Текст книги "Ким"

Ким сидел на краю коровьей кормушки, рассказывая сказки детям деревенского кузнеца.

– Она попросит еще одного сына для своей дочери. Я не забыл ее, – сказал он. – Дай ей приобрести заслугу. Вели сказать, что мы придем.

Они в два дня прошли одиннадцать миль по полям и, достигнув места, куда направлялись, были окружены вниманием и заботой, так как старуха соблюдала добрые традиции гостеприимства, чему учила и зятя, который был под башмаком у женской половины семьи и покупал душевное спокойствие, занимая деньги у ростовщика. Старость не умерила ее болтливости, но и не ослабила ее памяти, и, сидя за стыдливо забранным решеткой верхним окном, она в присутствии дюжины слуг осыпала Кима комплиментами, способными привести в полнейшее замешательство европейских слушателей.

– Ты все такой же бесстыдный щенок-сорванец, каким был на парао! – визжала она. – Я тебя не забыла. Вымойтесь и откушайте. Отец сына моей дочери ненадолго уехал. Поэтому мы, бедные женщины, сидим немые и никому не нужные.

В подтверждение этого она, не скупясь на слова, обратилась ко всем своим чадам и домочадцам с речью, длившейся до тех пор, пока не принесли еду и напитки, а вечером, попахивавшим дымком, окрасившим поля тусклой медью и бирюзой, ей вздумалось приказать, чтобы ее паланкин поставили на неопрятном дворе под дымящими огнями факелов, и там она принялась болтать за не слишком тщательно задвинутыми занавесками.

– Приди святой человек без спутника, я иначе встретила бы его, но с этим постреленком осторожность не помешает.

– Махарани, – промолвил Ким, как всегда, называя ее полным титулом, – разве моя вина, что не кто иной, как сахиб, полицейский сахиб, назвал махарани, чье лицо он…

– Цыц! Это было во время паломничества. Когда мы путешествуем… Ты знаешь пословицу?

– …Назвал махарани Разбивающей Сердца и Дарящей Наслаждения.

– И ты помнишь об этом! Это правда. Так он говорил. То было в пору расцвета моей красоты. – Она закудахтала, как довольный попугай при виде куска сахара. – Теперь расскажи мне о своих похождениях… насколько это позволяет скромность. Сколько девушек и чьи жены висели на твоих ресницах? Вы пришли из Бенареса? Я съездила бы туда опять в нынешнем году, но моя дочь… у нас только два сына. Пхай! Вот что значит жить на этих плоских равнинах. Зато в Кулу мужчины – слоны. Но я хотела бы попросить у святого человека, – встань в сторонке, сорванец, – талисман против мучительнейших колик и ветров, которые в пору созревания манго одолевают старшего сына моей дочери. Два года назад он дал мне замечательный талисман.

– О, святой человек! – сказал Ким, взглянув на раздраженное лицо ламы и заливаясь смехом.

– Это правда, я дал ей талисман от ветров.

– От зубов, от зубов, от зубов, – подхватила старуха.

– Лечи их, если они больны, – с наслаждением процитировал Ким, – но ни в коем случае не занимайся колдовством. Вспомни, что случилось с махратом.

– Это было два сезона дождей назад. Она извела меня своей навязчивостью, – вздохнул лама. – Так вот и выходит – заметь себе это, мой чела, – что даже те, которые стремятся идти по Пути, совращаются с него праздными женщинами. Когда ребенок был болен, она три дня кряду разговаривала со мной.

– Аре! А с кем же мне еще говорить? Мать мальчика ни о чем не имела понятия, а отец… это было в холодные ночи. «Молитесь богам», – сказал он, воистину так, и, повернувшись на другой бок, захрапел.

– Я дал ей талисман. Что может поделать старик?

– Воздерживаться от действия – благо, исключая те случаи, когда стремишься приобрести заслугу.

– Ах, чела, если ты отречешься от меня, я останусь один на свете!

– Во всяком случае, молочные зубы у него прорезались легко, – сказала старуха. – Но все жрецы на один лад.

Ким со строгостью кашлянул. Юноша не одобрял ее легкомыслия.

– Не вовремя докучая мудрецу, навлечешь на себя беду.

– У нас есть говорящая майна, – отповедь сопровождалась памятным Киму постукиваньем усыпанного драгоценностями указательного пальца. – Она гнездится над конюшнями и научилась подражать речи нашего домашнего жреца. Быть может, я недостаточно почитаю своих гостей, но, если бы вы видели, как он тыкал себя кулаками в животик, вздувшийся, как созревшая тыква, и кричал: «Вот тут больно!», вы простили бы меня. Я наполовину склоняюсь к тому, чтобы взять лекарство у хакима. Он продает их дешево и сам толстеет от них, как бык Шивы. Мальчик не отказывался от лекарств, но я опасаюсь, не повредят ли они ребенку, потому что цвет склянок показался мне зловещим.

Пока она говорила все это, лама исчез во мраке, направляясь в приготовленную для него комнату.

– Ты, наверное, рассердила его, – сказал Ким.

– Ну, нет. Он устал, а я, как всякая бабушка, позабыла об этом. (Никто кроме бабушки не должен воспитывать ребенка. Матери годятся лишь на то, чтобы рожать.) Завтра, когда он увидит, как вырос сын моей дочери, он напишет талисман. Тогда он сможет также высказать свое мнение о лекарствах нового хакима.

– Что это за хаким, махарани?

– Странник, как ты, но чрезвычайно трезвый бенгалец из Дакхи, знаток медицины. Он вылечил меня от тяжести в желудке, причиненной мясом, посредством маленькой пилюли, которая подействовала, как дьявол, сорвавшийся с цепи. Он странствует, торгуя хорошими дорогими лекарствами. У него и бумаги есть, напечатанные на ангрези, в которых написано, как он помог мужчинам с больной поясницей и немощным женщинам. Он живет здесь четыре дня, но услышав о том, что вы придете (во всем мире жрецы с хакимами – что тигры со змеями!), он, надо полагать, спрятался.

Пока она, выпалив все это, переводила дух, дряхлый слуга, спокойно сидевший там, куда уже еле достигал свет факелов, пробормотал:

– Этот дом стал скотным двором для всяких проходимцев и… жрецов. Не давайте мальчику столько еды… Но кто переспорит бабушку? – Он почтительно возвысил голос: – Сахиба, хаким спит после еды. Он в комнате позади голубятни.

Ким ощетинился, как фокстерьер на стойке. Смутить и переспорить обучавшегося в Калькутте бенгальца, говорливого дакхского продавца лекарств, – вот настоящая игра. Не подобает, чтобы ламу, да и его самого отстранили ради такого человека. Киму были знакомы смешные объявления на плохом английском языке, которые печатались на последних страницах туземных газет. Воспитанники школы св. Ксаверия иногда приносили их с собой тайком и хихикали над ними, поскольку язык благодарного пациента, перечисляющего симптомы своей болезни, обычно отличается необыкновенным простодушием и откровенностью.

Урия, ничего не имевший против того, чтобы стравить одного прихлебателя с другим, ускользнул по направлению к голубятне.

– Да, – сказал Ким со сдержанным презрением, – немного подкрашенной воды да великое бесстыдство – вот и весь их товар. Добыча их – потерявшие здоровье князьки и обжоры-бенгальцы. Барыш приносят им дети… еще не рожденные.

Старуха расхохоталась.

– Не завидуй! Талисманы лучше, а? Я никогда этого не отрицала. Позаботься, чтобы твой святой написал мне хороший амулет наутро.

– Только невежды отрицают, – глухой, низкий голос загудел в темноте, и какая-то фигура, приблизившись, присела на корточки, – только невежды отрицают действенность талисманов. Только невежды отрицают действенность лекарств.

– Крыса нашла кусок куркумы и говорит: «Я открою бакалейную лавку», – отпарировал Ким.

Словесный бой разгорался, и они заметили, что старуха замерла – вся внимание.

– Сын жреца знает только имя своей няньки да имена трех богов, но говорит: «Слушайте меня, не то я прокляну вас от имени трех миллионов Великих». – Несомненно, невидимый человек держал одну-две стрелы в колчане. Он продолжал: – Я только учу азбуке. Всей мудрости я научился у сахибов.

– Сахибы никогда не стареют. Бывает, они уже дедушки, а все еще пляшут и играют, как дети. Крепкая порода, – пропищал голос из паланкина.

– У меня также есть лекарства, которые замедляют биение крови в голове у разгоряченных и разгневанных людей. Есть у меня сина, отлично приготовленная в то время, когда месяц стоит в надлежащем Доме. Имеются желтые порошки… арплан из Китая, от которого человек молодеет и начинает изумлять свою семью; шафран[85]85
  Шафран – пряность и пищевой краситель.


[Закрыть] из Кашмира и лучший салеп из Кабула. Много людей умерло раньше… – Этому я охотно верю, – вставил Ким.

– …чем они узнали о достоинствах моих снадобий. Моим больным я даю не простые чернила, которыми написан талисман, но сильно действующие лекарства, которые сражаются с недугом.

– И очень хорошо сражаются, – вздохнула старуха.

Голос начал длиннейший рассказ о каких-то злоключениях и банкротстве, пересыпанный обильными воззваниями к правительству.

– Ежели бы не моя судьба, которая всему помехой, я был бы на службе у правительства. Я имею диплом прославленной калькуттской школы, куда, быть может, поступит и сын этого дома.

– Обязательно поступит. Если ублюдок нашего соседа за несколько лет успел сделаться П. И. (Первым в Искусствах – она произнесла английские слова, которые так часто слышала), так почему гораздо более умным детям – например, некоторым, знакомым мне, – не получить награды в богатой Калькутте?

– Никогда, – начал голос, – не видывал я такого ребенка. Родился он в благоприятный час и, если бы не эти колики, которые, увы, перейдя в черную холеру, способны погубить его, как голубя, ему предстоит долгая жизнь и можно ему позавидовать.

– Хай май! – воскликнула старуха. – Хвалить детей – навлекать несчастье, не то я долго слушала бы эти речи. Но дом на задворках не охраняется, и даже в этих теплых краях есть мужчины и женщины, которых называть не стоит… Отец ребенка уехал, и мне приходится быть чаукидаром на старости лет! Вставайте! Поднимайте паланкин! Пусть хаким и молодой жрец решат между собой, что помогает лучше – талисман или лекарства. Хо! Негодные люди, принесите табаку для гостей и… я пойду обойду усадьбу.

Паланкин поплыл прочь в сопровождении задуваемых ветром факелов и своры собак. Двадцать деревень знали сахибу – ее слабости, ее язык и ее широкую благотворительность. Двадцать деревень с незапамятных времен надували ее по привычке, но ни один человек ни за какие небесные дары не стал бы воровать или грабить в пределах ее поместий. Тем не менее она с большой торжественностью совершала свои обходы, шум которых был слышен на полпути к Масури.

Ким сбавил тон, как жрец, встретившийся с другим жрецом. Хаким, продолжая сидеть на корточках, дружественным движением ноги подвинул к нему хукку, и Ким затянулся хорошим табаком. Окружающие их зеваки ждали серьезных профессиональных дебатов, а может быть, и врачебных советов на дармовщинку.

– Говорить о медицине в присутствии невежд – то же, что учить павлина пению, – сказал хаким.

– Истинная учтивость, – отозвался Ким, – зачастую кажется невниманием.

Следует отметить, что то были приемы, имеющие целью произвести впечатление на окружающих.

– Ха! У меня нарыв на ноге, – вскричал один поваренок. – Взгляните на него!

– Пошел вон! Убирайся! – ответил хаким. – Разве здесь позволено приставать к почтенным гостям? Вы толпитесь, как буйволы.

– Если бы сахиба знала, – начал Ким.

– Да, да! Уйдемте… Для нашей хозяйки они все равно, что навоз. Когда колики ее шайтаненка пройдут, может, и нам, беднякам, позволят…

– Хозяйка кормила твою жену, когда ты сидел в тюрьме за то, что проломил голову ростовщику. Кто осуждает ее? – старый слуга, облитый светом молодого месяца, яростно крутил белые усы. – Я отвечаю за честь этого дома. Ступайте! – и он погнал перед собой подчиненных. Хаким зашептал сквозь зубы:

– Как поживаете, мистер О’Хара? Я чертовски рад видеть вас снова.

Ким сжал пальцами чубук. Где угодно, хотя бы на большой дороге, он нисколько не удивился бы, но здесь, в этой тихой заводи, он не ожидал встретить Хари-бабу. К тому же он досадовал, что его провели.

– Аха! Я говорил вам в Лакхнау – resurgam[86]86
  Resurgam (лат.) – воскресну.


[Закрыть] – я встану перед вами, и вы не узнаете меня. На сколько вы держали пари, а? – Он лениво жевал семечки кардамона, но дышал с трудом.

– Однако зачем вы сюда пришли, бабуджи?

– А! Вот в чем вопрос, как сказал Шекспир. Я пришел поздравить вас с вашей необычайно удачной операцией в Дели. О-а! Говорю вам, все мы гордимся вами. Это было оч-чень аккуратно и ловко сделано. Наш общий друг, мой старый приятель, бывал в чертовски узких местах. И побывает еще в нескольких. Он рассказал мне, я рассказал мистеру Ларгану, и он доволен, что вы продвигаетесь столь успешно. Все ведомство довольно.

Впервые за всю свою жизнь Ким наслаждался чувством чистой гордости (которое тем не менее может оказаться коварной западней), вызванной одобрением ведомства, в котором служишь, дурманящей похвалой равного тебе сослуживца, ценимого другими сослуживцами. Ничто на земле не может сравниться с этим. «Но, – настойчиво подсказывал восточный человек, сидевший внутри него, – бабу не станет ездить так далеко лишь для того, чтобы сказать несколько приятных слов».

– Рассказывай, бабу, – сказал он с достоинством.

– О-а, это пустяки. Просто я был в Симле, когда пришла телеграмма насчет того, что спрятал наш общий друг, по его словам, и старик Крейтон… – Он поднял глаза, чтобы видеть, как Ким отнесся к такой дерзости.

– Полковник-сахиб, – поправил его воспитанник школы св. Ксаверия.

– Конечно. Он узнал, что мне нечего делать, и мне пришлось ехать в Читор, чтобы найти это проклятое письмо. Я не люблю юга – слишком много приходится ездить по железной дороге. Но я получил хорошие командировочные. Ха! Ха! Возвращаясь, я встретил нашего общего друга в Дели. Он теперь сидит смирно и считает, что одеяние садху – самое для него подходящее. Прекрасно! Там я услышал о том, что вы проделали столь хорошо, столь быстро и в нужный момент. Я сказал нашему общему другу, что вы попали в самую точку, клянусь Юпитером! Это вышло великолепно. Я пришел сказать вам об этом. – Хм!..

Лягушки квакали в канавах, а месяц скользил к горизонту. Какой-то веселый человек из слуг вышел наслаждаться ночью и бить в барабан. Следующую фразу Ким произнес на местном языке.

– Как ты выследил нас?

– О! Эт-то пустяки. Я узнаю от нашего общего друга, что вы отправились в Сахаранпур. Итак, я следую за вами. Красные ламы – довольно заметные люди. Я покупаю себе аптечку, ведь я действительно очень хороший врач. Я иду в Акролу у Брода и слышу все, что говорят о вас… Здесь потолкую, там потолкую! Все простые люди знают о том, что вы делаете. Когда гостеприимная старая леди послала за вами, я об этом узнал. Тут сохранилось много воспоминаний о прежних визитах старого ламы. Я знаю, старые леди не могут жить без лекарств. Поэтому я стал доктором и… вы слышали, как я говорил? Я думаю, что это оч-чень хорошо. Даю слово, мистер О’Хара, люди знают о вас за пятьдесят миль отсюда – простые люди. Поэтому я пришел. Вы имеете что-нибудь против?

– Бабуджи, – сказал Ким, поднимая взгляд на широкое усмехающееся лицо, – я сахиб.

– Мой дорогой мистер О’Хара…

– …И я надеюсь принять участие в Большой Игре.

– В настоящее время вы в служебном отношении подчинены мне.

– Тогда к чему болтать, как обезьяна на дереве? Никто не станет гнаться за другим человеком от самой Симлы и менять свой костюм только для того, чтобы сказать несколько приятных слов. Я не ребенок. Говори на хинди и давай доберемся до яичного желтка. Ты здесь, но из десяти слов твоих нет и одного правдивого. Зачем ты здесь? Отвечай прямо.

– Европеец всегда поставит вас в тако-ое неловкое положение, мистер О’Хара! А вам следовало бы больше знать в вашем возрасте.

– Но я и хочу знать, – со смехом сказал Ким. – Если это относится к Игре, я могу помочь. Как могу я сделать что-нибудь, если вы крутитесь вокруг да около?

Хари-бабу потянулся за чубуком и сосал его, покуда вода в хукке снова не забулькала.

– Теперь я буду говорить на местном языке. Сидите смирно, мистер О’Хара… Это касается родословной одного белого жеребца.

– Неужели? Ведь эта история давным-давно кончилась. – Когда все умрут, только тогда кончится Большая Игра. Не раньше. Выслушай меня до конца. Пятеро владетельных князей готовились внезапно начать войну три года назад, когда Махбуб Али дал тебе родословную жеребца. Получив это известие, наша армия выступила против них раньше, чем они успели подготовиться.

– Да… восемь тысяч человек и пушки… Я помню эту ночь.

– Но войны не было. Такова тактика правительства. Войска были отозваны, поскольку правительство поверило, что эти пятеро владетельных князей усмирены, а кормить солдат на высоких Перевалах стоит недешево. Хилас и Банар, двое раджей, владеющих пушками, обязались за известное вознаграждение охранять Перевалы от всех пришельцев с Севера. Оба они притворялись испуганными и дружески к нам настроенными. – Он захихикал и перешел на английский язык. – Конечно, я сообщаю вам все это не-официа-ально, мистер О’Хара, я просто пытаюсь осветить политическую ситуацию. Официа-ально я воздерживаюсь от критики каких бы то ни было действий начальства. Теперь продолжаю. Это понравилось правительству, которое желало избежать расходов, и было заключено соглашение, что за определенную ежемесячную сумму Хилас и Банар начнут охранять Перевалы, как только правительственные войска будут отведены. В то время – это было после того, как мы с вами познакомились (тогда я торговал чаем в Лехе), – мне пришлось поступить на службу в армию счетоводом. Когда войска были отведены, меня оставили на месте, чтобы расплатиться с кули, которые прокладывали новые дороги в Горах. Прокладка дороги – одно из условий соглашения, заключенного правительством с Банаром и Хиласом.

– Так, а потом?

– Уверяю вас, там, наверху, было чертовски холодно, когда кончилось лето, – доверительным тоном продолжал Хари-бабу. – Я каждую ночь боялся, что люди Банара перережут мне горло из-за шкатулки с деньгами. Мои туземные телохранители, сипаи, смеялись надо мной. Клянусь Юпитером! Я был совершенно испуган. Но не в этом де-ело. Итак, продолжаю… Много раз я сообщал, что оба владетельных князя продались Северу, и Махбуб Али, который в то время находился еще дальше на Севере, привел в подтверждение этого обильные доказательства. Никакого результата. Я отморозил себе ноги, и один палец отвалился. Я послал донесение, что дороги, за которые я платил деньги землекопам, прокладываются для иностранцев и врагов.

– Для кого?

– Для русских. Кули открыто смеялись над этим. Тогда меня отозвали обратно, чтобы я устно рассказал все, что мне было известно. Махбуб тоже приехал на Юг. Слушайте, чем все это кончилось. На Перевалах в нынешнем году после таяния снегов, – он снова вздохнул, – появились два иностранца якобы для охоты на диких коз. У них имеются ружья, но у них имеются также и мерные цепи, и анероиды, и компасы.

– Охо! Дело разъясняется.

– Хилас и Банар любезно их принимают. Иностранцы щедро дают обещания, они говорят от имени царя и преподносят подарки. Они бродят по долинам, вверх и вниз, и говорят: «Здесь подходящее место для бруствера, тут можно построить укрепление. Эту дорогу можно защищать против целой армии». Речь идет о дорогах, за которые я ежемесячно выплачивал рупии! Правительство знает об этом, но ничего не делает. Три других владетельных князя, которым не платили за охрану Перевалов, сообщают через курьера о вероломстве Банара и Хиласа. Когда, заметьте себе, все зло уже свершилось и эти два иностранца с анероидами и компасами уже убедили пятерых князей, что завтра или послезавтра огромная армия наводнит Перевалы, что все горцы дураки, – приходит приказ мне, Хари-бабу, «отправиться на Север и посмотреть, что делают эти иностранцы». Я говорю Крейтону-сахибу: «Ведь мы не готовим судебный процесс, зачем же нам идти собирать доказательства?» – Он вздрогнул и опять перешел на английский. – «Клянусь Юпитером, – сказал я, – какого черта не издаете вы полуофициального приказа, чтобы какие-нибудь хорошие парни отравили их в назидание прочим? Это, да будет позволено мне заметить, совершеннейшая халатность с вашей стороны». А полковник Крейтон высмеял меня. Все это ваша проклятая английская гордость. Вы полагаете, что никто не дерзнет устраивать заговоры. Вздор!

Ким неторопливо курил, осмысливая своим острым умом всю историю, насколько он ее понял.

– Так ты собираешься пойти вслед за иностранцами?

– Нет, я собираюсь встретиться с ними. Они придут в Симлу, чтобы отослать рога и головы убитых зверей в Калькутту, для выделки. Эти джентльмены занимаются спортом, и только, а правительство оказывает им особое содействие. В этом ваша британская гордость.

– Так чего же их опасаться?

– Клянусь Юпитером, это не черные люди. Я, само собой разумеется, могу делать все что угодно с черными людьми. Но они русские и люди весьма непорядочные. Я… я не хочу вступать в сношения с ними без свидетелей. – Не убьют же они тебя?

– О-а, эт-то ничего. Я достаточно хороший спенсериа-нец[87]87
  Спенсерианец – последователь философской системы Гербер-та Спенсера.


[Закрыть], надеюсь, чтобы спокойно встретить столь пустячное событие, как смерть, которая, заметьте себе, все равно предназначена мне судьбой. Но… но они могут поколотить меня. – За что?

Хари-бабу с раздражением щелкнул пальцами.

– Само собой разумеется, я наймусь к ним на сверхштатную должность (скажем, в качестве переводчика, быть может), или пристроюсь к ним как душевнобольной или голодающий, или что-нибудь в этом роде. А тогда мне придется присматриваться к каждой мелочи. Для меня это так же легко, как играть роль доктора при старой леди. Только… только… Видите ли, мистер О’Хара, к несчастью, я азиат, а это в некотором смысле серьезный недостаток. К тому же я бенгалец – человек пугливый.

– Бенгальца и зайца создал бог, так чего ж им стыдиться? – пословицей ответил Ким.

– Я полагаю, что тут была какая-то первопричина, но факт остается фактом во всем своем cui bono[88]88
  Cui bono (лат.) – кому выгодно.


[Закрыть]. Я, ах, ужасно пуглив. Помню раз, по дороге в Лхасу, мне собирались отрубить голову. (Нет, до Лхасы мне ни разу не удалось дойти.) Я сидел и плакал, мистер О’Хара, предвидя китайские пытки. Не думаю, что эти два джентльмена будут пытать меня, но мне хочется подстраховать себя помощью европейца на случай непредвиденного стечения обстоятельств. – Он кашлянул и выплюнул кардамон. – Это совершенно неофициа-альное ходатайство, и вы вольны ответить на него: «Нет, бабу». Если у вас нет срочных дел с вашим стариком – вам, быть может, удастся отвлечь его в сторону, а мне, быть может, удастся повлиять на его фантазию, – я желал бы, чтобы вы находились со мной в служебном контакте, пока я не найду этих спортсменов. Я возымел весьма благоприятное мне-ение о вас, когда повидался в Дели с моим другом. И я, безусловно, включу ваше имя в мое официа-альное донесение, когда будет вынесено окончательное решение по делу. Это добавит крупное перо на вашу шляпу. Вот, в сущности, зачем я пришел. – Хм! Конец рассказа, пожалуй, соответствует истине, но как насчет первой части?

– Насчет пятерых князей? О, в этом правды не меньше. И даже гораздо больше, чем вы предполагаете, – серьезно сказал Хари-бабу. – Так пойдете? Отсюда я отправлюсь прямо в Дун. Там оч-чень зеленые и живописные луга. Я пойду в Масури – на старый, добрый Масури-пахар, как говорят джентльмены и леди. Потом через Рампур в Чини. Они могут пройти только этим путем. Я не люблю ждать на холоде, но нам придется подождать их. Я хочу вместе с ними отправиться в Симлу. Заметьте себе, один из них русский, другой – француз, а я достаточно хорошо знаю французский язык. У меня есть друзья в Чагдарнагаре.

– Он, разумеется, будет рад снова увидеть Горы, – задумчиво промолвил Ким. – Все эти десять дней он почти ни о чем другом не говорил… Если мы пойдем вместе…

– О-а! По дороге мы можем притворяться, что совершенно не знаем друг друга, если вашему ламе это больше нравится. Я пойду на четыре-пять миль впереди вас. Спешить некуда! Бабу будет тащиться, как баба. Это европейский каламбур, ха-ха! А вы пойдете сзади. Времени у нас пропасть. Они, конечно, будут делать схемки, рисовать планы и карты. Я выйду завтра, а вы послезавтра, если пожелаете. А? Обдумайте это до утра. Клянусь Юпитером, утро уже наступает. – Он громко зевнул и, не добавив ни слова, хотя бы из вежливости, скрылся в свою спальню. Но Ким спал мало, и мысли его были на хиндустани.

«Игру правильно называют Большой! В Кветте я четыре дня прослужил поваренком у жены того человека, чью книжку украл. И это было частью Большой Игры! С Юга – бог знает, из какого далека – пришел махрат, игравший в Большую Игру с опасностью для жизни. Теперь я пойду далеко-далеко на Север играть в Большую Игру. Поистине, она, как челнок, бегает по всему Хинду. И моим участием в ней и моей радостью, – он улыбался во тьме, – я обязан ламе. А также Махбубу Али, а также Крейтону-сахибу, но главным образом святому человеку. Он прав – это великий и чудесный мир, а я – Ким… Ким… Ким… один… один человек… во всем этом. Но я хочу посмотреть на этих иностранцев с их анероидами и цепями…»

– Чем кончилась вчерашняя болтовня? – спросил лама, совершив утреннюю молитву.

– Тут появился какой-то бродячий продавец лекарств – прихлебатель сахибы. Я сразил его доводами и молитвами, доказав, что наши талисманы действенней, чем его подкрашенная вода.

– Увы! Мои талисманы… Неужели эта добродетельная женщина все еще хочет получить новый талисман?

– И очень на этом настаивает.

– Тогда его придется написать, не то она оглушит меня своей трескотней, – он стал рыться в пенале.

– На Равнинах, – сказал Ким, – всегда слишком много людей. В Горах, насколько я знаю, их меньше.

– О! Горы и снега на Горах! – Лама оторвал крошечный бумажный квадратик, годный для амулета. – Но что ты знаешь о Горах?

– Они очень близко. – Ким распахнул дверь и стал смотреть на длинную, дышащую покоем цепь Гималаев, розовую в золотом блеске утра. – Я никогда не ходил по ним иначе, как в платье сахиба.

Лама в задумчивости вдыхал утренний воздух.

– Если мы пойдем на Север, – с этим вопросом Ким обратился к восходящему солнцу, – не удастся ли нам избежать полуденной жары, бродя хотя бы по горным отрогам?.. Талисман готов, святой человек?

– Я написал тут имена семи дурацких демонов, ни один из которых не стоит и пылинки в глазу. Так неразумные женщины совращают нас с Пути!

Хари-бабу вышел из-за голубятни; он чистил зубы, подчеркнуто соблюдая ритуал. Упитанный, широкий в бедрах, с бычьей шеей и густым голосом, он не был похож на «пугливого человека». Ким почти незаметно сделал ему знак, что дело пошло на лад, и, когда утренний туалет его был завершен, Хари-бабу явился приветствовать ламу цветистой речью.

Разумеется, ели они каждый в отдельности, но после еды старуха, более или менее скрытая за окошком, вернулась к больному для нее вопросу о коликах у младенцев, причиненных незрелыми плодами манго. Лама, конечно, знал только симпатические средства[89]89
  Симпатическое средство – здесь: средство, которое вызывает моральное удовлетворение у больного независимо от медицинских свойств.


[Закрыть]. Он верил, что навоз вороной лошади, смешанный с серой и вложенный в змеиную кожу, – прекрасное лекарство от холеры, но символика интересовала его гораздо больше, чем наука. Хари-бабу с чарующей вежливостью присоединился к этим взглядам, так что лама назвал его учтивым врачом. Хари-бабу ответил, что он не более чем неопытный любитель, исследующий тайны, но, по крайней мере, – и за это он благодарит богов – способен понять, что находится в присутствии знатока. Сам он учился у сахибов, не считающихся с расходами, в величественных залах Калькутты. Но, как он сам первый всегда признавал, бывает мудрость, превышающая земную мудрость, а именно высокое, доступное лишь немногим учение о созерцании.

Ким смотрел на него с завистью. Знакомый ему Хари-бабу – вкрадчивый, экспансивный и нервный – исчез; исчез и вчерашний дерзкий знахарь. Остался утонченный, вежливый, внимательный, скромный ученый, познавший и опыт, и превратности судьбы, а теперь постигающий мудрость, исходящую из уст ламы.

Старуха призналась Киму, что такие высоты выше ее понимания. Она любила талисманы, обильно исписанные чернилами, которые можно смыть водой, выпить эту воду, и дело с концом. Иначе какая польза от богов? Она любила мужчин и женщин и рассказывала о них: о князьках, которых знала в прошлом, о своей молодости и красоте, о нападениях леопардов и о причудах азиатской любви, о налогообложении, о непомерной арендной плате, о похоронных обрядах, о своем зяте (прибегая к прозрачным намекам), об уходе за детьми и о том, что в нынешний век люди лишились скромности. А Ким, интересующийся жизнью этого мира так же, как и она, та, которой скоро предстояло покинуть его, сидел на корточках, спрятав ноги под полы халата, и внимал ее словам, в то время как лама разрушал одну за другой все теории исцеления тела, выдвигаемые Хари-бабу.

В полдень бабу обвязал ремнем свой обитый медью ящик с лекарствами, взял в одну руку лакированные ботинки, надевавшиеся в торжественных случаях, в другую – пестрый зонтик в белую и синюю полоску и ушел в северном направлении, к Дуну, где, как он говорил, его ожидали мелкие князья этих областей.

– Мы отправимся вечером, по холодку, чела, – сказал лама. – Этот врач, овладевший искусством врачевания и учтивого обращения, утверждает, что там, на горных отрогах, люди благочестивы, щедры и очень нуждаются в учителе. Спустя короткое время – так говорит хаким – мы доберемся до прохладного воздуха и запаха сосен.

– Вы идете в Горы? И по дороге в Кулу? О, втройне счастливые! – завизжала старуха. – Не будь я занята домашними делами, я взяла бы паланкин… Но так поступать бессовестно, и репутации моей конец. Хо! Хо! Я знаю дорогу, каждый переход на этой дороге я знаю. Вы повсюду встретите милосердие: красивым в нем не отказывают. Я прикажу дать вам пищи в дорогу. Не послать ли слугу проводить вас? Нет… Так, по крайней мере, я приготовлю вам вкусной пищи.

– Что за женщина эта сахиба! – сказал белобородый урия, когда на кухне поднялся шум. – Ни разу она не забыла о друге, ни разу не забыла о недруге за все годы своей жизни. А стряпня ее – ва! – он потер свой тощий живот.

Тут были и лепешки, и сласти, и холодное из домашней птицы, сваренной с рисом и сливами, и столько всего, что Киму предстояло нести груз мула.

– Я стара и никому не нужна, – сказала старуха. – Никто не любит меня… и никто не уважает, но мало кто может сравниться со мной, когда я призову богов, сяду на корточки и примусь за свои кухонные горшки. Приходите опять, о доброжелательные люди, святой человек и ученик, приходите опять! Комната для вас всегда готова, вас всегда ожидает любезный прием… Смотри, женщины слишком открыто гоняются за твоим челой! Я знаю женщин из Кулу… Берегись, чела, как бы он от тебя не убежал, когда опять увидит свои Горы… Хай! Не опрокидывай мешок с рисом… Благослови домочадцев, святой человек, и прости служанке твоей ее неразумие.