Текст книги "1812 год в жизни А. С. Пушкина"

Это строки мечущегося человека, не уверенного ни в дне сегодняшнем, ни в дне завтрашнем, алчущего справедливости и взыскующего правды. Первое полугодие нового царствования было для поэта очень тяжёлым: потеря Н. М. Карамзина, старшего друга и покровителя; неопределённость собственного положения; тревога за товарищей, восставших против самодержавия и крепостничества.

24 июля Пушкин узнал о казни пяти героев Сенатской площади. Вид виселицы с пятью казнёнными долго преследовал воображение поэта.

В этот же день Александр Сергеевич получил известие о смерти Амалии Ризнич, которой страстно увлекался в Одессе. Но на фоне первой вести недавние муки любви показались поэту чем-то далёким и нереальным для текущей жизни:

 
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала…
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
 

Бледная тень красавицы Амалии пронеслась перед умственным взором поэта как бы в единстве с пятью другими тенями, трагическими и зловещими, которые ещё долго тревожили его воображение. 14 августа Пушкин писал Вяземскому: «Ещё-таки я всё надеюсь на коронацию: повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна. Правда ли, что Николая Тургенева привезли в Петербург? Вот каково море наше хвалёное!»

 
Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
 
 
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек —
Тиран, предатель или узник.
 

Стихи эти были вызваны слухами о том, что Н. И. Тургенев, видный член Северного общества, находившийся в Лондоне, выдан английским правительством и привезён морем в Россию. Николай Иванович один из политических учителей Пушкина, его воззрения оказали влияние на творчество поэта (стихотворение «Деревня»); в квартире Тургенева Александр Сергеевич «в половине сочинил» оду «Вольность». В 10-й главе «Евгения Онегина» есть строки, посвящённые политическому изгнаннику:

 
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им5252
  Им – членам тайного общества.


[Закрыть] внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
 

Кстати. Хорошо известен ответ Пушкина на вопрос Николая I о том, что бы он сделал, если бы 14 декабря был в Петербурге. Александр Сергеевич, не задумываясь, ответил:

– Стал бы в ряды восставших – все мои друзья были там.

Пушкинисты почти единогласно считают, что поэту повезло и Михайловское было его спасением. Соглашаясь с этим бесспорным фактом, укажем на то, что Александру Сергеевичу подфартило и с высылкой из Одессы. Вот что писал по этому поводу И. П. Липранди: «Я смотрю, со своей точки зрения, на этот отъезд Пушкина как на событие, самое счастливое в его жизни, ибо вслед за его выездом поселился в Одессе князь С. Г. Волконский, женившийся на Раевской; приехали оба графа Булгари, Поджио и другие; из Петербурга из Гвардейского генерального штаба штабс-капитан Корнилович – делегатом Северного общества; из армии явились генерал-интендант Юшневский, полковники Пестель, Абрамов, Бурцов и пр. и пр.

Всё это посещало князя Волконского (как это видно из донесения Следственной комиссии), и Пушкин, с мрачноожесточённым духом, легко мог быть свидетелем бредней, обуревающих строителей государства, и невинно сделаться жертвой» (51, 63).

Мог бы! Но главное всё-таки в том, что руководители тайных обществ видели непредсказуемость поведения поэта и не доверяли ему. Пушкин начала 1820-х годов был совершенно другим человеком, чем с их середины, и в 1832 году, находясь в Оренбурге, сам говорил будущему автору «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Далю: «Вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно: бурный небосклон позади меня».

Словом, судьба уберегла Александра Сергеевича от того, что случилось десятилетием позже.

«Рисунки на рукописях». На рассвете 13 июля 1826 года в Петербурге были казнены: полковник П. И. Пестель, подпоручик К. Ф. Рылеев, подполковник С. И. Муравьёв-Апостол, подпоручик М. П. Бестужев-Рюмин и поручик П. Г. Каховский. 24 июля в своём Михайловском далеке об этом узнал Пушкин. На автографе стихотворения «Под небом голубым страны своей родной» он оставил следующую запись: «Услышал о с. Р. П. М. К. Б. 24», то есть «услышал о смерти»… а дальше начальными буквами обозначены фамилии героев 14 декабря.

Пушкин всех их знал. С Пестелем встречался в Кишинёве, с юношей Бестужевым-Рюминым – у Олениных; с Муравьёвым-Апостолом и Каховским общался в среде петербургских «молодых якобинцев»; с Рылеевым был в творческой дружбе и постоянной переписке, он и значится первым в «шифровке» поэта.

К. Ф. Рылеев. Кондратий Федорович был сыном захудалого помещика. Окончил кадетский корпус, участвовал в заграничном походе, побывал в Швейцарии, Париже. Позднее говорил членам Следственного комитета:

– Свободомыслием заразился я во время походов во Францию в 1814 и 1815 годах.

В декабре 1818 года в чине подпоручика артиллерии Рылеев вышел в отставку. В последующие годы служил заседателем Петербургской палаты уголовного суда и был правителем канцелярии Русско-американской компании.

Кондратий Фёдорович получил широкую известность сатирой на Аракчеева «К временщику»; она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Рылеев пробовал своё перо в самых разных поэтических жанрах. Он писал поэмы, оды, элегии, послания и эпиграммы. В начальный период своего творчества будущий руководитель Северного общества познакомился с юным Пушкиным: изредка встречались у общих знакомых. После удаления Александра Сергеевича из Петербурга связь между поэтами поддерживалась перепиской.

В 1823–1825 годах Рылеев издавал (вместе с А. А. Бестужевым) альманах «Полярная звезда», в котором публиковал свои произведения. Пушкин следил за ними и часто критиковал, хотя видел в Кондратии Фёдоровиче серьёзного соперника; в марте 1825 года писал Бестужеву: «Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? Мнение моё о его “Думах” я сказал вслух и ясно, о поэмах его – также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идёт своей дорогой. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай, – да чёрт его знал!»5353
  Шутка по поводу несостоявшейся дуэли в послелицейские годы поэта.


[Закрыть].

«Думы» – сборник поэм об исторических героях. Основная их идея – любовь к Родине. Всех героев «Дум» объединяет пламенный патриотизм, за который они страдают. Н. А. Бестужев писал об авторе сборника: «Единственная мысль, постоянная его идея была пробудить в душах своих соотечественников чувствования любви к отечеству, зажечь желание свободы».

Кондратий Федорович высоко ценил творчество Пушкина и писал ему, например, по поводу поэмы «Цыганы»: «Рылеев обнимает Пушкина и поздравляет с «Цыганами». Они совершенно оправдали наше мнение о твоём таланте. Ты идёшь шагами великана и радуешь истинно русские сердца. Я пишу к тебе ты, потому что холодное вы не ложится под перо; надеюсь, что имею на это право и по душе, и по мыслям» (77, 299).

Александр Сергеевич не замедлил ответить на душевный порыв старого знакомого: «Благодарю тебя за ты и за письмо. Пущин привезёт тебе отрывок из моих “Цыганов”. Желаю, чтоб они тебе понравились. Жду “Полярной звезды” с нетерпением. Знаешь для чего? Для “Войнаровского”. Эта поэма нужна была для нашей словесности…».

К. Ф. Рылеев

Сохранилось три письма Пушкина Рылееву. Последнее относится к августу 1825 года и посвящено вопросу особенности творчества русских писателей. «Мне досадно, – сетовал Александр Сергеевич, – что Рылеев меня не понимает. В чём дело? Что у нас не покровительствуют литературе и это – слава богу? Зачем же об этом говорить? Чтобы разбудить спящего кота? Равнодушию правительства и притеснению цензуры обязаны мы духом нынешней нашей словесности. Чего же тебе более? Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством. Как же ты не видишь, что дух нашей словесности отчасти зависит от сословия писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость. Не должно русских писателей судить, как инстранных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Милый мой, ты поэт и я поэт, но я сужу более прозаически и чуть ли от этого не прав. Прощай, мой милый, что ты пишешь?».

Рылеев писал в это время агитационные песни, которые распространялись среди солдат петербургского гарнизона:

 
Как идёт кузнец из кузницы, слава!
Что несёт кузнец? Да три ножика:
Вот уж первый-то нож – на злодеев вельмож,
А другой-то нож – на судей на плутов.
А, молитву сотворя, третий нож – на царя.
Кому вынется, тому сбудется,
Кому сбудется, не минуется. Слава!
 

Смыслом жизни Рылеева было открытое выступление против царизма, чтобы зажечь в сердцах потомков желание свободы. Это была жертвенная натура:

 
Известно мне: погибель ждёт
Того, кто первый восстаёт
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
 

Будто предчувствуя приближение трагической развязки, Кондратий Фёдорович завещал Пушкину:

– Будь поэт и гражданин. На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают.

«Они не были друзьями», – утверждали их современники, забывая сказать, что сближению двух поэтов помешала ссылка Пушкина. Иначе как объяснишь, что в рукописях Александра Сергеевича сохранилось десять (!) зарисовок Рылеева. А он бумагу зря не марал. Да и не та была фигура, чтобы развлекаться её изображением.

Прекрасные строки о судьбе поэта-революционера и его соратников оставил потомкам В. К. Кюхельбекер:

 
Горька судьба поэтов всех времён,
Тяжеле всех судьба казнит Россию;
Для славы и Рылеев был рождён,
Но юноша в свободу был влюблён…
Стянула петля дерзостную выю…
 

Но и здесь не обошлось без компрометации трагедии происходящего: трое из повешенных сорвались с виселиц. Перед тем как тюремщики «исправили» свои промашки, Рылеев успел бросить в лицо распорядителю казни: «Подлый опричник тирана! Дай же палачу свои аксельбанты, чтобы нам не умирать третий раз».

* * *

Вторым в своей закодированной записи Пушкин поставил Павла Ивановича Пестеля (1793–1826), руководителя Южного общества декабристов. Отзывы самых разных людей сходятся на том, что он был выдающейся личностью «Умный человек во всём смысле этого слова», – писал о нём Пушкин. Граф П. Х. Витгенштейн говорил, что Пестель везде будет на своём месте: и на посту министра, и в командовании армией.

Пестель получил блестящее образование, участвовал в Отечественной войне. Боевое крещение принял на Бородинском поле, на котором действовал решительно и отважно. «Под самый уже вечер 26 августа, – вспоминал он, – ранен был жестоко ружейной пулей в ногу с раздроблением костей и повреждением жил». За участие в сражении и проявленное мужество Пестель был награждён золотой шпагой «За храбрость».

С весны 1813 года Павел Иванович участвовал в заграничном походе русской армии. За год военных действий (до взятия Парижа) награждался пять (!) раз: орденом Владимира IV степени, австрийским орденом Леопольда III степени, баденским – Карла Фридриха, российским – Анны II степени, прусским – «За заслуги».

В апреле – мае 1821 года Пестель находился в Кишинёве. В это время он был подполковником Мариупольского гусарского полка и в качестве такового общался с Пушкиным. 9 апреля Александр Сергеевич отметил в дневнике: «Утро провёл с Пестелем…

Сердцем я материалист, но мой разум этому противится. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю».

А знал Пушкин к этому времени Н. М. Карамзина, П. Я. Чаадаева, Н. И. Тургенева, М. Ф. Орлова… Всё это были люди мыслящие, то есть у Александра Сергеевича было с кем сравнивать нового знакомого.

26 мая следующая запись: «Обедал у Инзова. После обеда приехали ко мне Пущин, Алексеев и Пестель».

Оценив ум и познания последнего, Александр Сергеевич не проникся к нему симпатией. По свидетельству современника (И. П. Липранди), Пестель не понравился Пушкину. Друзьями они не стали. Но это был человек недюжинных способностей (автор одного из первых проектов конституции – «Русской правды») и неуклонной целеустремлённости. Поэт почувствовал в нём натуру, склонную к деспотизму и подчинению своей воле всех и каждого. Не о нём ли думал он, когда писал:

 
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно…
 

Характерное свидетельство донесла до нас императрица Мария Фёдоровна (дневниковая запись 16 марта 1826 года): «Князь Голицын, Михаил, Бенкендорф, Николай рассказывали мне вчера, что на вчерашнем допросе Вадковский сообщил, что если бы тот, кто принял его в это общество, потребовал от него, чтобы он убил отца, мать, брата и сестру, то он бы выполнил это; его принял Пестель» (43, 216).

Словом, Павел Иванович впечатлял окружающих, и не случайно в черновых тетрадях Пушкина его портреты встречаются трижды – в 1921, 1823 и 1824 годах. Затем появляется сцена казни, и наконец имя Пестеля упоминается в десятый, зашифрованной главе романа «Евгений Онегин».

П. И. Пестель

Жизнь и гибель руководителя Южного общества впечатляли. Вот что писали историки К. Н. Левин и М. Н. Покровский о поведении Павла Ивановича на допросах Следственной комиссии: «Из всех показаний выделяются лишь ответы Пестеля. На первом допросе он ничего не показал о тайном обществе и не назвал ни одного члена. Но, когда увидел, что следователи уже всё знают, дал обстоятельнейшие и драгоценные для истории тайного общества показания. Показания Пестеля изложены в спокойном, почти эпическом тоне и полны достоинства и глубокого сознания своей правоты. В них он не заискивает, не раскаивается, старается по возможности всех членов общества оправдать. В комиссии Пестель отвечал с видимой гордостью» (43, 140).

Павел Иванович не участвовал в вооружённом выступлении, но в ряду заговорщиков был поставлен первым и признан самым опасным из них. В справке Следственной комиссии о нём говорилось: «Пестель, глава Южного общества, хитрый, просвещённый, жестокий, настойчивый, предприимчивый. Он беспрестанно и ревностно предлагал ввесть республику посредством революции; доказывал необходимость истребления государя императора и всей августейшей фамилии. Был душою общества и главнейшею пружиною всех действий оного» (52, 228–230).

Семимесячное заключение не сломило Павла Ивановича. Протоиерей Мысловский, посещавший декабристов, находил, что он «есть отличнейший в сонме заговорщиков по твёрдости духа». В прощальной записке к родным Павел Иванович писал: «Настоящая моя история заключается в двух словах: я страстно люблю моё Отечество, я желал его счастья с энтузиазмом».

Когда осуждённые к повешению увидели виселицы, Пестель с большим присутствием духа сказал:

– Кажется, мы никогда не отвращали чела своего ни от пули, ни от ядер. Можно бы было нас и расстрелять!

Да, многие из декабристов были участниками войн с Наполеоном и называли себя детьми 1812 года.

С. М. Муравьёв-Апостол (1795–1826) был сыном академика и писателя Ивана Матвеевича Муравьёва-Апостола. Детство его прошло в Гамбурге. Затем он воспитывался в Париже в пансионе Хикса, который однажды посетил Наполеон. Войдя в класс, император сразу обратил внимание на Муравьёва и спросил: «Кто этот мальчик?» Услышав ответ, сказал:

– Я побился бы об заклад, что это мой сын, потому что он так похож на меня.

После окончания Петербургского института путей сообщения Сергей Иванович поступил в армию. Участвовал в Отечественной войне и заграничных походах. За отличие в сражении под Лейпцигом получил чин капитана.

После возвращения в Россию Муравьёв принял активное участие в учреждении «Союза спасения», первой тайной организации будущих декабристов. Находясь в Петербурге, он бывал у Олениных и Карамзиных, где встречался с юным Пушкиным. Сергей Иванович был остроумным собеседником, любил петь и танцевать. Одна из современниц рассказывала:

– Обыкновенно он был серьёзен и более молчалив, но когда говорил, то лицо его оживлялось, глаза блестели, и в те минуты он был истинно прекрасен.

С организацией Южного общества Муравьёв-Апостол возглавил Васильковскую управу. Совместно с М. П. Бестужевым-Рюминым он составил прокламацию для солдат («Православный катехизис»), призывавшую к свержению самодержавия и установлению в России республиканской формы правления.

После поражения восстания в Петербурге Муравьёв поднял против царизма Черниговский полк, неделю (29 декабря – 3 января) противостоявший правительственным войскам. Он не рассчитал время восстания, что и отметил Пушкин в 10-й главе «Евгения Онегина»:

 
И Муравьёв, его5454
  Его – хладнокровного генерала.


[Закрыть] склоняя,
И полон дерзости и сил,
Минуты вспышки торопил.
 

М. П. Бестужев-Рюмин (1801–1826) происходил из дворян среднего достатка: за его родителями числилась 641 душа в Нижегородской и Московской губерниях. Образование получил домашнее; его учителями были профессора Мерзляков, Цветаев и Чумаков. Зачитывался работами просветителей. Военный историк В. И. Михайловский-Данилевский утверждал:

– Будучи исполнен чтением французских книг, особенно тех, которые писаны в революционном духе, он казался убеждённым в неоспоримой их истине, как в сиянии солнца, и не мог представить, чтобы образованные люди не разделяли его правил(52, 50).

Военную службу Михаил начал в семнадцать лет юнкером в Кавалергардском полку; после восстания Семёновского полка был переведён в армию, в Полтавский пехотный полк. С 1823 года – активный деятель Южного общества, один из руководителей Васильковской управы.

Бестужев-Рюмин был очень общителен, на поверхностный взгляд легкомыслен, нравился женщинам. Эти его качества использовались тайным обществом. Тот же Михайловский-Данилевский, осудивший выступление декабристов, писал о Михаиле Павловиче: «Этот Бестужев играл в обществах роль шута, но не менее того был много употребляем заговорщиками, которые посылали его повсюду в виде миссионера или вербовщика. Для сего он разъезжал по всей Малороссии и, декларируя против правительства, старался умножить число сообщников. Он был во многих почтенных домах принят на самой дружеской ноге, например у генерала Раевского в Киеве и у бывшего министра Трощинского, жившего недалеко от Лубен. Его принимали все, а особенно прекрасный пол, весёлого собеседника; никому и в главу не приходило, чтоб человек рассеянный и ветреный мог быть заговорщиком».

Этот «ветреный» и «рассеянный» молодой человек содействовал слиянию Общества соединённых славян с Южным обществом. Как представитель последнего, установил связи с Польским тайным обществом, вёл пропаганду среди офицеров и солдат, активно участвовал в восстании Черниговского полка. После подавления восстания Бестужева-Рюмина в кандалах доставили в Петербург и заключили в Петропавловскую крепость. 5 апреля он показал Следственной комиссии, что в 1819 году в доме президента Академии художеств А. Н. Оленина встречался несколько раз с Пушкиным, что распространял его стихотворение «Кинжал». Это была плохая «услуга» поэту, который буквально в эти дни начал хлопотать о своём освобождении из Михайловского узилища.

П. Г. Каховский (1797–1826) – фигура в движении декабристов случайная, с ореолом мученика за лучшее будущее не вязущаяся.

Пётр Григорьевич был воспитанником Благородного пансиона при Московском университете, обучение в котором прервало занятие города неприятелем. Подросток остался в Москве и неплохо устроился: владея французским языком, нашёл себе приятеля, с которым бражничал и ходил «на добычу».

Только в девятнадцать лет Пётр вступил юнкером в гвардейский егерский полк. Юнкерами называли унтер-офицеров из дворян. Они имели льготы срока выслуги на офицерский чин. Каховский его не получил: был разжалован в рядовые и сослан на Кавказ. Это было сделано по приказу великого князя Константина Павловича за «шум и разные неблагопристойности в доме коллежской асессорши Вангерсгейм, за неплатёж денег в кондитерскую лавку и леность к службе».

На Кавказе Пётр Григорьевич служил под начальством А. П. Ермолова, который приходился ему сводным дядей. Служил недолго: получив чин подпоручика, тут же подал в отставку – не рождён был для дисциплины, порядка и подчинения. С Кавказа Каховский подался в Смоленскую губернию – под крылышко престарелых родителей. Какое-то время весело проводил время на выделяемые ему средства, а после кончины отца и матери проматывал наследство.

Управившись с этим, перебрался в столицу. Там его приметил и приблизил к себе Рылеев как яростного поборника с самодержавным режимом и безоговорочным сторонником ликвидации царской фамилии, о чём в справке Следственного комитета говорилось: «На совещаниях перед возмущением 14 декабря предлагал действовать решительно, занять дворец ночью и вообще являлся неистовым и кровожадным, твердил членам, что священных особ царствующего дома надобно истребить всех вдруг, чтобы менее было замешательств» (52, 196).

П. Г. Каховский

Действительно, на собрании руководителей Северного общества, состоявшемся за два дня до восстания, Каховский запальчиво говорил:

– Ну что ж, господа, ещё нашёлся человек, готовый пожертвовать собой! Мы готовы для цели общества убить кого угодно.

Накануне восстания Каховский жаловался Рылееву:

– С этими филантропами ничего не сделаешь; тут надобно резать, да и только.

И руководитель Северного общества благословил его на это: – Любезный друг, ты сир на сей земле; ты должен собою пожертвовать: убей завтра императора.

Царя Пётр Григорьевич не убил, но без дела 14 декабря не сидел: смертельно (и подло) ранил героя войн с Наполеоном генерал-губернатора Петербурга графа М. А. Милорадовича; убил полковника Стюрлера и ранил свитского генерала; прогнал митрополита Серафима, подошедшего с крестом в руках увещевать восставших. По этим деяниям Следственный комитет так характеризовал Каховского: «Неистовый, отчаянный и дерзкий».

В этом дерзком и неистовом подпоручике уживались железная воля и сентиментальность. В беседе с императором Пётр Григорьевич был растроган «пониманием» Николаем I бедствий России и 17 декабря писал ему: «Я полюбил Вас, как человека, и хочу любить, как монарха». Но раскрываться всё же Каховский не торопился. Только после трёх месяцев крепостного режима и сильнейших нравственных пыток, когда Следственный комитет уже в мельчайших деталях знал степень его виновности, он, нервно истерзанный, заявил:

– Ради Бога, делайте со мной что хотите и не спрашивайте меня ни о чём. Я во всём виноват.

Пётр Григорьевич добавил, что умереть он сумеет. А умирать ему пришлось труднее всех: при прощании декабристов перед казнью друг с другом никто не подошёл к нему. Начальник кронверка Петропавловской крепости5555
  Кронверк – наружное укрепление крепости.


[Закрыть] В. И. Беркопф вспоминал:

– Пестель был слабее и истомлённее прочих. Он едва переступал по земле. Когда он, Муравьёв-Апостол, Бестужев и Рылеев были выведены на казнь, уже не в мундирных сюртуках, а в рубашках, они расцеловались друг с другом как братья, но когда последним вышел Каховский, ему никто не протянул руки. Причиною этого было убийство графа Милорадовича, учинённое Каховским, чего никто из преступников не мог простить ему и перед смертью (52, 198).

…Встречи Пушкина с Каховским сомнительны. Только об одной есть упоминание С. М. Салтыковой (жены А. А. Дельвига) в письме подруге от 22 августа 1824 года.

Кстати. Победа над Наполеоном, так возвысившая Россию, не покончила с преклонением перед Францией и поверженным императором. Русские дворяне по-прежнему говорили и писали по-французски, читали французскую литературу и бредили Парижем. Идеалом для многих оставался Наполеон. И что удивительно, этого поветрия не избежали и декабристы, наиболее мыслящая часть русского общества. В одной из бесед с Рылеевым Пестель говорил: «Вот истинно великий человек! По моему мнению, если иметь над собою деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун! Он отличал не знатность, а дарования! (43, 49)

Наполеоновские замашки Пестеля помешали сближению Северного и Южного обществ декабристов. Руководители Северного общества заподозрили Пестеля в претендовании на роль диктатора, а Рылеев заявил:

– Пестель человек опасный для России и для видов общества.

Не избежал преклонения перед недавним врагом Отечества и Муравьёв-Апостол, так походивший в детстве на Наполеона. Михайловский-Данилевский писал: «Во время четырёхдневного командования своего Муравьёв брал все военные предосторожности. Проезжавших задерживали и провожали к нему. И он их обыкновенно сам расспрашивал, становясь, в подражание Наполеону, со сложенными накрест на груди руками. Неудивительно, что в продолжение кратковременного своего командования бунтовщиками он старался подражать Наполеону, находя, может быть, некоторое подобие в положении своём с тем, в котором Бонапарте был во время побега своего с острова Эльба» (43, 47).

Титаническая фигура Наполеона до сего дня будоражит воображение честолюбцев во всех областях человеческой деятельности, о чём Пушкин высказал замечательную мысль, приводившуюся выше.

И. М. Пущин В 1826 году Пушкин работал над шестой главой «Евгения Онегина». На рукописи сохранились портреты героев Сенатской площади: П. И. Пестеля, И. И. Пущина, В. К. Кюхельбекера и К. Ф. Рылеева. Первый и последний из названных – руководители тайных обществ, средние – их рядовые участники, но главное (для нас) – друзья Александра Сергеевича.

С именем Пущина связан ряд стихотворений великого поэта: «К Пущину», «Воспоминание» (К Пущину), «Помнишь ли, мой брат по чаше», «Надпись на стене больницы», «В альбом Пущину», «Мой первый друг», а также отдельные строфы и упоминания в стихотворениях «Пирующие студенты», «Мы недавно от печали», «Моё завещание друзьям», «19 октября», «19 октября 1827».

Пущин был внуком адмирала и сыном генерал-интенданта флота. Дед лично определил Ивана в лицей. Знакомство его с Пушкиным состоялось на приёмных экзаменах:

– Я слышу: Александр Пушкин! – выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, несколько сконфуженный. По сходству ли фамилий, или по чему другому, несознательно сближающему, только я его заметил с первого взгляда.

А дальше было шесть лет совместной учёбы и весёлого препровождения времени:

 
Товарищ милый, друг прямой,
Тряхнём рукою руку,
Оставим в чаше круговой
Педантам сродни скуку:
Не в первый раз мы вместе пьём,
Нередко и бранимся,
Но чашу дружества нальём —
И тотчас помиримся.
 

4 мая 1815 года Пущину исполнилось 17 лет. Конечно, друзья отметили это событие, и Александр пожелал другу:

 
Дай Бог, чтоб я, с друзьями
Встречая сотый май,
Покрытый сединами,
Сказал тебе стихами:
Вот кубок, наливай!
Веселье! Будь до гроба
Сопутник верный наш,
И пусть умрём мы оба
При стуке полных чаш.
 

5 сентября того же года друзья устроили тайную пирушку, закончившуюся строжайшим взысканием, что немало не озаботило их. В стихотворении «Воспоминание» Пушкин спрашивал приятеля:

 
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых?
 
 
Закипев, о сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…
 
 
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно —
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.
 

Учился Пущин с редким для его возраста прилежанием. Профессор российского и латинского классов Н. Ф. Кошанский так аттестовал его: «Иван Пущин один из тех немногих, кои при счастливых способностях отличаются редким прилежанием. Он соединяет понятливость с рассуждением и, кажется, лучше ищет твёрдых, нежели блистательных успехов».

Пущин пользовался авторитетом у однокашников. В одной из «национальных» песен лицея ему предрекали неомрачаемое будущее:

 
Не тужи, любезный Пущин,
Будешь в гвардию ты пущен…
Мы ж нули, мы нули,
Ай-люли-люли-люли.
 

В числе немногих Пущин был выпущен не в статскую, а в военную службу – офицером в гвардию. Оставляя стены лицея, Пушкин вписал в альбом друга следующие трепетные строки:

 
Взглянув когда-нибудь на тайный сей листок,
Исписанный когда-то мною,
На время улети в лицейский уголок
Всесильной, сладостной мечтою.
Ты вспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей,
Размолвки дружества и сладость примиренья.
 

И. И. Пущин

Всю свою короткую жизнь Пущин неизменно пользовался уважением окружающих. Он был олицетворением справедливости, правды и высокого ума. Он ничего не хотел для себя, но для других. Для него все люди были равны, и он хотел счастья для всех. Поэтому вступил в ряды «Священной артели» – первой преддекабристской организации. Затем состоял членом Союза спасения, Союза благоденствия и Северного общества. В последнее привлёк Рылеева, который возглавил его.

Конечно, рядом с собой Большой Жанно, как звали Пущина лицеисты, хотел видеть своего друга, но:

– Первая моя мысль была – открыться Пушкину: он всегда согласно со мною мыслил о деле общем, по-своему проповедовал в нашем смысле – и изустно и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к счастью ли его или несчастью, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлёк бы его с собою. Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему тайну, не мне одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность могла быть пагубна всему делу. Подвижность пылкого его нрава, сближение с людьми ненадёжными пугали меня (36, 160).

После окончания лицея редкие встречи случались у общих знакомых – чаще всего у Дельвига и братьев Тургеневых. Затем их разлучила ссылка поэта. 11 января 1825 года встретились в Михайловском, куда Пущин приехал навестить друга. Вспоминая об этом, Пушкин писал:

 
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединённый,
Печальным снегом занесённый,
Твой колокольчик огласил…
 

Это стихотворение Александр Сергеевич написал 13 декабря 1826 года, в канун первой годовщины восстания декабристов. Пущин, осуждённый на вечную каторгу в Сибирь, получил его 5 января 1828 года, когда его привезли в Читу. Это была последняя (заочная) встреча с поэтом, о которой он позднее писал: «Что делалось с Пушкиным в годы моего странствования по разным мытарствам, я решительно не знаю. Знаю только и глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьёва и отдаёт листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано было: “Мой первый друг, мой друг бесценный…” Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнанье. Увы, я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга, но она поняла моё чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах. А Пушкину, верно, тогда не раз икнулось» (36, 167).