Текст книги "Соотношение сил"

Светало. Над Монбланом висел месяц, белый и прозрачный, как лоскуток облака. Слышался медленный плеск воды. У причала яхты покачивали мачтами. Ося пытался сфокусировать взгляд на одной из них. Считается, что эффект маятника действует успокаивающе. Не помогло. Он взял сигарету, чиркнул спичкой. От первой затяжки закружилась голова. Вечером, когда они гуляли по набережной, он предложил Габи удрать в Австралию. Она ответила: лучше уж сразу на Луну.

Габи спала тревожно. Он вообще не мог уснуть в эту их последнюю ночь. Завтра она возвращалась в Берлин, к мужу. Он оставался тут еще на сутки. Времени достаточно, чтобы напечатать отчет для «Сестры». Пока Габи была с ним, он за машинку не садился, и хотя они постоянно говорили о войне, об урановой бомбе, все это потускнело, стало казаться далеким и нестрашным.

Ося ясно представил, как они могли бы жить вместе. Раньше он не позволял себе думать о семейной жизни с Габи. А теперь вдруг накатило.

«Я люблю ее слишком сильно. Даже за несколько дней мы срастаемся в единый организм. Что было бы через месяц, через год? Спать в одной постели, есть за одним столом… Привычка к счастью – непозволительная роскошь. Страх потери меня сожрет, а потеря и вовсе прикончит. Прожив с Габи какое-то время, я уже не смогу без нее».

Позади послышался шорох. Габи встала рядом, затянула пояс халата, зевнула. Растрепанные волосы шевелил ветер.

– Хватит тут курить, я без тебя замерзла.

– Иди спать.

– Эй, ты чего такой мрачный? – Она легонько пихнула его локтем в бок.

– Догадайся с трех раз.

– А, понятно, я стащила с тебя одеяло, не оставила ни кусочка. Извини, больше не буду. – Она взяла из его пальцев тлеющий окурок, затушила в пепельнице. – Пойдем, холодно.

Ося заметил, что она босая, скинул войлочные гостиничные шлепанцы.

– Надень, простудишься.

– А ты?

– Сейчас принесу другую пару.

Но он не двинулся с места, обнял ее.

– У нас еще почти девять часов, – прошептала Габи, прикасаясь губами к его уху.

– Успеем добраться до Австралии, в гриме и с фальшивыми паспортами, – пробормотал он прежде, чем закрыть ей рот поцелуем.

– Верхом на кенгуру. – После поцелуя Габи потерлась щекой об его плечо. – Дурак, почему ты не предложил это два года назад, когда я еще не была замужем?

Он не ответил, сильней прижал ее к себе. Несколько минут стояли молча. Наконец Габи сердито произнесла:

– Если бы не твоя идиотская финская выходка, я бы ни за что не приехала. Я вообще-то с тобой порвала.

– Да, я заметил.

– Учти, опять полезешь под пули – больше никогда меня не увидишь. Второй раз точно не прощу.

– Раньше ты так не вертелась во сне.

– Ты просто давно не спал со мной, забыл.

Вдали послышался гул. С криком взметнулись чайки. В ясном светлеющем небе возникли темные точки, одна жирная и пять маленьких. Они приближались со стороны итальянской границы. Гул нарастал и вдруг заглушился диким, раздирающим мозг воем.

Вой издавал немецкий пикирующий бомбардировщик– «штука». Он летел над Женевским озером в сопровождении пяти истребителей. Легкие юркие «Юнкерсы» выписывали вокруг воющей «штуки» замысловатые фигуры, будто издевались над тишиной и чистотой неба. В первых лучах восходящего солнца мелькали кресты на хвостах и крыльях.

Ося опомнился, схватил Габи в охапку, втащил в номер, закрыл балкон, бросился к двери. Распахнув ее, налетел на Ансерме.

В пижаме, с сеточкой на голове, с лоснящимся от кольдкрема лицом и шевелящимся в беззвучном крике ртом, джентльмен был почти неузнаваем. Он махнул рукой, указал на лестницу, вниз. Ося и Габи помчались по коридору, на первом этаже догнали княжескую пару. Томушка, спускаясь, придерживала длинную ночную рубаху, как бальное платье. На голове торчали папильотки. Тощий лысый Ваня в полосатой пижаме выглядел как заключенный, сбежавший из концлагеря.

Бомбоубежищем служил погреб под кухней. Там уже собрались все обитатели пансиона, включая поваров, горничных и официантов. Последним вбежал Ансерме, закрыл тяжелую дверь.

Электричество вырубили, горела керосинка, тускло освещая полки с продуктами, смутные силуэты людей в халатах и пижамах, бледные лица. Вой проникал даже сюда. Барабанные перепонки не рвал, но на нервы действовал.

– Они не посмеют бомбить, – прозвучало контральто Томушки, – просто пугают.

– Еще как посмеют, – ответил сиплый мужской голос, – они на все способны, хозяева Европы.

– Не говорите ерунды, Мишель! – раздраженно отрезал кто-то. – Они постоянно нарушают наши границы, но еще ни разу не бомбили.

– Кошмарный вой, может свести с ума! Что это вообще такое? Кто-нибудь слышал нечто подобное?

– Я слышал, в Польше, – сказал Ося, – бомбардировщики снабжены специальными сиренами.

– Зачем? – прошептал детский голос.

– Чтобы напугать еще сильней, – ответил женский голос и забормотал молитву.

Габи молчала, уткнувшись лицом ему в грудь. Он поглаживал ее по спине.

– Разве Гитлер объявил войну Швейцарии? – спросил кто-то.

– Перед нападением на Польшу он войны не объявлял, – печально пробасил Ваня, – напал, и все.

– Да, но сначала устроил провокацию…

– Эта сирена и есть провокация, раньше они себе такого не позволяли…

– Обычно их выдворяют наши истребители.

– Почему молчит наша противовоздушная оборона?

– Если их начнут сбивать, они озвереют и сотрут нас в порошок.

– Они и так звери…

– Хуже зверей…

– Господи, это кончится когда-нибудь?

– Успокойтесь, господа, – бодро произнес Ансерме, – бомбить Швейцарию они не будут. Им нужно надежное место, чтобы хранить свое золото, прятать, в том числе и друг от друга. А что в мире надежней швейцарских банков?

– Почему вы так уверены? – спросил Ваня. – Золото прячут одни, бомбят другие.

– Люфтваффе принадлежит Герингу, – объяснил Ансерме, – он руководит грабежом и хранит тут награбленное.

– Нападут и заберут свое золото, да еще чужое прихватят, – угрюмо возразил Ваня.

– Неужели швейцарские банки принимают кровавые деньги? – спросил детский голос.

Кто-то вздохнул и прошептал:

– Деньги не пахнут…

Послышался нервный смешок, Томушка заметила с легкой укоризной:

– Пьер, если вы с самого начала знали, что бомбить не будут, зачем потащили нас сюда?

– Простите, княгиня, запаниковал, эта чертова сирена кого угодно сведет с ума.

– Можно подумать, ты бы продолжала спать, – проворчал Ваня. – Если бы Пьер нас не собрал здесь, у нас бы полопались перепонки.

Ансерме подошел к двери, приоткрыл.

– Ну вот, уже тихо. Война со Швейцарией закончилась. Жду вас к завтраку, господа, после таких потрясений надо хорошо подкрепиться.

Когда вернулись в номер, Габи молча проскользнула в ванную. Ося вытянулся на кровати, поверх одеяла, закрыл глаза, задремал. Стояла блаженная тишина, только озерная вода плескалась да чайки покрикивали, но в голове продолжала завывать сирена, под закрытыми веками замелькали развалины, трупы, кровь.

Проснулся он оттого, что Габи сидела рядом, уже одетая, гладила его по голове. Глаза были сухие, губы белые.

Ося поймал ее руку, поцеловал в ладонь.

– Пойдем завтракать.

В столовой пахло горячими булочками и кофе. Княжеская чета сидела на своем обычном месте. За соседним столом – французское семейство. Довольно молодые родители с дочкой лет четырнадцати. Девочку звали Жанетт. Именно она спросила в погребе: «Неужели швейцарские банки принимают кровавые деньги?» Сейчас сидела бледная, понурая, ковыряла вилкой творожную запеканку.

Ося и Габи поели молча, потом отправились гулять.

– Ну, что ты решил насчет Москвы? – спросила Габи, когда отошли подальше от пансиона.

– Пока ничего.

– Почему? Разве не ясно? Брахт в проекте не участвует. Можно успокоить доктора Штерна.

– Рано делать выводы. – Ося пожал плечами. – Конечно, он уволился из института, но это не мешает общаться с коллегами, обсуждать научные вопросы и давать дельные советы. Ты просто не понимаешь психологию ученых, небожители ни с чем не считаются. Наука превыше всего.

Габи тихо засмеялась.

– Ты перепутал. Небожители сегодня летали над нами и выли. Их психологию действительно понять нельзя. А ученые всего лишь люди. Даже те, кто делает урановую бомбу, обычные люди. Мотивы их вполне прозрачны. Тщеславие, деньги, бронь.

– Думаешь, у Брахта таких мотивов нет?

– Из призывного возраста он вышел, повестка ему не угрожает. Из института уволился, работает в домашней лаборатории. Значит, имеет средства.

– А тщеславие?

– Сомнитетельное удовольствие. Геростратова слава, только вместо храма в Эфесе сожжен будет весь мир.

– Красиво. – Ося хмыкнул. – Но неубедительно.

– Слушай, о психологии можно рассуждать бесконечно, – сердито заметила Габи, – есть факты. Брахт из института уволился и прибор свой, судя по всему, еще не собрал.

– Доктор Штерн о приборе ничего не спрашивал, значит, и сообщать пока не стоит.

Габи резко остановилась, взяла его за плечи.

– Ты что, перестал им доверять?

Ося вздохнул, отвел взгляд.

– Слишком уж неопределенно сформулированы вопросы.

– Надеюсь, ты не забыл, что они спасли мне жизнь? – Габи повернулась и быстро пошла вверх по тропинке между виноградниками.

Ося догнал ее на маленькой смотровой площадке. Внизу открывался сказочный вид на озеро, над головой раскинулось яркое альпийское небо, без единого облачка. Он обнял Габи за талию.

– На что мы тратим время? Смотри, какая красота!

– Как на открытке, – огрызнулась Габи.

– Между прочим, в спасении твоей жизни я тоже участвовал.

– Спасибо, я помню. – Она взглянула на часы. – Ладно, пора, мне надо еще уложить чемодан.

– Успеешь. Объясни, что на тебя нашло?

– Это ты объясни. Какие у тебя основания подозревать доктора Штерна в нечестности?

– Никаких.

– Тогда почему ты отказываешся передавать информацию?

– В любом случае в ближайшее время сделать это не удастся, падре больше не поедет в Москву.

– Почему?

– Потому что получил высокую должность в секретариате Ватикана. – Ося скользнул губами по шее Габи. – Вот мы уже и ругаемся, как бывалая семейная пара.

Габи отстранилась, взяла его лицо в ладони.

– Подожди, ты подозреваешь, Советы занимаются ураном, мастерски это скрывают, а доктор Штерн ведет двойную игру?

– Его могут просто использовать, – глухо произнес Ося, – я вовсе не хочу, чтобы бомба появилась у Сталина. Пока так много неясностей, я участвовать в этом не стану, при всем уважении к доктору Штерну.

* * *

На месте сгоревшего сарая, возле кривой осины, стояли два полосатых шезлонга, между ними раскладной столик. Сквозь птичий щебет доносился громкий хриплый голос Хоутерманса:

– Нет, Вернер, я не преувеличиваю! Эта идеология должна быть уничтожена раз и навсегда!

Эмма вздрогнула. Зачем же так орать? Соседи могут услышать.

– Большевизм не просто истребляет людей, он растлевает души, – продолжал ораторствовать Хоутерманс.

Слово «большевизм» успокоило Эмму.

Хотерманс заметил ее первым, прикрыл глаза ладонью, шутовски изображая, как ослеплен ее красотой.

– Прекрасная Эмма, весна вам к лицу!

– Привет, дорогуша. – Вернер подставил щеку для поцелуя.

На столике стояла бутылка вина, вазочки с орехами и сухим печеньем. Хоутерманс хотел вскочить, но выбраться из глубокой брезентовой люльки оказалось не так просто, он запутался в своих длинных ногах, едва не свалился вместе с шезлонгом, ухватился за край столика и опрокинул бы его, но Эмма вовремя придержала одной рукой столик, другой – бутылку.

– Не суетитесь, Фриц, могу и постоять.

– Нет уж, красавица, я, слава богу, еще не инвалид. – Он распутал ноги, вылез из люльки, сложив ладони рупором, крикнул: – Агнешка! Принесите, пожалуйста, третий бокал и захватите мои сигареты!

– Ну, что, дорогуша, устала? – спросил Вернер.

– Да, немного. – Эмма аккуратно расправила плащ, опустилась в шезлонг. – А ваш Физзль сегодня хорошо выглядит, бодр и весел.

– Манфред фон Арденне взял его в свою команду, – объяснил Вернер, – и виллу вернули.

Хоутерманс просвистел какой-то залихватский мотивчик и ловко отбил чечетку:

– Меня выпустили из тюрьмы, мне вернули собственность, я получил работу.

– Поздравляю, вы это заслужили, Фриц. И с верной оценкой большевизма тоже поздравляю.

– Он все преувеличивает, я устал от этих ужасов, – проворчал старик.

– Но там действительно ужас! Мне надо выговориться! А он больше слушать не хочет, – пожаловался Хоутерманс.

– Выговаривайтесь, Фриц, я послушаю. – Эмма скинула туфли, взяла из вазочки печенье.

Агнешка принесла бокал, сигареты и раскладной деревянный стул. Хоутерманс сел, с жадностью закурил.

– Вот, я начал рассказывать, а он не дал мне договорить. В ожидании ареста некоторые кончали с собой. Один аспирант во время обыска в лаборатории выпил серную кислоту, потом выпрыгнул из окна с третьего этажа. Выжил. Его арестовали и расстреляли. Со мной в камере сидел Шубин, талантливый теоретик, двадцать девять лет. Ничего не подписывал, имен не называл, держался. Жена его была на сносях. Когда родила, они повезли Шубина в роддом, показали ему новорожденного сына и жену. После этого он все подписал. По его показаниям арестовали десять человек.

– Ужас. – Эмма вздохнула.

– Гестапо не лучше, – тихо заметил Вернер.

– В гестапо меня пальцем не тронули и выпустили на свободу! Да ты вообще ни черта не понимаешь! В России тебя и Макса давно бы расстреляли, а твои и его дети проклинали бы вас публично, на собраниях, и все равно угодили бы в лагерь!

– Физзль, не пори ерунды, – одернул его старик.

Хоутерманс помотал головой, рубанул ладонью воздух:

– Я там жил два года! Знаю не из газет, видел своими глазами, испытал на собственной шкуре. Там никто пикнуть не смеет, девяносто процентов ютятся в бараках, в грязи, полуголодные, ходят в обносках! Для Сталина все население, поголовно, низшая раса. Он к русским относится точно так же, как к ним относится Гитлер. Но Гитлер открыто говорит о неполноценности славян, а Сталин врет, льстит, болтает о великом советском народе и перемалывает их всех в покорную рабскую массу. Они терпят, молятся этому ничтожеству, славят его! Значит, и правда рабы! Заслуживают такой жизни и такого, с позволения сказать, бога!

Старик не стал возражать, безнадежно махнул рукой. Эмме надоели стоны Хоутерманса. Наверное, он прав, но сколько можно? Она мягко заметила:

– Фриц, мне кажется, психологические травмы только углубляются, когда о них без конца вспоминаешь. Для вас и для вашей семьи советский кошмар закончился. Надо думать о хорошем. Вы дома, вам вернули собственность, вас ждет интересная работа. – Она расслабленно откинулась на спинку шезлонга.

Пучок на затылке мешал, шпильки впились в шею. Вынимая их одну за другой, она поглядывала на старика, пыталась угадать, знает ли он, чем займется его драгоценный Физзль в лаборатории фон Арденне?

Ни одно госучреждение не могло принять на работу помесь второй степени. Манфред фон Арденне взял к себе Хоутерманса потому, что его лаборатория была частным предприятием. Но наравне с государственными институтами лаборатория фон Арденне входила в Урановый клуб, правда, финансировалась довольно скромно, министерством связи. Эмма понятия не имела, как продвигаются у них дела, в далемских институтах фон Арденне считали авантюристом и проходимцем, вроде Маркони, а его лабораторию – жалкой частной лавочкой. На самом деле он был талантливым экспериментатором, имел кучу патентов на разные оригинальные изобретения.

«А ведь и Хоутерманс далеко не пустое место, – подумала она, – его участие может здорово продвинуть исследования. Было бы забавно, если бы они нас обскакали… Нет, вряд ли. С мозгами у них все в порядке, а вот с деньгами и материалами проблемы. Министерство связи большими средствами не располагает, так что о масштабных экспериментах в частной лавочке мечтать не приходится».

Она вытащила все шпильки. Волосы упали и рассыпались блестящей густой волной с платиновым отливом. Теперь можно было расслабиться в шезлонге. Она поймала взгляд Хоутерманса не только восхищенный, но и откровенно похотливый. Едва заметно передернула плечами, отвела глаза и про себя усмехнулась: «Ух ты! Быстро идешь на поправку, жертва большевизма. Сочувствую твоей жене. У Манфреда фон Арденне много хорошеньких лаборанток, там и разгуляешься».

Вернер налил ей вина. Эмма чокнулась со стариком, качнула бокалом в сторону Хоутерманса:

– Значит, скоро, Фриц, вы сможете переехать в собственную виллу?

– Не так уж скоро. – Он продолжал пожирать ее глазами. – Протекает крыша, паркет вздулся, водопроводные трубы лопнули. Манфред обещал выдать мне приличный аванс, чтобы я мог начать ремонт, так что, надеюсь, в начале июля приглашу вас на новоселье, красавица.

– Придется мне терпеть этого агитатора еще пару-тройку месяцев. – Старик хмыкнул и бросил в рот орешек.

– Не надейся, Вернер, так просто ты от меня не отделаешься, – Хоутерманс растянул в улыбке дымный рот, – когда перееду, буду шляться к тебе в гости, донимать своей болтовней.

– Фриц, все это замечательно, вот только… – Эмма пригубила вино, поставила бокал, озабоченно нахмурилась.

– Ну-ну, красавица, договаривайте. – Хоутерманс выпустил дым из ноздрей.

Эмма покачала головой:

– Нет, Фриц, не стоит портить вам настроение.

Он смотрел на нее удивленно и выжидательно. А Вернер отключился от разговора, задумался, любовался малиновым диском заходящего солнца. Войлочный шлем висел на рейке шезлонга. На месте споротой звезды осталось бесформенное светлое пятно. Лысина слегка поблескивала, морщины на высоком лбу разгладились, губы улыбались. Он будто помолодел лет на десять.

«Думает о Мейтнер, – догадалась Эмма, – с нетерпением ждет свидания. Помесь смиренной овцы и бродячей кошки снизошла, позволила приехать. Интересно, почему он молчит, ничего не говорит мне о своих планах? А с драгоценным Физзлем уже поделился или еще нет?»

Глядя мимо Хоутерманса, она тихо, сочувственно спросила:

– Фриц, вы уверены, что у вашей жены не будет неприятностей, если в Штатах узнают, чем вы тут занимаетесь?

Хоутерманс открыл рот. Вернер перестал мечтать.

– Что ты имеешь в виду, дорогуша?

Он переводил изумленный, настороженный взгляд с нее на Хоутерманса. Тот молчал и прятал глаза.

– Вернер, я не могу ответить. – Эмма облизнула губы, пригладила растрепавшиеся волосы. – Я давала подписку, простите, ляпнула лишнее.

– Физзль?

Хоутерманс виновато кивнул, вздохнул и развел руками.

Эмме стало жаль старика. Такое отстраненное, застывшее выражение она видела на его лице только однажды, во время их последней ссоры с Германом. И опять она легко догадалсь, о чем он думает. В лабораторию фон Арденне Физзля устроил фон Лауэ. Честный, порядочный Макс, лучший друг, единомышленник, мужественно бойкотировал режим, но преспокойно отправил Физзля делать бомбу для Гитлера. И Физзль с радостью согласился.

Эмма дотянулась до руки старика, погладила:

– Вернер, вы должны понять: практически вся наша физика и химия сегодня связаны с этим, так или иначе, всем нам приходится…

Старик убрал руку из-под ее пальцев, сморщился. Эмма спокойно продолжила:

– Нельзя остановить время, притормозить развитие науки. Фриц талантливый ученый, он и так потерял два года в советской тюрьме. Ему необходимо работать, да и жить на что-то нужно. А другой работы для ученого сегодня просто нет.

Старик молчал. Эмма забеспокоилась: вдруг сейчас встанет, уйдет в дом? Но сидел, не двинулся с места, только отвернулся. Что ему было делать? Не мог же он порвать со всеми, остаться в полном одиночестве.

«Даже любимая Лиза в этом замешана, – подумала Эмма, – она в первую очередь, а потом уж все мы. Пора свыкнуться, смириться, взглянуть на вещи здраво, по-взрослому».

– Спасибо за поддержку, красавица. – Хоутерманс схватил свой бокал с остатками вина, выпил залпом. – Узнают вряд ли, уровень секретности высокий. Но даже если слухи просочатся, не страшно. После того как Шарлотта и дети удрали из СССР, уже ничего не страшно. Америка цивилизованная страна. Я за свою семью абсолютно спокоен.

Глава двадцать пятая

Утром Поскребышев вручил Илье очередную порцию перехваченной переписки германского посольства. Кроме обычных меморандумов Вайцзеккера, имелась любопытная телеграмма Риббентропа Шуленбургу.

Я не расстался с мыслью о визите Молотова в Берлин. Понятно без слов, что приглашение не ограничивается одним Молотовым. Если в Берлин приедет сам Сталин, это еще лучше послужит нашим целям. Фюрер не только будет рад приветствовать Сталина в Берлине, но и проследит, чтобы он (Сталин) был принят в соответствии с его положением и значением, и он (Гитлер) окажет ему все почести, которые требует данный случай. Как Вы знаете, устное приглашение Молотову и Сталину было сделано мною в Москве, и обоими было принято. В какой форме следует повторить эти приглашения и добиться согласия, Вы сами решите лучше. Во время Вашей беседы приглашение господину Молотову выскажите более определенно, тогда как приглашение господину Сталину Вы должны сделать от имени фюрера в менее определенных выражениях.

Илья переводил текст телеграммы, печатал очередную сводку и думал, что лучшие годы Риббентропа остались позади. Чем больше стран становятся частью рейха, тем меньшую роль играет МИД. На оккупированных территориях дипломаты не нужны. Там распоряжается СС. А с врагом общаются танки вермахта, бомбы люфтваффе и железная воля фюрера. Из серьезных союзников остались только Япония и СССР. Италия не в счет, она давно уже не союзник, а часть рейха.

Риббентроп чувствует, что фюрер нуждается в нем все меньше, вот и носится с идеей организовать еще одно помпезное событие на высшем уровне. Никакого политического смысла и воли фюрера за этим, конечно, не стоит. Только назойливая активность Риббентропа, желание напомнить о себе, романтическая попытка вернуться в славный август тридцать девятого, в свои звездные часы, когда он, Риббентроп, так виртузно разыграл русскую карту, слетал в Москву и привез фюреру пакт с Россией.

Опытный Шуленбург ответил шефу в своем обычном здравом и сдержанном тоне:

Известно, что Молотов никогда не бывал за границей и испытывает большие затруднения, появляясь среди чужеземцев. Это в еще большей степени относится к Сталину. Поэтому только очень благоприятная обстановка или крайне существенная для Советов выгода может склонить Молотова или Сталина к такой поездке. Хотя шансы на успех мне кажутся маленькими, я, конечно же, сделаю все, что в моей власти, чтобы попытаться реализовать план. Удобная стартовая точка для неофициальной беседы на эту тему может быть найдена лишь с большим трудом. Что касается приглашения Сталина, то для начала может быть расмотрена возможность встречи в пограничном городе.

Илья отыскал в своем личном рабочем архиве сообщение бывшего резидента НКВД в Швейцарии Флюгера с отличной психологической характеристикой Риббентропа и перепечатал для сводки, разумеется, без ссылки на Флюгера, поскольку резидент стал невозвращенцем в тридцать седьмом.

Риббентроп – человек, занимающий ответственный пост, для которого у него нет никаких талантов, знаний, опыта. Он зависит от огромного штата своих советников, которые неотлучно находятся при нем. Чувство неполноценности старается скрыть высокомерием, зачастую невыносимым. Орет на подчиненных. Страдает психически нездоровой страстью всегда и везде выпячивать себя и жить в максимально возможном шикарном стиле.

Связной офицер, постоянно находящийся при Гитлере, передает Риббентропу, что сказал Гитлер в кругу своих самых доверенных лиц. Риббентроп выкладывает Гитлеру его же идеи как свои собственные мысли, отчего возникает иллюзия совпадения, весьма приятная Гитлеру, и тот восхищается феноменальной интуицией своего министра иностранных дел.

Илья закончил с этой частью, вытащил лист из машинки, прикинул реальную возможность и последствия визита в Берлин.

«А вдруг именно такой случай? Связной офицер передал Риббентропу идею фюрера встретиться со Сталиным, и “феноменальная интуиция” заранее готовит почву? Ну, нет! Сейчас ему точно не до Сталина с Молотовым. Раньше осени об официальном приглашении речи быть не может. Только что он занял Данию, добивает Норвегию, потом двинется в Голландию и в Бельгию, оттуда, вероятно, во Францию. Возьмет он Францию так же легко, как Польшу, или завязнет? Судя по сводкам Ивана, французкая армия не в лучшей форме. Старые маршалы воевать будут, как в Первую мировую. Иначе просто не умеют. Англичане, конечно, помогут, это уже не Польша, но все-таки еще и не Британия… А здорово было бы вдарить по фюреру с тыла, когда он атакует Францию! Для маскировки можно предварительно принять приглашение Риббентропа».

Илья усмехнулся. Идеальный Сталин обводит Гитлера вокруг пальца, в самый подходящий момент неожиданно наносит удар в спину, ставит точку в мировой войне, спасает миллионы жизней, сотни европейских городов и деревень от разрушений. Лучший способ избавиться от страха перед Гитлером и предотвратить нападение на СССР – напасть самому, с тыла, когда фюрер будет бить французов. Вот тут как раз общая граница оказалась бы очень кстати. Идеальный Сталин имеет сильную армию. Она продемонстрировала всему миру свою мощь, за пару недель захватила Финляндию, дошла до шведской границы и устроила торжественный парад в Хельсинки ко дню рождения Идеального Сталина, причем победила не только финскую армию, но и английскую, французскую, немецкую. Нет, Идеальный Сталин не будет наносить Гитлеру удар в спину потому, что он и так уже всех победил.

– Кажется, я заразился от Риббентропа романтической мечтательностью, – беззвучно пробормотал Илья.

В папке из Разведупра он нашел подробный анализ действий немецких войск в операциях по захвату Дании и Норвегии. Советский военный атташе из Берлина сообщал о подготовке к вторжению в Голландию и Бельгию, цитировал угрозу Гитлера напасть на Швейцарию: «По дороге мы захватим этого маленького дикобраза».

Заявление швейцарского правительства: «В случае нападения будут взорваны большие Сан-Готардский и Симплонский транзитные туннели под одноименными перевалами».

Комментарий Проскурова: «Через эти туннели Италия получает от Германии уголь, без которого ее экономика будет парализована».

Дойдя до последних страниц, Илья вздрогнул.

Анализ имеющихся материалов и сообщения источников показывают, что в Германии уже год идут секретные работы по созданию сверхмощного оружия на основе энергии, возникающей при расщеплении ядра урана. По оценке специалистов, эта энергия в 20 миллионов раз превосходит взрывчатую силу тротила.

Ведущие немецкие специалисты по атомной физике прекратили публиковаться. В немецких научных журналах за прошедший год не появилось ни одного материала, касающегося урановой темы. Секретными объектами стали более двадцати ведущих научно-исследовательских институтов Германии, в том числе Физический и Химический институты Общества кайзера Вильгельма в Берлине (Далем), Институт физической химии Гамбургского университета, Физический институт высшей технической школы (Берлин), Физический институт Института медицинских исследований (Гейдельберг), Физико-химический институт Лейпцигского университета и др.

Весной тридцать девятого года Германия закупила значительное количество урана в Бельгийском Конго. Фирма «Ауэр гезельшафт» занята эксплуатацией урановых рудников в Богемии и в Иоахимстале (Чехословакия), использует бесплатный труд чешских и польских рабочих, а также узников концлагерей. Таким образом, еще накануне войны Германия оказалась единственным государством, где ядерная тематика получила официальный статус приоритетного направления военных исследований.

После оккупации Норвегии в руки немцев попадет единственный в мире завод по производству тяжелой воды, что может значительно ускорить работу над урановой бомбой. В случае захвата Бельгии немцы получат дополнительный запас урана.

Из-за высокой секретности проекта не представляется возможным выяснить, насколько далеко продвинулись немецкие ученые и кто руководит работами. В проекте заняты практически все немецкие физики и химики.

По анализу научных публикаций можно предположить, что из числа ученых мирового уровня отказались от участия в работах, связанных с производством уранового оружия, только двое: профессор фон Лауэ, лауреат Нобелевской премии, и профессор Брахт, лауреат золотой медали Планка.

Считаю необходимым незамедлительно начать разведку и эксплуатацию имеющихся на территории СССР урановых месторождений и привлечь к работе над созданием советского уранового оружия ведущих советских ученых-ядерщиков.

Зам. Народного комиссара Обороны СССР

Нач. 5-го Управления Красной армии

Герой Советского Союза комдив ПРОСКУРОВ.

Илья сжал пальцами виски. «Значит, вот почему ты молчал так долго. Решился на таран, созрел, отправил послание Идеальному Сталину. Что же не предупредил? Боялся, стану отговаривать? А зачем здесь упомянул Брахта вместе с фон Лауэ? Понятно, информацию от них ты получил вовсе не из анализа научных публикаций. Неужели послал конкретный запрос своему берлинскому источнику? Нет, вряд ли. Предпоследний абзац ты вписал специально для меня. Считаешь, дела твои так плохи, что я не рискну с тобой встречаться?»

Илья пробежал глазами приложенное к проскуровскому тарану письмо академиков Вернадского, Хлопина и Ферсмана.

Работы по физике атомного ядра привели в самое последнее время к открытию деления атомов элемента урана под воздействием нейтронов, при котором высвобождается огромное количество внутриатомной энергии.

В процессе деления выбрасываются быстрые нейтроны. Уже сейчас, пока еще технический вопрос о выделении изотопа урана-235 и использовании энергии ядерного деления наталкивается на ряд трудностей, не имеющих, однако, как нам кажется, принципиального характера, в СССР должны быть приняты меры к формированию работ по разведке и добыче урановых руд и получению из них урана. Это необходимо для того, чтобы к моменту, когда вопрос о техническом использовании внутриатомной энергии будет решен, мы располагали необходимыми запасами этого драгоценного источника энергии. Между тем в этом положение в СССР в настоящее время крайне неблагоприятное. Запасами урана мы совершенно не располагаем. Это металл крайне дефицитный. Производство его не налажено.

Считаем необходимым подчеркнуть, что та страна, которая сумеет практически овладеть достижениями ядерной физики, приобретет абсолютное превосходство над другими странами.

Материалы Разведупра обычно печатались в четырех экземплярах. Первые ложились на стол к Хозяину. Читал ли он их сразу, целиком, или выборочно, Илья не знал. Копии получали нарком обороны Тимошенко (слава богу, уже не Ворошилов) и Особый сектор. Илья вносил в свои сводки то, что касалось Германии и заслуживало хозяйского внимания.