Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 2"

– Фрай! Гехен!

Лёвчик уставился на него, не веря своим глазам. Немец отпускал его. Он потихоньку начал пятиться от офицера.

– Фюрхте дих нихт. Нет бояться, иди! Фрай!

Всё ещё не веря, Лёвчик резко бросился в кусты, подвёрнутая вчера нога тут же дала о себе знать, но он пробежал сквозь заросли ещё несколько метров. Никто не стрелял. Он перешёл на шаг и ушёл подальше, чтобы офицер не мог его видеть на случай, если он передумает. Всё было тихо. Теперь следовало найти Ривку. Наверняка она следила за ним из кустов, если смогла выбраться. Лёвчик нашёл место, где они спрятали мешок с продуктами, и стал ждать. Вскоре из кустов показалась Ривка. Она бросилась с плачем к нему на шею и стала целовать его лицо. Лёвчик прижал её к груди. Она продолжала рыдать.

– Всё, Ривочка, всё. Нужно успокоиться и уходить. Я думаю, что скоро здесь будет много солдат.

– Ты… ты сделал это ради меня… ты спас меня. Тебя ведь могли убить.

– Ну, ты ведь сама сказала, что нас всех могут убить в любой момент. Давай будем уходить. Смотри, что мне дали.

Лёвчик развернул тряпицу, и они увидели половинку серого хлеба. Они были баснословно богаты. Закинув мешок с продуктами на плечо, Лёвчик захромал в нужном, как ему показалось, направлении. Ривка шла рядом. Они жевали хлеб, вкус которого оба уже давно забыли. Лёвчик уже почти год провёл в тюрьме, разумеется, там не давали такой хлеб. А Ривка не видела его с начала войны. Они были молоды и счастливы. Они жили этой минутой, понимая, что для счастья может не остаться других, и наслаждались этим.

Часть десятая. Гибель Гуты

Судя по отношению немцев и полицаев, никаких иллюзий по поводу судьбы угоняемых за город не было. Гута даже не успела проститься с родителями, она их больше не увидела. Может, это было и к лучшему, так она могла думать, что они каким-то образом выскочили из города, по крайней мере ей хотелось в это верить. Потом, когда школа уже переполнилась, немцы отселили жителей нескольких близлежащих кварталов и тех, кого они сочли пригодными к использованию в качестве рабочей силы, стали понемногу расселять в несколько домов рядом со школой работоспособных евреев, очерчивая контуры гетто. Как это ни было странным, у немцев нашлись помощники среди евреев. Им выдали особую форму, их никто не бил и не расстреливал. Наоборот, им выдали дубинки, которыми они нещадно лупили своих соплеменников, выслуживаясь перед немцами и полицаями. Их должность называлась капо. Все приказы до жителей гетто доходили через них, они же собирали людей по расстрельным спискам и гнали колонны из гетто. Назад они возвращались запылёнными, хмурыми и злыми. Они напивались и искали, на ком выместить всё то, что у них накопилось на душе из-за мерзкой службы. Капо могли зайти в любую квартиру и выбрать себе любую женщину. И даже муж такой женщины ничего не мог поделать, тот, кто осмеливался противиться, был моментально избит пьяными озверевшими капо, которые делали это нисколько не хуже полицаев. А вся семья включалась немедленно в следующий расстрельный список. Через некоторое время связываться с капо уже никто не хотел и не мог. Мужья, скрипев зубами, сидели в соседних комнатах, слушая, как совсем рядом капо развлекаются с их жёнами, и стыдливо отводили глаза, когда мимо них проходили насильники, которые ещё несколько дней и недель назад были хорошими приветливыми соседями. А сейчас в них будто бес вселился, они озверели и вовсю пользовались своей безнаказанностью.

Однажды Гута услышала шум в коридоре, и дверь в комнату отворилась от пинка. В комнату ввалились два капо. Гута обомлела, перед ней в форме стоял Хаим Гартман, её бывший сослуживец по складу, тот, кому она неоднократно отказывала. Хаим был прилично набравшимся и явно искал развлечений. И вдруг он увидел знакомое лицо.

– Вот так фокус! Изя, ты глянь, кто здесь живёт! Я ж тебе про неё рассказывал, это ж Гута!

– Где? Дай я гляну. А что в ней такого?

– Не-е, Изя, не скажи. Вот когда западаешь на бабу, а она тебе почти два года не даёт, это как? Вот скажи мне, Гутеле, почему ты мне не давала? А? Из-за НКВДшника своего?

Гуте стало страшно, но даже не за себя, за Аську. А что, если эти двое захотят попользоваться ребёнком, что она сможет сделать? Нужно было придумывать на ходу.

– Хаим, да если б я только один раз встретилась с тобой, даже просто сходила в кино, он бы нас обоих уничтожил. Он так мне и сказал. Ты мне всегда нравился, но я же не могла тебя подставить. А теперь, когда нам никто не угрожает, мы можем делать всё, что ты скажешь.

– Всё, говоришь. А это мы сейчас проверим. А ты, малявка, пошла отсюда! Быстро, я дважды не повторяю!

Аська с ужасом смотрела на мать, она уже знала, что делают мужчины и женщины и отчего рождаются дети. Но сейчас это собирались делать с её матерью, и она ничего не могла сделать. Мать делала ей отчаянные знаки, чтобы она как можно быстрее вышла из комнаты. Поняв намерение матери отвести от неё удар, Аська вылетела из прочь и забилась в угол в коридоре, а Хаим и Изя остались в комнате. Они пробыли там долго и ушли, довольно переговариваясь. Аська дрожа заглянула в комнату. Гута уже накинула на себя халат и теперь заправляла постель. Увидев дочь, она развела руками, как бы говоря, что у неё не было выбора. Аська со слезами кинулась к ней. Гута гладила Аськины волосы, а та всё не переставала рыдать и спрашивать, за что им всё это. Хаим повадился ходить к Гуте, иногда он приходил вместе с долговязым Изей, и они развлекались с Гутой по очереди. Ни о какой гигиене или приятных запахах, как это было с Корольком, речь вообще не шла. В гетто были перебои с водой, от которых страдали даже почти всемогущие капо. На неё по очереди залезали двое потных, отвратительно пахнущих животных с нечищенными зубами. Ни о каких предварительных ласках тоже не могло быть и речи, они просто залезали на неё, не обращая внимания, готова ли она, не больно ли ей, и делали своё дело. Иногда Гута не могла нормально ходить из-за боли, причинённой Хаимом и Изей. Но когда они приходили вновь, она не жаловалась, а молча с улыбкой принимала их, иногда терпя сильные боли и желая им сгореть в аду. Ей было стыдно перед дочерью, она опускала глаза и перед соседями, но соседи понимали, коль скоро есть такая Гута, то к ним в квартиру больше никто не придёт, кроме её ухажёров, а значит, они хоть на какое-то время могут быть в относительной безопасности. И поэтому соседи не заостряли внимание на этом вопросе, а некоторые просто сочувствовали, видя, в каком состоянии находится Гута после этих визитов.

Однажды Хольц сказал полицаям, что до него дошли слухи о женщине, которая гадает, и он велел привести её к нему. В этот день Хаиму и Изе пришлось вернуться к Гуте, от которой они вышли полчаса назад.

– Собирайся и карты возьми. Сам герр комендант хочет, чтобы ты ему погадала. Да поторопись, а то сама знаешь.

Гута кивнула Аське и вышла. Она впервые за всё время покинула гетто. Её везли на машине. В кузове вместе с ней сидели Хаим, Изя и полицай из местных. Они подъехали к зданию комендатуры, и её провели в кабинет. С полчаса ей пришлось стоя дожидаться, пока комендант велит зайти к нему. У неё страшно горело внизу живота. Как всегда, эти животные получали своё удовольствие, не обращая никакого внимания на неё. Хромая, она вошла в кабинет коменданта. Пригласили перводчика, и Хольц объяснил, что хочет знать, что его ждёт, когда у него будет повышение по службе и когда он поедет в отпуск.

Хольц прекрасно понимал, что всё это никоим образом не зависит от россказней этой жидовской гадалки. Просто ему кто-то рассказал про неё, захотелось развлечься. А может, чем чёрт не шутит, она и впрямь может что-то разглядеть?

И Гута начала раскладывать карты. Ничего хорошего для Хольца расклад не принёс. Гута сидела молча, боясь рассказывать то, что она увидела. Переводчик перевёл ей требование Хольца – говорить всё как есть. Гута подняла глаза на переводчика и сказала ему:

– Здесь нет ничего хорошего. Может, я ему просто расскажу то, что ему хочется услышать?

Но Хольц уже знал несколько слов по-русски.

– Ньет хароши? Всё пляхой? Кавари.

Гута поняла, что рассказать ему сказку уже не получится, и она начала говорить. Выходило, что Хольц в отпуск не поедет и свою родню больше не увидит. Повышение у него будет, но ненадолго. И ещё его ожидает очень неприятная встреча, которая может стать для него фатальной. Гута как могла смягчила рассказ. Она видела смерть и боялась сказать ему об этом напрямую. Хольц слушал и через переводчика задавал уточняющие вопросы. Время от времени он наливал себе в рюмку коньяк и, медленно смакуя, выпивал его. Одну рюмку по его настоянию выпила и Гута. Коньяк был хороший, Юра иногда угощал её и рассказывал о коньяках. Так она научилась разбираться в качественных напитках. Без коньяка она, наверное, не смогла бы так свободно говорить. Её скрутило от страха, когда она попала в этот кабинет. Две овчарки обнюхали её, тычась носами в низ живота, чуя кровь, которая всегда выступала после визита к ней Хаима и Изи.

Хольц слушал Гуту, наливаясь коньяком. В дверь постучали, вошёл голубоглазый полубог Курт. Он приблизился к Хольцу и о чём-то спросил его. Они поговорили пару минут. Немецкий Гута не понимала, но отдельные слова, схожие с идиш, давали возможность понять общее направление беседы. Хольц был явно недоволен её гаданием. Тогда Курт, смеясь, предложил, чтобы Гута погадала и ему, а заодно они и проверят. Гута разложила карты, но и Курту они не сулили ничего хорошего. Теперь уже и Курт смотрел на неё волком.

– Курт, пусть с ней разберутся те два капо, что привезли её сюда. И проследи, чтобы они сделали это как нужно. Эта жидовка должна ответить за свои слова.

Переводчик сказал Гуте, что она должна идти за Куртом, и они вышли из кабинета коменданта, который остался стоять у окна с очередной рюмкой коньяка, даже не повернув голову в сторону Гуты. Они вышли из комендатуры на улицу; Хаим, Изя и полицай тут же вскочили и вытянулись перед Куртом. Они прекрасно знали, что Курт один из тех, кто следит непосредственно за расстрельным процессом и ослушаться его было совсем небезопасно. Курт показал им на Гуту и сказал что-то переводчику.

– Она плохо гадала. Комендант недоволен и приказал разобраться с ней. Вы не должны халтурить, он смотрит на вас из окна, если вы не будете стараться, то сами будете следующими.

Хаим с Изей переглянулись. Жалко, хорошая баба, безотказная и ласковая. Недавно они помогли по её просьбе организовать какую-то чёрную хупу, чуть не подставили себя. Но это, кроме прочего, была их месть за расстрелянных родителей. А теперь они должны разобраться с Гутой. Ну, Гута так Гута, какое им дело, сама виновата, надо было гадать как надо. И два капо принялись за работу. Полицай тоже хотел присоединиться, но Курт остановил его. Хаим и Изя ритмично наносили удары, после первых пяти Гута уже лежала на земле. Она страшно кричала, удары были очень болезненными, ей уже переломали руки, которыми она пыталась защититься, отбили все рёбра. Удары по голове отключили её сознание, и она перестала реагировать. Увидев, что она больше не движется, Курт остановил капо и сделал знак полицаю. Тот с готовностью передёрнул затвор и всадил в Гуту одну за другой две пули. Под головой Гуты медленно растекалась красная лужа.

Хольц отошёл от окна и присел к рабочему столу. Справедливость восстановлена. Не он, Хольц, умер, а она, эта проклятая жидовская лгунья. Скажи она ему что-то хорошее, возможно, ещё пожила бы. Но после всей этой галиматьи, что он выслушал, он просто не имел права оставить её в живых. К чёрту эту жидовку, пусть уберут её отсюда, а он будет готовиться к встрече с гауляйтером, нужно составлять сводки.

Хаим с Изей вовсю матерились, поблизости не нашлось ни одного еврея, которого они могли бы заставить работать, и им самим пришлось копать для Гуты могилу в ста метрах от комендатуры. Они уже давно так много не работали. Им пришлось повозиться, наконец они столкнули тело Гуты в яму и засыпали. На обратном пути оба молчали, каждый думал о своём. Жалели ли они Гуту? А чего её жалеть, все обитатели гетто были обречены, и они тоже. Просто некоторым давали возможность подольше побыть в этом мире. А что Гута? Ну не сегодня, так завтра, какая разница?

К Мане прибежала заплаканная Аська, рассказав, что маму куда-то увезли, и она не возвращается, а уже поздно. Маня оставила бедную девочку у себя, положив её на матрас, на котором раньше спала Клара Лазаревна. На следующий день, выйдя на работу, они не обнаружили Гуту. И на следующий за ним тоже. Она не появилась ни в один день до конца недели, и стало ясно, что больше они её не увидят. Аська целыми днями заливалась слезами, и Маня как могла успокаивала её. Яша тоже старался как мог. Аська давно ему нравилась, Маня это видела, а теперь у неё случилась беда, и Яша не хотел быть в стороне. Через полторы недели капо объявили, что их подъезду и двум соседним на работу выходить не надо. Им нужно построиться в восемь утра во дворе, с собой ничего не брать. Всем стало ясно, что в гетто больше никто не вернётся и этот вечер – последний в их жизни.

Маня взяла все остатки хлеба, что были в их комнате, вручила их Яше и Аське и велела им спрятаться и постараться выбраться из гетто. Яша ночью увёл Аську в какой-то подвал, где они отсиживались несколько дней в одиночестве. Но, окончательно оголодав, измученные, они вышли из него. Тут же были схвачены капо и отведены к полицаям.

– Степан, глянь, тут жиденят привели, что в подвале поховались. Я знал, что оголодают, сами выползут. Что с ними делать будем, а?

– Давай их на поплавок. Ща ещё пяток доберём и на рыбалку. Ну, чего уставился, жидёнок, дядько Степан тебя на рыбалку возьмёт, только червей пойдём накопаем, – и Степан зашёлся в смехе. Яша смотрел на него, не отрывая глаз. Где-то он его видел. Точно, это же дядько Степан, что ехал с ними на свадьбу Фимы и Галочки.

– Дядько Степан, вы меня не узнаёте?

– Нет, ты хто такий, шоб я тебя признал?

– Ну, вы помните, мы вместе ехали на свадьбу Фимы и Галочки.

– А, помню, помню. Ну что ж, вот и приехали. Конечная остановка. Ты уж на меня не серчай, но рыбалку отменить никак нельзя, мы уже и червей накопали. Вон, если хошь, глотни самогонки.

– Я не пью.

– Может, подружка твоя глотнёт? Будешь? Ну, не хотите, как хотите. Во, зараз здесь в кладовке посидите.

Яшу и Аську втолкнули в кладовку и закрыли за ними дверь. Время от времени дверь открывалась и в кладовку вталкивали ещё кого-то. Наконец их всех вывели и повели куда-то из гетто. Они пришли на берег реки. Яша хорошо знал это место. Ершовый затон, они часто ходили сюда на рыбалку. А вот и знакомый полузатопленный катер, всё ещё на месте, немного покачивается на мелкой волне.

– Ось, туточки. Граждане явреи, раздеваемся, скидаваем с себя всё, включая портки. А то какие ж с вас поплавки? Рыбу нам распугаете. Давайте, давайте, не стесняйтесь, все свои. Та-ак, кто добром не разденется, так отделаем, что мама не поможет. Та-ак, все разделись? Вот и славно. Даже можете встать рядом кто с кем хочет, дядько Степан сегодня добрый. Ну, пошли в кружок.

Люди встали кругом, и дядько Степан со своими помощниками стали связывать им руки, привязывая каждого к двум соседям. Было холодно, голые мужчины, женщины и подростки стояли, беспомощно позволяя себя связывать. Яша стеснялся посмотреть на Аську, а она на него, но, когда их стали подталкивать к воде, он все же увидел её. Маленькая грудка четырнадцатилетней девочки и редкие чёрные волосики на маленьком лобке. Яше стало стыдно, что он посмотрел на неё. В своих юношеских мечтах он часто рисовал себе постельные сцены с её участием и представлял её совсем голую. Но то были мечты, ведь он был влюблён и собирался лечь с любимой в постель после хупы, как это сделали Голда и Арон. Но увидеть её вот так он совсем не планировал. Вот они уже по колено в воде, вот уже по пояс, а полицаи гонят их всё дальше. Но дальше уже глубоко, и люди замерли. Тогда полицаи стали стрелять у них над головами. Отгоняя их от берега. Вот уже ушло дно, люди поплыли как могли, помогая себе связанными руками. Они гребли к катеру, надеясь зацепиться за него, они знали, что это их единственная надежда. Но и полицаи это тоже знали.

– Поплавок! – закричал дядько Степан.

По его команде полицаи стали стрелять по барахтающимся в воде людям.

– Осторожно! Всех сразу не подстрелите! Стреляйте по правому краю!

Правый край начал оседать в воду, увлекая за собой остальных.

– Гля! Клюёт! Поплавок шалит! Теперь по левому!

И пули вновь засвистели, настигая жертвы. Весь круг стал уходить под воду, но тут остававшиеся в живых стали ощущать что-то под ногами. Сквозь чистую зеленоватую воду затона они увидели стоящих под водой людей, связанных точно так же, как они. Люди наступали на головы покойникам и выли от ужаса. Все, кто мог, оттолкнулись ногами и сделали ещё рывок в сторону катера. Яша оказался к нему ближе всех. Каким-то невероятным усилием ему удалось поднять руку с повисшим на ней убитым мужчиной и уцепиться за якорную цепь. Он держался изо всех сил, помогая Аське оставаться выше уровня воды. Полицаи начали стрелять по нему.

– В руку, в руку цельтесь!

С десяток пуль расплющились о борт катера. Просто пристрелить жидёнка было неинтересно. Нужно было прострелить руку, чтобы он отпустил якорную цепь и начал, захлёбываясь, тонуть, создавая видимость поплавка во время поклёвки. Одна из пуль попала Яше в руку. Удерживать цепь он больше не мог. Он ещё пытался второй рукой приподнять Аську над водой, но удержать весь круг ему было не под силу. Круг медленно погружался в воду. Через минуту всё было кончено.

– Вот те и жидёнок, как вцепился! А как кралю свою спасал! Молодец! Вот это порыбачили. Ну всё, разбирайте шматьё, ежели кому чего надо и пошли.

Полицаи медленно уходили, продолжая обсуждать, кто в кого попал. Пули, выпущенные по Яше, попали и в ржавую якорную цепь, перебив её, и теперь катер, много лет стоявший полузатопленным на приколе в Ершовом затоне, тихонечко сдвинулся, не в силах больше оставаться рядом с местом расправы. Его медленно, но верно выносило течением из затона. Через десять минут катер вынесло ближе к середине реки, а ещё через пять от него виднелся только бело-ржавый нос, ещё через десять с катером всё было закончено. Он разделил судьбу новых жильцов затона, найдя своё упокоение на дне.

Часть одиннадцатая. Конец гетто

Счёт шёл на месяцы, может быть, на дни, а то и на часы, никто не знал, кому капо объявят выходить завтра без вещей. Тот, кому это сказали, включён в расстрельный список, и никакая сила не сможет его спасти. Капо страшно боялись нарушать что-либо в заведённом немцами порядке. Если им давали приказ отобрать пятьдесят человек, то тогда они могли решать, кому жить, а кому нет. Но если им был дан приказ освободить вон те два дома, то все обитатели должны быть отправлены к расстрельным ямам. Капо прятали свои чувства глубоко вовнутрь, не позволяя жалости просочиться наружу. Ведь только дай слабину и не выберешься из этого. Разве эти люди хотят их понять? Нет, они хотели только жить и жрать, за это они их и ненавидели, глядя в их голодные глаза. Что вы ждёте, хазейрем, вы думаете, легко вот так вот вас бить и гнать на смерть? Вы думаете, мы не люди? Да, мы не люди, мы перестали ими быть, мы продали душу дьяволу, мы предали своих собственных родителей, собственноручно их убив. Мы играем в эту дьвольскую игру, рисуя себе несбыточные картинки, как за заслуги перед Рейхом нас с нашими жёнами и детьми оставляют в живых и отправляют служить в должности капо в другое гетто. О, как хорошо рассчитали наши общие мучители. Только за одну маленькую, ничтожную мыслишку о том, что это возможно, мы будем ещё яростней дубасить вас по головам, рукам, которыми вы пытаетесь защититься от ударов, и спинам. Мы будем заглушать свой страх перед тем, что ждёт нас самих. Мы знаем, что когда-нибудь они уничтожат все гетто, и тогда им уже не нужна будет наша собачья преданность, и нас точно также поставят голыми на край расстрельной ямы или того лучше, по новой моде уложат штабелями прямо на предыдущих и расстреляют сверху из пулемёта. И тогда дай Бог счастья не остаться живым, когда сверху ляжет ещё слой обречённых, и ещё, а потом засыпят хлоркой и забросают землёй. Дай, Боже, умереть сразу, раз уж ты не можешь спасти от неминуемой смерти, то сделай её лёгкой, пожалуйста.

Три с половиной недели Арон и Голда наслаждались друг другом. Голда боялась признаться Малке, да и Арону тоже, что у неё не было вовремя месячных, а они должны были начаться приблизительно через пять дней после свадьбы. Голда боялась думать о том, что это значит. Она только почувствовала, что её детские грудочки начали наливаться и увеличиваться в размерах. Даже Арон, осторожно помещая свою руку на её грудь, задерживал её дольше обычного, как бы желая убедиться, что у Голды действительно что-то меняется.

Арон чувствовал, что влюбляется в эту прелестную девочку, свою жену. Она встречала его нежным поцелуем в щёчку и так же провожала на работу. Это было так не похоже на его прежние отношения с женщинами, что Арон в конец растаял, почувствовав в Голде родственную душу. Однажды, возвращаясь с работы, он уже подходил к подъезду, где была комната, в которой он жил с Голдой и Малкой. У подъезда, постукивая дубинкой по руке, стоял капо Изя, тот самый, что вёл его под хупу. Арон хотел пройти мимо него, но Изя выставил вперёд дубинку и остановил Арона.

– Куда?

– Я тут живу, вместе с Голдой.

– А, это та, на которой ты женился?

– Да.

– Ладно, сегодня я буду добрый и сделаю тебе свадебный подарок. Любишь подарки?

– Что ты хочешь, Изя?

– Изя делает тебе подарок, дарит тебе твою никчемную жизнь, а ты задаёшь дурацкие вопросы. Бери руки в ноги и мотай жить туда, где жил до свадьбы. А про Голду забудь, не будет больше Голды.

– Как не будет? Что ты такое говоришь? Она жива?

– Успокойся. Да, она пока жива. Но ненадолго. Ты понимаешь меня?

– Нет. Ты можешь объяснить, что происходит? – сердце Арона забилось в нехорошем предчувствии.

– Завтра эти три дома отправляются на ликвидацию. Даже будь я Господом Богом, и то ничего не смог бы изменить. Но ты по записям числишься в другом месте и ещё можешь пожить. Иди, возвращайся в свою комнату, можешь даже собрать вещи. А можешь даже и её вещички прихватить, они ей больше не понадобятся.

Арон стоял, оглушённый страшной новостью. Он знал, что когда-нибудь это произойдёт, но это было так внезапно. Только на фоне всей убогости бытия и полной безнадёжности им досталось абиселэ мазал, как всё рушилось со страшной силой. Он не боялся за себя, он уже прошёл огонь и воду на Первой Мировой и в Гражданскую. Он знал, что иногда расстояние до смерти – всего несколько мгновений, пока летит пуля или пушечный снаряд. Он привык к выстрелам и разрывам и перестал им кланяться. Да и что толку от поклонов, ведь пуля, которую ты услышал, уже во что-то попала, а та, что летит к тебе, делает это бесшумно. Голда! Что будет с ней! Как он посмотрит ей в глаза, как он скажет ей, что этот вечер – последний в её жизни? Постой, почему только в её? Разве он не клялся быть с ней до того момента, пока смерть не разлучит их? Так вот в чём дело… завтра смерть разлучит их, её смерть, а он может продолжать жить и будет чист перед Богом и освобождён от своей клятвы… ведь смерть действительно разлучит их.

– Она знает?

– Кто, твоя жена? Нет, ещё никто не знает, ты первый, поэтому я ещё могу тебя отпустить.

– Не нужно меня отпускать. Ты можешь пока никому не говорить об этом? Я не хочу, чтобы она знала до утра.

– Ты что, с ума сошёл? Если завтра жильцы этих домов не будут построены и сверены со списком, то меня отправят с ними в одной колонне. Даже не думай! Хочешь, можешь сдохнуть вместе со своей женой, это я тебе устрою, даже организую, что вас поставят рядом на край ямы. Будете стоять голышом, и все будут пялиться на твою жену.

– Почему голышом? Разве перед расстрелом раздевают?

– У немцев полный порядок, ничего не пропадает. Так что не иди на расстрел в старье, одевай самые новые шмотки. Они тебе больше, чем дойти до могилы, не понадобятся.

– Послушай, Изя, у меня есть к тебе дело.

– Посмотрите на этого босяка, ему завтра помирать, а он перед смертью всё обделывает дела. Настоящий гешефтмахер. Ну, говори, выслушаю твоё последнее желание.

– Изя, я тебя очень прошу, не объявляй громко перед всеми, пройди тихонечко по квартирам и оповести людей. Дай Голде время до утра.

– Слышь, придурок, мне делать нечего, носиться здесь по этажам и уговаривать всё это дерьмо собраться завтра ровно в восемь? Мне за дополнительные часы работы не платят.

– Я тебе заплачу.

– Чем ты заплатишь, босяк? Свою осьмушку хлеба ты сожрёшь на ужин, а больше у тебя ничего нет.

– У Голды есть обручальное кольцо. Ты же был на нашей хупе.

– И ты хочешь, чтобы я в обмен на это кольцо тебе помог. А ты меня не подведёшь?

– Изя, ты же знаешь, что в тахрихим (ткань, в которую заворачиваю покойника) нет карманов. Зачем оно нам на том свете? Я клянусь тебе памятью своих родителей, что ты получишь это кольцо.

– Ну смотри, Арон, если ты меня обманешь, то вы у меня оба будете умирать дольше и мучительней всех. Ты меня понял?

– Не волнуйся, Изя. Я дал тебе слово, больше, как ты сказал, у меня всё равно ничего нет.

– Хорошо, будь по-твоему. Я, конечно, мог бы отнять у тебя кольцо и так, но я обещал тебе последнее желание.

Голда прибавила шаг, увидев Арона у подъезда, правда, противный Изя стоял рядом с ним, а это не предвещало ничего хорошего. Голда подошла, поздоровалась, и они с Ароном стали подниматься в квартиру.

– Арончик, что он от тебя хотел?

– Да так, я должен у вас прописаться или, если точнее, записаться в вашу домовую книгу, я ведь теперь здесь живу. А у них учёт и порядок. А как запишусь, они мой угол другому отдадут.

– Уф! Я думала, что что-то серьёзное. Пускай забирают, нам ведь уже не нужен твой угол.

Они вошли в квартиру, прошли в комнату и стали ждать Малку, чтобы вместе поужинать. Арон внимательно прислушивался к звукам за дверью и, когда ему показалось, что он услышал знакомые шаги, сослался на то, что ему нужно в туалет и выскочил навстречу Малке. Заглянув в её глаза, полные ужаса, он понял, что она обо всём знает. Малка хотела было что-то сказать Арону, но он моментально положил свою ладонь ей на рот и покачал отрицательно головой.

– Она ничего не знает. Дай ей побыть счастливой до утра.

Малка всё поняла, конечно, Голдочке незачем знать до утра о том, что завтра последний день в их жизни. Конечно, ведь она ещё ребёнок. Боже, за что ты так поступаешь с нами? Неужели тебе мало, что дети Малки уже на том свете, ты забираешь единственную родную душу? Ответь, Господи, мы молим тебя две тысячи лет, а ты за всё время не сказал нам даже слово…

– Хорошо, я буду молчать.

– Попроси, пожалуйста, соседей, чтобы они ничего не сказали ей до утра.

– Я попрошу. Но не знаю…

Арон вновь прикрыл рот Малки рукой, из-за двери выглядывала Голда.

– А! Вот я вас и застукала! О чём это вы здесь шушукаетесь?

– А мы за очередь спорим, я ей говорю, что я первый был, а она говорит, что ей тоже надо.

– Хм, ты был первый, но ты же джентельмен, так что пропусти даму вперёд.

– Ладно, повезло тебе, что о тебе сестра так заботится, но, если со мной что случится, пока она по моей очереди туда пойдёт, стирать за мной вдвоём будете.

Арон вернулся с Голдой в комнату и присел. Его бил нервный озноб, он хотел, чтобы Голда несколько последних часов их совместной жизни ничего не знала. Пусть спокойно доживёт до рассвета. Малка обошла соседей, которые уже знали про страшную новость, и попросила не говорить ничего Голде до рассвета. Гарантировать ничего было нельзя, но она спешила выполнить просьбу Арона. Все жильцы, ошарашенные известием, разбрелись по своим комнаткам, чтобы провести последние часы вместе с близкими. Никто не сорвался в истерике, и Голда ни о чём не узнала. Вечер прошёл как обычно, только перед выходом из комнаты Малка внезапно подошла к Голде, обняла её и поцеловала. Голда недоумённо посмотрела на неё.

– Ты чего, Мал, случилось что?

– Нет, просто я так счастлива за тебя, за вас с Ароном. Ты так похорошела в последнее время, стала такая красивая. Тебе идёт быть женщиной.

Голда подумала, что пришло время сказать сестре о новости. Она наклонилась к Малке и шепнула ей:

– Мал, у меня задержка. И груди растут. Арон ещё не знает, пока не говори ему.

Малка замерла, не в силах переварить новость. Её сестра только вышла замуж, только забеременела и завтра должна в общей очереди идти умирать. Так обыденно, а те, чья очередь ещё не пришла, пойдут мимо них на работу, а вернувшись, бросятся в их комнаты в надежде найти что-то из их барахла, что поможет скрасить им их существование до того момента, когда их тоже поведут на смерть. А следующие бросятся в их комнаты, чтоб передраться за их барахло.

– Я так рада за тебя. Но мы поговорим завтра. Я думаю, ты должна рассказать Арону.

Малка вышла, а Голда мысленно обругала себя за свою невоздержанность. Завтра Малка начнёт её пилить и искать способ сделать аборт. А она не знает, хочет ли она делать аборт или нет. Ведь это её ребёнок, ну и Арона, конечно. Значит, им и решать. Она уже не маленькая девочка, чтобы Малка командовала ею. Так она ей завтра и скажет. А сейчас время ложиться в постель. Только Арон какой-то грустный. Может быть, он устал и ему сегодня не хочется?

Арон лёг рядом с Голдой, он старался быть ласковым, но ничего не получалось, он не мог завестись, мысль о завтрашнем дне отбивала всё желание заниматься чем-либо. Но Голда, ничего не подозревавшая, кроме как о том, что Арон должен записаться в их домовую книгу, решила не отступать. Раз так не получается, то она попробует по-другому. Кто-то рассказывал ей, что так делают только шлюхи, и ей, конечно, не хочется быть шлюхой в глазах собственного мужа, но он такой грустный, она просто не может оставить его в таком состоянии. И Голда нырнула под одеяло. Вначале ей было страшно решиться, ведь ни о чём таком Арон никогда не просил и даже не намекал. Он же знает, что так делают только шлюхи. Но потом она всё же, решилась и приступила к новому и неизведанному, чего они с Ароном никогда себе в постели не позволяли. Её усилия увенчались успехом, и она привела Арона в нужное состояние. Когда всё закончилось, он нисколько её не ругал, а только сказал спасибо. Может быть, она ничего страшного и не сделала, а может быть, он завтра перестанет с ней разговаривать. Вскакивать, чтобы помыться ей уже было не нужно, и она с удовольствием ощущала в себе горячее семя Арона. Голда повернулась на бок и хотела заснуть, но Арон настоял, чтобы она надела ночную сорочку. Странно, обычно он был рад, что они спят голые в обнимку, что это с ним? Голда не стала спорить, накинула сорочку и почти моментально заснула. Она чувствовала сквозь сон, как Арон её целует, ей было так приятно. В какой-то момент ей показалось, что он плачет, и она даже ощутила его слёзы на своём плече. Но проснуться, чтобы сказать ему, что всё хорошо, она уже была не в силах. Бог сна Морфей уносил её в своё царство.