Текст книги "Чёрный молот. Красный серп. Книга 2"

Арон не переставая целовал Голду, потом курил и опять целовал. Голда улыбалась во сне. Господи, она же ещё совсем ребёнок. Арон не сомкнул глаз почти до рассвета. Он уже всё решил, ещё тогда, когда стоял с Изей. Он никому не позволит её обидеть, ведь она – самое дорогое, что было в его жизни. Эта хрупкая неопытная девочка стала для него тем, чем не смогли стать десятки женщин до неё. Малышка, она даже иногда пыталась командовать им, ну совсем как соседки, которые то и дело шипели на своих мужей. Арон смотрел на Голду не отрываясь, он притянул её к себе и поцеловал, Голда улыбнулась во сне и потянулась. Всё, Арон больше не мог ждать, Голда могла проснуться, и тогда ему будет трудней выполнить свой план. Он отвернул её от себя и подсунул ей под голову руку, Голда с удовольствием улеглась на его плече. Арон второй рукой обхватил запястье и сжал руки в смертельный замок на горле у Голды. С минуту Голда пыталась вырваться, отчаянно барахтаясь и не понимая, что происходит. Потом она затихла и обмякла, Арон подержал захват ещё немного и разжал руки. Гол-да безжизненно сползла с его руки. Арон посмотрел на неё, она спала как ангел и ушла как ангел. Он не знал, правильно ли он поступил, лишая жизни свою жену, но ему было отвратительна мысль, что кто-то унизит его девочку, поставив её голой на край расстрельной ямы. И ещё ему очень не хотелось, чтобы она боялась, а он боялся показаться ей напуганным. Он был мужчиной и главой семьи, а значит, у него было право принимать решения. И он принял самое трудное решение за всю свою жизнь. Он уложил её на спину и закрыл ей глаза. Арон накрыл её тоненькое тело одеялом, оставив непокрытым лишь лицо, а сверху одеяла он рассыпал лепестки из старых тетрадей, те самые, что она приготовила ему в первую их совместную ночь. Арон отошёл к окну и закурил. На улице уже собирались люди, и капо выстраивали их в колонны по четыре. Через несколько минут в дверь постучали, это пришла Малка. Она вошла в комнату, увидела Голду и всё поняла. Она бросилась к сестре и осыпала её поцелуями. Арон подошёл к ней и поднял её.

– Она ушла легко, ей не было больно. Она теперь смотрит на нас сверху. Я сделал для неё всё, что мог. Если хочешь, можешь меня ненавидеть.

Арон подошёл к Голде, скинул одеяло и поднял начавшее тяжелеть тело. Он медленно спускался по ступенькам, боясь зацепить голову Голды о перила и стены. Колонна ещё не была укомплектована, люди ещё выходили из подъездов. Арон опустил Голду на скамейку. К нему подошёл капо Изя.

– Спит? Ну и правильно. Ты наш уговор не забыл?

– Я всё помню.

Арон вытащил из кармана кольцо и протянул его Изе. Он его честно заработал. Изя быстро сунул кольцо в карман и кивнул. Арон с Голдой на руках и Малка побрели в колонну покидающих гетто навсегда. Вскоре они оставили это ужасное место и пошли навстречу своему неизбежному концу. Арон был на пределе физических сил, но не дал никому себя подменить. Это была его жена, и он хотел сам оказать ей последнее уважение. Стоя рядом у расстрельной ямы, за секунду до пулемётной очереди, Арону почудилось, что Малка сказала ему спасибо. Перед тем, как проститься навсегда, Арон вложил в руку жене маленького деревянного слоника. Это было последнее, что он успел сделать для своей Голдочки. О том, что он мог бы стать отцом, Арон так и не узнал.

Через три месяца, когда гетто было полностью ликвидировано, настала очередь капо. Их как бывших коллег вели к месту казни вполне цивилизованно. Полицейские на протяжении нескольких месяцев сотрудничества с капо привыкли к ним и сегодняшнее сопровождение воспринимали не как избавление от еврейского засилья. Для них это был технический акт, просто так нужно. Они даже угощали капо папиросами в пути и, хотя это вовсе не приветствовалось, шли на это нарушение. Придя на место, капо с семьями разделись там же, где и тысячи жертв, лишённые жизни ранее. Хаим и Изя были в последней партии. Снимая и аккуратно складывая брюки, Изя увидел, как что-то выпало из кармана и блеснуло жёлтым на солнце. Изя поднял выпавший предмет. Это было обручальное колечко, которое Арон вручил ему, отправляясь на место расстрела. Изя покрутил его в руках. Оно больше ему не нужно, там, куда он отправлялся кольца были не в ходу. Изя размахнулся и бросил его в яму с расстрелянными. Василь Денисыч, находившийся рядом, отдававший последнюю дань бывшим коллегам, протянул руку, надеясь перехватить кольцо, но не успел.

– Ну ты погляди, какая сволочь! Изя, ну что ты, гадёныш, творишь? Тебе ж всё одно подыхать, но нам-то ещё жить! Сука жидовская! Я тебя лично пристрелю!

Выстрел, которым Василь Денисыч отправил Изю в яму, был последним. Гетто больше не существовало, капо тоже.

Часть двенадцатая. Лёвчик. В партизанах

Раскладывать сигнальный костёр зимой, в заснеженном лесу, в лёгкую метель – это ещё то удовольствие. Собираешь ветки, строишь из них пирамиды, а в нужный для поджигания момент оказывается, что пирамиды заснежены, ветки намокли и никак не хотят загораться. А времени в обрез. Скоро должен появиться самолёт, а он ждать не будет. Не зажгут партизаны огни, не встретят посланцев Большой Земли и посылки не получат. А в посылках и оружие, и взрывчатка, и продукты, и лекарства. Вот и приходится изобретать велосипед каждый раз заново. Без бутылки керосина и тряпок обойтись трудно. Подожгли пирамиды треугольником, как и обговорено. Вот уже гул самолёта, но не видно его пока. Стихает гул, мимо прошёл? А может, на развороте заметит? Несколько минут напряжённого ожидания. И вот опять гул. Летит почти над знаками, пролетел, видно, пошёл на разворот. Точно, вон опять появился. А не долетая до знаков, тёмные силуэты с него посыпались, вот тут не зевай: и людей надо встретить, и грузы не упустить. Сразу несколько человек бросились в направлении возможного приземления. И Лёвчик, разумеется, тоже. Следует и осторожность проявлять, не только партизаны могут отслеживать приземление грузов, но и полицаи из числа местных, а также одиночки, что не прочь чужой добычей поживиться. Лихие головы, знают ведь, что, обнаружь у них или партизаны, или полицейские что-нибудь из самолётной посылки, в обоих случаях головы им не сносить. Да ещё нужно быть особо осторожным, если человека встречаешь. Пока не удостоверится, что ты именно тот, кто и должен был прийти за ним, можно успеть и пулю схлопотать.

Вот и сейчас, пробираясь почти по пояс в снегу, Лёвчик думал о том, что же первое он сумеет обнаружить – груз или диверсанта. Это был уже второй выброс за две недели. В прошлый раз часть груза так и не нашли. Зато было много чужих следов рядом с предполагаемым местом. Пробовали по следам идти, да далеко не пришлось, на дороге следы затерялись. Не пойдёшь же в сторону села, где полицейская комендатура, спрашивать, не у вас ли посылочка наша с динамитом и консервами. Торопится Лёвчик, и остальные ребята спешат. Вот уже пару посылок обнаружили, так, теперь люди. Вот уже и первый человек встречен, есть ещё один, и его нужно встретить раньше, чем это смогут сделать чужаки. Лёвчик вырвался немного вперёд, остальные сзади и сбоку. Неприятно в тёмном лесу в одиночку, каждое уханье филина или осыпавшийся снег от взлетевшей птицы посылают сердце в пятки. А сюрпризы могут быть и более существенными, полицаи не дремлют, и им тоже нужно работу свою перед немцами показать, иначе кто ж им жалованье платить будет? И на них можно напороться, особенно если есть в отряде кто-то, кто совестью не чист и на вторую сторону работает. И такие подозрения имеются. Но поймать пока на горячем никого не удалось, а не пойман, то и не вор.

Пробирается Лёвчик сквозь кусты, осматривает местность, а тут на него сверху кто-то прыгает и на снег сбивает. Пробует Лёвчик вырваться, да не тут-то было. В голове несётся мысль: полицаи накрыли, сейчас и самому конец, и своих предупредить не успеет. Крепко его держат мордой в сугробе. И слышит он голос, не понять, женский, что ли?

– Не дёргайся! Дёрнешься – пришью! Если понял, головой осторожно кивни.

Кивнул Лёвчик, понемногу отпускают его, поворачивается, а у лица пистолет, а кто держит – и не разобрать, лицо всё в снегу, а шевельнуться нельзя, если не хочет, чтоб ему в лицо выстрелили. Наконец ему с глаз кто-то рукой снег смахивает. Вот те на! Девчонка перед ним. Но настроена серьёзно, с такой и не пошутишь, а на вид всего на пару годков его старше. Хотя в темноте и не разберёшь толком. Своя, должно быть.

– Я Иван Иваныча племянник, – произносит Лёвчик свою часть пароля.

– А я Валентины Ивановны дочка.

Фу-ух! Своя! А ведь чуть не убила! Так, помочь парашют свернуть – и к своим. А свои уже тут как тут. Но кто обнаружил первый? Он, Лёвчик! Хотя, как сказать, кто кого обнаружил. Лучше промолчать. Ведут гостью за собой. Парашют несут, всё сгодится в партизанском хозяйстве. Вот уже и лагерь. Лёвчика отослали отдыхать после того, как разгрузил с себя свою часть. Так и не рассмотрел девушку. Взбудораженный ночным происшествием, вернулся в своё жилище. Полуземлянку отрыли ещё по осени, когда уже шли дожди и прокопать глубже было невозможно, пол заливало дождевой водой, а стенки оползали, делая земляные работы бесполезными. Тогда сплетёнными из веток плетнями укрепили стенки, на пол тоже положили несколько слоёв веток и начинали поднимать стенки из кольев, связывая их между собой плетнями. Потом с каждой стороны наклонили плетни, друг на друга опёрли, связали – вот и шатёр, даром что не королевский. А сверху ветки еловые в несколько слоёв. От дождя, конечно, ничто на спасёт, а вот от снега помогает. Инструмента нужного не хватает. Пару топоров да пару пил и лопат. Много чего не намастеришь. Вот и жилища получились примитивными. Не землянка и не шалаш, что-то среднее. Лёвчик принял в построении самое непосредственное участие. Пилил и копал как заведённый. До ветра бегать к ближайшим деревьям, зато печка незамысловатая есть из старого эмалированного ведра. Даже дымоход не ахти какой, но всё же имеется. Вместо входной двери брезентовый полог, что раньше был верхом грузовика. Пусть задувает ветер и снег заносит, но жить можно и обогреться тоже. Командирская землянка, куда гостей отправили, поболе будет. Ну так на то она и командирская. А с Лёвчиком вместе ещё пятеро. Один только чуть постарше его, а остальные взрослые мужики. А Лёвчик из самых младших в отряде.

Плеснул чая, согрелся и на боковую. Завтра, всё завтра. Провалился в сон, летит на самолёте, прыгать пора, прыгнул, а парашют не раскрылся, вот уже и земля рядом, крикнуть бы от страха, да не получается, в сугроб уже влетел. Ну почему же от сугроба палёным пахнет? Вздрогнул, присел на лежанке. Всё тихо, только запах палёного и впрямь в нос шибает. Оцэм поцэм! У Андрейки валенок дымится, вплотную к печурке подлёг, вот и согрелся. Бросился к нему Лёвчик, растолкал, стянул с него валенки и наружу, в сугроб засунул, остудил и назад. Андрейка сидит, глазами хлопает. В следующий раз осторожней будет, а не то босиком останется, магазинов обувных в отряде нет. Прилёг ещё вздремнуть до подъёма.

Утро, пора вставать. Оставлять пригретое место, да не может быть ничего хуже! Ладно, посмотрим, может, сегодня на завтрак что-нибудь из присланного Большой Землёй обломится. Хорошо бы… хм, стоит ли мечтать, а если нет ничего? Тогда просто разочарование. Ну вот и кухонный блиндаж. Каша, самая обычная, перловая, кусок хлеба размером с ладонь и чай. Да и чаем назвать с трудом. Кипяток с отваренными в нём местными травами, ещё в начале осени собранными. Но что это? На хлеб каждому по маленькой ложке сгущёнки капнули! Помнит, помнит о нас Большая Земля! Какое наслаждение, пусть и длится всего пару минут, но всё же!

Так, теперь каждому наряд на сегодня. Кто ветки для топки собирать, кто дрова колоть. Воды принести, картошки начистить. На охрану распределились. Лёвчика сегодня никуда не вызывают. Ну вот, наконец и его черёд настал.

– Лёва, Андрей, зайдите к командиру.

У командирского блиндажа никого. Все разошлись делами заниматься. Партизанская жизнь по большей части из ведения хозяйства и состоит. Даже регулярная армия на войне не каждый день воюет, а уж партизаны – особый случай. Вот засветись они с какой операцией серьёзной сейчас, зимой, так на них облаву устроят, а куда зимой подашься, где лагерь обустроишь? Вот и действуют партизаны понемногу, чтобы сильно не злить немцев и полицаев. Выемку продуктов, припрятанных про запас, устроить или припугнуть кого, чтоб помог чем – это за милую душу. Для этой цели в отряде несколько уголовных элементов имеется, из тех, кому к немцу в услужение не резон, к стенке поставят. И перед советской властью за грехи прошлые отмыться надобно. А кое у кого и семьи на Большой земле, предаст, так и семье несладко будет. Разные люди в отряде. Ну, скажем, партийные, или евреи там, или красноармейцы, тем к немцу нет дороги. Хотя красноармейцев листовками ещё в начале войны зазывали. Но не всем новая власть люба. Кому-то советская больше по душе. Родственники, опять же, сдерживают. А у кого немцы уже и города и деревни разбомбили. Не прощает душа славянская такого. За дом, за родину и жизнь отдать не грех. И за товарища Сталина, не извольте беспокоиться, даже не задумаются, враз, не только свою, но и чужих с собой столько прихватят, что только охать. Вот и занимаются разбойнички любимым делом, даром что партизанами зовутся. Пострелять, оно, конечно, тоже приходится, на войне как на войне. А как иначе партизанским отрядом зваться и с Большой земли продовольствие и оружие получать. А туда сводки, ну малость раздутые, не без этого. Да кто там проверить может? А в сводку что хочешь занести можно. Скажем, у телеги колесо отвалилось – это партизанский отряд диверсию устроил и технику немецкую попортил. Или немцы расстреляли кого за провинность какую, украл там чего или евреев прятал, тоже по сводке идёт как уничтоженные за пособничество врагу. И всем хорошо: мы вам отчёт раздутый, а вы своему начальству.

– Можно, Иван Антонович?

– Проходите, ребятки. Вот, знакомьтесь, наши гости. Вот Сашко, а вот Анюта.

Пожали руки. Сашко ничего, спортивный, рука крепкая, мужская. И Анюта под стать, хоть и выглядит нежной барышней, силу её рук Лёвчик ещё вечером испытал. Но рука мягче и теплей, чем у Сашка. Так и хочется ещё в своей руке её руку подержать. Но она только мельком на Лёвчика глянула, словно и не узнаёт вчерашнего знакомого.

– Слухайте сюда, хлопчики. Вы поступаете в распоряжение наших гостей. Пойдёте вечером с ними на задание. В Мокшаево пойдёте, Анюта и Сашко вам всё объяснят. Идите, пообщайтесь, подготовьте всё, что надо.

Вышли из блиндажа. Отошли, чтоб никто услышать не смог. Первым заговорил Сашко.

– Значит так, парни, есть приказ лично товарища Сталина о том, чтобы не оставить врагу ничего. Чтоб под его ногами земля горела! С сегодняшнего дня мы выходим в ночные рейды. Будем поджигать дома, в которых квартируются немцы, бутылками с зажигательной смесью. После чего быстро уходим. На следующий день в другом селе, и так до тех пор, пока у фашистов места в нашей стране не останется.

Сашко говорил горячо и с большой убеждённостью. Лёвчик смотрел на него и иногда бросал взгляд на Анюту. Ну да, она постарше его, худенькая, спортивная. Средней длины каштановые волосы, серые необыкновенные глаза. Попроси Лёвчика кто-нибудь описать Сашка, он бы запнулся и долго мычал, зато Анютин портрет впечатался в его голову моментально. Лёвчик обратил внимание, что и Андрейка тоже кидает взгляды на Анюту. Но Анюта не обращала на них с Андрейкой никакого внимания.

– А сейчас Анюта покажет вам, как правильно готовить бутылки с зажигательной смесью и как правильно их бросать, чтоб самому не сгореть.

Анюта взяла слово и начала объяснение. Через полчаса Андрейка и Лёвчик точно знали, чем заправлять бутылку с зажигательной смесью, как правильно затыкать и переносить, чтобы содержимое не выплеснулось, как нужно поджигать и как бросать. После этого они потренировались под пристальным взглядом Анюты наполнять бутылки и бросать в сугроб пустые под нужным углом. В конце концов, Анюта осталась довольна результатами и отослала Лёвчика к командиру, чтобы распорядился выдать горючие материалы для наполнения бутылок. Лёвчик отправился к командирскому блиндажу и, почти зайдя в него, услышал, как Иван Антонович переговаривался со своим заместителем.

– Да чёрт принёс этих молодых поджигателей!

– Да уж, задали нам задачу. Они что, думают, что если нас накроют, мы так легко сможем сняться и на новое место без потерь уйти? Да как только они спалят первое село, за нами такая охота начнётся! И немцы, и полицаи, и все местные наперегонки будут нас ловить и уничтожать!

– Что предлагаешь, командир?

– Ну первую акцию мы им дадим провести, чтоб перед центром отчитаться. А дальше никак, если мы сами хотим тут выжить.

– Ясно, а с пацанами что?

– Сегодня пусть выйдут с ними, а завтра посмотрим. Только никому ни гу-гу!

– Не обижай, Антоныч. У меня рот всегда на замке.

– Разрешите?

– А, Лёва, заходи, дорогой. Как там у вас продвигается?

– Да всё в порядке. Анюта меня прислала, чтоб ещё горючих материалов выделили.

– Скажи ей, что на сегодня всё, а к завтрашнему дню мы со склада доставим всё, что нужно. Иди, Лёва.

– Ясно, я пошёл.

Ну вот и в путь пора. Ещё светло, но идти несколько часов до Мокшаева. Андрейка за проводника. Он местный, все леса здесь исходил. Идут молча, вшестером, тащат на себе бутылки. Иван Антонович ещё двоих для вооружённого сопровождения выделил. Понемногу смеркается. Вон уже и огни деревни появились, и лай собачий слышен. Зайти лучше с подветренной стороны, но уж слишком далеко обходить, устали уже. И так два с лишним часа по сугробам, да и назад столько же. Огляделись, вроде тихо. Сашко с Анютой последние наставления дают. Распределились по улицам, Лёвчик с Анютой, Андрейка с Сашком. Двое прикрывают отход. Отойти от края села на несколько домов, поджечь первую хату, а потом, по мере отхода, поджигать все, что на пути.

Скользнули вдоль улицы. Ни души, только псы у палисадников заливаются. Тоже свой хлеб отрабатывают. Быстренько добежали до намеченного дома, подожгли тряпки, торчащие из бутылок, и с размаху в дом. Лёвчик аккурат в окно попал. И окно разбил и внутри занялось. Бегом к следующему дому. Ещё по бутылке и дальше бегом. Торопиться нужно, вон уже вопли, да люди на мороз выпрыгивают в исподнем. Куда там взять чего! Как полыхнуло, тут только детей да себя спасти, вот и вылетели пробкой. Да чего жалеть-то, прихвостни фашисткие же. Дом через дом фрицы на постое. Вот уже и первые выстрелы долетели. Только немцев вроде и не видно. Так то местные отстреливаются. Не читали приказ товарища Сталина! Немцу ни пяди, ни клока сена! Ну как с такими людишками примитивными победу ковать? Вцепились в избушки свои на курьих ножках. Было б за что цепляться, не хоромы чать! Вон уже и им наперерез мужики с ружьями и вилами бегут. Всё, хватит с них на сегодня, пора и ноги уносить. Четыре хаты пылают. Светло как днём. Вот и плохо, что светло, не укрыться, только бегом до лесу. Вон как Сашко с Андрейкой чесанули. Прям олимпийские чемпионы! Лёвчик с Анютой не такие быстрые, но тоже летят будь здоров!

И откуда этот бугай вылетел? Прямо с лёту прыгнул на Лёвчика с Анютой и в сугроб сбил. Вцепился в них, сукин сын, не вывернешься! Вот уже и остальные подоспели и давай прикладываться! Кто руками, кто ногами, кто прикладом от винтовки. Один так и вовсе хотел вилы в живот, да не дали, допрос не с кого снимать будет. Потащили по улице, да прям мимо домов горящих. Воют, воют бабоньки, без домов оставшись. Куда теперь с детьми малыми да без скарба? Одна стерва вцепилась Анюте в волосы и по лицу наотмашь! Да тянет её на пожарище, сжечь хочет. Ну одно слово, стерва! И Лёвчика, что ни метр, новым тычком награждают. Вот уже подвели их к пожарищу лица чтоб рассмотреть.

– Ты поглянь-ка, девка в поджигателях!

– И чего тебе, сука, дома-то не сиделось? Завела б себе кобеля, да тешилась бы, чем людям жильё палить!

– Ну, сучье отродье! Чего примолкла, блядина большевистская?

– Тов… товарищи!

– Да какие мы те товарищи, тварь?

– Товарищ Сталин дал приказ!

– Да чтоб он сдох, твой товарищ Сталин! Да земля ему стекловатой!

– Вы что, не понимаете, враг топчет нашу землю!

– Так ты и есть наипервейший враг! Ты да коммуняки твои, уже всю землю нашу вытоптали да народ весь извели! В колхозы силком загнали! Да кому ты баки заколачиваешь, подстилка комунячья?

И опять в лицо и в живот. И по спине черенком от вил.

– Товарищи!

– Сказали ж тебе, блядина, нет у тебя тут товарищев!

Сорвали с Анюты ватник, свитер на ней рвут. Вот уже и свитера не осталось. Сорочку рванули с лифом вместе. Обнажилась маленькая девичья грудь. Разорвали всю одежду до пояса. Стоит перед мужиками полуголая.

– Ну что же вы, товарищи женщины, молчите, когда сестру вашу звери кулацкие избивают! Где ваша сознательность?

– Ты, змея, сознательности захотела? А голой и босой на морозе, как мы, чьи хаты подожгла, не хочешь? А ну, мужики, сымай с неё всё исподнее!

Да второй раз и повторять не надо. Враз посрывали с девчушки всё. Ушло у Лёвчика сердце в пятки. Через секунду его очередь. Только, пока тащили их по улице, он уже пуговицы на ватнике расстегнул и ждёт момента, чтоб выскользнуть из него и, если повезёт, драпануть. А пока на голую Анюту смотрит, а перед глазами ямы расстрельные.

Но вот ведь девка железная! Голая, избитая, босиком на снегу и не сдаётся!

– Товарищи! Красная армия найдёт и покарает предателей! Враг будет уничтожен!

– Да заткнёшься ты тут со своей красной пропагандой или нет? Ща мы те зубы выбьем, юшкой умоешься, может, примолкнешь?

– Мужики! По зубам пока не бейте! Ещё допрос треба снять! А где второй гадёныш? Надо б и его голышом на мороз! Давай второго! О, да тут жидёнок!

– Жидёнка поймали!

– Еврей в поджигателях!

Потащили Лёвчика за рукава вперёд, к огню, чтоб видней было, что с ним делать. Лёвчик ногами в землю мёрзлую упёрся, присел и руки вперёд вытянул. Сдёрнулся с него ватник. Теперь руки в ноги и дёру! Через сугроб, через изгородь! Плевать на собак, что за ноги хватают! А за ним погоня нешуточная. Человек шесть летит.

– Живьём берите суку партизанскую! Допросим и на пожарище спалим живьём!

Летит Лёвчик к лесу, гореть живьем никому не охота. Где же группа прикрытия? Вот уже считанные метры до леса. Фу-у, наконец-то! Защёлкали винтовочные выстрелы. Ага, поотстали мужички, под пули неохота! Влетел Лёвчик в лес, а там свои, родненькие, с Андрейкой аж обнялись на радостях! А Сашко уж тут как тут.

– Где Анюта? Почему ты её бросил? Предатель! Трус!

– А ты не трус? Чего ты здесь, в лесу, орёшь? Иди туда, вызволяй свою подругу, если сможешь! Там люди не с карандашами выбежали! И у них винтовки имеются! На харю мою посмотри, меня так отходили, что вздохнуть не мог!

Рвётся Сашко подругу свою спасать, да куда там! Вон уже на краю деревни моторы слышны. Немцы подоспели. Неизвестно, сунутся ли ночью в лес. Но поутру уж точно. Надо ноги уносить. Пропала девка, так, может, хоть сами спасёмся. Двинули в путь. Тут уж Лёвчик подмерзать начал. Андрейка свитер с себя стянул да шарф ему отдал. Ещё пару шарфов дали. Утеплился как мог, одним голову замотал вместо шапки и за группой, чтоб не отстать. Жалко, конечно, Анюту. Молодая, красивая, хоть и чужая подруга, но всё одно. Смотреть на неё приятно было. Что-то в ней свежее, чистое, зубки беленькие. Поди там, на Большой земле, каждый день их чистила и ванны принимала. А в отряде у всех женщин зубы потемнели да пожелтели. Нечем их чистить. Да вроде, пригляделись, не замечают. А тут такой контраст!

Выручить бы юную поджигательницу, да как её выцарапать от немцев! Самим бы от погони уйти. Вот уже и дорога. Сейчас по ней километр, а дальше к речке и по льду, чтоб следов не оставлять. Ох и ветер на речке! Лёвчик не то что до костей продрог, а уже и кости все вымерзли, скоро замёрзнет, как мамонт ископаемый. Бежит Лёвчик и о Ривке думает. Вот думками и обогревается. Великая сила любовь! Ради неё и выжить должен! Бежит и думает, о том, что Ривка ему рассказала за два дня до этого задания. Беременная она, а он-то по незнанию думал, что она после голодухи отъесться никак не может, оттого и полнеет. А теперь вопрос за вопросом в голове у Лёвчика. Чьего ребёнка она носит, Лёвчика или полицаев, которые её изнасиловали? Два дня Лёвчик себе покоя не находит. Как быть? Избавиться б от плода, да некому ей аборт сделать. Вот и распухает Ривка вширь день ото дня. Да и опасно, срок для абортов прошёл. Теперь самую что ни на есть хирургическую операцию делать надо, а где ж тебе в лагере хирург и операционная? А что, если от полицаев сын или дочка? А может, всё-таки его, Лёвчика? Вот родится, тогда и будет видно. Они с братом на отца похожи, может, и тут отцовы гены верх возьмут и сразу будет видно, на кого младенец похож.

Ну вот уже и лагерь. Ох, и закоченел же Лёвчик! Ривка прилетела, оттирает ему уши и лицо снегом. Суетится вокруг, чайку горячего Лёвчику. Светится от радости, что живой вернулся! Ну как такую умницу не любить? А что была с полицаями, так не по своей же воле, ладно хоть выжила! А, будь, что будет! Не бросит он её с ребёнком. Любит потому что. Никому не скажут они, чей ребёночек может быть. Сохранит Лёвчик тайну своей любимой. Как хорошо отогреваться. Пусть сейчас и колотит его. Но когда отогреется, так хорошо будет. Чай только пить трудно, разбиты все губы и щёки в кровь, зубы шатаются, ладно хоть не выбили. Всё кровит, а кипяток прям по ранам, а как отогреться без него? Вот и приходится терпеть.

А Сашко у командира. Требует, чтобы отряд на Анютино освобождение вышел. Да только тут тебе, сынок, не армейская часть, чтоб требовать. Здесь отряд партизанский. Особая тактика. Сидеть надо втихаря, силы копить, а при удобном моменте и куснуть врага. Сильно-то не получится, потому как куда нескольким десяткам человек против армии регулярной да полицаев вооружённых воевать. На два часа боя отряда и хватит. И что, отобьют ли они девку или сами погибнут? Никто и не спорит, жаль её, да только и себя жаль не меньше. Ну, а что на Большую землю доложить хочешь о трусости партизанской, так это твоё дело. Вот через неделю сеанс связи назначен, что захочешь, то и доложишь. А мы разведку вышлем, узнать, что там в Мокшаеве. А пока отдыхать тебе надо, дорогой товарищ с Большой земли. Утро вечера мудренее.

Послали несколько человек из местных разузнать, что там после поджогов делается. А пока охранение усиленное выставили и харч в мешки уложили, на случай, если срочно уходить придётся. Да послали пару ребят, тоже из местных, разведать место, куда, если что, перейти можно.

К вечеру возвращаться стали с новостями. Обыски везде, к сёлам не подойти, везде охрана усиленная. Толком узнать ничего и не удалось. Ещё два дня ходили да по крупицам информацию собирали. А на третий вернулись с плохой вестью. Казнили девчушку поджигательницу. Голяком и повесили у комендатуры. А там, ужас-то какой, у девки груди отрезаны да кисти рук отрублены. Да ещё синяя она вся от побоев. А сказала ли что, да кто ж его знает, при допросах разве кто присутствовал. Говорят, что возили её вдоль дороги, чтоб показала путь к партизанам. Там и пытали, часть тела какую отделят, на дорогу и бросят, партизанам весточка от неё с намёком, чтоб не разбойничали боле. А ещё мужики местные с полицаями вместе в лес хотят наведаться, с партизанами за поджог посчитаться. Кто если и соблюдал нейтралитет, то сейчас все против партизан.

А Сашко сам не свой. И говорить ни с кем не хочет. Да и не с кем ему тут и поговорить. Не обзавёлся ещё друзьями. Молчит, в одну точку смотрит, желваки по лицу так и ходят, зубами скрипит, аж страшно становится. Несколько часов молчал, потом до командира. Требую, говорит, отмщения. И сам не успокоюсь, и в центр доложу. Ну что ты с таким упёртым поделаешь? Отослали его обедать, а сами сели думку думать. До сеанса связи с Большой землёй хошь не хошь, а уважить гостя придётся. С Большой землёй ссориться тоже не резон. Что бы ему такое подкинуть, чтобы чувствовал, что за девку свою отомстил и делов не наворотил. Думали, гадали, надумали. Километрах в тридцати от лагеря есть хутор. Хозяева шибко советскую власть не любят. Вот к ним бы и наведаться. И продуктами разжиться и лошадь увести. Да и самих можно к стенке. А если потом искать будут, так в другую сторону пойдут. Так и овцы целы и волк наестся. А когда с Большой землёй переговорит, то тогда и решать с ним, что да как. Приструнить придётся, потому как резвый такой весь отряд погубить может. Тихонечко сидеть надо. Они ж в глубоком тылу вражеском. И Красная армия им здесь не подмога. Только на себя и нужно рассчитывать. А подыхать никто не хочет. Ну, может, окромя Сашка этого неугомонного. На том и порешили.

Через день дозорные принесли руку девичью, что у дороги обнаружили. Страшная рука, без ногтей, почти вся синяя. Сашко как руку увидел, так с ним истерика сделалась. Прям сейчас в бой рвётся, весь мир уничтожить готов. Лёвчик на него с пониманием смотрит, сам бы за Ривку кого хочешь убил. Но не подошёл к Сашку, ничего не сказал. Каждый должен своё горе до конца выхлебать. На войне как на войне, никто тебе сопли платочком вытирать не будет. Раз мужиком назвался, скрипи себе зубами и доказывай, что ты не размазня. Не нытьём, делом доказывай. Ушёл Сашок, сам руку захоронил, а где – никому не рассказывает. Никто и не спрашивает, здесь у каждого свой рассказ, своя беда.

Через два дня, когда разведка донесла, что в ближайшие дни полицейской операции не ожидается, отправились на хутор. Вышли в пять утра. Шли пару часов лесом, потом на дорогу вышли, идти легче, но опасней, нарваться можно. План был прост: к вечеру дойти до хутора, провести акцию, изъять лошадь с санями, часть пути проделать на санях, потом сани сбросить и прикопать в снегу в лесу, а лошадь в отряд и на мясо.

Шли долго, несколько раз привалы делали, замёрзли как цуцики. Дошли до хутора ещё засветло, наблюдение установили. Тихо всё, спокойно. Дымок из печки, вот живут, как будто ни войны, ни беды кругом. Хата справная, сарайчик не перекошенный, сразу видно, кулаки. Вот сейчас раскулачивание и проведём. Пора с трудовым народом поделиться неправедно нажитым. Подкрались к изгороди, ружья наизготовку. А тут пёс хозяйский чужих учуял и давай с ума сходить. Здоровый кобеляка, мимо не пройдёшь, значит, есть что охранять, раз такого зверя завели. Хозяин на крыльце появился с двустволкой в руках.