Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 2"

Гутина дочка Ася подала жениху кольцо, и он, повторяя по слогам слова, вслед за Яковом произнёс:

– Бэ табат зу ат мекудэшет ли кэ дат Моше вэ Исроэль.

Колечко медленно поползло вдоль Голдиного пальца и остановилось именно там, где и должно было. Как хорошо, что они заранее подмотали ниток столько, сколько нужно, а не то пришлось бы ей ползать между могилами и искать его.

Дальше Яков достал лист бумаги, на нем был написан брачный договор, по которому жених и невеста обязались любить друг друга до самого последнего момента их жизни. А жених, в случае развода, обязан был по этому договору выплатить невесте отступные в размере трёх полных буханок хлеба. И народ загалдел, рассмеялся. Как же, разведёшься тут, где ж ему столько хлеба достать, чтобы назад в холостяки. Это Яков здорово придумал, такую цену заломил, словно она и впрямь царица.

А дальше Яков читал Семь Благославлений, а Манин Яша держал ему свечку, чтобы он мог через свои очки с выпуклыми линзами рассмотреть текст. И младший Яша и Ася очень волновались прежде всего потому, что не могли позволить, чтобы такое важное событие произошло без них. Яша время от времени поглядывал на маму, Асю и Гуту, которые иногда смахивали слёзы. Ох уж эти женщины, вечно им нужно слякоть разводить. Вот он – настоящий мужчина, потому и не плачет. Почти. Яша представил, как он вот так же, как Арон и Голда, стоит под хупой с Асей, и у него невольно слеза покатилась по щеке. Хорошо, что при свете свечи видно только текст, который читал старший Яков и часть его лица.

Руки держащих талес над головами пары совсем устали, и он то и дело опускался на молодых и сопровождающих. Изя даже пару раз грозился бросить всю эту галиматью, да ещё и набить морду тому, кто нормально держать не может. Но в конце концов сдержал себя, всё-таки он сейчас был не на работе, а значит, бить соплеменников не было никакой необходимости, вот он и обошёлся простой руганью.

Молодым дали ещё раз отпить из стакана, после чего его пустили по кругу, и желающие сделали по глоточку для благославления.

И вот торжественный момент, жених должен разбить стакан. И снова Арон повторяет заветные слова вслед за Яковом.

– Если забуду тебя, мой Иерусалим, пусть отнимется моя десница, пусть отсохнет моя правая рука, если я не поставлю Иерусалим во главу своего праздника!

Но где уж там Арончику ногой расколошматить гранёный стакан! Даже откормленные Хаим и Изя не справились бы с этой задачей. Но тут на помощь пришёл Яков. Оказалось, что по еврейским законам не обязательно разбивать стакан именно ногой, можно и рукой. Арон с размаху запустил стакан в ближайшую могильную плиту. С глухим звуком стакан разлетелся на части. Пришло жениху время впервые поцеловать невесту. Арон медленно склонился к Гол-де и потянулся губами к её щеке, чтобы не ставить невесту в неловкое положение, как он ей и обещал. Но Голда неожиданно обняла рукой его за шею, притянула к себе и подставила ему свои губы. Арону ничего не оставалось, как нежно, под одобрительные возгласы поцеловать невесту. Голда замерла, закрыв глаза, впервые в жизни её губ касались губы мужчины и не просто мужчины, а её мужа. Муж, какое короткое слово, а как много значит! Она теперь замужняя женщина. У неё есть муж, и она имеет право прилюдно с ним целоваться. Правда, она ещё не решила, что будет делать вечером, останется ли она в комнате с сестрой или пойдёт в закуток к своему мужу.

Этот момент страшил её, ведь Арон дал слово, что ничего с ней не будет делать. Он имел в виду против её воли. А хочет ли она, чтобы между ними что-либо произошло сегодня ночью, готова ли она стать женщиной в полном понимании этого слова – этого Голда ещё не знала, но пока ей было приятно стоять с закрытыми глазами и ощущать пахнущие табаком губы Арона. А целоваться вовсе не страшно. Надо будет как-нибудь, попробовать ещё раз.

В этот момент стали подходить гости и вручать подарки, кусочки хлеба, а у некоторых нашёлся даже кусковой сахар, и они решили подсластить молодым начало совместной жизни. На выходе с кладбища опять разбились на две группы и под присмотром капо двинулись в путь к гетто. Сейчас капо уже были опять на работе, а посему рьяно подгоняли идущих, тыча их дубинками совсем по-настоящему, так что через ворота гетто прошли, не вызвав никаких подозрений, кроме вопроса, почему так поздно. Услышали про производственную необходимость, вопросы больше никто не задавал. Маленький праздник, а с ним и ощущение причастности к чему-то большому и таинственному, зажгли в сердцах людей небольшую надежду, она, как слабый свет свечи, трепетала на ветру и гасла по мере возвращения в серое и пропитанное людскими страданиями гетто. Каждый торопился в свой угол, съесть свою пайку, запить её кипятком и лечь спать, чтобы с утра, вновь подгоняемые криками капо, разбрестись по рабочим местам, а там молить, чтобы прошёл ещё один день, хотя бы ещё один…

Арон как воспитанный кавалер провожал юную супругу до её комнаты. На пороге он замешкался, не зная, как себя вести. Обстановку разрядила Малка.

– Арончик, заходи, не стесняйся, мы теперь одна семья. Сейчас чай будем пить.

Арон шагнул в комнату и обмер. Комната преобразилась с того времени, когда он был здесь единственный раз, чтобы поговорить с Голдой. Над ней явно потрудились, она сияла, словно спальня вельможных господ. А на аккуратно застеленной постели Голды были разложены маленькие цветы, вырезанные из старых школьных тетрадей и раскрашенные карандашами. У Арона защипало в глазах, он повернулся к Голде и увидел, что её глаза наполнены слезами и счастливым ожиданием. Арон не сдержался и расплакался от нахлынувших чувств. Он время от времени встречался с женщинами в прошлой жизни, с некоторыми даже пробовал строить долгосрочные отношения. Но ни одна из них никогда не застилала для него постель с такой трогательной заботой. Только мать так заботилась о нём, но она была так далеко, а может быть, и она, и отец, и сестра были рядом с ним во время хупы, ведь говорят же знающие люди, что во время самых важных праздников самые близкие, ушедшие в мир иной, наблюдают сверху и радуются за нас. Голда тоже не выдержала и разревелась, совсем по-детски. Вот, сегодня такой важный день в её жизни, а она под хупу пошла без родителей, а ей так хочется счастья, ведь она так юна, а жизнь в гетто может оборваться в любую минуту. Что бы сказала её мама, глядя на её нелепый выбор? Разве мама смогла бы порадоваться за неё? Малка, глядя на плачущих молодожёнов, тоже присоединилась к ним со слезами на глазах. Так они и стояли несколько минут втроём, обнявшись, как настоящая еврейская семья.

Потом они сели пить чай и выложили все хлебные и сахарные подарки на стол. Голда не сводила глаз со своего колечка. Хоть старый Шмуклер и приложил всё своё умение, без нужного инструмента он не смог сделать то, что обещал. На колечке оставались выпуклости от лепестков, удерживавших камень, да и глянец был не идеален, можно было разглядеть царапины и вмятинку. Другую, побольше, замотали нитками, подгоняя кольцо под тонюсенькие Голдины пальчики, и её совсем не было видно. Но разве это имело какое-то значение, это было её обручальное кольцо, и оно было у неё на пальчике. Настоящее взрослое золотое кольцо, и оно было подарено ей её собственным мужем. Из каких-то немыслимых запасников Малка достала пару щепоток настоящей заварки. Чай всё равно получился некрепким, но он хотя бы имел какой-то запах и цвет. Они пили чай и обсуждали свадьбу, со смехом вспоминая, как Голду вели под хупу с накинутой на глаза косынкой и как она чуть не упала из-за этого. А потом ей было очень неловко стоять, не видя, что происходит вокруг, пока по команде Якова Арон не поднял с её лица эту импровизированную накидку.

Они долго сидели и говорили, и Арону не хотелось уходить. От этой маленькой комнатки с украшенной самодельными цветами кроватью исходило такое тепло, что ему хотелось здесь остаться, даже если и придётся спать на полу. Но Малка опять вмешалась, взяв бразды правления в свои руки.

– Ну, молодые, пойду я, сегодня ночую у Беликовских. А вам совет да любовь.

– Малка, ты уверена, что нам следует с Голдой оставаться на ночь вдвоём?

– Арон, а в чём дело? Или вы не муж и жена? Не волнуйся, Арон, я видела твои глаза, и я знаю, что ты не обидишь мою сестру. Просто дай ей абиселе мазал. Хорошо?

Арон, не в силах вымолвить что-то ещё, только кивнул головой. Малка накинула платок на плечи и вышла, молодожёны остались вдвоём. Оба замерли, не решаясь сделать первый шаг, ведь по сути они совсем не знали друг друга и вдруг стали самыми близкими на свете людьми. Голда повернулась к кровати и стала бережно собирать лепестки, словно они были живыми и она боялась их повредить. Потом она сняла покрывало, подошла к керосиновой лампе, прикрутила фитиль, и комната растворилась в ночи. Арон протянул руку в ту сторону, где стояла Голда, она ухватилась за его руку и очутилась в его объятиях. Арон медленно начал целовать её лицо, волосы, шею.

– Голдочка, ты правда хочешь, чтобы мы с тобой сделали это?

Голда замерла и несколько секунд не отвечала. Ей были приятны его поцелуи, всё её естество желало новых ощущений, но ей было страшно, а вдруг он будет смеяться над её худобой и над тем, что она совсем ничего не умеет. Наконец она решилась.

– Арон, ты слышал, что сказал Яков? Если ты не будешь выполнять супружеский долг, то должен будешь мне отдать три буханки хлеба. Давай три буханки и иди. Или делай то, что должен.

Больше Арон уже ничего не говорил. Он расстегивал пуговички на её платье и продолжал покрывать её поцелуями, потом помог ей снять комбинацию и мальчишескую маечку под ней. Невеста по причине отсутствия грудей не носила лифчик, ей нечего было поддерживать. Маленькие бугорочки с острыми сосками – вот и всё богатство. Но разве это имело значение для Арона, повидавшего множество пышногрудых дам? Перед ним стояла его девочка, совсем юная и невинная, его жена, его вторая половинка. И какая ему была разница, были ли её груди большими или маленькими и нежными? Он чувствовал, как бьётся её сердце, он почувствовал, как она подняла его руку и положила себе на грудь. Боже мой, какой она ещё в сущности ребёнок. Разве он когда-нибудь осмелится обидеть её, нет, он будет защищать её, как только сможет, от всех бед и печалей, пока смерть не разлучит их. И он никому и никогда не позволит обидеть свою жену.

Голда постояла, прижимая руку Арона к своей груди ещё несколько мгновений, потом нырнула под одеяло, постеснявшись снять последнюю деталь одежды при нём. Арон быстро разделся и осторожно, чтобы не раздавить молодую жену, лёг рядом с ней. Они лежали лицом друг к другу. Царившая в комнате почти полная темнота мешала им разглядеть глаза и лица. Но, может быть, это было и к лучшему, Голда и так стеснялась своей почти полной наготы, ведь для неё это было в первый раз. Арон начал опять её целовать в шею и волосы, избегая частых поцелуев в губы, чтобы не вызвать у неё отрицательных эмоций, в случае, если ему придётся закашляться. Голда избавилась от остатков своей одежды и сняла с Арона последний предмет его. Всё было ново и притягивало. Она сняла с себя всё и сейчас лежит абсолютно голая с абсолютно голым мужчиной, она сама не верила, что с ней это происходит. Если кто-то ещё две недели назад сказал бы ей такое, то она ни за что бы не поверила. Даже капо, которые не гнушались полакомиться чужой женщиной, зная, что, используя своё положение, могут добиться близости практически от любой женщины, даже они вообще не смотрели в сторону этого неаппетитного подростка.

Арон медленно и деликатно приступил к самой важной части супружеских отношений. Это взяло время, Голде было больно, и она несколько раз даже кусала его за губу. Арон немедленно отступал, но, когда он предложил ей отложить всё на другой день, Голда упрямо помотала головой и, крепко сжав зубы, приняла его в себя. Ей было больно, но она знала, что так должно быть, Малка ей всё объяснила. Но сейчас она чувствовала Арона в себе и наполнялась счастьем. Она познала это, то, о чём они иногда разговаривали с подружками, мечтая о принцах и чистой любви. Всё оказалось намного прозаичней, принца не было, был взрослый мужчина, которому она отдавала свою девственность. Это был её муж, и у него не было трёх буханок, а она и подавно бы ничего не отдала, будь у неё столько хлеба, она бы съела его, не задумываясь. А что до близости, так чего греха таить, ей хотелось познать секрет женского счастья, тем более, что у неё для этого был свой собственный муж. Арон почти не двигался в ней, боясь причинить боль. Но само по себе возбуждение от близости с юным созданием, которое стало для него самым близким во вселенной, да ещё несколько маленьких движений сделали своё дело, и он разрядился. Поначалу он хотел сделать это вне её, но Голда неожиданно обвила его руками и ногами, не позволяя разделиться. Вот оно, вот так мужчины делают это. Она желанна, она любима, она дала мужчине это счастье, и от этого чувства Голда была на седьмом небе. Она не отпускала Арона ещё какое-то время, пока не почувствовала, что пришло время.

– Солнышко, тебе нужно помыться, ты же не хочешь забеременеть?

Тут Голда пришла в себя и засуетилась, смывая с себя результат первой связи с мужчиной. После этого она тщательно вытерлась и ей захотелось чая. Она зажгла лампу и моментально выключила её. Ей было стыдно, на полотенце были красные пятна, и она не могла их показать Арону. Быстро бросив полотенце в корзинку с бельём, зажгла лампу, и они посидели вдвоём ещё час, потом улеглись спать, прижавшись друг к другу, утром нужно было вставать на работу.

Арон окончательно переехал в комнату Голды и Малки. Вечер они проводили втроём, потом Малка уходила до утра к Беликовским, у которых после расстрела стариков освободилось место. Малка была счастлива за сестру. При других обстоятельствах она бы ни за что не позволила Голде выйти замуж за Арона. Но она, будучи постарше на десять лет, прекрасно понимала, что шансы выбраться из гетто почти нулевые. А ей хотелось, чтобы её младшая, пусть ещё и не совсем оформившаяся как женщина сестра познала и эту сторону жизни.

Часть девятая. К партизанам. Ривка

Начало темнеть, и Лёвчик счёл, что уже можно попробовать подойти к будке обходчика. Ключ находился в условленном месте. Лёвчик без труда открыл дверь и нашёл продукты. Взяв со стола узелок, он аккуратно закрыл дверь, вернул ключ на место и вышел.

Он знал направление заречной рощи, нужно было либо обогнуть город по периметру, чтобы выйти на противоположный его конец, либо сплавиться по реке, либо идти далеко в обход. Вариант прохождения сквозь город исключался. Солнце мягко погружалось в реку, окрашивая её поверхность в нежный розовый цвет. Лёвчик смотрел на это зрелище и не мог оторваться. Было тихо, вокруг не было стен, он был свободен, как вольный ветер, в руке был узелок с едой. Кум королю, не иначе. Лёвчик смотрел, как солнечный диск продолжает погружаться в реку, и вдруг поймал себя на мысли, что больше всего на свете ему сейчас хочется погрузиться в воду и смыть с себя всё, что происходило с ним в последнее время. Он не смог отказать себе в этом рискованном желании.

Соблюдая всевозможные меры предосторожности, Лёвчик добрался до реки. Было тихо, никого не было видно, и он решил рискнуть. Вот и затон, куда ещё пару лет назад они приходили на утренний клёв ловить рыбу вместе с отцом, дедом и Яшей. Вот он, белый полузатопленный катер, всё так же стоит на якоре, задрав свой бело-ржавый нос кверху. Знакомые камыши, вот здесь, за кустом, будет проход к воде, а эти камыши растут впритык к тропинке, и, подогнув их прямо у воды, можно положить на них одежду. Лёвчик потихоньку прошёл на знакомое место, ещё раз огляделся по сторонам, скинул с себя одежду и быстро зашёл в воду. Вода обожгла его нежданной прохладой, вначале даже спёрло дыхание, но, посидев в воде с полминуты, он начал привыкать к ней, и она уже не казалась ему такой холодной. Набирая ил с песком прямо из-под ног, Лёвчик усиленно оттирал себя от крови и грязи. Внезапно он подумал, что его одежда тоже до невозможности пропитана кровью, и, если ему придётся встретиться по дороге с людьми, он будет очень подозрительно выглядеть. Была, не была! Лёвчик взял брюки, рубашку, носки и трусы и как мог застирал их, также пользуясь илом и песком. Закончив, вылез на берег, натянул на себя бельё и брюки с рубашкой, после чего как мог оттёр сверху ботинки.

Прохладный ветер тянул от реки, поднимая зыбь на поверхности воды. Погода явно начинала портиться. Лёвчик почувствовал, что зуб не попадает на зуб от мелкой дрожи, охватившей его. Идти в дальний путь в мокрой одежде под холодным ветром он не рискнул и решил вернуться в будку на разъезде и отсидеться там хотя бы до утра, чтобы одежда немного просохла, и тогда уже двинуться.

В будке было намного теплее, только воздух был слегка-спёртым, но это только к лучшему, значит, будку какое-то время не открывали. Лёвчик разложил мокрую одежду на столе и стульях, на ощупь достал из узелка кусок хлеба и улёгся на старый топчан. Он не заметил, как заснул. А проснулся от резких и отрывистых команд на немецком. Лёвчик подпрыгнул с топчана, натянул на себя ещё мокрую одежду и осторожно выглянул в окно.

Трое немецких солдат с ружьями за спиной стояли на платформе прямо перед будкой обходчика и переговаривались между собой. Послышался шум приближающегося поезда. Солдаты с платформы и Лёвчик из будки смотрели, как медленно проплывает состав, гружёный затянутой в брезент военной техникой. Состав прошёл, раздался прощальный гудок паровоза, и солдаты отбыли на мотоцикле. Лёвчик поторопился покинуть будку, пока ещё кто-нибудь не появился. На этот раз ему просто повезло, но он понимал, что везение – капризная штука и не всегда будет его сопровождать.

Он вошёл в рощу и отправился в нужном направлении. Было раннее утро, город ещё спал. Поскольку всё время с начала войны Лёвчик провёл или в тюрьме, или у расстрельных ям, он не знал, что происходит в отношении патрулей. Он старался быть осторожным, решив, что в случае, если он нарвётся на патруль, ему терять нечего. Он не хотел возвращаться в тот ад, в котором пребывал с начала работ в похоронной команде. А значит, он будет убегать столько, сколько сможет. Пусть его лучше убьют при попытке сбежать, чем расстреляют у ямы.

Часть пути Лёвчик прошёл вообще без осложнений. Сложнее стало при приближении к участку, на котором нужно было пересечь несколько дорог. Дороги не оставались пустыми, всё время, несмотря на довольно раннее утро, было движение транспорта в обоих направлениях. Лёвчик решил переждать в лесочке, а когда стемнеет, постараться перейти дороги и продолжить путь. Уже сутки он находился на свободе и наслаждался каждой секундой, не забывая быть предельно осторожным. Дождавшись наступления темноты, Лёвчик двинулся в путь. Перейдя без происшествий первую дорогу, он немного расслабился. Было тихо, и движение транспорта прекратилось. Лёвчик подошёл ко второй дороге, выглянул из кустов. Подождал немного и осторожно вышел на дорогу и тут же услышал:

– Стоять! Руки вверх! Не шевелись, падла!

От неожиданности Лёвчик замер, приподняв руки и забыв о принятом решении убегать от преследования в любом случае. Два человека в форме вспомогательной полиции с ружьями наперевес вышли на дорогу, светя Лёвчику в лицо фонариком. Они подошли, грамотно расположившись рядом с Лёвчиком. Один встал прямо напротив него на расстоянии чуть больше метра, второй поодаль, держа Лёвчика на мушке. Таким образом они уменьшали возможность быть атакованными задержанным.

– Кто такой? Чего шастаешь? Пропуск есть?

Лёвчик старался соображать как можно быстрее. Сейчас его заберут в участок, выяснят, кто он такой, и отправят к месту его последней работы, но уже в качестве объекта уничтожения. У Лёвчика всё заныло от плохого предчувствия. Внезапно он набрался наглости и пошёл ва-банк.

– Кто старший патруля?

Но патрульных было не так-то просто пронять.

– Ты смотри, Лёха, этот малохольный права качать вздумал, – произнёс стоящий перед Лёвчиком крепкий мужчина лет тридцати, чуть оборачиваясь ко второму, и резко c размаха ударил Лёвчика под дых. Потемнело в глазах и перехватило дыхание. Лёвчик согнулся пополам и тут же получил ещё один удар сверху по спине. Лёвчик упал на дорогу. Подошедший второй патрульный пнул Лёвчика в плечо, переворачивая его на спину, после чего поставил ногу в сапоге ему на горло и слегка нажал, перекрывая дыхание.

– Мы тут оба старшие. Я сейчас тебя отпущу, кусок дерьма, и, если ты не скажешь мне что-нибудь по делу, я тебя прямо здесь пристрелю.

Патрульный снял сапог с горла Лёвчика и, потянув его за волосы, усадил на дороге. Разноцветные круги плыли перед глазами, Лёвчик попытался заговорить, но из горла вылетел только сип.

– Витяй, да пристрели его. Это ж жидёнок.

– Пристрелить мы его можем и через пять минут. У тебя, жидёнок, есть пять минут. Через пять минут я тебе в башку свинца нахерачу! Понял меня?

Лёвчик согласно кивнул головой. Он мысленно прокручивал варианты спасения. Упомянуть о Сарафаныче, но он ясно сказал, что не сможет ему помочь в пути. Что ещё? Остаётся только один вариант – Василь Денисыч. Набраться наглости и сказать, что Сарафаныч велел к нему обращаться. Больше вариантов не было. Дополнительным вариантом могла быть только расстрельная яма. Он не сможет сейчас даже попытаться противостоять двум откормленным вооружённым мужикам, которые, к тому же без лишних раздумий влепят ему пару пуль в голову. Впрочем, при этом варианте можно будет избежать избиения на допросе, после которого всё равно будет тот же конец. И Лёвчик решился.

– Вы знаете Василь Денисыча Шумака?

– Ну, предположим знаем. Дальше!

– Свяжитесь с ним, не поднимая шума, и он вам всё объяснит.

– Малец, если ты соврал нам, то твоя жизнь стоит меньше, чем затычка от дырки в твоей жопе. Ты понял меня? Если ты соврал, то ты у меня легко не умрёшь и все твои просьбы убить тебя быстро, будут бесполезными.

– Только и вы учтите, что если вы меня сейчас так просто грохнете, то вам лучше закопать меня и никому не болтать. Потому что, если про это узнают, то я вам тоже не завидую. Вы что, думаете, мне делать нечего, кроме как по ночам шляться? Я что здесь, в игры играю, рискуя на патрули вроде вашего нарваться? Ведите меня к Василь Денисычу! Дальше говорить будем только при нём. Мне запрещено отчитываться перед патрулями, что я сейчас здесь делаю. А если я соврал, то пристрелите меня прямо у него дома.

– А ты ничего не перепутал с переляку?

– Я ничего не перепутал, – Лёвчик постарался добавить металл в голос и выглядеть как можно более уверенным.

– Но ты же ведь из жидов, так?

– Не имеет значения, на кого я похож, иногда это даже к лучшему. Важно, что я должен делать.

– И что же ты должен делать?

– Я сказал уже, что мне запрещено отчитываться перед патрулями. Если возникает проблема, то её решает Василь Денисыч. Не обижайтесь, больше сказать не могу. Скажу только, что одно дело делаем. Всё, ребята, не тяните время, у меня всё по графику.

– Сиди здесь и не рыпайся, понял?

Патрульные отошли в сторону, не сводя с него глаз и продолжая держать в руках оружие. До Лёвчика донеслись обрывки их негромкого разговора.

– Что делать будем? А ты уверен? Сам и шлёпни, чтоб потом на меня не сваливал, понял?

– Да говорю тебе, горбатого лепит. Я этих жидов за версту чую. Я этих рассказов наслушался.

– А если не врёт? Нам с тобой здесь надо до утра дежурить, а мы сейчас пост оставим и пойдём от Денисыча на орехи получать.

– Слышь, парень, а чем твой Василь Денисыч занимается, откуда ты его знаешь?

– Я скажу вам больше, чем имею право. Но больше мне вопросов не задавайте. Мы с ним вместе работали до вчерашнего дня на зачистке. Знаете кусок степи километрах в пяти отсюда, где восемь больших ям уже засыпаны и ещё четыре стоят почти готовые?

Патрульные вновь отошли.

– Слышь, откуда он такую информацию имеет? Этот парень много знает. Может, действительно лучше его отпустить? Пошёл он на хер, с ним связываться!

– А может, лучше всё-таки к Василь Денисычу? Для надёжности.

– И чего мы попрёмся через весь город, чтобы к нему домой ночью заявиться? Придётся до утра с этим кантоваться. Слышь, парень, какие папиросы курит Василь Денисыч?

– Василь Денисыч не курит папиросы. Он цигарки из табака курит. А табак достаёт из синего кисета. А прикуривает от немецкой зажигалки со свастикой и головой дракона.

– Слышь, Витяй, а парень правду говорит и насчёт кисета, и насчёт зажигалки, и ям там точно столько, я два дня назад туда колонну сопровождал. Хер с ним, пусть идёт.

– Иди сюда, парень. Покажи, что там у тебя в узелке.

– Колбаска, хлеб, лук. Ладно, мы у тебя колбаску возьмём. Лады? Ты ж за колбаску к Василь Денисычу жаловаться не побежишь?

– Половину возьмите. На здоровье. Больше не могу, идти далеко.

– Ишь ты, какой смелый, а может, тебя всё же грохнуть?

– За половину колбасы?

– Ладно, не нарывайся. Бери свой узелок и больше нам не попадайся! Понял?

– Понял. Прощевайте.

Лёвчик не верил своим ушам, они отпускают его. Неужели сработала его уловка? Он взял узелок и пошёл в сторону кустов на другой стороне дороги. И в это время одного из патрульных взяло сомнение.

– А ну стой! Давай мы тебя всё-таки к Василь Денисычу отведём.

Но Лёвчику оставалось всего два метра до кустов, и он рванул изо всех сил, не разбирая дороги. Ветки больно хлестали по глазам и лицу, пару раз он чуть не подвернул ноги, но ни на секунду не останавливался. Сзади гремели выстрелы, один из патрульных летел прямо за ним. Ещё секунда, и его протянутая рука ухватит Лёвчика – тогда ему конец. Лёвчик чувствовал, что у него не хватит сил оторваться. И тогда он резко остановился и, присев, кинулся прямо под ноги догонявшего. Споткнувшись о Лёвчика, тот со страшным матом грохнулся на землю, перед этим сильно врезавшись в бок Лёвчика тяжёлыми сапогами.

– Иди сюда, кусок жидовского говна! Да я тебя на куски порежу! Я с тебя шкуру живьём сниму!

Лёвчик бежал сколько было сил и остановился лишь тогда, когда почувствовал, что его лёгкие выворачиваются наизнанку. Тогда он перешёл на шаг, пытаясь отдышаться, и продолжал, шатаясь и хватая воздух верхушками лёгких, идти вперёд. Через полчаса он позволил себе немного присесть. Лес был наполнен шумом ветра в верхушках деревьев и перекликиванием птиц. Мелкие зверюшки сновали совсем рядом с Лёвчиком. Но он не боялся леса и не боялся никаких духов, он боялся только живых двуногих людей, точнее нелюдей, которые охотились за его жизнью. Он не имел ни малейшего представления, продолжают ли они погоню за ним или уже плюнули и забыли. Лёвчик чувствовал, что у него что-то в руке. Ах, да, это же узелок с едой, будет очень кстати немного подкрепиться. Но что это? Лёвчик взирал на платок в руке. Еды в нём не было. Значит, он так и бежал, не заметив, когда узелок развязался и всё из него высыпалось. Это могло произойти и когда полицай перелетел через него. Даже скорее всего. Но это уже не имело никакого значения. Еды не было. Левчик сложил платок и сунул его в карман пиджака. Нужно продолжать путь. Где же он находится? Он убегал от преследования, не выбирая маршрут. Лёвчик огляделся. Он понятия не имел, где Малая Медведица. Где-то в этом созвездии находится полярная звезда, которая указывает на север. Значит, дальнейшее продвижение сейчас просто бесполезно. Он так нарвётся ещё на один патруль и его просто пристрелят. Тем более, если Витяй и его напарник уже сообщили о нём другим патрулям. Оставалось ждать утра, Лёвчик точно знал, что солнце встаёт на востоке. Он нашёл сваленное дерево и лёг под него, предварительно пододвинув немного опавших листьев. Земля была уже прохладной, но это не имело значения. Других вариантов у него не было. Помнится, дед учил, если нужно ночевать на холодной земле, то лучше ложиться на живот. Меньше шансов простудиться. Лёвчик так и сделал.

Он просыпался каждые несколько минут, боясь крепко заснуть и быть застигнутым врасплох своими преследователями. Рассвет он встретил совершенно измученным. С трудом поднимая с листвы болящее от ударов и ссадин тело, он опасливо осматривался по сторонам. Было тихо, если не считать щебетания птиц. Солнце слева от него. Так, где же он находится? Когда он жил дома, то, выходя из него ранним утром, он видел солнце справа от себя. Где же находилась заречная роща относительно его дома? Ага, Лёвчик начинал припоминать, в каком направлении и куда нужно было бы идти от его дома. Приблизительно определившись, он пошёл через заросли. Через час ходьбы, когда он уже понял, что его никто не преследует, ему страшно захотелось есть. Грешным делом, он даже подумал, что в тюрьме он бы уже получил тарелку каши. Но тут же отогнал от себя эти мысли. Он дошёл до следующей дороги, которую следовало пересечь, затаился, потом прошёл метров пятьдесят вправо, вернулся и проделал столько же влево. Было тихо, и он решился перебежать дорогу ближе к повороту, чтобы полностью её можно было просматривать только с одной стороны. Рывок – и он на другой стороне. Тихо, никто не кричал ему вслед и не стрелял. Через небольшое время Лёвчик уткнулся в небольшой луг. Запах свежескошенной травы пьянил голову. Стрекотали кузнечики, то и дело мелькая перед взглядом Лёвчика. Поскольку трава была свежескошенной, следовало быть настороже, чтобы не нарваться на кого-нибудь. Даже не имея никакой информации о том, что творилось за пределами его маленького мира, он понимал, что косить траву мог только тот, кто находился в ладу с новой властью. А значит, была большая вероятность того, что этот кто-то будет против него и как минимум постарается донести, а максимум постарается схватить его и передать в руки властей.

Лёвчик решил обойти луг и продолжить свой маршрут. Отойдя от луга, он внезапно наткнулся на небольшой огород. Часть грядок уже были пусты, а на оставшихся были какие-то овощи. Чтобы определить, какие именно, нужно было подкрасться поближе. Лёвчик подполз к краю огорода и стал наблюдать. По ботве на одной из грядок он определил, что там растёт морковь. Дальше был картофель и замыкал огород зелёный крупный перец. Лёвчик хотел было подождать до темноты, но утро было в самом разгаре, он не мог терять столько времени и, пригибаясь, он ступил не территорию огорода. Перцы он совал прямо в рубашку, потом стал рвать морковь. Она оказалась крупной и не хотела покидать грядку. Ботва обрывалась, и из земли торчали круглые красно-зелёные хвосты. Лёвчик попробовал немного откопать руками, но земля была сухой и не поддавалась. Тогда он начал обламывать те хвосты, которые можно было ухватить руками. Парочку он выбивал ногой. Вдруг послышался какой-то шум, и он нырнул в кусты. Через минуту, озираясь, на грядки вышли двое подростков. Мальчишка лет двенадцати и девочка лет шестнадцати. Они стали быстро рвать перцы и выдёргивать картофель из земли. Лёвчик хотел уже было присоединиться к ним, видно было, что они так же, как и он: прячутся ото всех, но в это время крупный мужчина ворвался на огород с криками: