Текст книги "Соотношение сил"

– Вы отлично справляетесь, фрау Брахт, давно за вами наблюдаю. Будь вы военным человеком, я бы ходатайствовал перед руководством о повышении вашего звания. – Он снял очки, улыбнулся. Лицо его сразу будто осветилось изнутри, стало мягче, обаятельней.

– Благодарю, профессор Дибнер, от вас мне особенно приятно это слышать. – Эмма смотрела в его близорукие глаза и думала: «В любом случае заявку придется писать на его имя. Физик он, конечно, слабенький, но ему хватит знаний, чтобы оценить идею, увидеть в ней спасительный прорыв. Научных амбиций у него немного, в соавторы не полезет, зато чиновничьи амбиции очень высокие. К тому же он должен отчитаться перед Герингом за гигантские расходы денег и стратегических материалов. Он даст мне все – отдельную лабораторию, оборудование. Германа я уже потом просто поставлю перед фактом. Как-нибудь переживет».

– Скажите, фрау Брахт, почему вы до сих пор не защитили докторскую? – спросил Дибнер.

«Потому что все мои темы присваивает мой муж для своих статей», – мысленно ответила Эмма.

Вслух она ничего не сказала, только грустно улыбнулась и развела руками.

– Да, понимаю. – Дибнер сочувственно вздохнул. – Непросто быть женщиной в мужском научном мире.

В лабораторию зашел Герман, с ним еще несколько сотрудников. Эмме понравилось, что Дибнер не стал продолжать этот разговор при посторонних, только произнес вполголоса, склонившись к ее уху:

– Повысить вам звание, к сожалению, не могу, а вот насчет повышения жалованья пора подумать.

Эмма поблагодарила, улыбнулась и про себя вздохнула с облегчением. Теперь ясно, как действовать дальше. Раскрывать Дибнеру сразу все карты, конечно, не стоит. Сначала только первая часть: электромагнит, изменение траектории полета, резервуар в форме буквы «С». Главное – добиться разрешения на собственную группу, начать самостоятельные эксперименты.

Эмма не спеша готовила свою заявку и ждала подходящего момента. В первых числах сентября они с Германом собирались отправиться в отпуск на десять дней. Решили лететь в Венецию. В сентябре там уже не так жарко. Эмма понимала, что ей необходима передышка. Перед броском надо прийти в себя, набраться сил.

В один из последних дней августа кто-то принес в комнату отдыха швейцарскую газету с интервью очередного шарлатана, сумасшедшего ученика Маркони. Вайцзеккер, давясь от смеха, зачитывал вслух:

– «Во время сеанса связи профессор рассказал, что, настроив излучатель определенным образом, можно воздействовать на радиоактивные элементы, изменяя процентное соотношение различных изотопов. Он подчеркнул, что прежде всего это касается урана. Таким образом, лучи Маркони могут быть использованы не только как самостоятельный вид оружия, но и оказать существенное влияние на производство уранового оружия».

Отбросив газету, он произнес с серьезной миной:

– Ну что ж, господа, боюсь, придется лететь в Италию и умолять синьора Валетти открыть нам тайну обогащения урана при помощи магических лучей. – Усмехнулся и добавил: – А вообще, это позор для газеты – компрометировать серьезную науку бредом во славу Маркони.

– А почему бы нам не обратиться к Вернеру Брахту? – пробормотал себе под нос Ган. – Разве его лучи менее магические?

– Отто, перестаньте, – одернул его Вайцзеккер и повернулся к Герману и Эмме: – Не обращайте внимания на этого брюзгу. Кстати, как дела у Вернера?

Герман напрягся. Эмма спокойно ответила:

– Здоров, полон сил, по-прежнему возится со своим резонатором в домашней лаборатории.

– Я слышал, Фриц Хоутерманс вернулся из России. – Вайцзеккер сунул в рот сигарету. – Это правда, что Вернер приютил его у себя?

– Правда. – Эмма вздохнула. – Бедняга Фриц до сих пор не может опомниться после большевистского ада, рассказывает кошмарные вещи. К счастью, ему вернули виллу. Недавно там закончился ремонт, и он переехал.

Герман сидел рядом, от него било током. Присутствие Хоутерманса в доме отца все еще оставалось больной темой. Поездку Вернера в Стокгольм он пережил сравнительно легко. Мейтнер хотя бы не коммунистка. Эмма терпеливо объясняла, что Хоутерманс теперь фанатичный антикоммунист, общение с ним совершенно не опасно, фон Арденне принял его на работу, да и не живет он больше у Вернера.

По дороге домой Герман опять завел свою шарманку:

– Что за странная тяга к евреям? Мазур, Мейтнер, теперь вот коммунист Хоутерманс, помесь второй степени.

– Это у тебя тяга к еврейской теме, – вяло бросила Эмма.

Герман что-то забубнил в ответ, Эмма только махнула рукой. Она думала о своем. Идиотское интервью с очередным шарлатаном в швейцарской газете оставило неприятный осадок. «Какого черта они прикасаются к моей работе своими грязными руками! Да еще эта грубая выходка Гана. Кто его тянул за язык? Зачем он приплел Вернера? Ненавидит его, ревнует к нему Мейтнер. Каким надо быть кретином, чтобы путать резонатор Вернера с лучами Маркони-макарони!»

Герман продолжал бубнить:

– Так и останется посмешищем, ничего другого ему не светит.

– Послушай, хватит! – не выдержала Эмма. – Какая-то болезненная потребность поливать отца грязью!

Она вырвала руку, не оглядываясь, побежала к трамвайной остановке, вскочила в вагон. Конечно, он обиделся. Но ничего, ему полезно.

До отлета в Венецию осталось всего два дня. Они с Вернером решили, что к ее возвращению он засядет, наконец, за подготовку публикации. Из нижней секции лабораторного шкафа заранее вытащили старую «Эрику», изящную, легкую и безотказную. Когда-то Марта перепечатывала на ней рукописи Вернера. Теперь это предстояло делать Эмме. Машинка была в полном порядке, оставалось закупить ленту, бумагу и копирку.

* * *

От короткого отпуска в Сочи остался только загар, бледнеющий с каждым днем, и дюжина курортных фотографий. Илья и Маша в обнимку под пальмой. Илья по пояс в воде, с мячом в поднятых руках. Маша в свободном светлом платье с обезьянкой пляжного фотографа на плече. Илья в полосатом халате сидит в плетеном кресле на балконе, читает «Правду». Маша в мокром купальном костюме у кромки пляжа, по щиколотку в воде. Волосы убраны под резиновую шапочку, голова повернута в сторону аппарата. На лице возмущенно-жалобное выражение. Брови домиком, рот открыт. На обратной стороне этого снимка Илья написал простым карандашом: «Ну хватит меня снимать!»

Маша соглашалась сниматься только в платье, ворчала, что в купальном костюме с таким огромным животом она выглядит неприлично.

– Неприлично красиво, – уточнял Илья.

Когда Маша лежала в шезлонге, живот шевелился, поднимались упругие бугорки, большие и маленькие. Илья накрывал их ладонями, спрашивал:

– Пятка или коленка?

– Это вообще-то попа! – серьезно отвечала Маша.

– А может, головка?

– Ты что? Головка внизу!

Дом отдыха был высшей категории, числился под кодовым названием «Госдача номер семь». Трехэтажный особняк в стиле раннего модерна до революции принадлежал какому-то чайному магнату. Теперь в нем отдыхали члены ЦК и высшее руководство НКВД. Никаких передовых колхозников, стахановцев и народных артистов. Только аппаратная элита.

Накануне отъезда Маша сказала:

– Но ведь с ними придется общаться.

– Не придется, – успокоил ее Илья, – те, кому известна моя должность, будут вежливо здороваться, но не приблизятся, а те, для кого я загадочный инкогнито, будут обходить нас стороной. Так что мы с тобой невидимки.

В гигантском номере с балконом на море сохранилась мебель из карельской березы, на полу – персидские ковры. Даже в ванной комнате висела хрустальная люстра.

Илье казалось, что он очнулся от кошмарного сна или, наоборот, сладко уснул после долгой мучительной бессонницы. Папки, сводки, выпученные глаза Поскребышева, тяжелый полумрак хозяйского кабинета, письмо Мазура, урановая бомба, война – все вылетело из головы. Они с Машей жили так, словно нет ни прошлого, ни будущего, а лишь одно мгновение длиной в десять суток.

В последний день перед отъездом было пасмурно, побережье заволокло туманом. Они отправились гулять в ботанический сад, разглядывали диковинные цветы, читали латинские названия на табличках. Вдруг в глубине пустой аллеи возник силуэт, будто соткался из тумана. Высокая худая старуха в черном платье, в черном платке, в галошах на босу ногу шла навстречу, тихо шаркая по гравию. За ней тянулся поливальный шланг. Платок закрывал лоб, нависал над круглыми глубокими глазницами. Запавший беззубый рот шевелился. Когда старуха приблизилась, сквозь шарканье галош и шорох шланга прорезался низкий звучный голос:

– Горе беременным и питающим сосцами в те дни… Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения.

Илья потянул Машу в сторону, они свернули с аллеи на тропинку между кустами роз. Голос продолжал звучать:

– И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.

Они обернулись. Старуха стояла и смотрела им вслед. Шланг лежал у ее ног черной змеей. Скрюченная артритом пергаментная рука медленно кроила воздух сверху вниз, справа налево.

– Что это? – прошептала Маша. – Она нас проклинает?

– Нет, это слова из Евангелия. Она нас крестит. Все будет хорошо, не бойся.

Утром, перед самым отъездом, Маша захотела кинуть в море монетку на прощание. Разыгрался шторм, не меньше шести баллов. Волны переваливались через каменные пирсы, ревели, рушились на пустой пляж, оставляя на мокром песке слой тины, щепки, обломки ракушек. Илья разулся, закатал брюки до колен, спустился на пляж, закинул пятак подальше и едва успел удрать от огромной надвигающейся волны. Когда он поднялся на набережную, Маша дрожала, в глазах блестели слезы.

– Дурак! Тебя могло унести! – Она уткнулась лицом в грудь и заплакала, впервые за десять беззаботных курортных дней.

Они оба понимали: это последний их отдых, последнее мирное лето. Кидай не кидай монетку, если и суждено вернуться сюда, то очень не скоро.

В поезде, читая на первой странице «Правды» очередной доклад Молотова о крепнущей германо-советской дружбе, Илья невольно повторял про себя: «Горе беременным… такая скорбь, какой не было от начала творения».

В рабочем кабинете его ждали горы бумаг. Поскребышев предупредил, что уже завтра должна быть сводка. Илья просмотрел папки из Разведупра. После увольнения Проскурова он каждый раз морщился, когда в глаза бросалась подпись: «Начальник Разведывательного управления Генштаба Красной армии генерал-лейтенант Голиков».

За прошедшие три года Филипп Иванович Голиков стал шестым по счету начальником Разведупра. Из пяти его предшественников пока остался в живых только один Проскуров.

В июле на заседании Главного военного совета Наркомата обороны Иван доложил, что в этом году Гитлер не сумеет высадить десант на территории Великобритании. Для успешных боевых действий ему потребуется не меньше шестидесяти дивизий, из них десять танковых. Германия не располагает необходимым количеством перевозочных средств, к тому же крупные суда и баржи при подходе к острову будут потоплены силами британских ВВС и флота, которые контролируют пролив.

Падение Франции стало для Хозяина серьезным ударом, пожалуй, самым серьезным за все годы его правления. Он надеялся на затяжную войну в Европе. Подписывая пакт с Гитлером, он действовал так же, как в середине двадцатых, когда пробирался к власти по головам старых большевиков. Банальная схема: исподтишка подогреть конфликт, стравить противные стороны, заставить их вцепиться друг другу в глотки, дождаться, когда ослабеют, и добить. Он не сомневался в успехе, не видел разницы между внутрипартийной склокой и мировой войной.

Но схема не сработала. Сталин утешался надеждой на высадку немецкого десанта в Британию. Доклад Проскурова его взбесил.

«Совсем недавно, товарищ Проскуров, вы уверяли нас со своими цифрами и данными, что наступление немцев на Западе приведет к затяжной и кровопролитной войне. Мы поверили вам и провели соответствующие мероприятия. Теперь вы так же нас уверяете, пытаетесь уверить, что десант в Англию невозможен, потому что на ваших бумагах не сходятся нужные цифры. Таким образом, вы вводите в заблуждение Политбюро ЦК».

На следующий день вышел приказ о снятии Проскурова с должности начальника разведки.

Илья читал стенограмму заседания, Иван пересказывал ему все своими словами и говорил:

– Ну что ему нужно? Я должен был заранее выяснить стратегические планы немцев и предупредить французов, что немцы попрут на танках через Арденны? Не обещал я ему затяжную войну на Западе! Не обещал! Вот увидишь, посадит на мое место холуя из политработников, уж он ему все как надо наобещает. А я ведь только начал сколачивать толковую команду. Как мои ребята будут под холуем работать?

Хозяин отправил Проскурова командовать ВВС Дальневосточного фронта. Голиков в первой же своей сводке объяснил быстрое поражение Франции «боязнью генерала Вейгана возможности революции».

Впрочем, у него хватило ума не трогать ребят Проскурова. Илья видел результаты их работы.

В отдельной папке лежал доклад Разведуправления Генштаба «О франко-немецкой войне 1939–1940». В сопроводительной записке указывалось, что доклад составлен по официальному отчету французского Генштаба, который вручил советскому военному атташе генерал Гамелен. Приводились слова генерала: «Изучайте, смотрите, чтобы вас не постигла та же участь».

Пятьдесят бесценных страниц о немецкой армии. Вооружение, состав и нумерация больше сотни дивизий, схемы развития боевых действий от первого до последнего дня войны. Блицкриг во всех подробностях. В конце приводились слова французского офицера:

«Впереди против нас двигаются с грохотом тысячи танков, сверху над нами ревут и воют тысячи самолетов и обрушивают на наши головы тысячи бомб, которые, разрываясь, сотрясают землю. Войска прижались к земле и лежат, как парализованные, не могут даже пошевелиться, поднять головы».

В следующей папке Илья нашел сообщение от Эльфа:

«…31 июля на совещании высшего командного состава в Бергхоффе Гитлер заявил: “Если надежда на Россию исчезнет, то Америка нападет на Англию. Россия должна быть ликвидирована. Чем скорее мы разгромим Россию, тем лучше”».

Почти каждую ночь в Секторе особых просмотров крутили немецкую и английскую кинохронику. Хозяин несколько раз смотрел специальный выпуск геббельсовского «Еженедельного обозрения», посвященный победе над Францией.

Восторженные толпы в Берлине приветствовали фюрера, влезали на фонари, рыдали, вопили. Механически переводя закадровый текст, Илья думал: «Победа над Францией означает окончательную победу Гитлера над немцами. Он подарил им вожделенный реванш, теперь может делать с ними что угодно. Сталин не подарил нам ничего, кроме своей сказки. Интересно, как же ему удалось одержать окончательную победу над нами?»

Сразу после падения Франции вышли указы Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Опоздание на работу приравнивалось к уголовному преступлению. Обеденный перерыв сократился до двадцати минут. В газетах замелькали разъяснения врачей-диетологов: «Научно доказано, что у голодных рабочих производительность труда повышается, а у сытых понижается. Сытость вызывает сонливость».

Нет, все-таки одну победу за границей Сталин этим летом одержал. В Мексике наконец шлепнули Троцкого.

На экране люфтваффе бомбили Лондон. В немецкой хронике это называлось триумфом Германии и предсмертной агонией Британии, в английской – бессмысленной попыткой поставить Британию на колени. Из западной прессы, из дипломатических источников и сообщений разведки было известно, что Гитлер постоянно предлагает Британии мир.

Голиков старался смягчить информацию о перебросках германских дивизий к Востоку невнятными выводами: «Резкое увеличение германских войск на территории Восточной Пруссии и бывшей Польши объясняется необходимостью размещения освободившихся после перемирия с Францией войск на территории с враждебно настроенным против Германии населением и с более богатыми продовольственными ресурсами».

А что еще оставалось новому начальнику разведки? Он не Проскуров. Самолеты люфтваффе в Испании десятками не сбивал, героических перелетов не совершал. Он кабинетный политработник. Твердо усвоил: Гитлер не нападет, пока не добьет англичан, то есть не раньше сорок второго. Почему? Потому что только к сорок второму мы успеем как следует вооружиться и укрепить армию. Надо тянуть время.

Илья пытался понять: Хозяин действительно верит, что магическое заклинание «тянуть время» способно сделать время резиновым и повлиять на Гитлера?

Блицкриг через пролив невозможен в любом случае. Да и не хочет Гитлер громить англичан. Россия ему нужна, восточные территории. Он никогда и не скрывал этого. Европейские блицкриги – только разминка. Все готово для решающего броска. Граница придвинута, никаких заливов нет. Территории «бывшей Польши» и трех прибалтийских государств – нечто вроде Троянского коня, жители новых республик с энтузиазмом обменяют советское счастье на нацистское. Гитлер для вида еще побомбит Англию, потихоньку перебросит войска на восток и дождется весны, когда просохнут дороги. Если у него появится урановая бомба, наши шансы равны нулю.

После хроники поставили новый фильм Александрова «Светлый путь». На экране над облаками полетели нарисованные журавли. Голос Орловой запел: «Ой, боюсь, боюсь отстану! Ой, боюсь, не долечу!»

Началась сказка про советскую Золушку в исполнении Орловой. Принца-инженера играл красавец Самойлов, фею, секретаря парткома, высокая дородная Тяпкина. Превращение безграмотной придурковатой замарашки в передовую ткачиху-стахановку сопровождалось песнями, частушками, шутками и потешными трюками. Кабриолет с двумя Орловыми на борту взмыл в небо и поплыл над кремлевскими башнями. Обе Орловы, одна в деловом пиджаке, другая в костюме Снегурочки с кокошником на голове, в безумном восторге распевали: «Здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых!»

Илья украдкой тер сонные глаза и думал: «А ведь скоро над страной мечтателей полетят бомбардировщики люфтваффе… Урановая бомба могла бы стать нашим главным козырем. Академики заявку Мазура запороли, но хотя бы продолжают писать, что пора начать добычу урана. Реакции никакой. Заглушка Берия работает безотказно».

Хозяин вдруг поднялся и вышел. Механик остановил пленку. Включили свет. Молотов взглянул на Большакова и зашипел:

– Что за дрянь вы нам привезли?!

Большаков побледнел, растерянно заморгал, не зная, как ответить. Но тут вернулся Хозяин, по дороге поправляя брюки. Сел на место. Свет погас, фильм продолжился. Замарашка получила орден Ленина, стала депутатом Верховного Совета. На Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, стоя на трибуне между гигантским ткацким станком и гигантским белоснежным Сталиным, произнесла речь в стихах, потом погуляла за ручку с принцем вокруг фонтанов. Возле барельефа, изображающего колхозную жизнь, на фоне упитанных колхозниц, коров и свиней влюбленные наконец поцеловались.

Сталину сказка понравилась. Молотову, разумеется, тоже.

Глава двадцать девятая

Ося прилетел в Берлин поздно вечером. В кармане у него лежало письмо из деревни под Краковом, написанное по-польски. В конверте была маленькая фотография очень серьезного четырехлетнего мальчика. Звали его Анджей Залесский. Он жил в крестьянской семье, скучал по маме, нарисовал на отдельном листке домик, человечков, больших и маленьких. Рядом какое-то кудрявое животное, размером с домик. То ли собака, то ли овца.

В аэропорту Осю встретил на машине посольский чиновник. Они проехали мимо нового здания итальянского посольства на Тиргартенштрассе. Неделю назад убрали строительные леса. Трехэтажный особняк с плоской крышей, широкий и приземистый, стоял посреди просторной зеленой лужайки. Он был выстроен в стиле нацистского неоклассицизма, отделан белым и розовым римским травертином и напоминал нарядную обувную коробку из дорогого дамского магазина.

Осю поселили в жилом доме для итальянских дипломатов на Бельвьюштрассе, в десяти минутах ходьбы от нового здания посольства. Квартира состояла из двух идеально квадратных комнат с белыми стенами и плотными бежевыми шторами на окнах. Над письменным столом висел портрет дуче. В прихожей на столике лежал берлинский телефонный справочник.

Отправляя запрос в Ватикан, профессор Брахт не забыл указать в письме свой номер. Ося на всякий случай проверил по справочнику. Цифры совпали.

Он неплохо выспался на широкой кровати с резными дубовыми спинками. Утром встал пораньше, принял душ, вышел из дома, прошел несколько кварталов и нырнул в телефонную будку, чтобы позвонить Брахту, договориться о встрече. Когда услышал голос в трубке, понял, что машинально набрал номер Габи.

Она слегка сипела спросонья. Он сказал ей, что на этот раз приехал надолго, будет работать в пресс-центре посольства.

– Габриэль, мне срочно нужен ваш совет, можете уделить мне полчасика?

– Хорошо, Джованни, давайте позавтракаем вместе. Помните кафе «Апфель» на Луцовплац? Ждите меня там, постараюсь приехать побыстрей.

Ося бросил еще одну монету и набрал номер Брахта. Ответил молодой женский голос с польским акцентом:

– Вилла профессора Брахта. Слушаю вас.

– Доброе утро, могу я поговорить с господином Вернером Брахтом?

Издалека послышался недовольный мужской голос:

– Агнешка, кто это в такую рань?

– Как вас представить? – спросила полька.

– Фелиппе Бенини, – невнятно пробормотал Ося, – господину Брахту мое имя ничего не скажет, мы незнакомы, меня попросили передать ему хорошие новости из Рима.

– Матка Боска!

Что-то громко зашуршало и стукнуло. Видимо, Агнешка выронила трубку. Донесся мужской голос:

– Сядь, успокойся, вот, выпей воды.

Брахт взял трубку. Ося еще раз представился выдуманным именем, повторил про хорошие новости из Рима и добавил нарочито небрежно:

– У меня есть письменный ответ на ваш запрос.

– Где и когда мы можем встретиться? – По голосу Брахта было слышно, что он разволновался.

– Сегодня вечером, в парке в Шарлоттенбурге, после восьми. Вам это удобно?

– Да-да, конечно, в любое время.

– Я позвоню, когда освобожусь.

– Спасибо, буду ждать. А, простите, господин…

– Бенини.

– Господин Бенини, как мы узнаем друг друга?

– Ну, что-нибудь придумаем, договоримся.

Кафе «Апфель» было в двух шагах. Столики стояли на улице. Ося заказал яичницу со шпинатом, гренки и кофе. В голове крутились разные варианты предстоящего разговора с Брахтом. Он прихватил с собой номер «Джорнале де Италиа» на немецком языке, с очередным интервью ученика Маркони о магических лучах. Удачная зацепка. «Я немного увлекаюсь физикой. Вот, взгляните. Что вы об этом думаете?» Ну, а дальше – как получится.

Тибо вскользь упомянул, что в мае Брахт приезжал в Стокгольм к Мейтнер. «Сестру» это свидание мало интересовало. Бельгиец говорил о повышении секретности проекта: «Спасибо Управлению сухопутных вооружений, Отто Гану вряд ли теперь удастся навестить Лизу, никого из них за границу не выпускают, запретили переписку. А вот Вернер Брахт человек свободный, и похоже, у него с Мейтнер довольно близкие отношения».

Ося не стал вытягивать подробности, и так уж задал Тибо слишком много вопросов о Вернере Брахте. Он решил раскрыть эту карту «Сестре» лишь в том случае, если Брахт согласится уехать в США. Там собиралась крепкая команда во главе с Ферми. Судя по всему, Белый дом скоро дозреет и благословит американский урановый проект. Эйнштейн написал еще одно послание Рузвельту. Весь уран компании «Юнион Майнер», оставшийся в Бельгийском Конго, успешно переправили по морю из Катанги в Нью-Йорк. Тысяча триста тонн уранового концентрата, половина мирового запаса. Другая половина досталась немцам. Канистры с тяжелой водой пока хранились в подвале Виндзорского замка под надежной охраной.

Отто Фриш, племянник Мейтнер, пытался уговорить Лизу переехать в Америку. Она ответила: «Я бомбу делать не буду!» Нильс Бор тоже категорически отказался. Эйнштейн хоть и писал Рузвельту, но участвовать лично в работе над бомбой не стремился, впрочем, он там был и не нужен.

Тибо презрительно пожимал плечами: «Хотят остаться чистенькими за чужой счет. Пацифизм дело благородное, но только не во время такой войны».

Ося задавал себе вопрос – как бы он поступил на их месте? И благодарил Бога, что перед ним такой выбор не стоит. Одно дело – мешать немцам, и совсем другое – самому участвовать в производстве бомбы.

Наконец появилась Габи. Ося поднялся, поцеловал ее в щеку. Она шепнула:

– У меня мало времени, есть срочная информация.

За соседним столиком завтракали два полицейских. Габи заказала кофе, бутерброд с сыром и прощебетала:

– Ох, Джованни, до чего же приятно вернуться домой, особенно из Москвы. Провела там всего три дня, хватило по горло. Не представляю, как наши в посольстве живут в этом большевистском убожестве годами.

По блеску глаз и нервным смешкам Ося догадался, что ей не терпится сообщить ему нечто действительно важное.

Она быстро съела бутерброд и выпила кофе. Ося расплатился. Свой темно-синий «Порш» Габи припарковала в соседнем квартале. Они почти бегом помчались к машине, нырнули внутрь и стали целоваться. Первой опомнилась Габи:

– Хватит! Между прочим, эта машина куплена на его деньги! После Швейцарии до сих пор не могу смотреть ему в глаза, чувствую себя гадиной. Он любит меня очень сильно, верит мне, совершенно ничего не подозревает. Просил передать тебе привет, здоровьем твоим интересовался.

– Я тронут. – Он попытался снова обнять ее, но она скинула его руки.

– Хочешь разрушить мою жизнь? Все, времени мало, у меня важная информация. – Она достала из сумочки незапечатанный конверт. – Читай!

– Что это? – Он извлек сложенные листки, исписанные лиловыми чернилами.

– Читай! – повторила она и включила зажигание.

«Порш» свернул на Клингерхофферштрассе и через пять минут остановился неподалеку от входа в Тиргартен. Ося дочитывал последние строки. Габи молча ждала. Он сложил письмо, убрал конверт во внутренний карман пиджака. Они вылезли из машины, зашли в парк.

– Надеюсь, теперь тебе ясно, где Мазур достал уран? – прошептала Габи. – Надеюсь, ты убедился, что Советы бомбу не делают, а доктор Штерн не провокатор НКВД? Зачем ты запихнул письмо в карман? Я должна срочно передать его Брахту!

– Каким образом?

– Один вариант уже сорвался. – Габи вздохнула. – Была вероятность, что он придет на сентябрьскую встречу выпускников Университета Гумбольта. Единственное мероприятие, где он иногда появлялся. Там бы я с ним точно познакомилась. Но он не пришел. Тянуть больше нельзя. Я просто позвоню и договорюсь о встрече.

– И что ты ему скажешь по телефону?

– «Господин Брахт, вам привет от вашего друга Марка», – выпалила Габи, помолчала и продолжила спокойней: – Да, риск серьезный, и не факт, что он вообще согласится встретиться. Но нельзя же просто опустить в почтовый ящик! Мы не получим никакого ответа и останемся в подвешенном состоянии. Не знаю, как твои нервы, а мои этого не выдержат.

Их обогнали трое подростков в форме гитлерюгенд, прямо навстречу шагали два молодых эсэсовца. Ося потянул Габи за руку в глубь парка. Они нашли безлюдное место, сели на скамейку. Ося, не отпуская ее руки, спросил:

– Штерн рассказал тебе, как к нему попало письмо?

– Случайно, через бывших студентов Мазура. – Габи достала из сумочки сигареты. – Ты же понимаешь, он далеко не все мог говорить.

– Понимаю. – Ося сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. – Он лично знаком с Мазуром?

– Нет.

– Ну, а кто такой «папа И», которому передали на экспертизу девять граммов, он объяснил?

– Разумеется, он не называл имен. – Габи передернула плчеми, затянулась и выпустила дым. – Допроса я ему не устраивала. Он сказал, что заявку Мазура академики запороли. Никому неохота пробивать изобретение ссыльного, с которого к тому же не сняли обвинений.

– Ладно. – Ося вздохнул. – Какие-нибудь дополнительные подробности от Штерна удалось узнать?

– О Брахте ничего нового. Мазур выглядит плохо, в тюрьме его били. Перед арестом он уговорил жену и дочь отречься от него, благодаря этому их не арестовали. Он выдержал пытки, ничего не подписал. Он твердо убежден в порядочности Брахта, ручается, что ни при каких обстоятельствах…

– Это ясно, – жестко перебил Ося, – иначе не написал бы ему такое письмо.

– Кстати, о письме. – Габи сурово нахмурилась. – Будь любезен, верни мне его.

– М-м. – Ося похлопал себя по карману. – Тебе оно больше не нужно, я сам отдам Брахту.

– С ума сошел?! – Она вскочила. – Ты иностранец, Чиано твой до сих пор под подозрением! Я гражданка рейха и рискую меньше!

– Ты рискуешь чудовищно, гражданка рейха! – Ося потянул ее за руку, усадил на место. – Прекрати свои шашни с Москвой раз и навсегда!

– Я не обязана спрашивать у тебя разрешения, я взрослый человек, и ты мне не муж! – Габи резко выдернула руку.

– Можно подумать, ты спросила разрешения у Максимилиана! – шепотом крикнул Ося. – Объясни, зачем тебе это?

– Развлекаюсь. – Она зло оскалилась. – Ты же знаешь, я авантюристка, без приключений жить не могу.

– Габи, я серьезно спрашиваю.

– Боишься, «Сестра» пронюхает?

– Дело не в «Сестре», пронюхать может гестапо! За работу на англичан отправят в лагерь. Работа на русских – гильотина, и ты это отлично знаешь.

– Англичане твои ни черта не делают, только и способны, что защищать свой драгоценный остров, а на остальное плевать!

– Они единственные воюют. Пожалуйста, говори тише.

Габи склонилась к его уху, зашептала:

– Все зависит от России, настоящая схватка начнется там, и очень скоро. Ко мне информация валом валит, именно по России. Геринг уже создал специальный экономический отдел, они собирают картотеку советских предприятий и полезных ископаемых. Борову не терпится. Военные делегации немцев в СССР – это вылазки наводчиков накануне глобального разбоя. Русские должны знать правду и не питать иллюзий! Чем лучше подготовятся к нападению, тем больше шансов, что покончат с нацизмом.

– И построят коммунизм во всем мире, – зашептал в ответ Ося. – А тебе не приходит в голову, что они сами пускают к себе этих наводчиков и кормят вермахт стратегическим сырьем? Сталин боится Гитлера, до последнего будет его ублажать. Эту стену не прошибить. Ради чего рисковать жизнью?

– Уж точно не ради Сталина!

Ося развернул ее за плечи, посмотрел в глаза:

– Габи, без разговоров, рви все контакты! Работа на русских во время войны – это не просто гильотина, это жуткие пытки. Ведешь себя как идиотка!

– Не буду я с тобой спорить, но и ты со мной не спорь. – Габи взглянула на него исподлобья. – Письмо передам я. Тебе нельзя светиться. Брахт может быть под наблюдением. Его сын и невестка заняты в урановом проекте.