некоторые из представлений и идей традиционной психологии в число современных психологических терминов для восстановления утраченного баланса. Для того, чтобы это сделать, мы должны расширить концепции современной науки, расширить наше представление о человеческих возможностях.

Нам трудно выбрать правильную позицию; бурное до перегрева экономическое, общественное и научное развитие последних двух поколений привило многим детям этой эпохи убеждение, что мир без материальных границ – это норма. Для многих подобное мировосприятие оказалось единственно возможным. Идеал вечной и бесконечной экспансии сформировал нашу рыночную экономику, хозяйственное планирование и общественную жизнь, а они создают фон, на котором развивается естествознание и гуманитарные науки. Наши политики по традиции обещают все, что только можно пообещать для облегчения тягот нашего бытия; наше стремление к научному познанию не знает сдерживающей традиции, а наша цивилизация – самая образованная и богатая за всю историю – одна из самых духовно малограмотных.

В эпоху, поставившую своими основными целями снижение уровня смертности, улучшение условий жизни и развитие науки, остается не много времени для других забот. Вопреки прогрессу в нашем материальном благосостоянии и здравоохранении мы не особенно часто задумываемся над тем, что смертность по-прежнему составляет 100%.

Однако, нынешнему, не имеющему аналогов в истории золотому веку роста и развития, рано или поздно наступит конец; мы находимся в точке перехода. Безграничный материальный прогресс, несомненно созидательный для тех, у кого он есть, дошел до точки прекращения реального роста; нам начинает не хватать нефти, и многие наши природные ресурсы начинают иссякать. Наши концепции успеха, сформировавшиеся в первые послевоенные годы, начинают несколько блекнуть; мы столкнулись с опасностью уничтожения земли, мы столкнулись с проблемой перенаселения.

Во многих сферах жизни люди начинают чувствовать, что мы упустили что-то (пока не понимая, что именно) в становлении нашей культуры, науки, медицины, образования и личностного развития. Нужен иной, более универсальный и более надежный подход. Возможно, слишком многие из наших планов основаны на убежденности в непрерывности общественного и материального прогресса, убежденности, по-видимому, коренящейся в казавшемся безграничном росте двух предшествующих поколений.

Естествоиспытатели и ученые-гуманитарии – люди своего времени и разделяют со всеми как блага развития нашей цивилизации, так и нашу коллективную близорукость. Подобная слепота и искаженные представления лишают самых компетентных и образованных людей в разных областях способности адекватно оценивать идеи и достижения на пути самопознания. Даже самые заинтересованные зачастую считают развитие личности своей наименее ценной гранью. Идеи из этой области, пожалуй, кажутся «слишком устаревшими», слишком тесно связанными со старомодной, выродившейся религиозной мистикой.

Есть большая группа творчески одаренных мужчин и женщин, которые могли бы многое почерпнуть для себя из расширенного понимания природы человека, и сами внести вклад в это расширенное понимание, но они закрыты для этого понимания в силу привитых им культурных навыков; есть и другая группа – те, кто с нетерпением ждет, чтобы им сказали: «жизнь – иллюзия», чтобы купить билет на ближайший Экспресс Космического Союза, сесть в летающую тарелку или записаться в клуб «Гуру месяца».

Заинтересованный наблюдатель, занимающий промежуточную позицию, испытывает сильный дискомфорт, поскольку те, кто активно развивал некоторые интересные идеи, тяготеют к крайностям. Для открытого ума парапсихология – это та область исследования, которая как минимум заслуживает серьезного, трезвого и непредвзятого научного подхода. Тем не менее, порой обнаруживаешь, что беседа с исследователями, начавшаяся с обсуждения одного-единственного эксперимента, плавно переходит на Бермудский Треугольник, неопознанные летающие объекты, встречи с чудаками или приемы массажа.

Люди, стремящиеся к саморазвитию или «росту», обнаруживают, что их запросы по познанию личности остаются неудовлетворенными, и переключаются на процветающие и богатые заведения с массажем, спортивным сексом, схемами инвестиций, вечеринками, непонятными доктринами, такими как учение Гурджиева, Кахунизм (культ летающих тарелок), «чистая йога», или медитация для простофиль как заменитель трансцендентности. Боюсь, что подобные «центры роста» скорее следует понимать в смысле «роста акций» и инфантильного потакания собственным слабостям, нежели как нечто, всерьез способствующее развитию человеческой личности.

Хотя эти системы и центры можно считать ниспосланными нам, чтобы искушать нас и извлекать прибыль из нашего невежества, по правде говоря, это и в самом деле трудно – найти поворотные точки человеческого сознания. Многие из испытывавшихся поворотных точек выбраны на основе догадок – что можно изменить, а не в результате тщательного анализа того, что нужно менять.

Скажем, многие классические «мистические» техники работают за счет противодействия телесным влечениям и потребностям. Почему? Ответ заложен в природе того, как сознание и ментальная система осуществляют управление – как мы видели, наше сознание должно «присматривать» за всеми функциями организма. Вероятно, именно это имелось в виду, когда на более архаичном языке говорилось, что сознание объято «тугими кольцами плоти». Таким образом, многие попытки «разорвать узы», связывающие человеческое сознание, стремятся достичь цели за счет разрыва управляющих связей, идущих к телу. На этом основываются бессчетные попытки мистики избавить нас от чувственных или телесных влечений.

Люди веками старались «умерщвлять плоть»: освободить деятельность мозга от налагаемых телом ограничений. Делалось это тысячами методов: с помощью самобичевания, мученичества, визионерства, соблюдения постов, позы лотоса, сидения на гвоздях, отрицания или подавления сексуальности, силы, чувственности, еды или всех радостей жизни!

Из самых лучших идеалистических побуждений были разработаны бесчисленные системы: монастыри, выдвигающие на первый план освобождение от всех «мирских» влечений, многие системы, принуждавшие к строгому ограничению в еде и сенсорной стимуляции, – все ради того, чтобы «освободить сознательный ум» для путешествия в неведомые дали. Печально, что стольким людям часто приходилось страдать так много ради столь малого.

Системы, направленные на развитие сознания, в лучших своих проявлениях действительно помогают ускорить процесс смещения центра, способствуют осознанию более широкого диапазона действующих на нас влияний, истинной роли каждого в жизни. Но почти всегда их изначальная цель затуманивается поисками отдельного «высшего осознания», кроющегося в дебрях жизненного опыта.