Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 2"

На всём протяжении зимы командование отряда, сверяясь со сводками о положении дел на фронтах, отсматривало следующее место для лагеря. Всем было ясно, что рано или поздно, но немцам придётся принимать меры по уничтожению отряда. Об этом же свидетельствовали и данные разведки, полученные от осведомителей, даже из рядов полицейских. Площадок для лагеря подобрано было две, с таким расчётом, чтобы удобнее делать вылазки и, запутывая врага, возвращаться в лагерь. Было ясно, что после установления устойчивой весенней погоды отсиживаться больше не придётся. За это время отряд получил ещё несколько посылок с вооружением, прибыли два инструктора, проводившие занятия по видам вооружения, лесному ориентированию и взрывному делу.

Партизаны постоянно заучивали по картинкам виды немецкой техники. Партизанские разведчики должны были уметь грамотно составить доклад о технике, перебрасываемой на Восток, а также правильно оценить силы отряда при планировании операции. Разумеется, что доля партизанских отрядов в боях против немцев была минимальна, но при правильном подходе являлась неплохим дестабилизирующим фактором.

Наступила весна, больших операций в плане не было, лес полон подтаявшего снега. Приходилось всё время следить, чтобы не угодить в проталину. Запасы, накопленные с зимы, понемногу таяли. У крестьян оставались в основном только семена для посевов, запасы хлеба были на исходе. Заканчивались части туши лошади, замороженные ещё с зимы. Зато можно было погреться под тёплыми мартовскими лучами. Ривка становилась от месяца к месяцу всё более круглой и неповоротливой. Одежда уже давно перестала на ней застегиваться, приходилось спереди укутываться несколькими платками. Передвигалась она словно утка, смешно переваливаясь при ходьбе с ноги на ногу. Груди Ривки давно уже набухли, готовясь стать кухней для малыша. Вместе с тем назревал вопрос, что Ривку придётся куда-то отправлять из отряда, рожать в отряде было бы крайне проблематично, а о том, чтобы младенец остался с партизанами, не могло быть и речи. Лёвчик старался проводить с Ривкой максимум времени, всячески поддерживая её и развлекая. Командование отряда перебирало все возможные варианты. Наконец, кто-то вспомнил, что у одного из партизан есть родственники, живущие на дальнем хуторе. Они относились с пониманием к партизанам и как могли помогали. Двое сыновей хозяев хутора служили в Красной армии, поэтому их кандидатуры не вызвали возражений и к ним отправили их родственника и ещё двоих партизан для переговоров. Посидели, выпили, закусили. Объяснили хуторянам проблему. Конечно же, для них было огромным риском согласиться принять еврейскую женщину для родов и последующего проживания. В случае их обнаружения им грозила немедленная смерть. Договорились, что Ривка побудет у них во время родов и максимум ещё две недели после них, а потом ей подыщут новое место.

К началу мая земля в лесу более-менее подсохла, и часть партизан отправилась на окончательно выбранное новое место дислокации лагеря. В числе отправленных на подготовку лагеря был и Лёвчик. Первого мая в лагере отметили день солидарности трудящихся. Устроили более обильный обед и всем желающим налили самогонки. А второго мая после завтрака Лёвчик пришёл к Ривке, чтобы проститься на некоторое время.

– Лёв, а тебе обязательно было идти новый лагерь обустраивать? Ты здесь не мог остаться? Здесь тоже работы полно. Как я здесь без тебя буду?

– Ну все же знают, что я в техникуме практику плотником проходил. Ты же помнишь, что я помогал здесь шалаши строить. Что я теперь скажу, что разучился строгать и пилить?

– Лё-ов, я так не хочу, чтобы ты уходил. А когда вы вернётесь?

– Я не знаю. Наверное, недели через две-три. Как пойдёт. Если пить, как черти, не будут, то быстрей управимся. Ты же помнишь, что в прошлый раз было. Как напьются, так работа стоит. А один я много не намастерю.

– Лёв, я тебя очень-очень ждать буду. Я уже по тебе скучаю.

– Ну чего ты, я же не навсегда, я же вернусь.

– Я знаю, что вернёшься. Но мне с тобой так надёжно. Лёв, я тебя люблю. А ты меня?

– Ну ты же знаешь. Я тебе сто раз говорил.

– А ты скажи ещё раз.

– Я тебя люблю.

– Нет, не так. Ты ласково скажи, на ушко мне прошепчи.

– Ривка, ну что ты от меня хочешь? Ну не умею я по-другому.

– Ну ладно, ладно. Не злись. А ты думать обо мне будешь?

– Да я и так только и делаю, что о тебе думаю.

– Правда? Лёв, ты такой хороший. Вот ты вернёшься, а я к этому времени могу уже мамой стать, что тогда будет?

– Ну тогда я отцом стану.

– А ты кого хочешь, мальчика или девочку?

– Конечно мальчика. Нам сейчас солдаты нужны. А девчонок нужно после войны рожать.

– Лёв, а если девочка родится?

– Ну, значит, девочка будет.

– Лёв, а ты девочку любить будешь?

– Ривка, ну что меня пытаешь? Ну кто будет, тот и будет. Сказал же, что я тебя никогда не брошу, так какая разница? Всё, Ривка, давай я тебя поцелую, вон ребята уже двигают, и мне пора. Всё, пока! Увидимся скоро!

Неуклюже чмокнув Ривку, Лёвчик догнал группу и взял у Андрейки свою часть инструмента. Ох уж эти женщины, прям чайной ложкой все мозги вычерпать им надобно. Любишь-не любишь, я тебе что, ромашка? К вечеру группа добралась к месту новой дислокации. Место было выбрано удачно, недаром поисковая группа исходила десятки километров. Возвышенность в километре от речки и трёх километрах от дороги, рядом с лагерем ручей. Через полтора километра есть большое поле, на котором при необходимости могли бы садиться и взлетать самолёты. Около семи километров до узловой станции, где можно вести наблюдение за передвижением эшелонов. До ближайшей деревни не менее трёх километров. Деревня спокойная, одни бабы с малыми детьми да несколько стариков. Партизаны намеренно в эту деревню не наведывались, чтобы не оставлять следов и не привлекать внимания. Нарубили веток, сделали временный шалаш, чтобы было, где заночевать, развели костёр, подвесили котелок, сварили суп, достали бутылку самогона, сели кружком, наелись, выпили, потихоньку, вполголоса попели песни. Поменяли дозорных, чтобы тоже могли поесть, и улеглись. Со следующего утра определились с количеством и размером домиков, которые нужно было установить, и разошлись в разные стороны, валить пригодные деревья. Нужно было равномерно не рядом с лагерем найти подходящие стволы, срубить или спилить их и доставить к месту расположения. Лес у лагеря должен был оставаться как можно более густым, чтобы было трудней обнаружить с воздуха. Соскучившиеся по нормальной мужской работе, партизаны с удовольствием разобрали пилы и топоры.

Часть тринадцатая. Роды

Оставшись в отряде без Лёвчика, Ривка заметно загрустила. Девчонки с кухни, где она продолжала работать всё это время, как могли поддерживали её. Живот был уже очень большим, и рожавшие женщины, считали, что у Ривки подходит срок, стало быть, её нужно было отправить на дальний хутор. Настало время прощаться с девчонками, и Ривка в сопровождении двух партизан тронулась в путь. На хуторе её встретили довольно дружелюбно. Хозяйка посетовала, что из-за войны не имеет возможность увидеть, как её сыновья женятся и приведут в дом жён. А те в свою очередь забеременеют и будут такими же, как Ривка. Место Ривке определили в большом сарае, разгороженном пополам. В одной половине находились загон для коровы и ещё один поменьше для кур, а вторая была отведена под хозяйственный инвентарь и сено для коровы. По приставной лестнице боком Ривка поднялась на чердак, здесь ей предстояло родить и провести какое-то время, пока ей не подыщут новое жильё. Она слабо представляла, как всё это будет. Разумеется, в отряде с малышом оставаться нельзя. Условия абсолютно не подходящие для младенца. Она гладила свой живот и разговаривала с ребёнком. Она подумала о том, что хотя они с Лёвчиком и обсуждали возможные имена, но так окончательно ни на чём конкретном не остановились. Долгими вечерами Ривка много думала о Лёвчике, о маме, о сестре и об отце, но всё-таки существо, живущее в ней и толкающееся каждый раз, когда она пила чай с сахаром или съедала ложку мёда, занимало её больше всего. Ей уже не терпелось посмотреть на ребёнка. Иногда она с ужасом думала, что ребёнок может быть не от Лёвчика, и ей становилось не по себе. Но она старалась отгонять от себя такие мысли. Даже если ребёнок от одного из этих подонков полицаев, он всё равно её ребёнок, и она его никому не отдаст. Кроме Лёвчика, никто не знает о её беде. В Лёвчике она была абсолютно уверена. Пройдёт война, и она отблагодарит его за всё. Прежде всего она всегда будет ему верной и хорошей женой. А детишек она ему нарожает столько, сколько он захочет. А может быть, этот от него? В конце концов, с Лёвчиком она была больше, чем с полицаями. Иногда она опускала руку на шею и гладила бусы, Лёвкин подарок. Какой он всё-таки заботливый. Война ведь, а он о бусах для неё не позабыл. И красивые какие и гладкие. От застёжки по пять сантиметров вниз и начинаются бусинки. Сначала поменьше, а к центру всё увеличиваются. Небольшие чёрные овалы, очень гладкие и приятные на ощупь, а по центру, в оправе под цвет золота искусственный бриллиант. Если почистить его да на солнце, то сверкает, наверное, даже не хуже настоящего. Красивые бусы и очень ей идут. Девчонки на кухне аж обзавидовались и по три раза меряли. А ей не жалко, пусть меряют.

Ривка старалась помогать хозяйке всем, чем могла. Правда, корову она доить не умела, но хозяйка усадила её на табуретку и показала, как нужно обращаться с выменем. Понемногу и у Ривки стало получаться. Она старалась приспособить свой сон под живность, которая рано утром просыпалась и уже не давала спать. Корову доили и выводили во двор, огороженный плетнём, туда же на кормёжку неслись и куры, оставляя свежеснесённые яйца. Ривка уже давно не ела так вкусно и добротно. Хозяйка была отменной поварихой, и хоть Ривка неоднократно предлагала свои услуги, из-за мер предосторожности ей не давали покидать сарай.

Понемногу подходило время родов, ребёнок толкался всё сильней, и в один из дней, она почувствовала, что по её ногам течёт жидкость. Она уже знала, что это отходят воды, но всё равно ей стало страшно. Как она будет рожать одна, на этом пыльном чердаке, под куриное кудахтанье? С трудом спустившись вниз, она доковыляла до хаты и постучала в окошко. Хозяйка сразу всё поняла и поставила на печь греть воду, а мужа отослала пригласить золовку его двоюродного брата, которая часто помогала бабам разродиться.

Ривка осталась в хате, хозяйка уложила её на кровать и всё время подходила к ней, справляясь о её самочувствии. Схватки продолжались уже около трёх часов, Ривка была изрядно измучена. Каждый раз, когда накатывала новая волна, она чувствовала, будто ей в живот засунули огромный нож и проворачивают его, словно выскребая все внутренности. Она уже искусала все губы и была мокрой от пота. Наконец появился хозяин с золовкой брата и ещё одна женщина помоложе.

Хозяйка расцеловалась с прибывшими, женщины кратко спросили друг друга о здоровье и делах и все вместе расположились около Ривки. После осмотра Ривке сказали, что открытие матки на шесть пальцев и ей нужно много тужиться. Ривка старалась как могла.

Хозяина отослали с хаты, чтоб не мешал и чтоб снаружи присмотрел. Золовка двоюродного брата хозяина хутора Антонина быстро взяла управление родами в свои руки. Она шумела на Ривку, чтобы та не прекращала тужиться. Посетовала, что Ривка совсем молоденькая и роды первые, а у неё всё узкое. Через два часа интенсивных попыток женщины взяли простыню и, скрутив её в подобие плоского жгута, обернули им Ривку. Две женщины держали под углом по направлению к ногам концы простыни и по команде Антонины осторожно тянули их, оказывая давление на живот. Сама же Антонина потихоньку нажимала на живот от груди по направлению к ногам, старясь подвинуть плод. Уже сделали несколько попыток, но плод не желал появляться на свет божий. Антонина волновалась, что Ривка не сумеет разродиться. В больницу везти её было нельзя, там её сразу бы схватили.

– Ну давай, милая, поднатужься ещё разок! Давайте вместе, тяните осторожно. Вот так, вот так! Давай, дыши! Давай! Давай! Головочка появилась. Давай ещё! Давай! Уже немного осталось!

И через пару минут в хате раздался плач младенца. Ривка обессиленно откинулась на кровати, но уже включился материнский инстинкт. Это был голос её ребёнка. Она узнала бы его из тысячи голосов. Не имело никакого значения, что она слышала его впервые. Этот голос проникал глубоко в неё, вибрируя и заставляя воспринимать его каждой клеточкой. Это был самый родной голос в мире. Ривка протянула руки к малышу.

– Сейчас, милая, только пуповину обрежем и оботрём его. Мальчик! Мальчик у тебя! Вот радость! Поздравляем! Держи!

Ривка приняла в свои руки самый дорогой бриллиант на свете. Маленькое кричащее существо, ещё секунду назад оглушавшее всех своими тембрами, что-то учуяло и начало тыкаться носом в Ривку.

– Да ты ему титьку дай!

Ривка достала налитую грудь с огромным тёмным соском и сунула под нос малышу. Его не пришлось упрашивать дважды. Инстинкт выживания, отточенный тысячелетиями, сработал безотказно. Ухватив сосок маленьким ртом, малыш моментально присосался и зачмокал. Ривка с нежностью смотрела на маленькое чудо. Сквозь полумрак хаты она не могла разглядеть, на кого похож младенец. Про себя она потихонечку молилась.

– О, Господи, спасибо тебе. Сделай ещё одно чудо, пусть это будет его ребёнок. Клянусь, Господи, я больше ничего у тебя не попрошу. Только здоровья малышу и чтобы его настоящим отцом был Лёва.

Подошла Антонина, обтёрла полотенцем, смоченным в тёплой воде головочку ребёнка от крови, потом другим концом вытерла лицо Ривке.

– Молодец, девуля! Ещё немного, и быть беде, я уже боялась, что не разродишься. Но всё обошлось. Есть Бог на свете. Как младенца наречёшь?

– Я не знаю. Мы ещё не решили.

– Отец-то есть?

– Конечно есть!

– Ну дай вам Бог, чтоб не последний. Только следующего уже после войны рожай, договорились?

– Договорились, – улыбнулась Ривка Антонине.

Ривка была искренне благодарна этим женщинам, рискующим собою, чтобы помочь ей родить. Подошла вторая женщина, чтобы попрощаться с Ривкой. В ней явно угадывалось сходство с Антониной. Так и было, старшая дочь приехала помочь матери. Она тоже пожелала Ривке всего наилучшего. Ривка в свою очередь тепло поблагодарила. Женщина наклонилась к Ривке, чтобы обнять её на прощанье, но вдруг отшатнулась и, прикрыв рот рукой, с плачем выбежала во двор.

– Что это с ней, Антонина?

– Да разнервничалась, видно. Ну, бывайте, пора нам. Расти сыночка на радость.

– Спасибо вам большое, до свидания!

Гости ушли, хозяйка начала прибирать и замачивать в корыте окровавленное бельё. Младенец насытился и заснул ну груди у матери. Ривка нежно прижимала его к груди, абсолютно не соображая, что дальше с ним делать.

– А ты поспи, милая, чать намаялась. Закрывай глаза и лови момент, много тебе по первости спать не придётся. Так что давай.

Ривку не пришлось упрашивать дважды. Прижав к себе младенца, она погрузилась в чуткий сон, моментально отзываясь на каждое его движение. Она не знала, сколько ей удалось поспать, плач младенца завибрировал в её ушах, и она с трудом разлепила глаза. Несколько мгновений всё качалось, потом картинка выровнялась. Она даже не сообразила сразу, где находится. Вместе с пробуждением к ней пришла боль. Внутри живота горел огонь. Ривка сунула ребёнку грудь, и он, довольно заурчав, моментально присосался.

– Ишь, какой молодец! Сразу к титьке! Крупный он у тебя, много есть будет. Вот сейчас поест, мы его искупаем, в чистое завернём. Сегодня ты уже оставайся в хате, я гляжу, ты умаялась, на чердак и не поднимешься.

– Спасибо, спасибо вам за всё!

– Да ты не мне, ты вон, Господу нашему молитву. Это всё в его милости.

– Как скажете. Я только поднимусь и всё сделаю.

– Ну вот и ладненько.

Ривка смотрела, как хозяйка хутора ловко купала её сына и завидовала её умению.

– Да ты не волнуйся, научишься, у тебя всё впереди. Я первого родила, даже не знала, как его в руки взять. Научилась. Глянь, ничего не забыла. Всё будет хорошо.

Чистенького малыша завернули и уложили на кровать. Хозяйка напоила Ривку бульоном. Есть что-то другое у неё просто не было сил. Осторожно, стараясь как можно меньше двигаться, чтобы не причинять себе боль, Ривка улеглась рядом с малышом. От него исходил запах тёплого молока и ещё чего-то. И это ещё что-то было таким родным и тёплым. Ривка уткнулась в него носом и задремала.

На этот раз она проснулась от шума за окнами. Она сжалась в нехорошем предчувствии и крепче прижала к себе ребёнка. Шум нарастал и наконец ввалился в хату. У Ривки потемнело в глазах, она увидела перед собой троих людей в полицейской форме, с оружием, и ещё одного мужчину лет пятидесяти, без оружия, и женщин, помогавших ей родить. Мысли метались в её голове. Боже, как они могли, так улыбаясь, обнимая и целуя её на прощание, привести с собой полицейских? Двое мужчин подошли к ней вплотную, хозяйка хаты стояла рядом, потупив взгляд.

– Та-ак, что тут у нас? О! У нас тут жидовка! Что, устроили тут родильное отделение?

Хозяйка сделала шаг вперёд и упала в ноги к полицейским.

– Кузьма, Петя, я вам всё, что хотите, отдам! Не трогайте нас! Мы прямо сейчас в лес уйдём, и никто про нас ничего не узнает. А уж мы вас отблагодарим, вы же нас знаете. И Антонина знает, она подтвердит. Не берите грех на душу, не губите нас! А я за вас каждый день буду Богородицу просить. Вот вам крест!

– Ты с крестом-то подожди. Будет у тебя ещё время помолиться. А сейчас отойди и не мешай!

– Антонина, Олеся, подите сюда. Ну, смотрите, где там эти бусы?

Женщины подошли вплотную к Ривке и попробовали подвинуть её руки, но она намертво вцепившись в ребёнка, не дала их сдвинуть.

– Убери руки!

– Нет! Не трогайте меня! Что вы от меня хотите?

– Дай нам бусы посмотреть!

– Вам бусы нужны? И из-за этого вы сюда полицаев привели? Вот, возьмите! – Ривка сняла с себя бусы и протянула женщинам. Те подхватили их и быстро подошли к окну. Внезапно Антонина, смотревшая на бусы, начала оседать.

– Мама, мамочка! Что с тобой? Мама! – тормошила её Олеся.

Антонина медленно открыла глаза, отпила из кружки, протянутой дочерью, воду и завыла:

– Ой, кровинушки мои, зачем же вы нас покинули-и-и-и. На кого же вы нас оставили-и-и-и. Погубили вас злые лю-ди-и-и-и. Сожгли вас живьё-о-о-ом. Прими, Господи, души невинные в царствие своё-о-о-о.

– Антонина, ты панихиды потом будешь устраивать. Ты нам скажи, те бусы или нет?

– Они, они самые-е-е. Я сама их покупала в Полтаве. Мастер их там вручную делал, клялся и божился, что ни у кого такой красоты больше нет. Единственные они. А меня Степан попросил для Матрёны. Девочка, говорит, подрастает, побаловать её уж как хотел. Как они её любили, ведь такая ласковая, такая добрая-а-а-а.

– Так, Пётр, Захар, этих давайте вяжите и в телегу.

Пётр и Захар вытолкали ружьями хозяев хутора во двор. В хате остались Кузьма, мужчина без оружия и Антонина с Олесей. Ривка почувствовала, как её знобит от страха. Кузьма повернулся к Антонине.

– Антонина, тебе решать, как эту паскуду удавить. Хочешь, в комендатуру свезём и там вместе с этими повесим, хочешь, здесь порешим. Мне без разницы.

– А может хозяев отпустишь? Эту тварь кончим и всё. Они, поди, и знать-то не знали, кого приютили.

– Не могу, ты ж в комендатуру пришла, что я потом там скажу, если этих отпущу? И что значит не знали? Жидовку от хохлушки отличить не смогли? Да меня самого повесят. Так что не дури и решай быстрей.

– Прости меня, Господи. Ну значит у них планида такая. Нечего с жидами якшаться! Знаешь, Кузьма, я хочу, чтобы она так же, как и родственники мои, которых она сожгла, от огня смерть приняла.

– Какие родственники? О чём вы говорите? Я никого не поджигала! Я ребёнком своим клянусь!

И тут до Ривки начало доходить. Лёва, это же он подарил ей бусы. А где он их мог взять? Ну да. Они же ходили на задание с Сашком, а тот же поджигатель, Лёва сам ей рассказывал. Но она тогда значения и не придала. Ну подожгли хаты, так подожгли, приказ есть приказ. К тому же после гибели матери и сестры ей было абсолютно наплевать, что будет со всеми теми, кто помогает немцам. И она же не могла знать, что кого-то спалили вместе с хатой. Лёва ей ничего такого не говорил.

– Не поджигала, нет? А бусы у тебя откуда племянницы моей? Весь дом сгорел, а бусы целёхонькие! Я сама их ей дарила и покупала сама, нету вторых таких! Откуда они у тебя?

– Мне их подарили.

– Кто тебе их подарил? Хахаль твой партизанский? Тот, вместе с которым вы людей сожгли?

– Я клянусь вам, я никого никогда не сжигала!

– Тогда давай нам того, кто сжигал! Где он?

– Я не знаю. Я ничего не знаю.

– Антонина, возьми-ка у неё дитя, мы ей сейчас допрос учиним.

– Не-ет! Я не отдам!

– Олеся, помоги матери! От же ж сука бешеная, подвиньтесь. Я её прикладом шибану!

Ривка получила удар прикладом в лоб, и всё поплыло перед ней, руки разжались, она больше не могла удерживать ребёнка. Антонина подхватила кричащего малыша.

– Да заткните вы это дерьмо! Мозги ж разлетаются! Уберите его из хаты!

Женщины вышли, унося малыша. В комнате стало тихо. Кузьма плеснул на Ривку воды из ведра. Ривка мучительно и медленно приходила в себя. Она шарила руками по своей груди, пытаясь обнаружить своего ребёнка. И тогда она завыла.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

– Заткнись сука! Кондрат, давай её тоже на улицу, а то кровью сейчас всю хату перепачкаем.

Мужчина без формы молча схватил Ривку за волосы и потащил во двор. Солнце недавно взошло. Ривка попыталась вспомнить, сколько же времени она проспала, если сейчас уже утро. Но в голове ничего не складывалось. Да и какая разница, сколько она спала. Ребёнок – вот что было настоящей заботой. Нужно забрать его у Антонины и защитить. Ривка собрала силы и рванула, оставляя волосы в руках у Кондрата. Она делала рывок за рывком, но силы покидали её, она поняла, что ей не вырваться из его железных рук. Ривка осела на землю. Кузьма и Пётр подошли к ней.

– Ну что, подстилка партизанская, скажешь, где лагерь, мы тебя и малого твоего быстро убьём. А не скажешь, на кусочки порежем и живьём сожгём.

– Я не знаю! Правда не знаю! Я же в лесу не ориентируюсь! Полчаса вдоль речки шли, а всё остальное по лесу. Я ничего не знаю.

– Ты у нас заговоришь, тварь жидовская!

Кузьма и Пётр начали бить её ногами в сапогах по животу, по рукам, по ногам, по грудям, которыми Ривка ещё недавно кормила своего малыша. С каждым ударом она чувствовала боль всё сильнее и сильнее. Она кричала что есть мочи. А может, это не она кричала. Может быть, это кричал её сын. Или они вместе кричали. Мама и сын, ведь они одно целое. Ведь он только вчера ещё жил внутри неё, связанный с ней пуповиной. А может быть, это лес кричал? Ривка уже ничего не понимала. Она видела перед собой сквозь пелену разъярённые лица. Картинка постоянно менялась, лица сменялись сапогами, если сапог попадал не в глаз, то в тот момент, когда он возвращался, она могла успеть что-то увидеть. Она пыталась увидеть ребёнка, но ей это не удавалось. Она пыталась закрыться от этих страшных ударов руками, но ей моментально их перебили. В какой-то момент мучители оставили её лежать на несколько минут. Взрослые здоровые мужики устали её избивать. Они остановились, тяжело дыша. Ривка лежала на земле, застыв в позе, в которой её тело замерло после последнего удара. У неё не было сил пошевелиться. Даже о ребёнке думать она уже была не в состоянии. Жуткая боль заслонила собою всё. Лицо было сплошным кровавым месивом. Удары сапог разорвали ей живот. Через разрывы виднелись кишки. Через матку обильно вытекала кровь. Один глаз лопнул от удара и превратился в месиво. Он висел на тонкой ниточке. Ривка дышала, с трудом глотая воздух. С каждым выдохом изо рта стекала струйка крови.

– Ладно, Петя, хватит с неё, ничего она не скажет. Да мы и так знаем, где партизаны ховаются. Давай жидов кончать, а этих в комендатуру сдадим, нам за них премия полагается. Ну что, блядь партизанская, смотри на своего выблядка в последний раз!

Кузьма забрал у Антонины ребёнка и поднёс к целому глазу Ривки, держа его за одну ножку. Младенец разрывался от плача и судорожно хватал воздух крохотными губами.

– Смотри внимательно! Петька, хватай вторую ногу! На раз, два, три!

Кузьма с Петром дёрнули разом в разные стороны ножки ребёнка, разрывая его на части. Из его живота вывалились внутренности. Младенец затих. Ривка лежала, не в силах пошевелиться. Она ничего не могла сделать. Она не могла защитить своего ребёнка. Она старалась приподняться на руках, чтобы подползти к нему поближе, но переломанные руки не слушались, причиняя страшную боль. Она оставила бесполезные попытки подняться, устав от боли и смирившись с близкой смертью. Ей уже не нужно было жить. Она потеряла самое дорогое, что было у неё. Без этого крохотного существа, которое она успела только дважды покормить грудью, её жизнь не имела смысла. Только два раза. Стала ли она матерью, покормив своего ребёнка всего два раза и сразу потеряв его? Кто мог дать ей ответ? Бог не слышал её. Точнее ещё вчера он слышал и дал ей возможность разродиться и даже покормить ребёнка. А сегодня он уже отвернулся от неё. Что же произошло за столь короткий промежуток времени? Что ты не знал, о Господи, вчера и что ты узнал о ней сегодня, чтобы так всё изменить? Почему ты не заступился хотя бы за её сына? Да, пусть она была с партизанами, пусть ей было наплевать на тех людей, которых, возможно, сжигали вместе с их хатами, но ведь сначала убили её семью, а её изнасиловали. И только потом её сердце заполнили пустота и страшная тоска. Эта боль, которая пронзала её всякий раз, когда она думала о матери, бабушке и сестре. Она помнила боль и унижение изнасилования. А этот мерзкий страх, сопровождавший её всё время? Ведь она могла лишиться жизни каждую минуту, не сделав никому ничего плохого, только за то, что она родилась еврейкой. Но разве кто-то выбирал, кем ему родиться? Разве ей дали этот выбор? Если Господь создал её еврейкой, значит, именно еврейкой она и была ему нужна. Только почему он не пришёл защитить её? Почему Лёва не пришёл защитить её? Почему никто не пришёл? Мама! Почему ты тоже не пришла? Ты видишь, мама, что они со мной сделали? Ты видишь, что они сделали с моим ребёнком? За что, мама, за что, мамочка, за что?

– Антонина, не передумала ещё её жечь? Может, просто дострелим и поедем?

– Не передумала, Кузьма! Гореть ей в аду!

– Ну, быть по-твоему! Хату и сарай палить не будем, сгодятся. Вот здесь, в загончике, дрова разложим и запалим. Медленно она будет жариться, ой как медленно.

– Да пускай жарится со своим выродком! Чтоб черти десять раз им сковородки перекрутили!

Принесли из поленницы дров, подтащили Ривку, обложили её чурбаками. Кинули сверху неё то, что осталось от младенца, положили сухой соломы, плеснули керосина и бросили спичку. Пламя быстро занялось, синее по краям и светло-жёлтое ближе к центру. А в середине так и вовсе яркое, жёлто-красное. Вот уже занялась на Ривке одежда, она пыталась сбросить с себя пламя, собрав последние силы и делая попытку уползти от этого ужаса, отталкиваясь ногой. Но нога лишь скребла землю под ней. Никуда она уползти уже не могла. Не было у неё сил, была только адская боль и запах палёного мяса. Ривка пыталась кричать, но из разбитого сапогами рта вылетали только нечленораздельные звуки, больше напоминающие мычание. Она чувствовала гарь и в какой-то момент поняла, что горит её ребёнок. Она прощалась с жизнью медленно и мучительно. Кто знает, о чём она думала в последние секунды? Может быть, о том же, о чём думали обитатели хутора, сожжённые партизанами. Может быть, о том же, о чём думала изнасилованная, так же, как и Ривка, её ровесница со старинным именем Матрёна? А может быть, и её маленький брат думал о том же самом. Жизнь медленно, по капельке вытекала из Ривки. Никто не мог сказать, когда она перестала жить. Даже когда она была уже обугленной в верхней части тела, под воздействием огня мышцы продолжали стягиваться и разрушаться, создавая видимость движения.

Наконец она перестала шевелиться. Сомнений не было, она была мертва. Младенец тоже был мёртв. Нижняя часть тела не сгорела, но это уже не имело значения. Кондрат залил костровище водой из колодца, вывел из сарая корову и по-хозяйски привязал её к телеге.

Корова, учуяв своих, протяжно замычала и ткнулась мордой в хозяйку. Антонина молча, с белым лицом наблюдавшая за сожжением Ривки, подошла к чёрным обугленным остаткам того, что ещё полчаса назад было двумя живыми людьми и, протянув руку, разжала её. Из руки скользнули бусы. Лёвкин подарок, он остался рядом с Ривкой до самого её конца. Как она и обещала ему. Антонина повернулась и пошла прочь, крестясь на ходу.

– Мама, что же мы сделали? Мы теперь тоже убийцы!

– Замолчи, дочка! Мы не убийцы! Мы отплатили за свою кровь!

Телега медленно выехала со двора. Мужики шли, переговариваясь, когда приехать за скарбом и кормом для скотины. Спорили, кто заберёт кур, а кто корову. Хозяева хутора сидели безмолвно, потрясённые картиной казни роженицы и ребёнка. Хутор медленно исчезал из вида. Антонина шла за телегой, держа Кондрата под руку. Олеся шла чуть позади, её плечи содрогались от рыданий. Она не могла бы сейчас ответить, плачет ли она потому, что сожгли семью её дяди, или потому, что не в человеческой природе смотреть, как живьём сжигают людей. Она явственно ощущала запах палёной плоти. Вся её одежда пропиталась этим отвратительным запахом. И больше всего на свете ей хотелось снять пропахшую смертью одежду и смыть с себя всю эту войну, всю боль и все страдания, которые она принесла вместе с собой.