Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 2"

– А ну! Кто там шалить надумал? Или объявись, или стрелять буду!

– Степан Николаич, ты бы кобелька унял, нам с тобой потолковать.

– А ты кто таков будешь, чтоб я с тобой толковал посреди ночи?

– Так давай мы на свет выйдем, пообщаемся.

– Утром приходите, нечего по ночам тут общаться.

– Обижаешь, хозяин. Издалека мы. Ты бы гостей в хату пригласил, угостил бы чем, глядишь и разговор был бы приятней.

– Время не то, чтобы ночных гостей незваных до хаты приглашать, шли бы вы подобру-поздорову.

– Ну как знаешь, дядя.

Два выстрела раздались одновременно. Кобель подпрыгнул, взвыл от боли и закрутился волчком. Хозяин хутора дёрнулся, пуля в руку попала, что двустволку за курки держала. Однако тоже нажать успел. Один ствол выстрелил в темноту, откуда непрошенные гости наведались. Одного зацепил. Картечью заряжал, хорошо, что почти мимо, чуть-чуть в плечо, в мягкие ткани попало, чуть бы в сторону – и не жить хлопцу. Ну тут уж времени не теряй, все вперёд, в хату ворвались, хозяина за грудки затащили. А там хозяйка перепуганная, детей за себя прячет. Так вон кого хозяин защищал. Парнишка лет тринадцати да девка в самом соку, на выданье. Вот женишки и пожаловали. Сейчас и свататься будем. Хозяин на полу сидит, рану зажимает. Встать пытался, так пинка в лицо получил, сиди, гад, на полу!

Тепло в хате, ухоженно. Сразу видно, что хозяева дом свой любят. Вот сейчас самое время отогреться и перекусить. Устали с дороги, столько прошли.

– Ну что же ты, хозяюшка, застыла. Давай, собирай на стол, гости в доме.

Бросила взгляд на хозяина. Тот из-под нахмуренных бровей кивнул, деваться некуда, авось пронесёт. Да только авось он вам не овёс, коль чёрт на ночь лихих гостей принёс.

Засуетилась хозяйка. Вовремя заявились, хозяева ещё сами отужинать не успели. Ух, какие запахи! Голову кружит, давно ничего такого не ели. А ещё и самогонка на столе, и соленья. Картошечка рассыпчатая со сливочным маслицем, хлебушек тёплый, сальце с мясными прожилками. Просто ресторан нэпманский. Но и раненым помочь требуется. Вон, дочурка пусть и похлопочет, поди в хате медикаменты какие найдутся. Засуетилась девка. Мамаша ей коробку с медикаментами достала, а сама по хозяйству. Да только пригляд за ней нужен, потому как ножи у неё под рукой. А коль придётся ей мужика своего защищать да себя с детишками, то не приминет и в ход пустить. Потому на мушке её держат. Обработала девка рану вначале гостю ночному. Ничего серьёзного, повезло хлопцу, царапина, хоть и не мелкая. Ну, может, шрам и останется, но рука в полном порядке. Теперь отцом занялась. Ишь, как нежно ему рану обрабатывает. Так и у отца ничего серьёзного. Навылет пуля прошла через мягкие ткани. Вот дурной, не артачился бы, так все целы бы остались. Сели все вместе за стол. Хмур хозяин, беду чует. Раньше надо было думать, когда ты советской власти палки в колёса совал. Люди на стройках ударных, себя не жалея, новую жизнь строили, для тебя же, для дочки твоей красавицы, а ты от трудового народа хлеб прятал. Молчит хозяин, сам беседу не начинает. Ждёт, что гости незваные скажут.

По первой выпили, по второй налили. Какой же разговор без хорошей выпивки? Хозяин пьёт молча, смотрит, как незваные гости его пищу едят. Молчит. Смотрит, определить пытается, кто главный и с кем договариваться придётся, если вообще что-то можно сделать. Ну, этот вообще молокосос, взгляд, правда, колючий, но не он здесь главный. Ещё один, так сразу видно, что не местный. Так он от злобы аж горит весь, вот с ним бы поаккуратней. Ещё двое языкатые, рты не закрывают. Вот эти и будут задирать да цену набивать. С ним глаз и ухо востро. Особенно подраненный, тот уже не раз на царапину свою смотрел, повязку всё ощупывает да подливать себе не забывает. И взгляд у него недобрый, смех натяжной да повадки уголовные.

– Ну и что же ты, Степан Николаич, не в Красной армии? Люди за тебя кровь проливают, а ты тут в тёплой избе с бабой и детишками на справном харче отсиживаешься?

– А чего за меня кровь проливать? Я её никому не портил и сейчас не порчу. Живём тихо, смирно, всё что есть, своим трудом. Работаем от зари до темна.

– Ну, дак это понятно. Вот ты скажи, мил человек, чем ты родине своей помог, когда она кровью истекает и с немцем борется?

– А чем родина мне помогла? Было у нас с отцом и братьями хозяйство справное, а сейчас что? Отца и братьев расстреляли как врагов народа. А какие они враги? Землю пахали да скотину пасли. Кулаки, говорят, эксплуататоры. А у меня руки вон с какими мозолями. – Степан протянул руку, ладонью кверху. Тяжёлая, мужицкая рука, огрубевшая от повседневной деревенской работы.

– Ну ладно, ладно, верим тебе. Обижен ты на родину. Это зря, конечно, потому как родина у нас одна и негоже по ней немцу ходить. Разве не так?

– Так-то оно, может, и так. Только где армия ваша, Красная, чего от немца стреканули, как кузнечики? Нас бросили, а теперь на что жалуетесь?

– Ну кто ж тебя, Степан, бросил? Вот, видишь, в гости к тебе зашли. Стало быть, не бросили мы тебя. Ладно, Степан, дадим мы тебе шанс перед родиной грехи замолить. Что молчишь?

– А у меня вон иконки висят. Мы все грехи аккуратно каждый день замаливаем. Нет у нас грехов. По божьей правде мы живём.

– А мы по нашей, по советской правде живём. Как товарищ Сталин нас учил. Ты товарища Сталина уважаешь?

– Лично не знаком, токмо через отца и братьев, загубленных по его указке. А там уж знакомство не приведи господь.

– Ладно, ладно, ты в сторону не увиливай. Скажи, так мол и так, товарищи, хочу ошибки свои кровью искупить и прямо сейчас с вами в партизанский отряд, родину от врага освобождать. Тогда тебе родина и зачтёт. И мы с тебя за ранение не спросим. Простим, так сказать, боевого товарища за ошибку. Так ведь, товарищи?

Загоготали товарищи. Ох и ушлый этот Фёдор, хоть кому зубы заговорит. И как только в отряд попал, ведь видно же, что рожа уголовная. Правда, для таких вот дел незаменимый человек. У него хочешь-не хочешь, а всё одно сделаешь, как он сказал. Так вывернет что, если ему поперёк, то только себе дороже.

– Какой с меня партизан? Понимаю, что не просто так сюда пришли. Возьмите, что надо, семью не троньте, я и с докладом никуда не пойду. Вот те крест.

– Ну взять-то мы и так возьмём. Лошадь с телегой имеется?

– Ну так как же нам тут без лошади. Имеется. Только пропадём мы тут без лошади.

– Хлеб имеется?

– Есть чуток. Да не больно много, на семена только оставил и на прокорм. Но мешка два найду.

– Да ты видно забыл, как советская власть вас раскулачивала?

– Отчего же забыл? Всё помним. Потому и не спорю с вами. По-людски хочу с вами договориться.

– Быстро же ты решил человеком стать. Иди, запрягай лошадь, да погрузи на телегу пять мешков хлеба. Да сала нам достань и припасов каких. Да не жмоться, а то проверим, ежели чего в излишке, то под корень заберём. Иди, иди! Вон Гаврюха и Андрейка с тобой пойдут.

Вышел хозяин с непрошенными гостями, пошёл кобылу запрягать. Не поспоришь, когда на тебя столько стволов направлено, да и семью спасать надо. Может, ещё и пронесёт, только товаром и возьмут. Грузит на телегу мешки, рука раненая болит, Гаврюха с Андрейкой помогают. Загрузили телегу. Посмотрел Степан на Андрейку.

– А ты случаем не Игната с Малоречного сыном будешь? Не думал, что у Игната сын такими делами занимается. Не стыдно?

Тут Гаврюха вступился.

– А он приказы выполняет. И нам в лесу жрать тоже надобно. Вы вон как трескаете, от пуза. Чать не убудет. Немцу хлебушек поставляешь?

– Поставляю. Приказ нынче вышел хлеб поставлять. Но немец-то за хлеб деньги платит, а вы что? Только забрать, а взамен ничего.

– Поговори ещё! Врага кормишь!

– Да почём мне знать, кто друг, а кто враг? Советская власть всё забирает и ничего взамен не даёт. Немец хоть и забирает, но платит аккуратно. Так кто мне друг?

– Ты что, сучье племя, родиной торговать вздумал? За тридцать серебренников продаёшь?

– Меня самого родина продала за рупь, за двадцать. Где она нынче, родина? Сбежала ваша родина, только пятки сверкали, а мы теперича кругом виноватые выходим, что жить хотим и кушать.

– Ты, Степан, вроде мужик неглупый. Да разве немец одолеет такую махину? Вот по весне дороги развезёт, что он, твой немец, делать будет? Вернётся советская власть и всех пособников к стенке. А мы тебе бумажку выправим, что так мол и так, Степан с хутора партизанам помогал, хлебушком снабжал добровольно. Так ведь? Ты ж от чистого сердца? – довольный собой Гаврюха радостно заржал.

– От чистого, от чистого, берите и поезжайте с богом.

– Андрейка, сходи до Фёдора, пусть сюда выйдет, я до него вопрос имею.

Поднялся Андрейка в хату. Фёдор всё разговоры с хозяйкой ведёт, ну а той деваться некуда, сидит, поддакивает. На грудь Фёдор уже изрядно принял, отогрелся, разгорячился, на хозяйку глаз положил, в соку баба, даром что к сорока возраст подбирается. Шепнул ему Андрейка, поднялся Фёдор, вышел во двор, отошли они с Гаврюхой.

– Чего звал, готово у вас всё?

– Да готово-то оно готово, да только загвоздка у нас. Степан Андрейку опознал, батьку его знает. А как донесёт и за Андрейкину родню возьмутся? Тут и к нам дорожка прямая. Кончать их надо.

– Давай его в избу, а Лёвчик пускай на шухере постоит. И мне Сашка покличь.

Гаврюха со Степаном в избу, Степан рад, что семью видит и все целы. А имущество, ну что имущество, даст Бог, ещё наживём. Присел Степан ко столу, налил себе стопку, опрокинул, нож взял, сало нарезает. С ножом поспокойней себя чувствует, хотя стволы кругом. Но кабы хотели, то уже порешили бы, может, и обойдётся. Да к тому ж Андрейка здесь, сын его хорошего знакомого, хоть малой, да, может, слово и замолвит. Лёвчик с Сашком на двор, к Фёдору.

– Значит так, Лёвка, ты на шухере стоишь. Сашок, ты мести за бабу свою хотел? Будет тебе месть и петух красный будет. Только чуток опосля. Сейчас мой выход с цыганочкой, и ты мне мешать не вздумай. У нас лес – закон, медведь – прокурор. Нам от них избавляться надо, хозяин Андрейку признал, всех в расход пустим. Только раньше голод нам утолить надобно, бабам хоть в последний раз мужика спробовать настоящего. А то молодая так и помрёт целкой, а чего беречь? Всё, пошли. Вы хозяина на мушке держите. Мы как к бабам его сунемся, он нам что хошь отдаст, любой схрон покажет. Так что не зевайте вопросы задавать.

Лёвчик к воротам хутора и в темень глазеть. Жалко хуторян, но себя ещё больше жалко. Были уже случаи в отряде, когда свидетелей экспроприаций оставляли в живых. Плохо дело кончалось. Народ у нас уж больно жаловаться любит, всё по защитникам бегает, смерть на свою голову кличет. Вот и Степан, кабы не упоминул про отца Андрейкиного, может, и обошлось бы, а так засвеченные они все. Деваться некуда, надо кончать.

В хате шум начался, Степана от стола оттеснили и нож забрали, Сашок и Андрейка его на мушке держат. Фёдор с Гаврюхой женщин в спальни потащили, а они между собой сцепились, не оторвать, воют во весь голос. Степан рванул было к ним на выручку, да прикладом по голове получил, сидит теперь с ней в обнимку. А Фёдору хоть бы хны, даже на рану свою внимания не обращает. Опытный бандюган, пацана за шиворот сграбастал и к себе притянул, нож ему к горлу.

– Ша, бабы! Не пойдёте с нами подобру-поздорову, я сейчас мальца, как сало, на куски порежу, а потом батьку вашего! А ласковыми с нами будете, так авось и пожалеем. А ты, Степан, подумай хорошенько, может, у тебя оружие какое припрятано на чёрный день, может, ты нам, а мы тебе? С жинкой-то точно развлечёмся, а вот дочку можешь и выкупить. Подумай.

Сидит Степан, голову руками обхватил, в глазах всё ещё темень от удара и боль сумасшедшая. Понимает, что это конец, но поделать ничего не может, силы уж больно неравны. Жинка с воем на колени.

– Стёпушка, милый, отдай им всё! Зачем тебе ружья эти? Давай хоть Матрёнушку спасём! Прости меня за грех мой будущий! Видит Бог, тебя одного всю жизнь любила, и верной тебе была, но дочь мы должны спасти, я умоляю, Стёпушка!

Рыдает, на полу сидючи. Сердце у Степана рвётся, шутка ли сказать, сейчас, при живом муже, жену насильничать будут, а он и сделать ничего не может. А тут и дочку спасать надо, а она и за себя, и за мать, и за брата, и за отца напугана, глаза слёз полны, ну как её бандитам на растерзание отдать?

– Чёрт с вами, ваша взяла. В подполе, под картошкой две дощечки приподнимите, там всё и сыщите, а боле нет у меня оружия, хоть убейте.

– А ну-ка, Андрейка, мухой в подпол!

Андрейка лампу керосиновую запалил и вниз, картошку ворошить. Добрался до низу, отодвинул дощечки, пяток винтовок, смазанных и завёрнутых, извлёк да патронов сумку.

– Откуда богатство такое, хозяин?

– Как откуда? Здесь везде бои были, куда ни сунься. Прошёл да насобирал. Там на армию набрать можно было, только мне оно ни к чему, на всякий случай взял.

– Ну вот и пригодилось, зачтётся тебя, Стёпа, всё зачтётся. Ну ладно, как жинку кличут-то?

– Надеждой Карповной.

– Ну ладно тебе, Степан, не буду ж я бабу по отчеству звать. Ну пошли, Надюха.

Шлёпнул её по заду и в спальню потащил. А там и прикрикнул на неё:

– Раздевайся! – повернул голову к Гаврюхе и кинул ему, – а ты дочкой займись, коли стоит у тебя.

– Эт можна!

– Да вы же слово дали, дочку не тронете!

– Слышь, ты, прихвостень немецкий, ты сиди, дыши в две дырки и за жизнь свою поганую молись! А слово, оно наше. Хотим даём, хоти берём! Всё, по койкам!

Завалил Фёдор Надежду на кровать, где она только с мужем любимым всем чем положено между мужем и женой занималась. Плачет Надежда, да не за себя. Она баба опытная, мужика выдержит. От стыда плачет да от страха за семью. Ведь поди знай, что у них там в головах их бандитских, коли оставят в живых опосля или порешат? А тут навалился бандюга, потом воняет, изо рта самогоном с кислой капустой да табачищем прёт, как бы не вывернуло её. И всё норовит язык свой противный поглубже в рот засунуть, того гляди и вырвет Надежду прям на насильника. Да разве Степан хоть раз её грязным и немытым тронул? Разве хоть раз пальцем? Да не бывает мужей лучше Стёпушки! А как они почти двадцать годков душа в душу! Ой, беда-беда, и помощи ждать неоткуда. И где же ты, Богородица милая, заступница наша сердешная? Ведь только вчерашнего дня свечечку новую запалила и на коленях отстояла. Помогите, хоть кто-ниб-у-у-удь…

А Гаврюха Матрёну тащит. Верещит девка, упирается, ну знамо дело, целяк! Счастья своего не ведает, дурёха. Хоть перед смертью мужика попробует. А то так даром и помрёт. А Гаврюха в силе да без бабы соскучился. В отряде баб кот наплакал и условий нет подходящих, да бабы уже все по мужикам разобраны. Не к той сунешься, так в ближайшем рейде тебе либо нож в бок, либо пулю в глаз. С вооружёнными лесными людьми лучше шуток не шутить. А тут мясо свежее, можно сказать, наисвежайшее. Только упирается сучка, никак любви не хочет. Ну и звезданул ей Гаврюха пару раз наотмашь. Мужиков такими ударами свалить можно, а тут деваха-тростиночка, радость родительская. Куда ей против бугая такого устоять? Упала, так Гаврюха её за волосы потащил, ну чтоб сговорчивей была. А лицо пока не портит, ему ж её ещё и целовать. Не зверь же он, знает, как бабу правильно любить. Да только щенёнок не выдержал, на Гаврюху с кулачонками, аж смешно. Поймал его Гаврюха за шкварник и ка-ак долбанул мордой об стенку, а потом к Степану подкинул. Вот те, дорогой человек, напарничек. Вы как оба по башке ударенные сидите смирненько, да за балбески свои держитесь, а девку Гаврюха всё одно отлюбит, не пропадать же добру.

Андрейка, выпучив глаза, на всё это смотрит, встрять не решается. Знаком с обоими, нехорошая слава о них в отряде. Зато, ежели запытать кого, то лучше них и не сыщешь. И Сашок сидит сам не свой. Шо, хлопчик, не так ты себе войнушку рисовал? Думал, прыгнул ты с самолёта, хату поджёг – и в герои? А ты, поджигатель, ничем нас и не лучше. Все мы одним миром, точнее войной, мазаны. Никому не отмыться, ни тем, кто по ту сторону, ни тем, кто по эту. Такое дело.

Лёвчик тем временем понемногу взад-вперёд ходит. Хорошо было в хате, отогрелся, от стопки разомлел. Да ладно, закончат сейчас разговоры со Степаном разговаривать да в путь. А пока надо в оба смотреть и слушать. Вон, вдалеке где-то волк завыл. Кобыла встрепенулась было, да Лёвчик подошёл, морду ей гладит. Фыркает кобыла благодарно, успокоилась, человек рядом, значит, защитит от волка.

А Сашок сидит, только желваки играют. Не так он представлял себе благородный партизанский поджог. А тут, понимаешь, насильникам пособничает. А деться ему тоже некуда. И не совладать со всеми, и дороги назад не знает, да и без них в штаб о выполненном задании не сообщишь. А в диверсантском деле что главное? Правильно, доложить о выполнении.

Ну вот уже Фёдор бабой насытился, появилась его рожа довольная, Надежду за волосы в общую комнату втащил, прям как была голой, даже простынкой перед сыном прикрыться не дал. Швырнул её к мужу, накось, собирай объедки, рожа кулацкая. Прильнула к мужу вся в слезах. Прости меня, милый, шепчет, и он у неё прощения просит, что защитить не сумел от беды лихой. И мальчонка к ним прильнул. Тоже слезами заливается. А Фёдор победно себе самогонки плеснул и стоит, капустой хрумкает.

Ну вот и Гаврюха появился. Вот те на! Через всю рожу три полоски кровавых. Вот так девка, уделала насильника! Да только остановить не смогла. И этот тоже девку голую тащит, и тоже за волосы. Они что, друг от дружки насильничать учатся? Вот уже вся семья в сборе, сидят вместе, слезами заливаются, чуют поди, что последний час пришёл. Фёдор к Андрейке повернулся.

– Ну, давай, Андрюха, покажи на что способен. Давай, вали Степана!

– Федь, а зачем? Мы ж всё взяли, поехали так, а, Федь.

– Ты что, щенок! Да он тебя узнал, кабы не узнал, может быть, и жив бы остался. А так, да он же заложит нас и на твоих полицаев наведёт! Давай, Андрей, решай, или ты его мочишь, или полицаи твою семью. Или, может, нам тебя замочить как труса и предателя?

Покумекал Андрейка несколько секунд. Федькина правда, завтра же поутру отправится в комендатуру. Представил Андрейка, как его родню так вот насилуют и убивают. Неприятно, но должен он своих защитить. Всё одно жалко. Помнит он, как ему Матрёна нравилась, когда с батькой до Степана пару раз на хутор до войны наведывались, и даже мечтал он когда-нибудь сватов к ней заслать. Никому Андрейка о мечте своей не рассказывал, нет, не судьба ему с Матрёной, не судьба. Поднял винтовку, на Степана навёл.

– Андрей, не бери грех на душу. Мы ж с батькой твоим завсегда дружили. И на Матрёнку нашу, я ж видел, как ты поглядывал. Прислал бы сватов, я бы против не был…

– Да кому она теперь нужна, Матрёна ваша! Порченая она, кто её замуж возьмёт? И я не возьму! Вот вам всем!

И в Степана раз! И ещё раз! Упал на спину Степан, кровью булькает. Бабы визжат и пацан с ними. Ну ладно бабы, ну ты-то мужик, хоть и малой, чего ж ты как поросёнок-то верещишь? Тьфу, аж противно! И в малого выстрелил. А тут и Фёдька с Гаврюхой в женщин по выстрелу. Кто с кем любился, тот в того и стрелял. К Сашку Фёдор повернулся.

– Ну, давай, поджигатель, теперь твоя очередь.

– Добейте их, живые они ещё.

– Неча патроны тратить. Куда они денутся? Или ты пожалеть решил?

– Да чего мне их жалеть, выходите, сейчас подожгу.

На выход пошли, Фёдор на ходу с комода бусы, красивые такие, взял и в карман сунул. Бандюгана не переделаешь, ему либо убить, либо ограбить, либо снасильничать, на худой конец потянуть, что плохо лежит. Выходят, а на крыльце уже Лёвчик с винтовкой в руках, на помощь им летит. Выстрелы слышал, а что к чему, не разобрал.

– Опоздал ты, Лёвчик, вся кина без тебя закончилась. На вот тебе, бабе своей подарок подаришь.

И суёт Фёдор ему в руки кругляшки какие-то. Лёвчик руку поднял, батюшки, бусы! Вот Ривка обрадуется. А то с момента знакомства, он ей, кроме краюхи хлеба, и подарить-то ничего не может. А тут богатство какое. Класс!

– Спасибо, Федя!

– Знай наших, малец! Давайте все в сани. Сейчас Сашок выскочит и поедем.

– А чего стреляли-то?

– Да со Степаном кукушку в часах на спор выбивали. Вишь, он вот проиграл, так я бусы и забрал.

Полыхнуло в доме. Хорошо диверсантов-поджигателей готовят. Сашок уже в санях, Андрейка за ездового. Потрусила лошадка от родного дома, а сзади хата всё боле разгорается. Понял Лёвчик, что неладное там вышло. Да уж поздно лезть, всё уже сделано. Луна высокая, видимость приличная, на дороге, кроме них, никого. Но на всякий ружья заряженные в руках, а вдруг патруль или машина военная. Тихо, только вдруг тени серые за санями показались, и лошадка от страха хрипеть начала и понесла было понемногу. Да только Андрейка, сызмальства к лошадям приученный, вожжи натянул как следует и кнутом несильно, чтоб лошадь знала, кто хозяин. А Фёдор с Гаврюхой стрельнули по разу. Отстали волки, не их сегодня день. До намеченного места без приключений добрались. Распрягли лошадь, сани с дороги оттащили за деревья, ветками забросали. На лошадку сверху пару мешков да ружья нагрузили и повели под уздцы. Ещё три мешка меж собой распределили, на плечи каждый себе закинул. Фёдор взял лошадку за повод, а во вторую руку сумку с салом, хлебом, соленьями и самогонкой. Через час дошли до своих. Завтра с утра все отведают угощения. Лёвчику уже рассвет не терпится встретить, чтоб Ривке подарок вручить. Вот и поди знай, вроде Федька – говно-человек, а вот бывают же у него порывы благородные, о Лёвчике позаботился. И на том спасибо.

Поутру помчался Лёвчик до Ривки. Еле дал ей до кустиков добежать. Беременная, давит там у неё. А уж как вышла, так Лёвчик, сияющий, как самовар, с бусами до неё. А Ривка разулыбалась, откуда такое богатство? Теперь она с бусами этими всю жизнь расставаться не будет. Прильнула к Лёвчику благодарно, опять помечтали, как после войны заживут. С каждым днём Лёвчик всё более уверен, что его ребёночка она носит. И Ривка тоже мыслей других в голове и не держит. Округлело лицо её, веснушки расплылись, оттого ещё милей стала. Лёвчик уже каждую веснушку по три раза обцеловал и никак её отпускать не хочет. Но нужно идти, она ж ещё завтрак не получала, вот удивится, когда увидит, чем сегодня кормят.

Лошадь отвели на километр от лагеря, там и пристрелили, разделали тушу и к лагерю снесли. А на километр, так то чтобы волки ближе не подходили. Всё одно кровь учуют. Оставили им пару голых костей и всё. Теперь отряд мясом обеспечен, голод не грозит. Да и жителям, у кого раз за разом продукты экспроприировали, полегче будет. А как вы думали? Вот прошёл партизан по улице, подайте, люди добрые, на дело партии и великого Сталина? Да так разве что собак с цепей поспускают. А то и по двустволке в каждом дворе обнаружишь. Тут с умом надобно. Ну вот, скажем, у какой-нибудь Фёклы муж в Красной армии, да не просто мобилизованный, а ещё и офицер. Так если в комендатуру донести, сколько хлопот у этой самой Фёклы. Или прячет кто в подполе ребятёнка еврейского. Так расстреляют со всей семьёй и ребятёнком. Или кто немцев обманул, а партизаны через людишек своих прознали, так тоже никуда не денется, потому как немец уж дюже обмана не переваривает. Есть, конечно, и по идейным соображениям. Но не шибко много таких, которые хоть и от великой любви к товарищу Сталину и родине социалистической от себя и от детей скудный паёк свой добровольно партизанам снесут. А вот как наведаешься к ним пару раз ночью гостем незваным, так сознательность в них и начинает просыпаться. Вот тогда раз в месячишко можно и дань собрать. Партизан, он в любой момент объявиться может, и спросу с него никакого, потому как немецким законам он не подчиняется, а по советским может всё, что хочет, изъять для борьбы с врагом. Вот такая она, правда партизанская. И никакая Большая Земля сытно накормить столько ртов партизанских не сможет. Вот каждый и тянет одеяло на себя.

Прошёл сеанс радиосвязи. Доложил Сашок о потере боевой подруги, о сожжённых домах да четырёх казнённых полицаях. Ну, Анюту посмертно к ордену, Сашку благодарность. Но требует центр более активных действий. Больше поджогов, особенно уничтожать полицаев и их пособников. Вот чудаки, как здесь с одной винтовкой пятерых полицаев уничтожать? Остаются только пособники. Они народ безоружный. Да и в их число почти любого записать можно. Кто там, на Большой Земле, проверять будет?

Опять Сашок всех баламутит, активных действий требует. Опять призадумались командир с политруком. Какие действия активные посреди зимы? И так про хутор слухи какие ползут. Дескать партизаны запытали, снасильничали, разграбили и спалили подчистую. Кто ж после этого помогать будет? Опять про дальние районы думать надо. Расстелили карту и давай кумекать. Есть село небольшое, Елино, хат на пятнадцать всего. Вот там зачистку и произвести. Пособники не пособники, а уж коль на оккупированной врагом территории живут, то всё одно советской власти не служат. А так хоть для отчёта подмога. День назначили, вышла группа. Зачистку провели так, что любо-дорого, ни пособника единого, ни хаты, ничего не оставили. Да и провианта в отряд принесли. Отчёт в Центр отбили, оттуда благодарности и обещания к наградам правительственным представить. Только требуют не останавливаться на достигнутом. Ещё жечь и ещё истреблять! И Сашок на том же стоит. Молод, кровь горяча, жизнь партизанскую не понимает.

Недавно встреча тайная прошла у представителей партизан с представителями полицаев. Негласная такая встреча. Не дай бог немцы про ту встречу проведают или политрук партизанский, не сносить голов ни полицаям, ни партизанам. Да только мужики все в основном местные, друг дружку годами знают. Никто не хочет в угоду своему начальству собственную голову подставлять. Но и угодить начальству тоже нужно. Посидели за выпивкой и закуской да порешали, как и вашим и нашим угодить. Договорились. В селе отдалённом подожгут партизаны пару хат, соответственно, и пособников порешат. После чего полицаи подоспеют. Обе стороны в воздух и постреляют, чтоб никого не задеть. Только в конце боя должен быть найден мёртвым, разумеется, представитель Центра и главный поджигатель Сашок. Ну, можно ещё кого из жителей расстрелянных в партизаны записать, немцам почём знать? А партизаны отчитаются о поджогах и ликвидациях, а в центр с прискорбием сообщат о героической гибели товарища Сашка. Ну если командирам Красной армии можно на хитрости идти, бросая батальон на отвлекающий маневр и губя сотни душ, чтобы тысячи сберечь, так и партизаны чать не хуже. Ещё поджог и облава лесная, а куда зимой партизану бежать? Дым от костра и то на сколько километров виден, а землянки как выкопать, а хозяйство налаженное коту под хвост? А людей, между прочим, и кормить требуется. А чем, десятью банками тушёнки и сгущёнки, что с самолёта сбросят? Да и сбросят ли? Тут и конец партизанскому отряду. Потому как у немцев тоже начальство имеется, которое не хуже большевистского центра указания давать умеет. И им тоже о борьбе с партизанами отчитываться надо. А так все целы и довольны будут. Полицаям тоже не резон в зимнем лесу под партизанские пули соваться. Это не говорит, опять же, о том, что если где повстречаются партизаны и полицаи, то стрелять друг в друга не будут. Будут, ещё как. Соглашение оно только по лесу и только на зиму, а дальше у каждого своя служба и своё начальство. Ведь и противоборствующие армии временное перемирие объявляют, ну, скажем, чтоб раненых собрать или Рождество отпраздновать. А уж биться опосля, хватит ещё времени друг дружку поубивать. А ещё партизаны пообещали рацию сломанную притащить. Рацию ту уже не наладить, а расчёт простой. Полицаи довольны будут, лишний раз без стычек. Немцы тоже отчитаются. А коль рация захвачена, то сколько-нибудь времени можно будет не опасаться радиоперехвата в этом районе. Местные жители поуспокоятся опосля поджогов, а то каждый в чужаке сразу партизана видит и доложить норовит куда следует. Глядишь, и до весны можно будет протянуть, а там уж как Бог даст. А неужели лучше потерять отряд партизанский, тогда уже и в центре начальству своему не доложат ни о чём. Вот она – правда партизанская. А то им там в Центре каждый день отчёт подавай. Будут теперь партизаны сводки местные слушать, и как какое происшествие, так на свой счёт и записывать. Они же тоже не одни, в лесу ещё пара отрядов имеется. Они нашу деятельность себе приписывают, а мы себе ихнюю. И всем хорошо. И Центр по начальству о двойных потерях противника отчитаться может. А за зиму снега много выпадет, видно будет, куда да что. А пока можно будет партизан, от болезней умерших, в героев, павших в борьбе с гитлеровцами, записать. Ну поскольку они же всё одно герои, раз в партизанах, а отряд статистику улучшит. А следить за передвижениями вражеских эшелонов, конечно же, будем, наилучшим образом, нешто мы несознательные какие или о победе советской власти не печёмся?

Так потихоньку проходили зимние партизанские будни. Евреев в лесах к тому времени уже не осталось. Кого словили полицаи, кого в отряд приняли, по остальным только кадиш прочитать. Были и те, что помогали бедолагам от смерти укрыться, да не много таких встречалось, опасное это дело, обнаружат, так и своей семье головы не сносить.

Наступил день, оговорённый с полицаями. Ещё раз до этого повстречались, детали оговорили, чтоб не дай Бог лишних не зацепить. Вышла группа в заданную точку, начали привычную работу делать, запалили пару хат, а тех, кто имущество защищать пытался, к стенке, по закону военного времени. Тут наблюдатели кричат, что, мол, полицаи едут, отступать надо. Сашок ни в какую, бой, говорит, принимать надо. Ну какой тебе бой, ты уже и так покойник. Дождись спокойно своего часа и людей под пули не подставляй. Так нет же, за винтовку, и смело мы в бой пойдём. Ну иди, его Микола-полицай аккурат с чердака и срисовал, своим даже и в спину стрелять не пришлось. Опосля, как уговор был, Микола ему ещё пулю всадил, ну, чтоб наверняка. А то расскажет чего на допросе, ежели доживёт, так всем хлопотней будет. Рацию бросили на окраине деревни. Всё честь по чести, как договаривались. Сашка весь лагерь стоя поминал, командир и политрук пламенные речи толкали. Ну политрук-то не в курсе был, а по командиру видно было, что почти сына потерял. Так на Большую Землю и доложили, что в неравном бою, защищая социалистическое отечество, смертью храбрых пал боец с кодовым именем Сашок. Вечная память герою.

Больше поджигателей с Большой Земли не присылали. Отряд довольствовался мелкими вылазками и экспроприациями. Партизаны старались ограничить свои действия с тем, чтобы не провоцировать большую ответную карательную операцию. Полицаи тоже не особенно старались ввязываться, однако ни та, ни другая сторона о службе не забывала. Мелкие перестрелки даже с ранеными иногда всё же происходили.