Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 2"

Часть двадцать вторая. Встреча с отцом

– Довидке, ты мне обещал, что сходишь на базар. Правда, Розочка, папа нам обещал? Потому что Розочке нужна курочка, чтобы мама сварила бульончик. Розочка, обними папочку, покажи, как ты его любишь. Вот так, моя ты умница. Ну, Довидке, ты потом дочитаешь свою газету. Вот, Розочка, смотри, какой у нас папа хороший, идёт на базар купить тебе что-то вкусненькое. Да, Давид, возьми с собой чистые баночки, если будет, то купи немного мёда и баночку хорошей сметаны. Деньги на комоде. Розочка, помаши папе ручкой. Папуля, мы тебя ждём и любим, возвращайся скорее.

Давид поднялся по ступенькам и вышел во двор. Да, подвальчик их неказист, но зато свой. Хорошо хоть такой есть. Он вспомнил, как они с Соней покупали этот подвал. Когда он вернулся с войны, она жила у своей сестры вместе с Розочкой. На всех была одна комната, зато недалеко от дома находился театр, куда Давид и поступил работать закройщиком, благо, не растерял свои навыки за время войны. Они обмывали с коллегами его первую получку, когда ведущий актёр театра Николай Старостин, простецкий в обращении мужик, так запросто спросил его:

– Давид, а где вы живёте?

– Да рядышком, полквартала отсюда.

– Да я не о том, у вас своя жилплощадь?

– О чём вы, Николай, я только пару месяцев как с фронта вернулся. У сестры жены живём все вместе. Да вы не волнуйтесь, она нас пока не выгоняет.

– Давид, у меня есть сосед, тоже из ваших, такой весёлый и шустрый мужичок. Так вы знаете, он занимается шахер-махером с квартирами. Хотите, я вас познакомлю, может быть, он вам что-то посоветует?

– Да я только первую зарплату получил, какая мне квартира.

– Ну, как хотите, только вы помните русскую поговорку – за спрос не ударят в нос. Я бы на вашем месте поинтересовался, а уж потом решал.

– Знаете, Николай, я ничего не имею против вашего предложения. Спросите у вашего знакомого, когда он сможет подойти. Или, если надо, я сам могу подойти.

– Ну вот и ладненько. А теперь давайте ещё по одной, и пора уже по домам. Та-ак, все налили, на-ли-ли, я вам говорю! Кто не пьёт, тот не получит роль в новой постановке!

Вот так, мо-лод-цы! До дна, да дна! Ух, горькая, зараза! И как её коммунисты пьют?

Все дружно смеялись, выпивая и закусывая. Давид помнил ещё со времён НЭПа, когда он работал у знаменитого тогда полтавского мастера мужского платья Храпановича, что жадным трудней живётся в коллективе. Вот и сейчас, в первый раз, когда он угощал коллектив, он не поскупился и, как говорят, проставился от души. Большого выбора продуктов не было, но водки было достаточно, хлеба и рыбных консервов тоже. А что ещё нужно? Там, где хорошая компания, нужна только водка. И сам Давид как заведённый сыпал анекдотами, свято помня правило тех лет, не касаться партии и правительства. Тут тебе и про немецкого разведчика, наступившего на дохлую кошку, и непременные пару еврейских анекдотов, к вящей радости публики, и про зайца с волком. Артистов, надорвавших от смеха животы, чуть ли не первый раз в жизни веселил не коллега из труппы, а театральный закройщик. И как веселил, любому балагуру фору даст! В конце вечера подошёл к нему изрядно захмелевший Геннадий Васенков, актёр второго плана, ровесник Давида, и, дружески похлопывая его по плечу, сказал, доверительно глядя ему в глаза:

– Давид, если б я не знал наверняка, то никогда в жизни, слышишь, никогда не подумал бы, что ты еврей. Я тебе хочу руку пожать от всего русского народа, ты нас сегодня угостил и развеселил от души! Ребята, аплодисменты новому артисту!

Коллеги дружно захлопали. Давид смутился, за его анекдоты ему ещё так не аплодировали. Он пожимал руки членам труппы, администрации и коллегам по пошивочному цеху. Слава богу, все ушли довольными, и никто не будет кости мыть евреям, поминая их жадность.

Давид прикрыл за собой дверь в подвал и пошёл через двор. Справа от их подвала в длинной вытянутой квартире жила ещё одна еврейская семья и над ними тоже. Двор был почти еврейским. Благодаря соседям, Давид начал вспоминать идиш, которым не пользовался много лет. Так необычно было в обшарпанном дворе маленького городка на Урале слышать «мамэ лошн». Так вот, в этой самой длинной вытянутой квартире жил Эдик. Ну, это для Давида, по-соседски Эдик, а для остальных Эдуард Абрамович. Этот Эдуард Абрамович умудрился привезти с войны трофейный БМВ. Сам Эдик никогда не болтал, чем он занимался во время войны, но судя по тому, что БМВ отсвечивал на солнце своими чёрными, надраенными боками, должность у него была нехилая. Сам Эдик сильно хромал и ходил, пользуясь палочкой. Садясь в машину, ему приходилось руками закидывать правую ногу. Казалось, что с таким дефектом водить машину просто невозможно. Но впечатление было обманчивым: после того, как Эдик располагался на водительском сидении, он полностью преображался. Теперь это был автогонщик мирового уровня. Горе было тем, кто не успевал отскочить от лужи, когда через неё, не сбавляя ход, летел Эдик. А сколько красивых и не очень слов он слышал от забрызганных им прохожих. Но жаловаться на него, глядя на шикарный немецкий автомобиль, желающих не находилось.

– Давид, ты куда в такую рань?

– Да моя прицепилась, сходи на базар да сходи. Куда мне деваться.

– Давай прыгай в машину, я тебя подкину.

– Ну и то облегченье. Спасибо, Эдик.

Они тронули со двора, и Давид продолжил вспоминать, как они купили подвал. Через неделю, когда он уже забыл о разговоре про квартиру, к нему подошёл Николай Старостин и заговорщически поманил к себе. Давид вышел из цеха, около Николая стоял небольшого роста полнеющий мужчина явно еврейской внешности.

– Вот, Давид, познакомься, твой земляк, точней брат по крови. Это Сёма Беляк, помнишь, я тебе говорил про соседа, который может посоветовать насчёт квартиры.

– Очень приятно, Давид.

Давид пожал вялую потную ладонь. Ему хотелось немедленно вытереть руку после этого рукопожатия, но он сдержал себя.

– Ну вы тут поговорите, ребята, а у меня репетиция.

– Скажите, Давид, что вы ищете и на сколько человек?

– Я даже не знаю, я в этом не понимаю.

– А сколько вас?

– Я, жена, дочка и скоро будет ещё ребёнок.

– Вы времени не теряете.

– Стараемся.

– Вы же понимаете, что я даром не работаю?

– Догадываюсь. Сколько стоят ваши услуги?

– Давид, только не надо здесь шуметь, давайте выйдем на улицу и поговорим. Помните пословицу, мол, и у стен есть уши?

Мужчины спустились по скрипучей деревянной лестнице, стараясь не испачкаться в груде битого камня и побелке. Пленные немцы отстраивали здание театра по особому проекту, и там вовсю кипел ремонт. Сейчас немцы выглядели вполне мирными ребятами и даже улыбались проходящим и здоровались. Давид поймал себя на мысли, что ещё полгода назад он бы с удовольствием их всех перестрелял, встретив на передовой. А сейчас у него не было к ним никаких чувств, ни ненависти, ни жалости. Какое-то безразличие, они просто были ему неинтересны. Война закончилась, и ненависть, которая питала его всё это время, угасла.

Отошли в сквер напротив, закурили. Посидели с папиросками пару минут, потом Сёма важно произнёс:

– Послушайте Сёму, Давид. Я что-то имею для вас. Поверьте моему опыту, что-то, что покажет вам Сёма, никто больше не покажет. Это совсем рядом, вы будете жить в центре. Ваша жена будет катать коляску по центральной улице, и вы будете идти на работу пять минут. Вы представляете, вам к девяти, вы поднимаетесь без пятнадцати, летите в сортир и без пяти выходите. Вы даже не успеете запачкать ботинки. Вот так, Давид, вам очень повезло.

– Хорошо, Сёма, я уже благодарен небесам за нашу встречу, но давайте сократим вашу песню, я вам спою арию не хуже. Давайте к делу, Сёма.

– Давид, я к вам отнёсся как к брату, Николай рассказал мне, что вы воевали на войне.

– На трёх, Сёма, на трёх. На гражданской, на финской и на Отечественной. А вы, я вижу, во время войны далеко отсюда не уезжали.

– Ну зачем вы так, Давид. Мы – эвакуированные с Молдавии, из-под Кишинёва. Вот, устраиваемся как можем. У меня язва желудка, поэтому меня в армию не взяли. А дом наш разбомбили, так что нам теперь возвращаться некуда. Теперь мы живём здесь. Не обижайтесь, Давид, я лишнего не возьму, вы мне сто раз скажете спасибо.

– Хорошо, Сёма, ближе к делу. Что у вас есть мне предложить?

– Отдельная квартира в частном доме. Когда вы её купите, то вас сразу пропишут, и с документами в горсовете я вам тоже помогу. У меня есть там свой человек, она адвокат и вхожа в любые двери.

– А сколько комнат в этой квартире?

– Комнат немного, две. Но, уверяю вас, вам она подойдёт.

– Хорошо, а цена?

– Давид, ну что вы мне говорите за деньги, мы ведь свои люди, я вас не обману.

– Сёма, я всегда боюсь иметь дело с людьми, которые клянутся мамой, что меня не обманут.

– Давид, я не клялся мамой. Моей мамы нет. Она попала под бомбёжку, когда мы эвакуировались.

– Ладно, Сёма, не обижайся. Когда пойдём смотреть?

– Давайте завтра. До которого часа вы работаете?

– До шести.

– Хорошо, ровно в шесть я жду вас у выхода. Только, Давид, не говорите никому. А вот жене скажите, пусть она тоже придёт.

На следующий день Сёма, как и обещал, был возле театра ровно в шесть. Они покурили пару минут, дожидаясь Соню. Мимо них прошла колонна с военнопленными. Сопровождала колонну всего одна женщина. Очень даже симпатичная, как отметил Давид. Сёма поднял руку и помахал ей.

– Как дела, Фирочка?

– Спасибо, Сёма, всё в порядке. Как у вас, как Тамара?

– Тамара в порядке.

– Передавайте привет.

– Спасибо, Фирочка. Как ваш Миша?

– Подрастает, через год пойдёт учиться в техникум.

– Дай Бог здоровья!

Колонна завернула за угол. Фира исчезла из виду.

– Фирочка Окунь, местная красавица, вдова. Не женщина, огонь!

– Эх, Сёма, нужно было раньше показывать мне вашу Фиру, пока я не был женат. А теперь уже поздно.

Подошла Соня, и они двинулись за Сёмой, у которого не закрывался рот. Он говорил и говорил, стараясь понравиться покупателям. Идти и вправду было пять минут. Квартира оказалась в полуподвале, это потом они углубили её и получился подвал, в котором можно было выпрямиться во весь рост. Сначала этот полуподвал им совсем не понравился, окна до половины были вросшими в землю, спускаться по трухлявой лестнице приходилось с опаской. Поначалу они оба с Соней заявили, что в такую дыру жить ни за что не пойдут. А Давид добавил, что даже фронтовой блиндаж, и тот был намного просторней. Но когда они поднялись наверх и глотнули свежего воздуха, то увидели во дворе Эдика. Он только что приехал на своей БМВ и вытаскивал из машины повреждённую ногу. Он глянул на Давида с Соней, на Сёму и подошёл к ним.

– Ну что, вы наши новые соседи?

– Нет, извините, нам это жильё, с позволения сказать, совсем не подходит.

– Постойте, так вы иден? Азохн вэй, Сёма, ты уже нашим впариваешь эту халабуду?

– Эдуард Абрамович, ну зачем вы так. Давид на трёх войнах воевал, я ему хочу помочь, ему же надо где-то жить. Вон, и жена на сносях, куда ж им с детьми, они ж в одной комнате у сестры у Сонечкиной живут, тут рядом, на Ленинской.

– Воевал, говоришь. Это хорошо, фронтовиков я уважаю. Сам вот, видишь, с ногой вот такой вот вернулся, теперь хромаю, палкой собак пугаю. А ну, зайдём ко мне.

Эдик открыл длинным тёмным ключом дверь в свою квартиру и пропустил их вперед.

Убранство внутри показывало, что, кроме автомобиля, Эдик привёз с войны ещё кое-какие трофеи. Присели к столу, Эдик достал графинчик с водкой и полбуханки ржаного.

– Ну вам, Соня, я не предлагаю. А вот с Давидом и этим поцем я выпью по рюмке за победу.

Выпили, хозяин нарезал хлеб, мужчины степенно занюхали и отломили по кусочку.

– Ну что, Сёма, поц с ушами, скольких ты уже сюда приводил? Всё никак не можешь эту халупу спихнуть? Махер, твою ж мать! Теперь вот до фронтовика добрался. У, крыса тыловая!

– Эдуард Абрамович, ну зачем вы так?

– Молчать! Когда на нас с Давидом шинели строчили, на тебя, извиняюсь, Сонечка, одно место дрочили! Давай, Давид, ещё по одной. А ты, поц, сиди и смотри, как фронтовики пьют за павших товарищей.

В тот вечер Давид с Эдуардом хорошо выпили. Соня уже убежала укладывать Розочку, и они остались втроём. Сёме Эдуард больше не наливал, но и уйти ему тоже не разрешал. Видно было, что Сёма побаивается Эдика.

– Ладно, Давид, давай к делу. С хозяйкой я поговорю насчёт цены. Сёма, сколько она хочет? Да ты что, она с ума сошла! Тоже мне, дворец! Ладно, Давид, не боись, за полцены заберём. А этому поцу ты что обещал за труды?

– Да мы за деньги как-то ещё не говорили.

– Ну, Сёма, и что ты хочешь взять за свои услуги с фронтового товарища, который родину защищал, пока ты одним местом грядки окучивал? Ну говори, все свои. Но если палку перегнёшь, сам с тебя шкуру спущу!

– Да я ничего и не хотел с Давида брать, тем более вы с ним так подружились…

– Сёма, ты мне яйца не крути, потом же прибежишь к нему на работу и будешь душу выворачивать. Давай напрямую!

– Давид, я не хочу брать с вас деньги. Вы мне только окажите маленькую услугу.

– Какую, Сёма?

– Вы не могли бы перелицевать пальто моей Тамарочке, а то она ходит, как шлэпарка, в заношенном.

– Не переживай, Сёма, если мы здесь договоримся, я ещё и тебе брюки пошью, только чур из твоего материала.

– Всё, Сёма, где хозяйка живёт знаешь? Ну так не сиди, иди к ней и договаривайся! А мы с Давидом ещё по рюмке и поговорим.

– А не поздно?

– А ты ей так и скажи, мол, Эдуарда Абрамыча друг хочет квартиру эту. И пусть ползёт сюда, старая карга! Срочно! – Эдик шлёпнул ладонью по столу, один стаканчик опрокинулся и покатился к краю стола. Дзи-инь!

– Ну вот, Давид, посуда бьётся к счастью! Всё будет хорошо! А ты чего встал, Сёма? Я неясно сказал? Давай, дуй до бабы Лены!

Вскоре Сёма вернулся с женщиной чуть старше Эдика. Она с любопытством уставилась на выпивающих мужиков.

– О! Баба Лена! Давай, тяпни с нами пятьдесят! Товарищ у меня тут фронтовой, Давидом зовут.

– Да какая я тебе баба Лена? Я ведь тебя только на пяток и старше! А выпить не откажусь.

Через полчаса размякшая от выпитой водки, анекдотов Давида и уговоров Эдика баба Лена сдалась и согласилась на предложенную Эдиком цену. Договорились, что встретятся завтра после работы и Давид принесёт аванс. Когда Давид, вернувшись в весьма подпитом состоянии, рассказал Соне, что завтра нужно дать аванс, они с сестрой Броней бросились считать деньги. Давать аванс было нечем.

На следующий день Давид пришёл во двор один, чтобы сказать, что они отказываются. Первым он встретил Эдика. Эдик выслушал его, велел ждать во дворе и зашёл домой. Вернулся он с пачкой купюр. Давид наотрез отказался принимать деньги.

– Да ты не бойся, Давид, я ж тебе не подарок дарю. Заработаешь, отдашь. Бежать тебе всё одно некуда. Бери, не последние даю.

Баба Лена пересчитала деньги, сунула их в лифчик и ушла. Эдик вновь завёл к себе Давида, и они опять сидели допоздна за графинчиком с беленькой. Эдик пообещал привести парня, который поможет с ремонтом. И действительно, после того, как Давид получил ключи от подвала, Эдик познакомил его с мастером.

– Валерий, Спиридонов. А вы – Давид? Очень приятно, мне Эдуард Абрамович про вас рассказывал. Ну, давайте посмотрим, что там есть.

Они спустились в подвал, и Валерий принялся что-то мерить складным метром и записывать в тетрадку. Когда они поднялись наверх, где их поджидал Эдик, Валерий спросил:

– Углублять будем или вы хотите так оставить?

И снова вмешался Эдик.

– Будем, Валера углублять. Сделай лялечку.

– Так не вопрос, сейчас я смету накидаю. Так, углубление, проводочку поменять, печку подправить, окна нужно будет менять, у этих все низы прогнили, как полы вниз опустим, вся гниль повылазит. Так, полы какие хотите? Обычные? Записал. Лестницу и дверь меняем?

– Валера, я ж тебе сказал, делай лялечку. За деньгами ко мне придёшь. Всё понял? Молодец, давай действуй.

Валера не подвёл, квартира действительно преобразилась. Это всё ещё был подвал, но в нём уже можно было жить. Соня была в восторге. Но когда она спросила, сколько всё это стоит, Давид не знал, что ответить. Эдик наотрез отказывался сообщать цену, обещая всё рассказать потом. Давид так никогда и не узнал, во сколько обошёлся ремонт. Теперь у них с Соней был свой угол. Соня должна была рожать через пару месяцев, и Давид старался не волновать её по пустякам.

Он смотрел, как Эдик лихо выруливал между автобусом и грузовиком. Вслед им нёсся обиженный звук клаксона, и водитель грузовика сердито махал им кулаком. Зато Эдик был счастлив.

– Это же не машина, а зверь! Видел, как я их обошёл? Будут знать, как ушами хлопать.

– Эдик, а куда мы едем, ты рынок уже пролетел.

– Да сейчас заскочим к моей матери. Там у меня свояк в гости приехал с Новооктябрьска, слышал про такой?

– Ты всерьёз? Я жил там перед войной. У меня там первая жена с детьми погибла и вторая тоже.

Сердце Давида громко стучало, пока они поднимались по лестнице. Эдик вошёл в квартиру, и они со свояком бросились друг другу в объятия.

– Нафталка! Какой молодец, что приехал! Чертяка! Как я соскучился! Ты один? А вот посмотри, земляк твой, знаешь такого?

Давид и Нафтал смотрели друг на друга.

– Давид, ты не узнаёшь меня? Я же муж Анны Моисеевны, вашего бухгалтера с ателье! Какая встреча! Я Ане расскажу, она не поверит! Давид, как я рад, что ты жив!

– Нафтал! Боже мой! Извини, сразу не признал, столько лет, ты изменился. Как там Новооктябрьск, остался кто-нибудь из наших?

– Постой, постой, Давид, а Самуил Шаевич не твой тесть был?

– Ну да. Манин отец, моей первой жены. А что с ним? Он жив?

– Знаешь, такая грустная новость, он умер за два дня до моего отъезда. Я был на похоронах.

– Боже мой, я и не знал, что он выжил. Его же арестовали ещё до войны. Так он вернулся?

– Да, он столько пережил. А с ним последнее время жил какой-то дальний родственник, кажется, внучатый племянник или что-то в этом роде. Постой, у меня же есть его фотография. Он мне поручение дал, передать здесь одной женщине посылку и письмо, так он и фотографию свою вложил.

Нафтал бросился к своему чемодану и защёлкал застёжками. Порывшись, он протянул Давиду письмо.

– Вот, а фотография внутри.

Давид открыл незапечатанный конверт. Так, вот письмо, ага, вот фотография. Давид развернул изображение к себе. На него смотрел бравый офицер в погонах старшего лейтенанта с автоматом на шее, рядом стоял подбитый немецкий танк. Давид повернул фото и прочитал надпись на обратной стороне.

«На добрую память Меламед Кире и Люсе от Меламеда Бориса».

Где-то он уже видел такую букву «д». Все загибают хвостик книзу, а здесь загиб кверху. Где же он видел такую букву? Давид опять повернул фотографию изображением к себе и всмотрелся в неё. Внезапно жар прилил к его голове. Он узнал человека на фотографии, именно он так необычно писал букву «д». С фотографии на него смотрел с лёгкой улыбкой его старший сын Лёва. Давид всматривался ещё и ещё, сомнений быть не может. Это Лёва. Но почему он подписал её как Борис Меламед? Может быть, Давид ошибается? Нет, никакой ошибки, когда Лёва улыбался, у него складочки на скулах были разные, вот как здесь. Это Лёва, Давид был абсолютно уверен. Так, теперь не показать, что это его сын, если он подписал фото чужим именем, значит, на это есть причина.

– Ну что, Давид, узнал его?

– Ты знаешь, Нафтал, мне кажется, я видел его ещё мальчиком. Когда ты уезжаешь? Я могу передать тебе письмо для него? Большое спасибо, Нафтал. И Анечке огромный привет!

Давид еле сдерживал волнение. Он кое-как дождался окончания покупок и помчался домой, размахивая авоськами. Он не знал, рассказывать ли Соне про Лёву, но Соня, увидев его состояние, так насела на него, что он решился. Они вместе написали для Лёвы очень осторожное письмо.

«Здравствуйте, Борис. Совершенно случайно я встретил своего земляка Нафтала в городе Чкалове, куда я попал после войны. Нафтал сказал, что вы родственник Самуила Шаевича. Я был с ним очень хорошо знаком, мы с ним иногда ходили на рыбалку в Ершовый затон, и жену его, Клару Лазаревну, я тоже помню. Мне кажется, что я вас видел до войны. Может быть, вы меня тоже вспомните. Меня зовут Соркин Давид Наумович, а мою жену звали Маня. И ещё у меня до войны было два сына, Лёва и Яша, но, к сожалению, я о них не имею никаких сведений. Борис, если вы меня помните, то обязательно мне ответьте. И если вы что-то знаете про моих сыновей, обязательно мне сообщите. Может быть, ещё кто-то из вашей семьи выжил? Мои соболезнования, ваш дедушка был хорошим человеком. Пусть земля ему будет пухом. Я очень жду от вас письмо, я думаю, что не ошибся, и вы тот мальчик, которого я видел до войны. О себе сообщаю, что после войны я попал в город Чкалов, где живу со своей женой Соней. Мы познакомились на войне. К сожалению, по моим сведениям, моей первой жены нет в живых. У нас есть дочь Роза, и через месяц Соня должна родить ещё раз. Мой адрес г. Чкалов, пер. Дмитриевский, Соркин Давид Наумович. Очень жду вашего ответа.»

Полтора месяца Давид бросался к почтовому ящику, ожидая увидеть там весточку от сына. Но письма всё не было. Наконец он получил извещение, что на Центральном почтамте на улице Кирова его ожидает заказное письмо. На следующий день Давид отпросился на полтора часа раньше с работы и помчался на почтамт. Он выстоял длинную очередь, сгорая от нетерпения, и наконец получил долгожданный конверт. Он перешёл на другую сторону и пошёл на работу, но не выдержал и, дойдя до здания бывшего Гостиного двора, где сейчас размещался шелкокомбинат, дрожащими руками открыл письмо.

«Здраствуйте, Давид Наумович. Вы не ошиблись и правильно меня узнали, я вас тоже знаю, мы провожали вас на поезд, когда вы уходили добровольцем на финскую войну. Вы уже знаете, что мой дальний родственник Самуил Шаевич умер совсем недавно. Мы с ним встретились случайно около расстрельных рвов, когда пришли поминать погибших. К сожалению, из всех, кого вы знали, только я остался в живых. Все остальные погибли. Я думал, что после Самуила Шаевича я опять остался один на белом свете, но после вашего письма я знаю, что у меня ещё есть родня, и это очень хорошо. Я бы очень хотел с вами увидеться, но не могу сейчас приехать. Я работаю на строительстве, мы восстанавливаем город. Если вы помните наш большой завод, который построили перед войной, так это сейчас мой объект. Поскольку завод важен нашей стране, мы находимся на полувоенном режиме и не можем уезжать без специального разрешения. А поскольку я работаю недавно, то отпуск мне ещё не положен. Если у вас есть возможность приехать, то буду с нетерпением вас ждать. С уважением и приветом для ваших супруги и дочки ваш Борис Меламед».

Давид смотрел, как слово «ваш» было выделено из общего текста. Сомнений не было, это Лёва, и он подтверждает это. Что с именем, это не важно, главное, что он жив. Давид еле дождался конца рабочего дня. Он был взбудоражен, на что обратили внимание коллеги, и немного рассеян. Анекдотов от него в тот день никто не слышал. Он примчался домой и показал письмо Соне. Они прочли его вместе дважды, решая, что Лёва хотел сказать в той или иной фразе. Давид был уверен, что он правильно всё понял с первого раза. Он боялся, что Соня будет опасаться контактов с Лёвой из-за неразберихи с фамилией, но Соня спокойно и твёрдо сказала:

– Давид, это же твой сын. Это наш Лёва. У него здесь уже есть сестра и скоро будет ещё брат или сестра. Он наш, и ты должен ехать. Обо мне не беспокойся, я справлюсь.

И Давид стал собираться в дорогу. Он пришёл к Эдику и рассказал, что ему срочно нужно уехать, есть новости о его первой семье, а денег у него нет. Эдик молча подошёл к комоду, открыл ящик и достал пачку с деньгами.

– Возьми сколько нужно.

– Эдик, что бы я без тебя делал. Я всё отдам, до копеечки, я буду день и ночь работать, мне только съездить.

– Ладно, Давид, я же вижу по тебе, что дело серьёзное. Поезжай с богом, и чтоб у тебя всё получилось.

Давид стоял на перроне вокзала с небольшим чемоданчиком. Смена белья, чистая рубашка да еда на дорогу – что ему ещё нужно? Подошёл состав, Давид предъявил билет кондуктору, тот осмотрел его самым внимательным образом, прокомпостировал и вернул Давиду. Ему досталась верхняя полка с общем вагоне. Ни матраса с подушкой, ни простыни пассажирам общих вагонов не полагалось. Давид пристраивал чемоданчик вместо подушки, ворочался, у него болели все кости, но всё это было неважно, потому что он ехал к сыну. И вот наконец двадцать девятый разъезд. Давид сошёл на перрон. Долго он здесь не был, столько изменений, поезда опять стали ходить через двадцать девятый разъезд. Так было приятно размять ноги. Это был уже третий поезд, прямого сообщения с Чкаловым не было. Господи, как хорошо, какой сладкий воздух! А луг! Просто потрясающий! А вот и Ершовый затон, где они ловили рыбу и купались. А вон в тех кустах они с тестем прятались во время неожиданной ночной облавы. Как давно это было! Давид входил в город, где провёл часть своей жизни, где у него были потери и обретения, радость и горе. Он шёл по улицам города и смотрел на новые дома, стоящие вперемешку со старыми. Он нашёл Лёвин адрес на улице Ульянова. Хозяйка сказал, что Борис приходит с работы позже, и Давид отправился побродить по городу, оставив с разрешения хозяйки чемодан в комнате Лёвы. Наконец он вернулся к Лёвиному дому и присел на лавочке. Он увидел его, точнее, даже сначала почувствовал, он поднял голову и разглядел знакомую фигуру, и теперь они бежали навстречу друг другу. Они стояли обнявшись и плакали. И никто в мире не мог бы в эту минуту оторвать их друг от друга. На следующий день Давид рискнул и обратился за помощью к своему старому знакомому, военкому. Тот выслушал от Лёвы весь его рассказ, велел никуда не уезжать и ждать его ответа. Неделю они оба провели в страхе, опасаясь ареста. Но когда они пришли к военкому вновь, он срочно послал Лёвчика фотографироваться, а Давиду рассказал, что сделал правильные запросы через правильных людей, и Борис Меламед должен выписаться с места последнего проживания и сняться с воинского учёта, после чего он отъезжает из Новооктябрьска и прекращает своё существование. А Соркину Льву он желает удачи, только вот в Новооктябрьск ему дорога заказана. И Соркин Лев может спать спокойно, поскольку ни в одной правительственной организации на него больше нет никакого дела. Он так и подчеркнул – ни-ка-ко-го. И Давид всё понял, военком настоящий мужик, он поверил Давиду и Лёве и задействовал свои связи, рискуя положением, но всё же решил помочь настоящему фронтовику, попавшему в переплёт не по своей воле. Конечно, предварительно он навёл справки по своим каналам, ну, это его полное право. А может, и не проводил вовсе никаких проверок, просто поверил и всё. Давид не знал, что сказать, он просто сидел и смотрел на военкома. А тот поднял на него глаза.

– Товарищ, вам что-то ещё? Мне кажется, что ваш вопрос мы решили.

– Да, да, извините, товарищ военком.

С открепительной бумажкой из военкомата Лёвчик получил обходной лист, а заполнив его, трудовую книжку и расчёт. На новом месте ему ещё предстояло получать новый паспорт взамен утерянного по дороге. Но у него был новенький военный билет, полностью подтверждающий его личность, и отец, готовый прописать его в свою квартиру. А от работы он никогда не бегал, в Чкалове тоже нужны рабочие руки. Три дня они ехали назад, ругаясь за места с другими пассажирами и бегая по очереди в туалет, чтобы кто-нибудь не стянул и без того небогатые пожитки. А на станциях покупали у привокзальных торговок пирожки, варёные яйца, лук и самодельный алкоголь. Потом они садились друг напротив друга и говорили, говорили, говорили, выплёскивая всё, что накопилось у них за время разлуки. Они рассказывали друг другу свои военные случаи. А Лёвчик рассказывал Давиду то, что успел услышать от деда про его заключение в лагере. Соня встретила их хорошо, отношения у них с Лёвчиком установились ровные, без лишних эмоций. И это всех устраивало, Лёвчик вышел на работу и вносил свою долю в семейный бюджет.

Однажды Лёвчик с Давидом были на рынке, и Лёвчику показалось, что он увидел знакомый платок. Такие местной промышленностью не выпускались. Он повернулся и посмотрел в упор на красивую молодую женщину с маленькой девочкой. Она смутилась от такого прямого взгляда и спросила:

– Мы с вами знакомы?

– Вы Кира… Кира Исаковна?

– Кира Иосифовна. А откуда вы меня знаете. И лицо у вас знакомое. Как вас зовут?

– Лёва.

– Нет, ни о чём мне это не говорит.

– Кирочка, ну где же ты? Я же сказал, что буду ждать вас у выхода из павильона? У молодого человека к тебе вопрос? Что вам нужно от моей жены?

– Да, дорогой, я уже иду. Молодой человек спрашивал, как пройти к мясному павильону, и я ему объясняла.

Мужчина лет сорока в полосатом сером костюме и соломенной шляпе подхватил Киру под руку и утащил её, уворачиваясь от встречных посетителей рынка. Нет, нет, Лёвчик не осуждал Киру, она была молода и красива, и свой долг перед мужем выполнила сполна. А теперь ей предстояло растить дочь и просто жить. Он даже был рад за неё, теперь ему следовало заняться своей жизнью. Лёвчик стоял и смотрел вслед Кире, подошедший Давид не мешал ему. Они так и стояли, как когда-то в Новооктябрьске, на улице Ульянова, где плакали при встрече.

Плакать после этого им пришлось вместе ещё только один раз. Это случилось пятого марта пятьдесят третьего, когда людям объявили о кончине отца народов. Ни Давид, ни Лёвчик не помнили, сколько выпили в тот вечер. Они пили и плакали. И Соня плакала вместе с ними.

И только дети беззаботно играли с деревянными кубиками, не понимая, почему плачут взрослые. И миллионы советских людей тоже плакали в этот день и в несколько последующих. Давид и Лёвчик не могли бы объяснить, почему слёзы сами лились из глаз. Ведь это он закрутил колесо репрессий, которое перемололо деда и зацепило Лёвчика. Ведь это он помогал Гитлеру готовить армию к войне. Ведь это он допустил Гитлера до Москвы, дав тому возможность уничтожить всё на своём пути. Ведь именно из-за этого погибли все их родные, и Яша никогда не поцелует девочку, Маня не увидит внуков, А Кларе Лазаревне не придётся печь для них свои фирменные пироги. За всё за это они были обижены на Сталина. Но он выиграл эту войну, и это всё перевешивало. И весь народ верил, что только благодаря Сталину они одержали победу в этой ужасной войне. А для тех, кто не хотел верить, было ещё достаточно мест в лагерях.

Соркин Лев Давидович умер 08.03.2007. Похоронен на новом кладбище г. Оренбурга.