Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 2"

– И давно вас в плен взяли?

– Да, почитай, как неделя.

– А нас ещё раньше, в соседнем районе.

– Потери огромные, немцы говорят, наши целыми армиями сдаются. Поди знай, брешут или нет.

– Да, а командиров всех постреляли на месте.

– Мы отстреливались, сколько могли. Ну, а потом ну не голыми же руками воевать.

– Начальство наше всё поубегало, а нам кто объяснит, что делать?

– Так нас свои же сапёры на мосту и подорвали.

– А военный завод рвали прямо с людьми. Ох и много же народу покалечило! А потом ещё авиация, будь она неладна, добавила.

– Да неужто свои бомбили?

– Да вот те крест!

– И евреев всех постреляли. И сейчас, говорят, мы для евреев ямы и копаем. Вот тут их и будут кончать.

– А в этих двух засыпанных ямах кто?

– В одной точно евреи, а в другой, говорят, кроме евреев, ещё коммуняк положили.

– Туда им всем и дорога!

– Как бы потом нас самих здесь не кончили.

– Так они завтра-послезавтра хотят начать евреев того, а мы вроде похоронной команды будем.

– А потом что?

– А кто ж его знает, что потом? Может, по домам распустят.

Вскоре перерыв закончился, и все опять разбрелись по своим участкам. Пленные солдаты закончили одну из ям, и их раскидали по двум другим. Они выглядели довольно понурыми и неуверенными. Они прошли настоящие бои и потеряли не только боевых товарищей, но и веру в непобедимость Красной армии. Очень болезненны были для них предательство и бездарность руководства. Некоторые во всеуслышание говорили о вине Сталина за сдачу городов и неспособность дать отпор немецкой армии.

Некоторые не скрывали, что по окончании земляных работ будут проситься к немцам на службу. Всем уже было известно сталинское отношение к попавшим в плен. Семьям своим помочь они уже не могли, оставалось думать о собственном выживании. Кроме как военной службой, молодые ребята, попавшие на фронт прямо со срочной, больше ничем заниматься не умели. Они с завистью смотрели на Василь Денисыча и его помощников в форме. Как оказалось, они были зачислены во вспомогательную полицию. У них были даже ружья, что свидетельствовало о доверии к ним немецких властей.

В конце первого рабочего дня один из арестантов, работавших в одной яме с Лёвчиком, подошёл к Василь Денисычу и стал что-то шептать ему, показывая на Лёвчика. Сердце Лёвчика быстро забилось, по телу пробежал нервный озноб. Ему стало страшно.

Василь Денисыч посмотрел на Лёвчика и что-то ответил арестанту. Тот кивнул головой и вернулся к остальным, грузиться в грузовик. Залезая в машину, Лёвчик, не сводивший глаз с Василь Денисыча, уловил обрывок фразы, сказанной им одному из своих помощников.

– Так и я ж говорю, всё одно через пару дней сюда ляжет. А мне где рабочую силу брать прикажете?

– Да никуда он не денется.

Лёвчик, хоть и не был окончательно уверен, что речь шла о нём, чувствовал себя отвратительно. Смертельная опасность, нависшая над ним, не давала ему покоя. Он мысленно высчитывал все возможные варианты. Можно было спрыгнуть с машины в городе, где-нибудь у проходного двора, и оторваться от возможного преследования. Но куда в таком случае идти? Наверняка по адресу последней прописки за ним пошлют наряд, и он только подставит своих, если они до сих пор вообще ещё находятся дома. Убежать с земляных работ было невозможно. Их всё время контролировали, да и бежать по голой степи можно только до тех пор, пока тебя не догонит пуля. Сбежать из тюрьмы тоже было нельзя, тем более, что на ночь из запирали в камерах. Спрыгнув на ходу, на подъезде к городу, можно было просто переломать себе ноги и быть пристреленным прямо на месте. Лёвчик усиленно обдумывал варианты. Грузовик въехал в город и уже подъезжал к улице Чапаева. Лёвчик стал прикидывать где лучше спрыгнуть, но вокруг было неожиданно много людей в форме. Наверняка они обратят внимание на выпрыгнувшего из машины на ходу человека и начнут стрелять. На самой улице Чапаева тоже было много людей в форме. Колонна евреев уже прошла, но на проезжей части и на мостовой лежали тела. Люди с нашитыми жёлтыми звёздами грузили эти тела на подводу. Хотелось кричать от отчаяния. Возможностей для побега не оставалось. Грузовик въехал на территорию тюрьмы. Заключённым дали води и каши и развели по камерам.

Человек, шептавший Василь Денисычу, оказался с Лёвчиком в одной камере. Было неприятно находиться рядом с тем, кто желал его смерти. Лёвчик постарался отодвинуться от него как можно дальше. Но тот, видимо заметив желание Лёвчика укрыться в дальнем углу камеры, сам начал призывать сокамерников обратить на Лёвчика внимание.

– Ребята, а вы знаете, что в нашей камере есть жидёнок недобитый?

– Ну есть так есть, нам-то что, мы у немцев не служим.

– Как это что? Вы что, хотите, чтоб нас всех из-за него пристрелили?

– Нас-то чего? Мы ж не жиды.

– А-а-а! Труханули! Не боись, братва! Я за вас, ссыкунов, уже проблему решил!

– Ну и как же ты её решил, мил человек?

– А я с Василь Денисычем всё перетёр.

– И что он сказал?

– Крышка жидёнку! Вот скоро его соплеменничков на расстрел привезут, так его вместе с ними и оформят! Так что, жидёнок, хорошо рой, чтоб тебе удобно лежать было!

Камера промолчала. Никто не хотел связываться с Крядовым, человеком, настучавшим на Лёвчика. Всех беспокоила прежде всего собственная судьба. Чего ввязываться в ссору из-за жидёнка, которому всё одно не жить? Так пришьют его завтра или через неделю, какая им разница? А полезешь заступаться, так, глядишь, ещё и самому перепадёт на орехи от новой власти. Разобрались по нарам и начали отходить ко сну. Несколько человек неторопливо переговаривались, обсуждая, что они будут делать по окончании работы в похоронной команде.

– Да меня ж, понимаешь, ни за что взяли. Кто-то донос написал, что я японский шпион. А какой с меня шпион, если я не то что по-японски, а окромя русского, никакого языка не знаю. И что я мог тем шпионам рассказать о нашем заводе? Ну разве только, что у нас на весь завод только два станка нормальных, и те дореволюционные, немецкие. А наши? Разве ж то станки? Недоразумение сплошное, а не станки. Ну вот я так мастеру и сказал. А назавтра взяли меня. Кто, говорят, твои сообщники, с кем ты собирался советской власти вредить?

– А у нас вечеринка по случаю Первого мая. Я выпил и жену парторга на танец пригласил. Вот и танцую с тех пор.

– Ну да, нас тут полную тюрьму шпиёнов и понабивали. Зачем, спрашивается? Кому это надо было?

Камера затихала, только Лёвчик не мог заснуть, его била нервная дрожь. За что его в расход? Что он успел сделать такого этому миру, что он так торопится избавиться от него?

И за что остальных евреев? И почему всегда евреев уничтожают в первую очередь, что бы ни случилось? Он представил себя, стоящего на краю могилы и глядящего в последний раз на солнце и тёплый луг. Ему стало так жалко себя, что слёзы потекли по его лицу. Лёвчик ещё долго прислушивался к звукам затихающей камеры, ему всё мерещилось, что Крядов будет стараться подобраться к нему во сне, чтобы задушить. Но ничего не происходило, камера спала, и даже Крядов похрапывал во сне. Вскоре заснул и Лёвчик. Сны были рваные: то он сам стоял на краю ямы, и солнце жгло ему глаза, и он щурился, то он толкал в яму Крядова, а тот вырывался и жаловался на него Василь Денисычу, а тот посмеиваясь грозил Лёвчику пальцем. То он прыгал с грузовика на улице Чапаева, подворачивал ногу и не мог бежать. На него надвинулся человек в чёрной форме с белой повязкой на рукаве, он схватил его за здоровую ногу и потащил к колонне грустно бредущих евреев. Лёвчик вдруг увидел мамины глаза. Она видела, как его тащил этот детина, и ничего не сказала. Лёвчик хотел крикнуть маме, чтоб она защитила его, но детина сильно дёргал его за ногу. Лёвчик проснулся и рывком сел на нарах. Чья-то рука была на его ноге. Он резко согнул ногу, чтобы избавиться от чужого прикосновения.

– Тихо, паря, не кричи. Утро уже, на работу пора. Опоздаешь, и к стенке поставят, не дожидаясь, пока Василь Денисыч тебе путёвку выпишет.

Лёвчик огляделся. Голова кружилась от резкого пробуждения и страшного сна. Он осмотрелся, в камере уже никого не было, только он и мужчина, который его разбудил. Похоже, что ему и вправду спасли жизнь. Пунктуальные немцы не терпели опозданий.

Мужчина отпустил ногу Лёвчика и вышел. Лёвчик быстро вскочил, натянул ботинки и побежал догонять остальных. Он был последним за кашей. Солдат, работающий на раздаче, уже закрывал котёл, когда Лёвчик подбежал к нему с просящим взглядом, солдат вздохнул и протянул ему миску. Лёвчик отошёл к стене и начал есть. Крядов, заметив, где он расположился, направился к нему и, проходя вплотную, постарался выбить у него из рук тарелку с кашей. Лёвчик моментально среагировал, подняв тарелку, но поскольку Крядов толкнул его, то половина горячей каши опрокинулась на него. Взвыв от ожога, он развернулся к Лёвчику и бросился к нему с кулаками. Лёвчик плеснул ему в лицо оставшейся кашей и ударил ногой в живот. Тут же прозвучал выстрел в воздух!

– Ахтунг! Алес!

Охранник указал на землю Лёвчику и Крядову. Подчиняясь ему, оба легли. Подошедший к ним охранник дважды ударил с размаха сапогом и Лёвчика и Крядова, после чего скомандовал им:

– Форвертс! Арбайтн!

Крядов злобно смотрел на Лёвчика.

– Ну всё, жидяра, тебе конец! Я тебя лично кончу!

Все построились, немцы провели перекличку и дали команду грузиться. Лёвчик поднялся в машину и постарался сесть подальше от Крядова. Машина выехала за пределы тюрьмы и двинулась тем же маршрутом, что и вчера. У входа в гетто стояли четыре грузовика, в которые загоняли пожилых людей. Старики не могли сами подняться в высокий кузов по наклонным доскам, они срывались и падали, каждый раз больно ударяясь. Люди в чёрной одежде вспомогательной полиции подгоняли их пинками и дубинками. Некоторых затаскивали в машины за волосы. У колючей проволоки, ограждавшей гетто от остального мира, столпились те, чьих родных сейчас грузили на машины. Люди кричали и плакали. Несколько полицейских стояли вдоль колючей проволоки и били дубинками по рукам тех, кто слишком сильно налегал. По дороге они обогнали колонну человек на сто семьдесят людей старшего возраста. Они медленно шли.

Лёвчика охватило нехорошее предчувствие. Ему стало жутко. Вскоре грузовик доехал до места работ, и все отправились заканчивать последнюю яму. Голодный Лёвчик, рисовавший себе самые мрачные картины, держался на одном адреналине, работая как заведённый. Вскоре самые страшные ожидания начали сбываться. Одна за другой стали появляться машины, которые он видел у гетто. Они остановились недалеко от ям, но пока никого не сгружали. Два мотоцикла с ручными пулемётами остановились напротив первой ямы, не доезжая до неё восьми метров, и заняли позиции на расстоянии около трёх метров друг от друга. К мотоциклам подошли русскоговорящие полицейские. Пулемётчики стали объяснять им, как управляться с пулемётом. Через несколько минут полицейским дали сделать по несколько пробных очередей и после этого стали выгружать людей. Сначала откинули задний борт у первой машины, положили доски, и по ним стали сходить люди. Полицейские пробовали подгонять их, но старики падали друг на друга и кричали. Происходила задержка. Тогда они кликнули двоих из копавших яму, и те стали сводить стариков. Дело пошло быстрей. Обречённых подводили к яме, за два метра до неё приказывали раздеться. Там же стоял стол, на который клали ценные вещи и драгоценности, если таковые имелись. За этим столом сидел немецкий офицер. Ценности полицаям не доверяли. Люди медленно стаскивали с себя одежду. Полицейские подгоняли их дубинками. Лёвчик только краем глаза видел этих людей.

Вот первые десять человек расположили около ямы, спиной к ней. Две пожилые женщины, не выдержав нервного перенапряжения, осели на землю. Прозвучали две короткие очереди.

– Найн, найн! – Пулемётчик подошёл к стрелявшим полицейским и показал, как правильно добить упавших. Тела первых жертв остались лежать на краю ямы. Подошли два полицая с ломиком и щипцами, проверили убитых на предмет золотых коронок во рту. В этот раз ни у кого золота не оказалось. Полицейские попробовали столкнуть тела, пиная их ногами. Тела оказались тяжелее, чем они предполагали, к тому же кровь пачкала сапоги. Подошёл Василь Денисыч.

– Да шо вы мучаетесь? Давайте сюда двоих, пусть скидывают.

Вновь вызвали двоих из копающих яму. Полицейские теперь могли заняться более чистой работой. Они, орудуя дубинками, готовили вторую партию. Ещё одного человека вызвали сортировать вещи. Женские складывались отдельно, мужские отдельно. Следующая десятка заняла места. Несколько очередей из пулемёта, и полицейские удовлетворённо смотрели на результат своего труда.

– Василь Денисыч, зацени работу!

– Хорошо пулемётики работают! Так бы и стрелял!

– Смотри, Софрон, бабке той голову напрочь разнесло!

– Ну да! Шо твой кавун!

У одного расстрелянного вырвали зуб с золотой коронкой, и тела столкнули в яму, на место казни стали проходить новые жертвы.

В это время к Василь Денисычу подошёл один из пожилых евреев и о чём-то его спросил. Василь Денисыч удивлённо посмотрел на выжившего из ума старика. Он сделал жест, из которого следовало, что ничего старик не получит, он должен убраться к яме и дожидаться своей очереди. Но старик не отставал. Василь Денисыч снял с плеча винтовку и передёрнул затвор. Он навёл её прямо старику в лицо, но за стариком стояли немцы, и поэтому он не смог выстрелить. Этот чёртов старый жид просто издевался над ним. Он взглянул на него и упёрся взглядом в спокойное лицо, на котором ветерок трепал длинную бороду. Василь Денисыч замахнулся на старика прикладом. Тот стоял, не пошевелившись. Один из офицеров вмешался в происходящее, не дав ударить старика.

– Найн! Не надо бить, – с трудом выговаривая русские слова, движением руки он остановил Василь Денисыча. – Что хотшет этот шелъовьек?

– Да понимаете, герр офицер, он хочет читать молитву по убитым.

– Он верить в бога?

– Ну да, герр офицер. Сейчас мы его к богу прямиком и отправим.

– Подождите. – Офицер задумался. Такого в его расстрельной практике ещё не было. Он уже прошёл Польшу, часть Прибалтики и Украины, на счету его зондеркоманды были уже сотни тысяч расстрелянных, но этот бородатый жид удивил его. Он уже видел таких пожилых евреев. Они молча или со слезами на глазах принимали свою судьбу. Они даже не просили о пощаде для себя или своих детей, понимая всю тщетность такой просьбы. Готовность умереть от руки убийцы, казалось, въелась в них генетически, с молоком матери, после двух тысяч лет гонений и уничтожений в любых странах, в которые их направляла судьба. Для миллионов людей на этой планете слово еврей, или жид, обозначало жертву, предназначенную для жертвоприношения своему богу, Иисусу или Аллаху. Странным было, что христианский бог Иисус, сам бывший евреем, с такой лёгкостью принимал жертвоприношения в виде казни своих бывших соплеменников.

– Гут, хорошо, этот человек может молиться.

– Повезло тебе, ну, пошёл!

Старик не двигался с места.

– Ну чего тебе, жидовская рожа? Иди молись.

Старик повернулся лицом к офицеру и произнёс:

– Господин офицер, разрешите набрать десять человек для миньяна.

– Што есть миньян?

– Наш бог слышит нас, только если вместе молятся десять мужчин.

– Ваш бог есть отшен хитри. Ты не хотеть умирать и морочить мне голова?

– Я не вру. Позвольте, и мы попросим бога нашего, чтобы зачёл вам, мы помолимся и за вас.

– Ты есть не нормальни! Я не позволить себя дурить.

Он взглянул на Василь Денисыча.

– Это есть правда про десьять шелёвек?

– Сейчас узнаю, герр офицер! – И он стремглав побежал к группе высаженных со второго грузовика.

Вернувшись через две минуты, он отрапортовал:

– Герр офицер, старик сказал правду.

Офицер задумался, после чего обратился к двум своим коллегам по-немецки:

– Господа, я хочу показать вам новый аттракцион. Признаться, я сам такого не видел.

– И что вы хотите нам предложить, Гюнтер, может быть, вы думаете, что после всех акций, что мы вместе проводим уже почти два года, вы можете рассказать нам что-то новое?

– Посмотрите на этого еврея. Он знает, что он уже в руках господа, и поэтому он решил обратиться ко мне с просьбой.

– Ну да, последняя просьба умирающего, – и офицеры рассмеялись, – и что же хочет это ненормальный?

– Он попросил разрешения молиться за убитых.

– И вы ему разрешили, Гюнтер, у вас мягкое сердце, ха-ха-ха!

– Вы можете себе представить, что после того как я ему разрешил, он попросил меня вновь.

– Да что вы говорите? Да он просто наглец. Следовало б его пристрелить, да он и так никуда не денется. И что же хочет этот старый придурок?

– Он просит меня разрешить пригласить для молитвы ещё девятерых мужчин, их бог, видите ли, просьбы меньшего числа не слышит. Что вы думаете, господа? Не развлечься ли нам маленьким представлением? А если нам надоест, то мы отправим их к богу без очереди.

– Гюнтер, Гюнтер, Гюнтер, вы такой фантазёр. Умеете же вы нас развлечь. Знаете что, давайте усложним задачу. Вы позволите? Это ведь ваш аттракцион.

– Конечно, Вальтер, мне интересно будет посмотреть на полёт вашей фантазии.

Вальтер повернулся в сторону переводчика и щёлкнул пальцами. Переводчик моментально сорвался с места и прибежал к нему.

– Скажите этому безумному, мы разрешим ему собрать десять человек для молитвы.

Переводчик перевёл. Старик посмотрел на Вальтера и склонил голову в поклоне, благодаря за оказанную милость.

– Но при одном условии.

Переводчик перевёл, и старик уставился на Вальтера, ожидая оглашения условия.

– С одним условием. Вы наберёте десять человек. Мы не будем их расстреливать.

Он подождал пока переводчик переведёт. Гюнтер и ещё один офицер с интересом наблюдали за сценой.

– Нет, мы не будем вас расстреливать. Нет, не всех. Это наша работа. Но вас мы не будем. – Его явно распирало от желания рассмеяться, но он играл свою роль. Ему следовало произвести впечатление на своих сослуживцев и на солдат, они тоже начали подтягиваться и слушать, что же он скажет старику.

– Я верю, что вы хороший человек, искренне верите в бога. Проблема только в том, что уже две тысячи лет ваш бог не слышит вас. Но я не собираюсь вас разуверять. Ведь я тоже верю в бога. Но видите разницу между нами? Мой бог мне помогает, и он слышит меня. Я сейчас стою здесь, и я твой господин, а ты через час максимум превратишься в корм для червей.

Старик не отрываясь смотрел на Вальтера, слушая перевод. Часть слов он понимал, ведь идиш, на котором говорили евреи уже почти тысячу лет, – это швабский диалект немецкого языка. Но идиш не был полностью немецким языком, поэтому, чтобы ничего не пропустить, он внимательно прислушивался к переводчику.

– Ты хочешь быть кормом для червей?

– Мы все будем им кормом.

– Смотрите, мой собеседник – умный человек, даёт правильные ответы. Как вам такой юде? – Офицеры и солдаты рассмеялись, поддержав шутку.

– Итак, мы должны заканчивать нашу беседу, наша работа простаивает, ваши соплеменники зря стоят голыми на краю ямы. Может быть, вам нравится смотреть на голых еврейских старух? Может быть, в юности они мало показывали вам свои прелести?

Офицеры и солдаты вновь рассмеялись. Всё-таки Вальтер остроумен и умеет превратить даже такую неприятную работу в развлечение.

– Итак, я даю вам пять минут, чтобы найти желающих молиться вместе с вами. Стой, старый жид! Сейчас мы испытаем твою веру. Слушай внимательно, – интонации и выражение лица Вальтера поменялись. Теперь перед стариком стоял не Вальтер-душка, готовый удовлетворить его последнюю просьбу. Теперь перед стариком стоял Вальтер Геринг. Нет, не родственник знаменитому Герману Герингу, а жаль, тогда он бы быстрее пошёл на повышение, а не занимался бы низовой работой. Просто Герингов в Германии как Ивановых в России. Перед ним стоял обер-лейтенант войск СС. Обер-лейтенант, принадлежащий к высшей касте, прошедший все возможные расовые проверки при поступлении в СС. Цвет и надежда нации, он один стоил всех жидов, пригнанных сегодня на казнь и даже больше. Он лично приветствовал великого фюрера Третьего Рейха, возродившего страну и спасшего её от позора Первой Мировой войны. Он здесь с великой миссией освобождения этой многострадальной земли от гнёта большевиков и жидов. Разве есть на свете более омерзительное животное, чем еврей, юде с нашитой на одежду жёлтой звездой? Нет! И не может быть! И сейчас он преподнесёт этому жиду такой урок, что сатана будет смеяться вместе с ним, Вальтером Герингом, и его друзьями.

– Я даю пять минут. Но… – Вальтер сделал паузу, – мы не расстреляем ни одного из тех, кто будет молиться вместе с тобой.

Вальтер сделал ещё одну паузу. Он вёл себя как настоящий актёр. Сейчас он произнесёт ключевую фразу, и сорвёт аплодисменты своих товарищей, и повергнет в шок старика, понявшего, что он натворил.

– Итак, вы не будете расстреляны. Мы закопаем вас живьём, правда, самыми последними. И я лично прослежу за тем, чтобы вы по ошибке не умерли быстро, как ваши соплеменники, от пули. Я хочу, чтобы вы мучились. А теперь покажите мне, как вы любите вашего бога. Идите, время пошло.

Солдаты и офицеры просто ахнули. Вот это Вальтер! Браво, герр лейтенант! Вот это фантазия! Вот это развлечение.

Меж тем показалась пешая колонна. Пока она была ещё далеко, но следовало управиться с теми, кто ждал своей очереди здесь. Вальтер, конечно, задержал всех своей шуткой, но не беда, за такое развлечение можно и задержаться.

– Знаете, господа, даже если он не найдёт желающих быть закопанным вместе с ним, я прикажу привести ещё девять первых попавшихся мужчин и велю закопать их живьём вместе с этим сумасшедшим. Но уже без молитвы. Мы должны научить этих тварей уважать время представителей высшей расы. Мы давали ему право умереть быстро, теперь это уже не наша проблема, не так ли, господа?

Никто не возразил. Эти евреи и впрямь не понимают гуманного обращения. Ровно через пять минут десять человек во главе со стариком стояли перед Вальтером. Удивлённый Вальтер спросил через переводчика, все ли из них понимают, что они будут умерщвлены особым способом, который продлит их мучения, и в виде особой милости он предложил быструю смерть вне очереди тем, кто откажется от молитвы. Никто не двинулся с места.

Вальтер велел спросить у старика, как его имя.

– Его зовут Исааак.

– Что значит имя Исаак?

– Смеющийся, герр офицер.

– Значит, смеющийся. Передайте ему, если бы он был немцем, то я, возможно, пожал бы ему руку в знак уважения. Но я не стану марать свою руку об еврея. Я просто выполню всё, что обещал. Скажите им, что они могут начинать, а то стоящие голыми простудятся, нам ещё не хватало лечить их от простудных заболеваний, – слова Вальтера снова встретили бурю восторга.

Переводчик повернулся к Исааку и остальным и перевёл им сказанное.

Исаак достал какой-то мешочек и на глазах у изумлённых немцев надел на руку чёрную деревянную коробочку с древнееврейскими буквами и намотал от локтя до кисти чёрный кожаный шнурок, после этого снял с головы кепку, под которой оказалась маленькая матерчатая нашлёпка, покрывавшая лишь макушку и державшаяся на заколке. После этого такая же коробочка была водружена на голову деревянным чёрным кубиком вверх по диагонали, а длинные кожаные шнурки были свободно опущены вниз и достигали нижнего разреза карманов брюк старика. Следующей на свет из мешочка появилась бело-серая замусоленная ткань, с двумя продольными синими выцветшими полосками с каждой стороны ближе к внешнему краю. Несколько секунд подержав ткань перед собой, Исаак что-то пробормотал и взмахом фокусника накинул её на себя. На нижних концах ткани были пришиты какие-то верёвочки. Наконец на свет появилась небольшая книга. Видно было, что она очень древняя, страницы развевались на ветру и, казалось, что ещё одно дуновение, и они улетят вдаль, словно бабочки.

– Кадиш, – произнёс Исаак. Остальные согласно кивнули головами.

– Итгадаль вэ иткадаш шмэ раба!

– Амен, – вторили ему остальные мужчины.

– Баальма ди вера хирутей ве омлих малхутей вэ ицмах пурканей вэ икарев мошиах.

– Амен.

Было смешно смотреть на этих странных людей, особенно на Исаака. Он не спеша читал своим тягучим голосом молитву. Вальтеру хотелось достать пистолет и пристрелить этого старика. Связан ли он словом, если слово дано представителю низшего сословия? Поразмыслив, он подумал, что плевать ему на этого Исаака и его безумную свору, но слово офицера Рейха нерушимо. Он повернулся к пулемётчикам и дал отмашку рукой. Над степью прокатились пулемётные очереди. Очередных расстрелянных сбросили в яму. Теперь оказалось, что если всех бросать вповалку, то может не хватить места и велели двоим копающим яму оставить работу и со своими лопатами спуститься в яму с расстрелянными и укладывать их ровно. На этот раз указали на Лёвчика. Вместе ещё с одним заключённым, мужчиной лет сорока, он проследовал мимо молящихся. Они спустились в яму по приставной деревянной лестнице.

– Слышь, чего это они там бубнят? Ты же из этих, должон знать.

– Это кадиш. Поминальная молитва.

– А чего этот на себя нацепил?

– Ткань называется талес, а коробочки с ремешками – тфилин.

– А ты тоже на себя всё это одевал?

– Нет, у нас семья неверующая.

– Неверующая – это нехорошо. В Бога надобно верить. Вон, вишь, скоро они все преставятся, так к кому они обращаются? Не к Сталину же, к Богу, у него защиты просят.

– Так чего ж он их не защищает?

– А может, они нагрешили при жизни?

– Что, все? Даже больше тех, что их расстреливают?

– Почём мне знать. Я только знаю, что Бог есть, и он всё видит. Давай, поднимай! Ох и тяжелый этот! Фух, какие они скользкие, когда голые!

Сверху заглянул Василь Денисыч.

– Ну шо вы там? Можно продолжать?

Напарник Лёвчика нараспев протянул:

– Мо-о-жно!

Вновь застрекотали пулемёты, заглушая голоса молящихся. Лёвчик подхватывал под ноги убитую старуху, когда ему на спину упало тело, сбив его с ног. Выбравшись из-под тела, он взглянул наверх. Крядов, довольно улыбаясь, стоял наверху ямы.

– Ну что, жидёнок, поиграем в волейбол?

– Йеэ шлама раба мин шмоя вехаим товим олейну ве аль коль Исроэль. Вэ имру амен.

И снова «та-та-та-та-та-та-та»! И новые тела падают в яму. Крядов всё время норовит сбросить их на Лёвчика. Он уворачивается, как может, но иногда получает увесистый удар. Тогда он с ненавистью смотрит на Крядова и мечтает поквитаться. Но молчит и делает своё дело. Он молод, в отличие от тех, кого сейчас расстреливают. И он хочет жить. Ему безумно жалко тех, кого убили, но он должен думать о себе, и он должен выжить. Он не хочет лечь вот так, как они, голышом в эту страшную общую яму.

Заглянул Василь Денисыч.

– Слышь, мужики, сейчас мы вам пару мешков с известью спустим. Вы того, откройте их и пройдите, присыпьте покойничков, чтоб заразы не было. Принимайте.

И снова Крядов постарался сбросить мешок на Лёвчика.

– Как тебя кличут?

– Лёва.

– А я Матвей.

– Давай, Лёва, поднимай мешок и топай за мной.

Мешок был килограмм на двадцать, и Лёвчик поднял его без труда. Они прошли в край ямы и стали двигаться вдоль тел. Матвей внимательно смотрел на окровавленные тела, а Лёвчик сыпал известь. Вдруг Матвей остановился, поднял лопату и резко вонзил её в голову расстрелянному мужчине.

– Что ты делаешь? Тебе мало того, что эти с ними сделали? – Лёвчик застыл от гнева, готовый забыть о том, что ему нужно выжить, готовый вцепиться в Матвея.

– Не шуми, дурной. Живой он ещё был. Может, ты хочешь их заживо хоронить?

Лёвчик осёкся. Матвей был прав в своей крестьянской бесхитростности. Конечно же, ни в коем случае нельзя хоронить их заживо. Теперь и он будет проверять. Засыпали первый слой. Снова заработал пулемёт, и новая партия тел оказалась в яме. Лёвчик и Матвей растащили и уложили тела. Через пару заходов заполнился слой, и они двинулись с Матвеем в обход, рассыпая известь. Внезапно Лёвчик наткнулся на пожилую женщину, она с трудом дышала. Лёвчик остановился, она явно была жива. Он замер с лопатой в руках, не в силах двинуться.

– Осэ шалом бимромав у яасэ шалом олейну вэ аль коль Исроэль вэ имру амен.

– А-а-а-мен!

– Ну скоро вы там, бисовы дети? Вы нам обед задерживаете.

– Сейчас, Василь Денисыч, – откликнулся Матвей, – заканчиваем! – И к Лёвчику, – ну чего ты тянешь? Давай быстрей, а то новых накидают, и живьём придется извёсткой присыпать.

Лёвчик прицелился, и в это время старуха открыла глаза. Вряд ли она понимала, что с ней происходит, будучи в агонии, но Лёвчику явно стало не по себе от её взгляда. Он уже привык иметь дело с трупами за последнюю неделю. Но одно дело выносить убитых кем-то, и совсем другое – быть последним звеном, лишающим человека жизни. Он закрыл глаза и на выдохе вонзил лопату в горло старухи. Фонтан крови брызнул ему на одежду и лицо. Он отёр рукавом кровь с лица.

Василь Денисыч заглянул в яму:

– Как вы тут, хлопчики? Ещё десяток, и обед.

Снова стрекотал пулемёт, снова качался Исаак с такими же, как он, стариками, обращаясь к Богу. Отчего забыл ты нас, Господь всемилостивый? Зачем вывел нас из египетского рабства и дал нам лучик надежды? Где укрыться верному слуге твоему? Вот уже две тысячи лет нет на этой земле уголка, в котором не убивали бы евреев. За что, Господи? Когда ты уже наконец услышишь стоны и вопли паствы своей? Ведь обещал ты им землю свою и защиту. И вот, скитаются любящие тебя по свету и оставляют в разных землях могилы предков своих и детей своих, коих не уберегли от напасти злой. О-ой-вэй!

Матвей и Лёвчик вылезли наверх, поставив лестницу прямо на тела. Немецкие солдаты и офицеры были с мисками дымящейся каши в руках. Вот уже и вспомогательная полиция получила свой обед.

– Ну шо вы стоите? Будете ждать, когда обед закончится? Идите, я скажу, чтоб вам наложили. Ой, да ты, хлопчик, умойся сначала, ты ж весь в крови. Неровён час, тебя перепутают да дострелят тут. Вон водичка, а ты слей ему.

Матвей слил Лёвчику, и тот омыл лицо. Голова шла кругом от увиденного, от молящихся и от запаха каши. Лёвчик вдруг ощутил, что он очень голоден. Ведь утренняя каша осталась на тюремном дворе.

– Ты только пиджак сними, не ходи так, – сказал ему Матвей. Лёвчик скинул пиджак. Только сейчас он увидел, что передняя его часть была почти насквозь мокрой. Лёвчик с Матвеем подошли к кухне и получили по миске каши и куску хлеба. Крядов сидел поодаль, и Лёвчик ушёл в другую сторону, чтобы с ним не пересекаться. Он сел на отвалы земли соседней ямы, подошёл Матвей, присел рядом, и они начали есть. Сначала Лёвчик хватал горячую кашу, как жадный галчонок выхватывает червей и жуков из клювов своих родителей. Но потом, обжегшись пару раз, стал есть медленней. Каша в миске быстро закончилась.