Текст книги "Следствие сомбреро"

Утопающий

Он все сидел на диване, разглядывая нить долгого черного волоса в руке. Воображение его хватил паралич. В воображении даже мышь – и та не пробегала. Вся жизнь юмориста сосредоточилась в японском волосе. Ничего больше в мире он не воспринимал, как будто ничего, кроме японского волоса, с ним и не случалось.

Он покрутил волос в пальцах, и потерял контроль над ним, и уронил его, и волос исчез на полу. В панике юморист рухнул на колени – он отчаянно искал волос, но волос так запросто не давался.

Юморист сходил с ума, ползая у дивана в поисках нити японского волоса.

Ища волос, он уже готов был закричать. Ему казалось, он свихнется, если не найдет этот волос сию же секунду.

А потом вся жизнь промелькнула перед ним, точно перед утопающим, – и все из-за потери японского волоса.

Начальник поезда

Начальник поезда, благодушный престарелый джентльмен, услышал в центре городка стрельбу и все такое и явился со станции посмотреть, что творится, а творилось вот что: его жене отстрелили уши, а затем усугубили дело, застрелив намертво.

Жена его была, понятно, городской библиотекаршей.

Она словила еще свинца, когда второй отряд полицейских прибыл на место и втянул толпу в перестрелку.

Обнаружив, что теперь располагает мертвой безухой женой, начальник поезда объявил во всеуслышание, что в депо стоит и ждет поезд, набитый оружием и боеприпасами.

Он не знал, что привело к такой катавасии, включая смерть его жены, но все равно готов был драться. Он жаждал мести любой ценой и не желал углубляться в казуистику относительно правого и неправого.

Он постоял, глядя на мертвую безухую жену, а потом заорал:

– Оружие для убийства!

Такова была его преамбула к объявлению о том, что всего в нескольких кварталах толпу ждет арсенал.

– Оружие для убийства! – повторил он.

Двадцать минут спустя толпа вооружилась до зубов роскошнейшей коллекцией стреляющего железа вне пределов Индокитая времен великой Вьетнамской войны.

Толпе пришлась по нраву его прелюдия к знакомству с оружием, и теперь все кричали:

– Оружие для убийства! Оружие для убийства!

И махали стволами в воздухе.

– Оружие для убийства!

А некоторые разряжали оружие в воздух.

– Оружие для убийства!

Суровые ребята…

«М-16»

Каким-то образом мэр, его родич и безработный в итоге тоже оказались тяжело вооружены. Все трое получили по «М-16» и грозди гранат.

Мэр все выкрикивал номер своего авто:

– АЯ 1492!

Разум его окончательно распался на куски, но кто-то все равно сунул мэру винтовку, боеприпасы и кучу гранат. Всем было плевать. Все спятили.

Мэрский родич и безработный по-прежнему плакали, но теперь к груди, ходуном ходившей от рыданий, каждый прижимал винтовку.

Винтовки им выдали, исходя из умозаключения, что плачущие люди тоже могут стрелять.

На счету каждый палец на курке.

Мэр и эти двое едва сознавали, что вооружены.

Держали свои винтовки неловко, будто палки.

– АЯ 1492! – кричал мэр.

– Нет, – сказал молодой ветеран боев во Вьетнаме. – Это «М-16». Похуже, чем «АК-47», но сойдет.

Лимонад

Пока он отчаивался из-за одинокой нити японского волоса, целая голова этих волос, долгих, и прекрасных, и таких замечательно черных, лежала и спала в районе Ричмонд, Сан-Франциско.

Слава небесам, у юмориста и мысли такой не возникло.

Он бы превратил ее в бритвенно-острую манию. Эта мысль только усугубила бы его отчаяние из-за финала романа с японкой.

Я тут схожу с ума в поисках одинокой нити японского волоса, а ведь два года рядом со мной была целая прическа.

Ему было бы ужасно.

Из бездны его жизни выпало бы дно.

Да уж, очень хорошо, что у него не возникло этой мысли, пока он шарил на полу, а вся жизнь мелькала перед глазами.

Он тонул в нити японского волоса.

Эта нить потерянного волоса – все равно что выпасть за борт посреди Тихого океана. Он хватал воздух ртом, а его жизнь передержанным кустарным кино скакала от сцены к сцене в гостиной его головы, и все его родственники, и друзья, и любовницы смотрели это кино жарким летним вечером с бокалами ледяного лимонада в руках, и им было интересно, когда они появлялись на экране, и скучно, когда не появлялись, разве что всем любовницам было интересно, с кем он ложился в постель.

Лишь одного человека не было в кино.

И она спала в шестнадцати кварталах от юмориста.

У нее полно было долгих черных волос – японских волос, в которых он мог тонуть вечно.

Нос

Сомбреро осталось в одиночестве посреди улицы; компанию ему составляли только горящие полицейские машины и груда мертвых тел.

Люди приходили и уходили толпами с оружием, но на сомбреро никто не обращал внимания. Температура сомбреро застыла на нуле. Любопытно, что никто не замечал сомбреро. По логике, раз на улице ошивается столько народу, кто-нибудь должен был заметить сомбреро и нацепить на голову или хоть попытаться, а потом заметить, что сомбреро ледяное.

Однако не сложилось.

Все шли мимо сомбреро, будто оно невидимое. Сомбреро, конечно, было очень даже видимое. Торчало, как нос на лице. Не проглядишь. Сомбреро лежало на виду – смотри не хочу.

Потом один старик внезапно уставился прямо на сомбреро и зашагал к нему, но футах в пяти остановился и опустил голову.

Он стоял и смотрел на оторванный ошметок человека. Вообще-то старик к нему и направлялся. А вовсе не к сомбреро. Просто сомбреро оказалось на одной зрительной оси с ошметком человека.

Старик прежде никогда не видел ошметка человека без прицепленных к нему остатков человека.

Поразительное зрелище, решил старик.

Тарелки

Полиция штата и сотрудники окрестных органов правопорядка, заняв позиции вокруг городка, ждали прибытия капитана, командующего силами полиции, чтоб он лично возглавил операцию подавления того, что началось с сомбреро, упавшего с неба, а теперь доросло до вооруженного мятежа.

Время от времени плотный огонь вылетал из городка в поисках бойцов, которые залегли по окопам за городской чертой и ждали прибытия капитана, дабы можно было начинать давить мятеж.

Скорчившись в траншеях, полицейские раздумывали, что приключилось с городком и обратило горожан в кровожадных мятежников, но к единому ответу не пришли.

Им неоткуда было знать о сомбреро и о том, что случилось, когда оно упало с неба.

– Что за чертовщина там творится? – сказал сержант полиции штата помощнику шерифа из соседнего городка.

– Не знаю, – ответил помощник. – Все на хуй сбрендили к чертовой матери. Я такого никогда не видал. Надеюсь, это не летающие тарелки.

– Летающие тарелки? – переспросил сержант.

– Ну да, знаете, летающие тарелки, – сказал помощник шерифа. – Существа из открытого космоса оккупируют человеческие мозги. Летающие тарелки, – повторил он. – Летающие тарелки. С Марса.

Глаза помощника шерифа блестели очень ярко.

Сержант извинился и отошел поболтать с другим полицейским штата. Сержант с трудом терпел психов, даже если они – его полицейские коллеги. У него была спятившая тетушка, и все детство он провел с ней в одном доме. Семья не желала отсылать тетушку в сумасшедший дом. Отец сержанта говаривал: «Наши родственники по психушкам не ездют», – поэтому тетушка жила с ними, а спятила она весьма.

Ее всякий раз приходилось запирать на Рождество, поскольку на Рождество у нее отчего-то слетала крыша, и в детстве сержант каждое Рождество слушал, как спятившая тетушка вопит и барабанит в дверь своей комнаты.

Помощник шерифа изложил свою теорию летающих тарелок последнему человеку на земле, которому следовало об этом рассказывать.

Сержант оглянулся на помощника шерифа и передернулся.

Скрипка

Утолив жажду и перекусив среди ночи, кошка вернулась под бок к спящей хозяйке.

Кошка запрыгнула на постель.

Кошка легла подле хозяйки.

Кошка кратко и методично вылизала передние лапы.

Кошка водила языком, будто смычком по скрипке на медленной пьесе.

Кошка умывалась и мурлыкала.

Едва кошка замурлыкала, Юкико снова начали сниться сны, только на сей раз ей снилась Америка. Ей снился Сиэтл.

И снова: отец ее был невидимым персонажем сна. Он был присутствием, но не имел физического облика. Во сне он был всем, чего не увидишь.

И снова: это был не тягостный сон.

И во сне шел дождь, а Юкико шла под дождем, но дождь был весенний, а не осенний, и в Сиэтле, а не в Киото, и шла она в гости к подруге, а не к отцу на могилу.

Кошка долизала себя и уснула, но не перестала мурлыкать. Она спала и мурлыкала, и пока она мурлыкала, японка видела сны.

Кошачье мурлыканье было мотором, что двигал сны японки.

Мейлер

Тем временем новости о городском мятеже транслировались по радио и в специальных телеобъявлениях. Обеспокоенные граждане, у которых в городке жили родственники или друзья, мчались туда и пытались прорваться внутрь, но полиция выставила кордоны и всех разворачивала.

Были, разумеется, и искатели сенсаций, которых интересовала только заваруха: их тоже разворачивали на кордонах и отсылали назад.

Ситуация разрасталась.

К тому времени подтасованная, почти бессвязная версия городских событий уже шастала по телеграфным агентствам. Городку оставался час до полномасштабного вторжения СМИ. Затишье перед бурей, что называется.

Через несколько часов медийные командные пункты станут рассылать всякую правдивую и лживую деталь оголодавшему по новостям миру, который будет совершенно околдован городишком на Юго-Западе, где все народонаселение сбрендило и пошло в атаку на военную мощь Соединенных Штатов.

До прибытия Нормана Мейлера[8]8
  Норман Кингсли Мейлер (1923–2007) – американский писатель, публицист и общественный деятель, в 1960-х – участник движения против войны во Вьетнаме.


[Закрыть] оставалось шестнадцать часов.

Выйдя из самолета в городке поблизости, он будет очень усталый.

Полет был долгий и трудный.

– Что тут происходит? – Таковы будут его первые слова, едва он коснется земли.

Два репортера будут ждать его, чтобы взять интервью. Нервные, поскольку молоды и обожают Мейлера.

Мейлер подозрительно их оглядит. Удивится, чего это они берут интервью у него, а не сидят в городке и не пишут о том, что там происходит.

– Вы Норман Мейлер? – нервно спросит один репортер, зная, что перед ним Норман Мейлер. Репортер будет стоять с блокнотом и карандашом наготове, ожидая, когда Норман Мейлер скажет, что он Норман Мейлер, дабы репортер смог это записать.

– Надо работать, – скажет Мейлер и пойдет к машине, которая отвезет его в городок.

– Это был Норман Мейлер? – спросит молодой репортер своего коллегу. Даже его коллегу это оттолкнет, и он смущенно отвернется. – Это был Норман Мейлер, – скажет молодой репортер сам себе, поскольку Норман Мейлер уехал, а коллега отвернулся.

«Норман Мейлер», – запишет молодой репортер в блокноте. Вот и все, что он напишет.

Норман Мейлер.

Телефоны

Давайте переведем часы назад, поскольку мы на шестнадцать часов опередили историю. Вернемся к телефонам, что надрываются в городке, пока новости о мятеже транслируются по радио и телевидению: люди звонят друзьям и любимым, желая знать, что происходит.

Звонили сотни людей, но к телефону никто не подходил. По всему городку трезвонили телефоны, но горожане просто плюнули на них, совершенно погрузившись в бунтарское безумие, вооружаясь и готовясь к атаке на военную мощь Соединенных Штатов.

Телефоны в городке все звонили, звонили и звонили.

Жуть.

Звонили опять, опять и опять.

Во всем городке никто не подходил к телефону.

В трубках люди слышали только безответные длинные гудки.

Как будто городок покинул это столетие.

До того он изолировался.

Логика

Когда голова американского юмориста уже приготовилась погрузиться на дно океана, ей швырнули логику, точно спасательный жилет, и она перестала тонуть.

В голове вдруг стало очень ясно и связно.

Он поднялся с пола и пошел в кухню.

Открыл ящик и достал фонарик.

Потом вернулся в комнату, где писал свои книги, и взял лупу.

Да, отныне логика правила его бытием.

Он вновь очень осторожно опустился на колени, поднес лупу к полу и посветил в нее фонариком.

Дюйм за дюймом он медленно исследовал пол.

Словно ребенок-астроном, что шарит по небесам телескопом из «Сирз и Роубак»[9]9
  «Сирз и Роубак» (Sears, Roebuck, and Co., с 1892) – американская многопрофильная компания, владелец сети одноименных универмагов; изначально вела обширную торговлю по каталогам.


[Закрыть] в поисках новой кометы, которую назовут его именем, потому что она случайно прошмыгнула в его объективе: никто прежде ее не видел, а если и видел, не потрудился упомянуть, полагая, что кто-то другой уже ее открыл.

Единственная разница между юмористом и астрономом была в том, что астроном искал славы в небесах, а юморист искал японский волос на полу, но испытал то же потрясение открытия спустя секунду, когда увидел волос. Такой простой и одинокий в своем существовании. Юморист поразился, как же не заметил его раньше, – до того очевидно лежал волос прямо перед ним.

Жизнь загадочна, подумал юморист, очень бережно и счастливо подбирая волос. Так, что крайне затруднительно стало этот волос уронить.

Иными словами: он взял в свои руки одинокую нить японского волоса.

Пилот

А тем временем в корзине для бумаг…

два вертолета, один с капитаном, командующим силами полиции штата, другой с губернатором, направлялись к городишку, где воцарилась преисподняя.

Губернатор очень быстро трезвел.

Я не допущу, чтобы это превратилось в очередную Аттику, думал он про себя.

Он обернулся к одному из помощников в вертолете и спросил, сколько еще лететь до места.

Помощник спросил пилота.

Пилот сказал:

– Что?

Он был в шоке.

– Сколько еще лететь до места? – повторил помощник, недоумевая, что это такое с пилотом.

– А, я думал, вы что-то другое сказали, – сказал пилот.

– Что, по-вашему, я сказал? – сказал помощник.

– Ничего. Я просто подумал, вы что-то другое сказали, – сказал пилот. Ни за что на свете он не сообщит губернаторскому помощнику, что́ ему почудилось. Его тогда лишат летного удостоверения. Пилот такого поворота не хотел, а потому прикинулся дуриком. Пускай лучше сочтут дуриком, чем психом.

– Сколько еще лететь до места, блядь? – гаркнул губернатор помощнику, хотя губернатору несложно было спросить самого пилота: губернатор сидел рядом с пилотом, а помощник – у пилота за спиной.

Пилот начал было поворачиваться к губернатору и отвечать, но спохватился, чуточку повернул голову к помощнику за спиной и сказал:

– Минут пятнадцать.

– Пятнадцать минут, – сообщил помощник губернатору.

– Пятнадцать минут, – повторил губернатор, все раздумывая об Аттике.

Официантка

Капитан в своем вертолете был не слишком счастлив. Ему нравился предыдущий губернатор штата, капитан с ним прекрасно ладил.

Нынешнего губернатора капитан недолюбливал, и отношения у них навсегда сложились в лучшем случае натянутые.

Капитан недолюбливал губернаторское обеденное питие, да еще губернатор в столице встречался с официанткой, хотя он женат и у него трое детей.

Губернатор очень тщательно скрывал свои отношения с официанткой, но все равно прорва людей, которым не полагалось об этом знать, об этом знали.

Вертолет мчался по небу, поднося капитана все ближе к спятившему городку, а капитан все сильнее переживал из-за губернаторского пришествия.

Капитан считал, что все это показушная рисовка и ничего хорошего из нее не выйдет, вообще ничего.

Почему этот ебаный клоун не мог остаться в столице, напиться, трахнуть свою официантку, а полицейским делом предоставить заниматься полиции?

Весна

Во сне Юкико в Сиэтле была весна, чудесный день. Юкико шла во сне, а цветы расцвечивали нарождавшуюся небывалую сочность буйной зелени.

Юкико была на полпути к дому подруги.

Она шагала в гости к лучшей подруге: белой девушке, с которой до сих пор переписывалась и виделась раз в год в Сиэтле или в Сан-Франциско.

Во сне Юкико было пятнадцать лет.

Монотонно лил дождь. Немножко холодный, но одежда защищала от дождя, так что Юкико было удобно. Дождь холодный, но ей тепло и сухо.

Она несла зонтик.

Этот зонтик отец привез ей из Японии, поэтому Юкико несла зонтик нежно.

Как уже упоминалось в главе выше, отец ее был во сне присутствием. Он не имел физического тела. Он был всем, чего не увидишь во сне. Он еще не покончил с собой, поэтому во сне существовал живым.

Вот и все.

Во сне он был живой.

Его живость была всем, чего не увидишь во сне Юкико.

Любовь

Слово «Аттика» болталось в губернаторовой голове комиксовым пузырем, и тут губернатор посмотрел в окно вертолета и увидел другой вертолет.

– Вон капитан, – сказал помощник, тоже заметив вертолет.

– Да, капитан, – сказал губернатор, и по его голосу было ясно, что капитана он не выносил. Любви друг к другу они с капитаном не питали.

Перед ними возникал городок.

Полета оставалось всего несколько минут.

Капитан поглядел на губернаторский вертолет. Между ними было всего с четверть мили. Вид губернаторского вертолета не обрадовал капитана.

– Бляха-муха, – сказал капитан.

Затем по вертолетному радио связался с подразделением полиции штата на земле возле городка.

– Что там у вас творится? – спросил он.

– Эти люди все спятили, – последовал ответ.

– Ну, я этим займусь, – сказал капитан.

Он был крайне дельный сотрудник органов правопорядка. И еще немного самоуверенный. Самоуверенность была одним из последствий отказа от алкоголя.

Внезапно капитан заметил, что вертолеты сильно сблизились. Между ними оставалось всего каких-то сотня ярдов.

– Мы не слишком близко, а? – спросил он пилота, махнув на губернаторский вертолет, летевший рядом в небе.

– А, да нет. Все в норме, – ответил пилот.

В ту же самую секунду губернаторский пилот уверял помощника, что они не слишком близко.

– Не беспокойтесь, – сказал пилот помощнику. – У меня же ценный груз.

А если выйдет очередная Аттика? – думал про себя губернатор. Да меня помидорами закидают. У меня столько денег на перевыборы, нельзя их прохлопать.

Одежда

Очень довольный, американский юморист сел с волосом на диван. Держал волос в своих руках. Больше его не потеряет. Он немножко посидел и отдохнул. Ища волос, он очень сильно перенапрягся.

Но это теперь в прошлом.

Волос больше не потерян.

Юморист его нашел и был доволен.

Юморист посмотрел на волос в своей руке.

Вот тогда и завелось воображение.

Волос стал мостиком между ним и его потерянной японской дамой. Он подумал о том, как впервые коснулся ее волос. В тот вечер, когда познакомился с нею в баре и они вместе пришли к нему в квартиру.

Она сняла одежду первая и лежала в постели, ждала его, наблюдая, как он заканчивает раздеваться.

Потом он лег к ней в постель.

Когда их тела впервые соприкоснулись под одеялом, он словно тронул электричество. Абстракция мигом сменилась электричеством прикосновения к японке.

Потом слегка закружилась голова.

Я в постели с японкой, подумал он.

Внезапно это стало очень нереальным, хотя он чувствовал, как ее тело прикасается к нему. У нее была такая же кожа, как у любой другой женщины, но подобной кожи он никогда не ощущал.

Она протянула руку и мягко положила ему на живот, а он автоматически потянулся к ней, и ладонью обхватил ее затылок, и обратил в нее тело, и приблизил ее рот, и тихонько поцеловал в губы.

Вот так он впервые коснулся ее волос.

Очень уверенно, одним элегантным движением. Ее это возбудило. Она и не думала, что в постели он будет таков. А потом он два часа занимался с ней любовью. Очень умело, но совсем не механически.

Она была рада и потрясена и пережила два замечательных оргазма. Как правило, у нее случался только один оргазм, и ее удивил второй. Когда у нее бывал второй оргазм, он обычно получался крошечным, но с юмористом второй оргазм оказался мощным, как первый, и она едва не кричала.

Он удивлялся, что она так шумит, занимаясь любовью. Он думал, во время секса она будет очень тихая, потому что она вообще была тихая.

Ее стоны его возбуждали. Очень волновали его – до того были несообразны.

Когда они занимались любовью, он непрерывно баюкал и гладил ее волосы, и волосы будто ласкали его в ответ.

Когда наконец они долюбили друг друга и молча лежали рядом, касаясь абстрактно, ибо страсть выжала всю реальность из их тел, ему чудилось, он побывал там, где никогда не бывал, и единственный пропуск туда – японка, что стонала, и вздыхала, и вновь стонала, чуть не до крика, пока он занимался с ней любовью.

Вот так он впервые касался ее волос.

Однажды он ее укусил – нежно, в самый раз, чтобы она зашелестела, словно две ветки сакуры потерлись друг о друга в ночи средь весенней грозы под тяжким теплым ветром, что дует повсюду.

Два года спустя он сидел, держа нить ее волоса, пялясь на него, как помешанный.

Молчание

Двое полицейских штата с земли наблюдали приближение вертолетов.

– Что-то впритык эти вертолеты, – сказал один.

– Да уж, – сказал второй. Он был крупный, сильный, храбрый, верный офицер, но не славился мощью мышления. Обычно поддакивал, что бы ни говорили другие.

– Прямо даже не по себе, – сказал первый офицер. – Там наш капитан и губернатор. Какого рожна они впритык? Нехорошо.

Не-самый-умный офицер лишь потряс головой. Он не находил в ней слов, дабы согласиться с тем, что было сказано, поэтому лишь тряс головой.

Да и вообще, вполне сойдет за реплику. Иногда офицер недоумевал, зачем людям разговаривать. Если б люди не разговаривали, он бы не нервничал, соображая, как бы так им ответить.

Разговоры – пустая трата времени, вот как он рассуждал.

Три или четыре раза он арестовал людей, не молвив им ни словечка.

– Что я сделал, офицер?

Молчание.

– Но мои права!

Еще молчание.

– Так нельзя – вы нацепили мне наручники и даже не сказали, что я натворил. У меня родич – адвокат!

Еще глубже молчание.

– Господи боже! Ай! Невероятно. Видимо, это сон. Такого не бывает по правде. Ай! Не так туго!

Обращаясь к чистейшему синему молчанию:

– Может, я проснусь.