Текст книги "Secretum"

На полу стояли цилиндрические предметы, закрепленные в горизонтальном положении. Атто взял один из них, казавшийся не таким грязным и ржавым, как другие.

– Очень хорошо, – сказал Мелани, вытирая прибор от грязи. – То, что не украдено или не сгорело…

Затем он подал мне его с торжествующей улыбкой.

Ваша подзорная труба! – радостно выкрикнул я. – Тогда это правда, что за всем стоит Тойч.

– Точно, он и украл его. Как и другие приборы из этой коллекции.

На полу стоял небольшой лес подзорных труб самых разных видов и размеров: одни абсолютно новые, другие – запыленные и наполовину разломанные.

Сфасчиамонти тоже стал рыться в вещах, валяющихся рядом с подзорными трубами. Наконец он вытащил большой прибор показавшийся мне знакомым.

МАКРОКОПИУМ СПЕЦИАЛЬНЫЙ

ИОАНН ВАНДЕХАРИУС

СДЕЛАНО В АМСТЕРДАМЕ MDCLXXXIII

– Это подзорная труба, которую украли у голландского ученого, о ней мне сообщал один из моих коллег-сбиров, помнишь? – сказал он. – Прибор похож на тот, который мы нашли у черретанов несколько ночей назад.

Люди в капюшонах безропотно и смущенно наблюдали за тем, как мы разоблачили их темные делишки.

Все мы посмотрели на Угонио.

– Естественно, и мой манускрипт с трактатом украл ты, – мрачно проворчал Мелани.

Тот, казалось, еще глубже втянул голову в плечи, словно хотел избежать ответственности за содеянное, как бы делая себя невидимым под капюшоном.

Недолго думая, Сфасчиамонти схватил копье и сгреб Угонио за воротник его грязной накидки. Но тут же, вскрикнув от боли, выпустил его.

Сбир уколол себе палец. Он вывернул воротник накидки Угонио, и мы увидели брошь. Я сразу же узнал ее: это был тринитарий Богоматери с горы Кармель. А он клялся, что ни при чем… Брошь была украдена у аббата Мелани. На нее были нанизаны три мои венецианские жемчужины, которые Атто бережно хранил все эти годы.

Сбир сорвал реликвию с воротника Угонио и передал ее Мелани. Аббат осторожно взял жемчужины.

– Хм, я думаю, будет лучше, если их возьмешь ты, – задумчиво произнес он тихим голосом и отдал жемчужины, не поднимая на меня глаз.

Я был рад. На этот раз я буду бережнее хранить их, вспоминая об Атто Мелани, который по временам был способен на благородные жесты. Я принял реликвию, но невольно поморщился от вони, которую она издавала, ведь все это время черретан носил ее на себе.

Тем временем Сфасчиамонти снова принялся за свою работу и навел острие копья на Угонио:

– А теперь трактат аббата Мелани.

Атто схватился за пистолет.

Грабителя не пришлось долго уговаривать.

– Я украдываю только никчемные безделушки: здесь я провел комиссионизированное похищение, – прошептал он.

– Ага, кража по заказу! – перевел нам Атто. – Как раз то, что я всегда и предполагал. А по чьему? Императорского посланника, твоего земляка, злосчастного графа Ламберга? Сейчас же говори, может, ты по заказу нападаешь на людей с ножом? – рассердившись, спросил он и показал Угонио руку, которую поранил убегающий черретан.

Угонио помедлил пару секунд. Он посмотрел вокруг, взвешивая возможные последствия своего молчания: с одной стороны, пистолет Атто, копье в руках у Сфасчиамонти, его массивная фигура, и с другой – толпа его друзей, многочисленная, но в то же время все они какие-то сгорбленные, ненадежные…

– Меня наняли представители майористов, – наконец ответил он.

– А это еще кто? – в один голос воскликнули мы.

Объяснение Угонио было длинным и запутанным. Но мы запаслись терпением, помня о его изысканных выражениях, которые не изменились за долгие годы, и смогли понять основную мысль, правда, и не во всех деталях, но в общих чертах.

Дело было простое. Черретаны через определенное время выбирали представителя – своего рода короля всего этого сброда.

Его называли главным майористом и короновали на общем собрании черретанов. Совершенно случайно последний майорист умер совсем недавно.

И какое отношение это имеет к краже, которую тебе заказали?

– Не догадываюсь, при всем моем необходимом уважении к вашей ценнейшей и высочайшей авторитетности. Но ведь никогда не расспрашивают о причинах кражи. Вопрос секретности!

– Значит, ты не будешь говорить, потому что не должен разглашать секреты твоего клиента? И ты действительно считаешь что сможешь так легко отделаться от меня? – заворчал Мелани.

Душное и грязное сводчатое подземное помещение, в котором мы находились, освещалось несколькими факелами на стенах. Дым от них вытягивался через отдушины, которые находились прямо над пламенем факелов. Неожиданно Атто схватил один из них и поднес к куче старых бумаг – судовых и нотариальных актов, как мне показалось. Даже не знаю, где черретанам удалось раздобыть их.

– Если ты сейчас же не скажешь, кому отдал рукопись с моим трактатом, я все подожгу здесь, да поможет мне в этом Господь.

Атто не шутил. Угонио вздрогнул от такой угрозы. Увидев, что все его сокровища в опасности, он побледнел, насколько позволяла его пергаментная кожа. Вначале он попытался уговорить Мелани, потом стал объяснять, что и сам уже понял, в какую ужасную авантюру оказался втянут, ведь в настоящий момент положение очень напряженное – черретаны стали жертвой серьезной кражи.

– Серьезной кражи? Воров нельзя обокрасть, – съязвил Атто. – Что можно украсть у черретанов?

– Самую новую речь.

– Новый язык? Языки невозможно украсть, у них нет владельцев, на них говорят – и хватит! Придумай себе отговорку получше, идиот.

В конце концов Угонио сдался и сделал аббату интересное предложение.

– Согласен, – сказал Атто. – Если ты сдержишь свое обещание, то я не стану разрушать твою жалкую дыру. Ты хорошо знаешь, что я в состоянии это сделать, – предупредил он Угонио, прежде чем повести нас к выходу. – Сбир, у тебя есть еще вопросы к этим отбросам?

– Сейчас нет, мне лишь очень любопытно, сдержат ли они свое слово. Давайте отпустим их, я не хочу надолго отлучаться из виллы Спада.

Мы оставили термы Агриппины, углубившись в обсуждение драматических событий, которые только что произошли с нами.

– Угонио сразу же узнал меня, как только увидел вблизи. Действительно ли он не знал, у кого украл трактат и подзорную трубу? – спросил я у Мелани.

– Конечно же, знал! Такие ищейки всегда знают, во что они ввязываются.

– Но как мне показалось, он не стал особенно колебаться.

– Очевидно, давление на него со стороны заказчика было сильным. Ему наверняка предложили много денег, а может, он побоялся разоблачения.

– Теперь я понимаю! Вот почему в последнее время у меня было такое чувство, будто за мной следят на вилле Спада! – воскликнул я.

– О чем это ты говоришь? – удивился Атто.

– Я никогда не рассказывал вам, поскольку не был уверен. Мы столкнулись со множеством удивительных вещей, – добавил я, намекая на события на «Корабле». – Мне не хотелось, чтобы вы думали, будто мне мерещатся призраки. Однако в последние дни мне все чаще казалось, что за мной следят. Это было так, словно… ну, как будто кто-то стоит за изгородью и не сводит с меня глаз.

– Ну, конечно же! Даже ребенок понял бы: вероятно, это был Угонио и его товарищи, – заявил Атто, рассерженный моей несообразительностью.

– Кто знает, – начал размышлять я вслух. – Наверное, они следили за нами и в тот вечер, когда мне и Бюва подсыпали зелья в трактире, где мы сидели, появились довольно странные люди – толпа попрошаек. Возникла небольшая потасовка, из-за чего нам пришлось оставить свой столик. Они чуть не столкнули наш кувшин с вином.

– Кувшин с вином? – переспросил Атто, округлив глаза.

Я сообщил ему о драке в трактире, из-за которой мыс Бюва на какое-то время выпустили кувшин с вином из поля зрения. Атто чуть не взорвался от гнева:

– И тебе только сейчас пришло в голову рассказать мне об этом? Святые небеса, неужели ты не понимаешь, что вас с Бюва отослали в кровать, подмешав в вино снотворное? – закричал он.

Почувствовав жгучий стыд, я промолчал. Да, так оно все наверняка и было. Попрошайки (а на самом деле черретаны) намеренно разыграли ссору, чтобы нам пришлось встать из-за стола. Затем мы потеряли из виду наш столик, а они подсыпали в вино какой-то гадости и сразу же смылись без лишнего шума.

– После того как Угонио и его товарищи уложили вас спать, – закончил Атто, немного успокоившись, – они проникли в твой Дом и в комнату Бюва. А в следующий раз проделали то же и со мной.

– Это просто чудо, что им удалось проникнуть на виллу, покинуть ее вместе с награбленным добром и уйти незамеченными, – удивился я.

– О да, – согласился со мной Атто и косо посмотрел на Сфасчиамонти. – Действительно чудо какое-то!

Сбир пристыженно опустил глаза. Понятно: я всего лишь повел себя как нерасторопный увалень, а вот Сфасчиамонти рисковал собственной репутацией. Атто, наоборот, благодаря встрече с Угонио не только вышел на след преступников, подсыпавших нам с Бюва снотворное в вино, но и смог найти человека, укравшего его трактат, реликвию и подзорную трубу, которую он теперь крепко сжимал в руке, кипя возмущением и одновременно испытывая удовлетворение.

Только мы переправились через Тибр, как Сфасчиамонти сообщил нам, что ему надо спешить поскорее вернуться на виллу, нам же он оставляет привилегию неспешно прогуляться.

– Я поскачу вперед, потому что уже действительно поздно, тысяча чертей. Мое отсутствие на вилле не может быть таким долгим. Я не хочу, чтобы кардинал Спада подумал, будто я пренебрегаю своими обязанностями, – заявил он.

– Замечательно, так даже намного лучше, – заметил Атто, едва мы остались одни.

– Но почему?

– Как только мы вернемся, у нас возникнут неотложные дела.

– В такой поздний час? – воскликнул я.

– Бюва как раз завершит работу, которую я поручил ему.

– Поиск цветка на дворянских гербах?

– Не только это, – коротко ответил аббат.

Точно, Бюва. Этим утром я увидел его после долгого отсутствия. Когда Мелани давал ему задание поискать на гербах благородных людей тетракион, он приказал ему также заняться еще одним, «другим делом», но не стал распространяться о нем. Что же происходило с Бюва? В первые дни он всегда находился с нами. А вот с некоторых пор стал появляться лишь изредка и на короткое время, а затем надолго исчезал куда-то. Теперь-то я знал, что Мелани поручил ему дело, которое этот писака, очевидно, выполнял за пределами виллы. Но я видел: аббат не готов пока раскрыть мне свою тайну.

Однако когда мы вернулись на виллу Спада, секретаря Атто еще не было.

– Хорошо! Это значит, что задание, которое я ему поручил, имеет результат. Возможно, ему недостает некоторых деталей.

– Деталей? Каких же? – решил все-таки спросить я.

– Улики, с помощью которых мы смогли бы прижать Ламберта к стене.

12 июля лета Господня 1700, день шестой

– Ты что, вообще никогда не закрываешь дверь, а?

Я открыл глаза – я находился у себя дома. Через широко открытую дверь в комнату вливался ослепляющий дневной свет. Человека, который так бесцеремонно меня разбудил, я легко узнал по голосу: мне нанес визит аббат Мелани.

– Милый домишко. Сразу видна рука женщины, – заметил он.

Перед тем как прошлой ночью я, до смерти уставший, упал на кровать, у меня хватило еще сил убедиться, что обе мои дочурки мирно спят в своих постелях, ведь этой ночью Клоридия находилась у княгини Форано. Затем я отдал себя в руки Морфея.

– Так, давай поднимайся, я очень спешу. У нас есть работа: Бюва в свитках с описанием гербов не нашел ничего о проклятом тетракионе. Нужно немедленно расспросить Ромаули.

– Нет уж, с меня хватит, извините, синьор Атто. Я хочу спать, – без обиняков заявил я.

– Ты что, совсем спятил? – пропищал Атто голосом кастрата.

Я не успел попросить его говорить потише, дабы не разбудить моих малышек, и они, проснувшись, с любопытством посматривали на нас из-за двери. Девочки завороженно глядели на странного дворянина в красных чулках, парике и с напудренным лицом. В соответствии с французской модой он с головы до пят был украшен кружевами, тесьмой и шелком, чего малютки никогда до этого не видели. Младшая дочь, не такая застенчивая, как старшая, с нескрываемым любопытством подбежала к нему, желая потрогать всю эту роскошь, которой был отделан костюм аббата Мелани.

– Святые отцы! – в восторге воскликнул Атто и обнял младшую. – Что может быть приятнее того, чем когда ты, еле волоча ноги от усталости, возвращаешься домой и видишь, как любимая дочурка, преисполненная радости и детского восторга, встречает тебя, обнимает и целует, болтает о самых разных вещах, одного этого бывает достаточно, чтобы отвлечься от мрачных мыслей и, несмотря ни на что, прийти в отличное расположение духа.

Я поспешно вскочил с кровати, намереваясь сказать дочке, чтобы она не мешала аббату, однако Атто остановил меня жестом.

– Стой! Не думай, что солидному человеку не подобает играть с детьми, – с наигранным упреком сказал он, совершенно забыв о цели своего визита, – потому что я могу легко возразить тебе. Например, Геркулес после тяжелой битвы быстро восстанавливал силы, забавляясь с детьми; Алкибиадис видел, как Сократ играл с мальчишкой, а Агесилей катался верхом на палке, чтобы развеселить своих сыновей. Ты лучше воспользуйся временем, пока я буду заменять этим ангелочкам маму, чтобы одеться: нас ждет работа. Сказав это, он с покладистостью, которой я никогда раньше в нем не замечал, позволил шаловливым лапкам моих цыплят комкать кружева на своем наряде.

Если бы я знал, какая тяжелая работа нас ждет – поиски тетракиона! Скорее, поиски чаши, которую Капитор, сумасшедшая провидица, подарила Мазарини и назвала его тетракионом. Еще она упомянула имя предполагаемого наследника испанского престола – по словам подруги Клоридии, которая служит горничной в посольстве, он вскоре придет к власти. То же самое Атто наверняка услышал от Транквилло Ромаули – садовника виллы Спада. Самым удивительным было то обстоятельство, что Ромаули никогда не говорил ни о чем другом, кроме как о лепестках и пестиках. Поэтому вполне возможно, что покойная жена садовника – акушерка, зашифровала информацию, используя терминологию мужа – названия фруктов. Клоридия раздала женщинам тайные пароли, поэтому сведения должны были дойти до нас именно через садовника. Вопросы, поставленные мной Ромаули, позволяли сделать только один вывод: он сказал, что Эскориаль иссыхает. В своей загадочной речи садовник упомянул также Версаль – резиденцию его христианнейшего величества французского короля, и венский парк, прилегающий к замку Шонбрунн. Это я во всех подробностях изложил аббату Мелани, и Бюва высказал предположение, что тетракион, скорее всего, является цветком на дворянском гербе. Но, как мне совсем недавно сказал аббат, поиски в свитках описания гербов, не дали результата, поэтому Атто не терпелось подробнее расспросить Ромаули.

Чаша, наследство, садовник – вот три следа, которые идут в трех разных направлениях.

– Поскольку Ромаули, судя по всему, единственный, кто знает что-то о тетракионе, – сказал Атто, как будто продолжая мои собственные размышления, – я предлагаю начать именно с него.

Когда мы прибыли на виллу Спада, я вынудил аббата сделать небольшой крюк, прежде чем мы займемся поисками Транквилло Ромаули, который в это время должен был заканчивать последние приготовления к послеобеденным празднествам. Мне нужно было отвести дочерей в Касино к Клоридии, чтобы они помогли матери присмотреть за новорожденным младенцем и роженицей, да и самим погреться в лучах материнской любви.

Мы увидели Ромаули: он нагнулся над клумбой, держа в руках ножницы и лейку, черты лица его просветлели, как только он нас заметил. После обмена любезностями Атто перешел прямо к делу.

– Мой юный друг сообщил мне, что вы желали бы продолжить некий разговор, – сказал Мелани словно между прочим, но на самом деле все хорошо рассчитав, и тут же добавил, чтобы иметь предлог отослать меня: – Однако, наверное, вы предпочтете остаться со мной наедине, и поэтому…

– Ой, ну что вы! – воскликнул садовник. – Для меня это все равно, как если бы нас слушал мой собственный сын. Прошу вас, пусть он останется.

Это означало, что Ромаули совершенно не опасался разговаривать при мне даже о таких вещах, как тетракион. Я подумал, что это к лучшему. Он демонстрировал, что присутствие свидетелей его совершенно не пугает.

Поскольку садовник не проявил ни малейшего намерения отойти в сторону, и даже, наоборот, снова присел на корточки, Атто пришлось опуститься на каменную скамеечку, которая, к счастью, стояла совсем близко. Я посмотрел вокруг. За нами никто не наблюдал, и рядом никто не прогуливался. Положение было благоприятным, чтобы выведать у Ромаули все, что ему известно.

– Ну хорошо, уважаемый садовник, – начал Атто. – Прежде всего, вам должно быть известно, что судьбу Эскориаля я сейчас принимаю чуть ближе к сердцу, чем судьбу Версаля, истинным почитателем которого я считаюсь. По этой причине…

– О да, ваша правда, господин аббат, – перебил его собеседник, не отрываясь от невысокого куста роз. – Не будете ли вы столь любезны минутку подержать ножницы?

Атто не отказался, правда, не без того, чтобы с удивлением недовольно скривить губы, в то время как Ромаули продолжал колдовать над розовым кустом без инструмента. Затем Атто продолжил свою речь как ни в чем не бывало.

– По этой причине, как уже сказано, я преисполнен уверенности, что вы знаете о существующем положении вещей, и поэтому все… если можно так выразиться, заинтересованы в наиболее безболезненном способе разрешить тяжелый, по правде говоря даже тяжелейший, кризис, чтобы…

– Пожалуйста, – прервал его собеседник, протянув аббату сорванную с куста розу. – Я знаю, к чему вы клоните. Тетракион.

От удивления аббат лишился дара речи.

– Вы человек немногословный и обладающий великолепной интуицией, – произнес Атто, весьма любезным тоном, при этом быстро осмотревшись по сторонам, чтобы удостовериться в том, что нас никто не подслушивает.

– Это очень просто, – прозвучал ответ. – Наш общий друг рассказал мне здесь, что вы желаете более подробно обсудить предмет нашего предыдущего разговора, в котором я упомянул о тетракионе и назвал испанский нарцисс-жонкиль и жасмин из Каталонии. Теперь вы говорите об Эскориале. Тут не надо обладать недюжинным умом, чтобы понять, к чему вы ведете.

– Да, в действительности это так, – пробормотал Атто, немного сбитый с толку блестящими дедуктивными способностями своего собеседника. – Итак, хорошо, этот тетракион…

– Давайте по порядку, господин аббат, все всегда по порядку, – напомнил садовник и кивнул на розу, которую только что дал. – Сначала понюхайте.

Атто несколько обескураженно повертел цветок в руке, не понимая намека садовника, сделавшего такой странный подарок. Наконец он поднес розу к своему носу и глубоко втянул запах.

– Да она же пахнет чесноком! – с отвращением воскликнул он.

Транквилло Ромаули с удовольствием засмеялся.

– Ну, теперь вы убедились в том, что уста – как цветы. Если запах неприятен, то любая красота становится пустой и мертвой. Цветам придают сладкий запах, если у них нет своего или он, скажем, слишком плох. Это называется благородным поступком и чудом и можно сравнить с тем, как если бы дать кому-то новую жизнь.

– Возможно. Но этому мерзкому цветку должна быть дарована не жизнь, а совсем наоборот – смерть, – сказал Мелани, передернувшись от неприятного запаха и поднеся к носу кружевной платочек.

– Вы преувеличиваете, – миролюбиво возразил садовник. – Я говорю об ароматизированном цветке.

– Что это значит?

– Чтобы ароматизировать растение, нужно взять овечий навоз, размешать его в уксусе, добавить порошок из мускуса, цибетина и амбры и замочить в этом растворе семена на два или три дня. Цветы, которые вырастут из этих семян, будут издавать приятный изысканный аромат, а именно мускуса и амбры, которые всем нравятся и услаждают обоняние того, кто их нюхает.

– Но ведь эта роза воняет чесноком!

– Конечно. Разумеется, можно ароматизировать цветы и другим способом, чтобы они были устойчивыми к вредителям. Как пишут Дидимо и Теофраст, достаточно посадить чеснок или лук рядом с вьюнами и, как правило, рядом с розами, чтобы последние неминуемо пропитались запахом этих растений.

– Отвратительно, – пробормотал Атто. – Но тем не менее, какое это имеет отношение к тетракиону?

– Подождите, подождите. Путем ароматизации, – спокойно продолжил Ромаули, – у таких цветов, как африканская календула, или индийская гвоздика – их называют и так и эдак, – можно убрать неприятный запах. Для этого их семена замачивают в розовой воде и перед посадкой высушивают на солнце. Как только цветок отцветет, нужно взять его семена и повторить процедуру.

– Ага, и сколько же времени нужно, для того чтобы получить желаемый результат? – полюбопытствовал Атто.

– О, очень немного. Не более трех лет.

– Да, действительно, короткое время, – ответил Атто так, чтобы собеседник не заметил иронии.

– Но еще меньше времени требуется, чтобы получить вот такие маленькие озорницы, – сказал Ромаули, передвигаясь на цыпочках и предлагая Мелани нагнуться, чтобы посмотреть в темный просвет под скамейкой, между стволом пальмы и стенкой.

– Но ведь эти цветы… черные! – вскрикнул Атто.

Он был прав: лепестки маленькой группки гвоздик, которые прятались здесь (в последнее время я часто видел тут усердного садовника), были глубокого матово-черного цвета.

– Я посадил их в этом месте, чтобы их никто не заметил, – объяснил Ромаули.

– Как вам это удалось? – спросил уже я. – В природе ведь не существует черных цветов.

– О, это детская игра для человека, который знает тайну этого искусства. Берут чешуйчатый плод ольхи, но только тот, который засох на дереве, размалывают в мельчайший порошок и смешивают с небольшим количеством хорошего овечьего дерьма, растворенного в винном уксусе. Затем добавляют соль, чтобы усилить вяжущие свойства уксуса, и все в нем замачивают. После этого корни молодых гвоздик сажают в эту смесь – и вот результат.

Хотя нам и надоели нудные объяснения садовника, мы были восхищены его изобретательностью и тем достойным преклонения упорством, с каким он создавал эти чудеса флористики. Даже мне, верному помощнику, он никогда не признавался в существовании черных гвоздик. Я подумал о том, что никто не знает, сколько еще его дьявольских изобретений посажено в саду виллы Спада. И действительно, он рассказал нам, что у него есть целая клумба цветущих лилий, цветки которых составляют имена новобрачных (СПАДА и РОЧЧИ) из золотых и серебряных букв; другая клумба, усажена розами с запахом редчайших нежных восточных эссенций; третья клумба полна тюльпанов, выращенных из луковиц, которые пропитаны разными колерами (небесно-голубым, шафранным, малиновым). Цветы с тысячью полосок разного цвета, похожих на радугу; затем еще одна клумба с огромными растениями, которые росли из шаров навоза. Потом он показал клумбу с петрушкой, закручивающейся вверх, чего можно было достичь, если растолочь ее сем в ступе, а также тысячи других чудес, которые он создал сам.

– Хотя вряд ли я могу рассчитывать на то, что кардинал С. да приведет сюда нынешних гостей взглянуть на мои маленькие достижения, – сказал он.

– Ага. Я все-таки не понимаю, почему вы не желаете рассказывать нам о тетракионе, и все больше опасаюсь, что попусту трачу ваше время, – произнес Атто таким голосом, что стал очевидно: он и свое время считал потраченным впустую. Аббат резко поднялся.

Я тоже не мог скрыть своего разочарования. Может быть садовник считал иначе?

– Вот сейчас я и дошел до рассказа о нем, – произнес Транквилло. – Сады Эскориаля вянут и сохнут, как я уже говорил в прошлый раз.

– Сады Эскориаля, вы сказали? – спросил Атто, даже вздрогнув при этих словах.

– Многие считают – хотя они неправильно информированы, – что эти некогда великолепные испанские сады не имеют будущего из-за климата: зима становится холоднее, а лето суше. Но я уже говорил об этом вашему подопечному, присутствующему здесь, и надеюсь, вы не разделяете этого ложного мнения, ведь так? Знаете, я много прочитал об этих несчастных садах. Хороший садовник мог бы их спасти. Сам-то я никогда не был в Испании, ни разу не выезжал из Рима, но все с большим удовольствием сравниваю их с садами Версаля, которые цветут, несмотря на влажный удушливый воздух той местности, а также с пестрыми лугами Шонбрунна – я прочитал, что их можно устроить в суровом климате венских лесов.

Аббат Мелани бросил на меня полный ненависти взгляд, пока садовник внезапно отвлекся.

– Это так, – попытался я шепотом оправдаться, – когда я сказал ему, что вы озабочены судьбой Эскориаля, мне и в голову не могло прийти, что он неправильно меня понял…

– Ты ему так сказал, да? Что за утонченная метафора? – фыркнул Атто.

– У меня есть рецепт, как можно спасти тот сад, – снова продолжил между тем Ромаули, который, казалось, ничего не заметил. – И это поистине чудо, что вы сейчас находитесь здесь и проблема, которую я узнал от вашего протеже, так глубоко вас волнует.

– Да, но тетракион? – пробормотал я, надеясь на то, что садовник в конце концов скажет что-то полезное.

– Именно. Но давайте все по порядку. Это очень деликатное дельце, – важно заявил Транквилло Ромаули. – Возьмем, к примеру, ветреницы. Если человек желает выращивать растения с двумя цветками, он должен взять семена тех цветов, которые не являются ни ранними, ни поздними. Они не должны пострадать ни от холода, ни от жары, только тогда они дадут семена наивысшего качества.

– Растения с двумя цветками, вы сказали? – спросил я, к своему ужасу, начиная подозревать, что он подразумевал под тетракионом.

– Именно. Из одной простой гвоздики вырастет растение с двумя цветками, если взять росток этого растения в течение тридцати дней начиная с пятнадцатого дня августа, праздника Вознесения Пресвятой Девы Марии, и посадить его в горшок с самой лучшей землей, поставить сразу же в теплое место, защищенное от мороза и холодного воздуха. Из растения с двумя цветками вырастет растение с четырьмя цветками, если взять два или три семени растения с двумя цветками и спрятать их в запечатанную воском трубочку или внутрь птичьего пера, которое у основания шире, чем на конце, и закопать в землю. Я так и сделал с этими цветами, видите?

Он указал на несколько растений, которые действительно выглядели по-особенному. Это были белоснежные гвоздики с четырьмя цветками, которые росли из одного стебля, клонившегося к земле под тяжестью своей прекрасной ноши.

– Смотрите, вот рецепт спасения Эскориаля. Эти цветы необычайно устойчивы к изменениям температуры и климатических условий. Я сам создал их. Это мои тетракионовые гвоздики.

– Вы хотите сказать… – пролепетал Атто, неожиданно побледнев и слегка покачнувшись, – что ваш тетракион… вот это растение?

– Да, синьор, досточтимый аббат Мелани, – ответил Ромаули, несколько удивившись разочарованию Атто, которое даже ему было заметно. – Они настолько благородны, эти растения с четырьмя цветками, что я хотел дать им изысканное имя Тетракион, от древнегреческого «tetra» что означает «четыре». Но скорее всего, вы не разделяете моего мнения и моих надежд относительно Эскориаля. Если так, то прошу вас непременно сказать мне об этом, чтобы я не надоедал вам больше. Возможно вас порадует моя работа с цветочными эссенциями. Я сам мог бы все показать. Вы же еще придете сюда на днях, да?

* * *

Разговор с Транквилло Ромаули привел нас в мрачнейшее расположение духа.

– На кой черт мне нужны ты и твоя жена! – напал на меня аббат Мелани, не успели мы отойти даже на пару шагов. – Она обещала сообщить бог знает какую интересную информацию, которую ей якобы сообщили женщины, когда она произнесла пароль. И вот теперь мы стоим здесь с пустыми руками.

Опустив голову, я молчал: Атто был прав. Втайне у меня возникло подозрение, что Клоридия, после того как я устроился на службу к Атто и таким образом поставил свою жизнь на карту, с самого начала вместо обещанной помощи тайком приняла другое решение: не давать мне впредь никаких сведений или почти никаких, чтобы не подвигнуть меня на безрассудные геройства. Разумеется, я ничего не сказал аббату о своих подозрениях.

– Без сомнения, этот садовник вообще не имеет никакого отношения к известному женщинам паролю, – ответил я. – Но, тем не менее, он дал нам полезную информацию. Тетракион означает «состоящий из четырех».

– Можешь ли ты, черт возьми, сказать мне, какое отношение это имеет к чаше Капитор? – закричал Мелани и истерически засмеялся.

– Я думаю, что никакого, синьор Атто. Но повторяю, что теперь мы, по крайней мере, знаем значение этого слова.

– Для того чтобы узнать, что «tetra» по-гречески означает «четыре», мне совсем не нужен твой садовник, – оскорбленно ответил аббат.

– Но то, что тетракион просто значит «четыре», вы не знали… – настойчиво возразил я.

– Я просто забыл, принимая во внимание мой возраст. В конце концов, я не библиотекарь, как Бюва, – поправил меня Атто.

– Возможно, что на чаше Капитор изображено нечто состоящее из четырех частей.

– Как я тебе уже говорил, на чаше изображены Посейдон и Амфитрита, которые несутся на колеснице по волнам.

– А вы уверены, что там больше ничего не было?

– Это все, что я видел. Кажется, ты принимаешь меня за полного безумца, – совсем рассердился Атто. – В любом случае мы сможем убедиться в этом лишь в том случае, если найдем все три подарка Капитор. И ты прекрасно знаешь, что мы должны их найти.

Итак, уставшие и разочарованные, мы в который раз добрались до дороги, ведущей к таинственной вилле «Корабль», построенной Эльпидио Бенедетти. И лишь теперь я вспомнил, что забыл спросить у аббата Мелани кое-что очень важное: кем была графиня Суассонская, которая посеяла раздор между Марией и королем? Допустим, она была той таинственной графиней С., отравительницей, о которой мадам коннетабль высказалась так сдержанно. Я почувствовал, как мое плохое настроение еще больше ухудшилось: аббат Мелани все еще ни словом не обмолвился в моем присутствии о наследовании испанского престола, в то время как в письмах, адресованных мадам коннетабль, только и говорил об этом. Это были две Испании: та, о которой мне рассказывал Атто, и та, что была на пятьдесят лет старше, – Испания Хуана, внебрачного ребенка, и Капитор, с ее загадочными подарками Мазарини. А были ли эти две Испании как-то между собой связаны? Наверняка существовало какое-то общее звено, и оно заключаюсь в этом таинственном тетракионе.

– Ты очень задумчив, мой мальчик, – заметил Атто, сам еще несколько мгновений назад витавший мыслями очень далеко даже дальше, чем я.

Аббат посмотрел на мое мрачное лицо с чуть заметной тревогой. Как все профессиональные лгуны, он всегда боялся, что его собеседники рано или поздно смогут соединить разорванные нити его полуправд.