Текст книги "Secretum"

Дознаватель спросил, почему нищий, который во всем признался и прекрасно осознает все недостатки этой организации, не откажется от столь плохого общества и всяких неподобающих действий? Почему он не найдет себе заработка, как это делают многие в Риме?

«Любезнейший, я отвечу вам откровенно: такая жизнь, жизнь на полной свободе, то там, то тут, все это попрошайничество, без каких-либо усилий, без работы… такая жизнь нам очень уж нравится. Скажу вам прямо: кто пожил этой жизнью, тот уже не может от нее отказаться, и это касается как мужчин, так и женщин. Я, конечно же, с Божьей помощью надеюсь изменить свою жизнь, когда выйду из тюрьмы. Мне хотелось бы служить при монастыре на острове Сан-Бартоломео и присматривать у них за живностью».

– Для этого придется сначала его выпустить, – хихикнул Сфасчиамонти: как и в случае с Рыжим, которого он незаконно арестовал и допросил, сбир не мог держать этого черретана в тюрьме. – Может быть, он и будет присматривать за живностью, но только в том случае, если подельники не поймают его до этого и не заставят поцеловаться со сталью, как они говорят.

– Но как они узнают о том, что его допрашивали? – спросил я, обеспокоенный возможностью дальнейшей утечки информации.

Сфасчиамонти помрачнел.

– Точно так же, как и при допросе Рыжего.

– То есть?

– Я этого не знаю.

– Что вы хотите этим сказать?

– Эти черретаны – настоящие демоны. Кто-то из них что-то скажет, и все обо всем уже знают.

– Да, это правда, черт бы их побрал, – подтвердил Атто, прервав свое долгое молчание. – Они и вправду дьявольски хитры.

– На этот раз Бюва там не было. Кто же играл роль дознавателя? – поинтересовался я.

– Настоящий дознаватель, – ответил стражник.

– В смысле?

– Нет лучше подделки, чем подделка настоящая, – вмешался Атто.

– Я не понимаю.

– Это добрый знак. Значит, старые законы по-прежнему действуют, даже через три столетия, – ответил мне аббат.

– Да, теперь я вспоминаю. Вы намекали мне на это, когда мы только познакомились. Вероятно, вы имеете в виду фальшивые документы, в которых записана правдивая информация?

– Нет, на этот раз все наоборот. Я говорю не просто о документах, а о чем-то большем. Приведу тебе простой пример. Кто отвечает за чеканку монет в государстве? – спросил Мелани.

– Глава государства.

– Да, это правда. Тогда, монеты, которые чеканятся на его монетном дворе, должны быть подлинными?

– Да.

– Но это не так. Или, по крайней мере, не всегда так. К примеру, глава государства, если захочет, может чеканить фальшивые монеты в большом количестве, чтобы, скажем, финансировать войну. Для этого достаточно издать приказ изготовлять монеты с более низким содержанием золота, чем того требует их номинальная стоимость. Короче говоря, такие монеты содержат меньше золота, чем надо. Эти монеты подлинные или фальшивые?

– Фальшивые! – ответил я, противореча самому себе.

– Но их приказал чеканить король, значит, они подлинные и фальшивые одновременно. Чтобы быть точным, они имеют законное хождение, но не соответствуют законным стандартам. Такие трюки стары как мир. Еще четыреста лет назад французский король Филипп Красивый, чтобы профинансировать войну с Фламандией, вдвое обесценил монету «турнуа», которая изначально содержала одиннадцать с половиной унций золота. То же он сделал и с чистым золотом, уменьшив его содержание в сплавах с двадцати четырех карат до девятнадцати, так что каждый день в личную казну короля стекалось до шести тысяч фунтов парижских «черных денег». Правда, этим он погрузил страну в нищету.

– А что, это происходит и сегодня?

– Чаще, чем когда-либо. Вильгельм Оранский много раз проделывал подобное, выпуская фальшивые венецианские цехины в облегченном варианте.

– Ну и хаос! Фальшивки, являющиеся истинными, и подлинники, несущие обман! – вздохнул я.

– Это хаос человеческого общества, мальчик мой. Альбикастро, этот мученик, сколь бы он нас ни раздражал, сказал по крайней мере одну правильную вещь: «Все человеческое, как силены Алкивиада, имеет две стороны, одна из которых – полная противоположность другой». Это вечный закон, управляющий миром. Если разбить силены, то ты увидишь, как все переходит в свою противоположность. – К моему удивлению, Атто цитировал столь презираемого им голландца.

Аббат напомнил мне о силенах, о которых говорил нам скрипач, то есть о тех гротескных статуях, внутри которых были образы богов.

– Ладно, вернемся к делу, – продолжил Мелани. – Наш друг Сфасчиамонти пригласил настоящего дознавателя для Джеронимо. Этот дознаватель написал протокол по всем правилам, учел мельчайшие детали. Такой протокол нашему Бюва никогда не составить. Это не фальшивка. Вот только протокол содержит некоторые… ну, скажем так… неточности. Если не считать этого, то протокол совершенно легален, так как его писал настоящий дознаватель в присутствии настоящего сбира. Это неточный документ, но он подлинный, подлинный в высшей степени. Я прав? – обратился Атто к своему спутнику.

Сфасчиамонти промолчал. Ему не нравилось, что мы говорим о его фальсификации, но отрицать ничего не мог. Он промолчал, и его молчание выражало согласие.

– Не забудь, мальчик мой, – сказал Атто, – крупные фальсификации требуют крупных средств, а такие средства есть только у государства.

* * *

Следуя указаниям Угонио, мы приказали кучеру отвезти нас в село, в какое-нибудь спокойное местечко. Кучеру были привычны задания такого рода – все эти ночные побеги, супружеские измены тайные сходки. Мы вышли из кареты в темном переулке, прячась за большим сараем с сеном. Поселение было погружено в полную тьму, и лишь в некоторых окнах виднелся слабый свет, а единственными живыми существами; опасливо шнырявшими в переулке были кошки и их вечные жертвы.

Кучер пожелал нам удачи, но не стал расспрашивать, что мы делаем в столь поздний час в этом забытом богом месте.

Мы шли совершенно безлюдными улицами. Стояла приятная теплая летняя ночь, ночь на радость людям, страдающим бессонницей, на радость влюбленным и детям, ищущим приключений. Однако судя по окружавшей нас могильной тишине, мы, кажется находились в снежной башне, которую так хорошо описал Олаус Магнус. Черретан нес на спине большой рюкзак. Мы пошли по тропинке, которая сначала провела нас по полям, затем разветвилась, и наконец вообще исчезла в густом малиннике. Наш путь был долог и извилист. Мы пересекали сады и луга. Лишь пение сверчков и писк комаров слышались в ответ на звук наших шагов. Приходилось идти очень осторожно, чтобы не упасть в какую-нибудь яму с мусором.

– Еще далеко? – немного нетерпеливо спросил Атто.

– Это тайная, скрытая от чужих глаз местность, – оправдывался черретан. – Она должна оставаться никому не известной.

Внезапно Угонио остановился и вытащил из сумки три грязных, вонючих платья.

– Только три? – удивился я.

Черретан объяснил, что Сфасчиамонти не может пойти с нами.

– Эта одежда ему не подойдет, – объяснил он, указывая на лохмотья. – Очень уж он большой. Лучше пусть подождет нас здесь, чтобы не вызывать подозрений, понимаете?

Стражник что-то проворчал, но сопротивляться не стал. Такова участь Сфасчиамонти, подумал я. Он так долго расследовал дело черретанов, преодолевая сопротивление коллег и начальства, с головой ушел в него, а теперь, после долгой изнурительной поездки в Албано, вынужден отказаться идти с нами. Я надел самое маленькое платье. Бесполезно даже пытаться описать, какое отвращение вызвали у меня эти вонючие лохмотья. Много лет их носили черретаны, не признававшие никакого нижнего белья. От них несло застарелым запахом мочи, гнилью и кисловатым потом. Я слышал, как Атто что-то бурчит о спутниках Угонио и их нечистоплотности. Верный секретарь Бюва переоделся без каких-либо комментариев.

Однако эта одежда имела и ряд неоспоримых преимуществ, большой капюшон, закрывавший почти все лицо, длинные рукава и подол, скрывавшие руки и ноги. Сдерживая позывы рвоты, я просунул руки в рукава, превратившись в кокон из вонючей паутины, неуклюжий и неузнаваемый. Благодаря высокому росту, аббат Мелани и Бюва испытывали меньше неудобств.

– Что-о-о? Без факела? – запротестовал Атто, узнав от Угонио, что нам придется идти в темноте.

Но черретан был неумолим, ведь иначе мы подвергались опасности – нас могли обнаружить и раскрыть его собратья. Я вспомнил, что такие, как Угонио, всегда ходили без факелов, даже в непроглядной тьме римских катакомб.

Словно три безликих призрака, мы с Бюва и Атто выстроились за Угонио, который повел нас по известному ему одному пути, а Сфасчиамонти пожелал нам на прощание удачи.

По дороге я не мог наслаждаться ароматом аллей и лугов – его заглушала вонь моих лохмотьев. Перекрестившись, я стал мысленно молиться Всевышнему, чтобы он оградил нас от всех проступков, которые мы могли совершить, и не судил за них слишком строго. Лишь будущее приданое моих дочурок, подумал я, собирая волю в кулак, могло оправдать то безумие, на которое я шел.

Пройдя долгий прямой путь, мы свернули на извилистую тропку, постепенно становившуюся все более и более грязной. Луна освещала нам дорогу, время от времени выходя из-за туч.

Внезапно, как чудовищное порождение тьмы, возле нас возникли еще три человека. Какого-то хромого старика вели двое спутников. Они двигались в том же направлении, что и мы. Из ночных теней за их спинами стали медленно выходить и другие внешне похожие на них.

Перед нами возвышались высокие каменные стены, которые, казалось, окружали здание невероятных размеров. Пройдя через узкий тоннель, мы вошли в кольцо стен. На стенах были факелы, дававшие нашим глазам хоть немного отдыха. Непонятным образом камень, мох и сырая земля сливались вместе, создавая непроходимые стены. Тоннель уже закончился. Повернувшись, Угонио злобно оскалился, обнажив черные, полусгнившие зубы. Ему явно нравилось наше смущение.

Мы с Бюва обеспокоенно переглянулись. Неужели нас заманили в ловушку? Черретан подал нам знак, чтобы мы опустили капюшоны пониже, пряча лицо, а потом прислонился к левой стене. Его поглотила скала! Угонио вошел в стену, как вода в губку.

Словно выныривая из другого измерения, он сделал шаг назад и приказал нам следовать за ним.

Естественно, Угонио не прошел сквозь скалу. Я услышал скрип открывшейся в скале деревянной двери – тайный ход, который не мог бы обнаружить никто из непрошеных гостей. Кто знает, насколько часто этим ходом пользовался Угонио.

Через несколько секунд после того, как мы проникли внутрь, наши глаза приспособились к новому окружению. Мы осмотрелись. Монументальный, величественный, покинутый много столетий назад, а теперь захваченный черретанами, перед нами простирался римский амфитеатр Албано.

– Так значит, мы вошли через тайный ход, – шепнул я на ухо нашему проводнику.

– Это доброе дело, а не злое, – пожал плечами он. – Все нормальные входы закрыты. Сегодня ночью сюда не должен проникнуть никто из чужаков.

– Но нас никто не задержал.

– А это и не нужно. Тут много охранников, и кто проникает сюда из чужаков, того сразу же находят и устраняют.

Значит, амфитеатр был оцеплен охранниками, которые выслеживали чужаков и обезвреживали их! Благодаря одежде, которую дал нам Угонио, никто ни в чем нас не заподозрил.

Во внутреннем кругу амфитеатра длинный ряд факелов освещал сцену. В этом огромном помещении, открытом сверху, но ограниченном по сторонам, я чувствовал себя в ловушке. Над головой простиралось черное небо, оно словно манило взлететь, хотя летать мы не могли. Шум, доносившийся из центра амфитеатра, раздирал нам душу. Воздух был сладковатым, влажным. Он был пропитан грехом.

– Ну конечно же, амфитеатр, – тихо сказал Атто. – Это могло быть только здесь.

– А вы что, знаете это место? – спросил я.

– Да конечно же, – ответил он, – еще во времена Цицерона…

Резким жестом Угонио заставил его замолчать. В нескольких шагах за нами следовал хромой старик с теми двумя друзьями, которых мы видели снаружи. Я ощущал настороженность проводника – она была осязаемой, вещественной, как вся атмосфера этого тайного собрания мошенников. Словно толпа жадных лемуров, стремящихся разграбить все вокруг, черретаны собирались за нашими спинами.

* * *

От центра сцены исходил свет факелов, освещавший, судя по всему, огромную толпу. До нас доносился шум голосов. Мы подошли ближе, опасливо держась за спиной Угонио. Пройдя мимо горы хвороста, мы наконец-то сумели взглянуть на сцену.

В нескольких шагах впереди находилась огромная, в человеческий рост, жаровня – в ней бушевало пламя, извергая искры. Вокруг небольшими группами расположились черретаны. Одни жадно ели свою скудную еду, другие пили прямо из бутылок дешевое вино. Кто-то играл в карты, а кто-то приветствовал прибывших, радостно поднимая руки. Все это общество было единой толпой грязных, ободранных, смердящих личностей.

– Мы пришли как раз вовремя, – шепнул Угонио, жестом приказывая нам оставаться здесь.

С другой стороны амфитеатра начала двигаться какая-то процессия, при виде которой сидящие неподалеку от жаровни поспешно вскочили.

– Выборы только что прошли. Это предводители вместе с великим легатом, – сказал Угонио, указывая на процессию. – Впереди идет глава братства генсшереров, а за ним все остальные.

– Так значит, здесь руководители всех братств черретанов? – спросил Атто.

Глаза у него расширились. Угонио подтолкнул нас, чтобы мы присоединились к процессии.

Я наблюдал за этой чудовищной бандой. Вспомнив слова Рыжего, я узнал предводителя лосснеров. У него действительно была тяжелая железная цепь на шее, и он все время бормотал «бран-бран-бран». Насколько я помню, его люди занимались мошенничеством: они утверждали, что находились в плену у турок, и поэтому разговаривали по-турецки. Конечно, этим вечером тут не было простофиль, которых можно было одурачить, но, как и все другие черретаны, лосснеры пришли, так сказать, в рабочей форме.

– А где же сам великий легат? – спросил Атто, оглядываясь по сторонам в поисках Ламберга, – сколь бы безумной ни была эта идея.

Вместо ответа Угонио направился к самому началу колонны. Он подошел к предводителю генсшереров – мужчине с окладистой седой бородой и длинными волосами, выбивавшимися из-под большой, украшенной перьями шляпы. В соответствии с традициями своего братства, предводитель был в одежде дворянина, впрочем, очень грязной и рваной.

Угонио склонился перед мужчиной в шляпе, замедлив движение. Мы поспешно надвинули капюшоны ниже, испугавшись, что сейчас нас раскроют. К счастью, мерцающий свет факелов, почти не освещавший зрительный зал, помогал нам. Я оглянулся… Повсюду толпились хромые, прокаженные, немые и слепые. Их полуголые тела со шрамами от пыток, цепей или самобичевания временами сводило судорогой. Все это представляло интереснейший образец искусства обмана: эти шрамы и раны, судороги и гнойники, хромота и немота. Все это было не настоящим увечьем, а свидетельством высокого мастерства, следы которого оставались на их телах даже сейчас, когда они не занимались своим ремеслом – ложью и обманом. Присмотревшись получше, я понял, что они были совершенно спокойны, прогуливались туда-сюда, пили дешевое вино, смеялись и шутили. Это были абсолютно здоровые люди, и ничто не могло омрачить их радость. Меня разрывали ужас, страх и изумление, но времени обсудить это с Атто не было. После короткого разговора, из которого мы не услышали ни слова, Угонио вернулся к нам и процессия сдвинулась с места.

– Посмотрите на генсшерера за спиной главы организации, – шепнул наш проводник.

Мы увидели лысого, немного сутулого старика, одетого в совершенно разорванный костюм ремесленника и полустоптанные туфли. Значит, он тоже следовал предписаниям своего братства и просил милостыню, делая вид, что когда-то был достойным человеком, но впал в нищету. На спине он нес старый вещевой мешок, из которого торчали какие-то листы.

– Это великий легат, – объяснил нам Угонио.

– Что-о-о?! – прошипел Атто, у которого глаза на лоб полезли от изумления.

– Это брат из Голландии. Его зовут Дреманиус. Он немного сумасшедший, читать не умеет совершенно, но переплетчик отменный. Именно поэтому он состоит в братстве генсшереров. Трактат у него, – прибавил Угонио, едва заметным движением головы указав на содержимое рюкзака.

Атто заскрежетал зубами. Итак, все дело не в Ламберге и не в заговоре императора. Теперь все понятно: великий легат не был legatus, то есть послом. Он был legator – обычным переплетчиком. Вся путаница возникла из-за странной латыни, которую использовали черретаны. Так значит, трактат о тайнах конклава, который играл ключевую роль в судьбе Атто, находился в руках этого вшивого, мало чем примечательного голландца.

– А на кой черт этому голландскому переплетчику Дреманиусу, или как там его зовут, мой трактат?! – спросил Атто, распаляясь от злости.

– Он хочет отклеить переплет, это мне сказал глава организации.

– Отклеить переплет?! – не переставал изумляться Мелани. – Три тысячи, чертей, что это значит?!

Угонио пришлось промолчать: к нам приблизился черретан невероятного роста, с огромными грязными лапищами и черной повязкой на правом глазу. Он позвал Угонио с собой, и тот пошел за ним.

Таким образом мы остались без проводника в этой безумной смердящей массе людей, стоя в процессии, ни цели, ни направления которой мы не знали. Неподалеку от нас какие-то оборванные старики ссорились из-за бутылки вина. Один из них, очевидно уже чрезвычайно пьяный, уставился на Атто и громко рыгнул. Мелани с отвращением отвернулся и невольно сунул руку в карман за носовым платком, но вовремя опомнился: ни в коем случае нельзя было привлекать к себе внимания подобной чистоплотностью.

Внезапно марширующие черретаны, уже явно находившиеся в приподнятом настроении, завели странноватую песенку:

 
Нет на свете лучше дела,
Чем мошенничать умело,
Мух гонять, в теньке валяться
И утехам предаваться,
А потом с любовью пылкой
Впиться в горлышко бутылки
И, забыв завет отцов,
В постный день вкушать мясцо.
 

Какой-то человек с ранами на теле и кровоподтеками на голой груди перекинул через плечо замасленный дорожный мешок и начал во всю глотку орать слова, не думая о том, что перекрикивает весь хор:

 
С клятвой ложной и обманом
Мы живем, не зная бед.
С клятвой ложной и обманом
Нам хватает на обед.
 

Я узнал эту песню. Этот мужчина с отвратительными длинными черными ногтями на ногах пел песню черретанов, с которой меня познакомил дон Тибальдутио.

Внезапно я почувствовал, как что-то холодное касается моей шеи, пытаясь заползти под накидку. Испугавшись до смерти, я обернулся и чуть не потерял сознание: моей беззащитной кожи коснулась огромная змея, которую держал в руках омерзительный нищий с грубым мясистым лицом. Черретан расхохотался и сильно хлопнул меня по плечу, так что я чуть не упал. Должно быть, это была шутка. Затем он спрятал змею в висевшую на плече корзину и начал с тремя-четырьмя товарищами петь хором:

 
Наша голь на ложь хитра,
Из собора мы Петра.
Нам бы всякая дала,
Вот такие вот дела!
От рожденья тот умней,
У кого елдень длинней!
 

Так значит, это был целитель и заклинатель змей, как тот человек, которого мы видели пару дней назад. Исполняя песню, он положил руку на причинное место и во время последних двух строчек стал делать неприличные телодвижения, ритмично покачивая бедрами. Если он и его спутники и не были пьяны от вина, то их точно опьяняло всеобщее веселье. Тем временем другой оборванец среднего возраста вытащил флейту и принялся извлекать из нее какие-то отвратительные звуки.

Однако у нас не оставалось времени осмотреть все повнимательнее. В амфитеатр прибывали все новые и новые участники сборища. Толпы черретанов заполняли сцену и места для хора. Вокруг нас танцевали, кричали и отпускали пошлые шутки. Когда мы пришли сюда, это было обычное сборище, но сейчас вокруг царил ад. Процессия заметно увеличилась, и теперь она насчитывала сотни оборванцев. Почти у каждого из них был факел. Шествие начало разворачиваться, двигаясь по кругу, словно крот, чья нора стала слишком узкой. На нас начали обращать внимание. Хотя одежда фледдеров хорошо маскировала, мы не умел и двигаться так, как это делали они. К тому же мы слишком явно не принимали участия во всеобщем безумии. Однако не успели мы испугаться, как наше внимание привлекло нечто новое. Вокруг руководителей братств собиралась толпа нищих, она становилась все больше, так что та сторона амфитеатра, где мы находились, наполнилась невероятным множеством людей. Вокруг нас были локти, спины, ноги, мы сражались за свободное пространство, как гладиаторы, и мне приходилось следить за тем, чтобы не потеряться, не упустить из виду Атто или Бюва.

Неразбериха стала настолько чудовищной, что никто уже не обращал внимания на своих соседей, даже на нас. Где-то позади звуки скрипки смешивались с резкими переливами свирелей и жалобным резонансом волынок.

– Эй, посмотри-ка туда, – дернул меня за рукав Атто, указывая на молодого высокого парня с бородой и глубоко посаженными глазами.

Поднявшись на цыпочки, я сумел взглянуть этому человеку в лицо.

– Он не кажется тебе каким-то знакомым?

– Да, действительно… В том смысле, что я уже где-то видел его, но вот где – вспомнить не могу. Может быть, мы видели как он просит милостыню.

Рядом с этим молодым парнем почти в центре толпы на помост поднялись трое предводителей шаек. Этот помост спешно устроили несколько грязных полуголых мальчишек. В центре стоял глава генсшереров. Все трое, взявшись за руки, подняли их вверх. Толпа закричала. Нам не нужен был переводчик, чтобы понять: это новый глава черретанов.

Рядом с ними появился великий легат. В руках он держал книгу, столь знакомую нам с Атто: это был его трактат о тайнах конклава.

– Гляди-ка, он тоже голландец. Такое вот совпадение.

– Что вы хотите этим сказать?

– Голландцы уничтожают голландцев, – ответил он, хитро улыбнувшись.

Пока я пытался понять, что же имел в виду аббат, на пьедестал поднялся пятый человек: Угонио.

– Смотри, чтобы тебя не оттеснили. Мы должны держаться недалеко от сцены, – предупредил меня Атто.

Все мгновенно замолчали.

– Канальи, сволочи, прощелыги и мошенники! Позавытынивайтесь и воздушинчику понабирывайте! – громко начал предводитель генсшереров.

Очевидно, это была его первая речь в роли главы всей организации. Речь на тайном языке черретанов, из которой мы, скорее всего, не поймем ни слова.

Бюва присел на корточки, почти полностью спрятавшись под своей грязной накидкой, и начал поспешно листать словарь арго. Мы с Атто попытались закрыть его от любопытных взглядов.

Великий легат протянул главе книгу аббата.

– Этот книгтат – свящепово фраерка, – продолжил глава, помахивая книгой в воздухе. – Удиличник и его прихвостень с соплями в клюве уколопендрить хотели – победить с нигом и говоряльню попритырить!

Над толпой пронесся возмущенный гул.

– По-моему, он сказал, что та книга, которую он держит в руке, принадлежит иностранному священнику, вознамерившемуся украсть ее, чтобы завладеть их языком, – шепнул Бюва Атто, продолжая лихорадочно рыться в словаре.

– Завладеть языком? – повторил Атто, – Три тысячи чертей, я понял! Теперь мне все ясно! Эти проклятые придурочные идиоты! Да низвергнет их Господь прямо в ад!

Я с ужасом заметил, что какой-то молодой босой черретан, лысый и с жуткими шрамами на лице, изумленно смотрит на Бюва и его книжку. Тело этого высокого черретана было голым, лишь на бедрах прикрыто старым покрывалом. Атто тоже увидел его и замолчал.

– Пришемочим фраерка, пришемочим фраерка! – закричал какой-то тошнотворный старик с гнойниками по всему лицу.

– В натуда! В нату-да! В нату-да! – заревела толпа.

Черретаны разразились аплодисментами, а над толпой в знак согласия взлетели пустые бутылки.

– «Пришемочить фраерка» означает… ну, в общем, они говорят, что этого иностранного священника нужно убить, – прошептал Бюва обеспокоенным голосом, копаясь в словаре. «В нату-да» означает «да».

– Гениально, – с иронией протянул Атто, поправляя грязный капюшон на лбу, так чтобы прикасаться к нему только кончиками пальцев.

Полуголый черретан обратил внимание своего приятеля на нас Почистой случайности движение толпы оттеснило их, но они в любое время могли вернуться.

Предводитель генсшереров подождал, пока толпа успокоится. Какой-то древний инстинкт заставлял меня постоянно прикидывать расстояние до хода, через который, как я надеялся, мы сможем уйти отсюда. Он был совсем рядом.

– А теперь, дорогие мои сволочи, – сказал оратор, – та как Нас, Его Святое Величество, выбрали славным светлейшим кайзером, императором, королем, главой, князем, начальником и предводителей! мошенников, Мы хотим сказать, что знаем какое большое значение имеет не только Наше Мошенническое Величество, но и любой мошенник нашего славного мира негодяев. И вот, моя мошенническая природа говорит мне о необходимости рассказать вам в этой речи об избранности и возвышенности идеологии мошенников и каждого, кто ей следует.

Амфитеатр взорвался овациями.

К счастью, помощь Бюва с его словарем нам уже не требовалась, так как дальше генсшерер стал говорить на нормальном языке, ведь никто из чужаков (кроме нас, конечно) его подслушать не мог. Слова на языке черретанов должны были настроить слушателей соответствующим образом.

Кто-то протянул предводителю бутылку, и тот отпил, присосавшись к горлышку, а затем бросил ее об пол.

– В самом начале я должен отметить, – продолжил он, – что мир мошенников намного старше мира, о котором говорит Боккаччо, старше, чем башня Нимрод и Вавилонская башня. Так как идеология эта столь стара, она с необходимостью является избранной и совершенной, а значит, любой мошенник считается избранным и совершенным, а его господин будет самым избранным и самым совершенным – практически бессмертным!

Бурные аплодисменты подтвердили слова, с хихиканьем произнесенные новым предводителем, – слова, посвященные ему самому и его подданным. Мы с Атто обменялись обеспокоенным взглядом: мы очутились в центре толпы безумцев!

– Давайте же поговорим о происхождении этой великой идеи, – продолжил свою речь новый руководитель. – Когда люди жили в золотом веке и Сатурн царствовал над людьми, все были такими, как мы: жили в мире, относились к своему господину как к доброму отцу, а он к ним как к любимым детям. Люди жили в безопасности, с довольством и радостью. Они были свободными, ели, пили и одевались, как мы, и не знали, что такое богатство или собственность. Именно поэтому то время называется золотым веком. Были лишь добрые по природе своей сорванцы, беззлобно подшучивавшие над остальными. В те времена все принадлежало всем, не было разделения земли, вещей и домов, и у виноградников не было границ. Никто ни с кем не вел торговли, не ссорился, не крал у соседей кур и не завидовал урожаю. Любой мог обрабатывать ту землю, которая ему нравилась, ухаживать за посевами и укреплять виноградники так, как ему хотелось. Любая женщина становилась женой каждому, а любой мужчина был супругом всем женщинам, и от всего хорошего усердные делали запас. Скольких бабенок мог бы оплодотворить в это золотое времечко наш дорогой брат Бьелло! Предводитель указал на стоящего возле сцены черретана, и толпа отозвалась одобрительными аплодисментами.

– А потом появился этот пиздоеб Юпитер, который забыл, что и он был одним из нас, ведь его воспитывали звери и вырос он на молоке козы. Но ему было невтерпеж исправить все, и, не выказывая должного почтения святой идеологии мошенников, Юпитер изгнал своего отца Сатурна из Золотого царства. Жизнь людей изменилась. Они утратили свободу, и возникли вражда, злость, недовольство, ненависть, жестокость, грабежи и поджоги. Люди начали делить собственность и землю, разделять свои дома, сады и виноградники, запирать калитки, ворота и двери. Мужчины стали ревновать своих женщин, вести торговлю и воевать друг с другом до крови. В мире возникло столько зла, что и описать невозможно.

Страдавший вздутием живота черретан неподалеку от нас громко пукнул, и все, стоявшие рядом, расхохотались.

– Да уж, набедокурил у нас Юпитер, – прошипел Атто с отвращением на лице.

– Несмотря на это, тиран Юпитер не имел достаточно сил, чтобы полностью уничтожить нашу праведную идею, ведь эта идея как нечто божественное, нечто бессмертное, даже в те времена крушения всех отношений жила повсюду, и учила, что любой человек, будь он хоть монархом, должен поступать в соответствии с ней. Не только Юпитер, но и все его родственнички (которых была тьма тьмущая) жили лишь потому в мире и довольстве, что жрали и пили то, что спиздили у других…

– В натуре! Да! В нату-да! – хором закричали несколько десятков черретанов.

Атто подал мне знак идти за ним. Мы стали немного левее, чтобы на нас не обращал внимания полуголый черретан, но все было напрасно: он продолжал за нами следить.

– Все, в чем боги находили удовольствие, – продолжал оратор, – они получали благодаря сноровке и уму мошенников: они выдавали себя не за тех, кем были, обманывали и надували весь мир. В первую очередь это был сам Юпитер. Когда ему хотелось порезвиться с Европой, которая стерегла коров царя Агенора, Юпитер переоделся главным пастухом. Ему никогда не удалось бы совратить Европу, не пойди он на такое мошенничество! А когда он хотел взгромоздиться на Леду, то обернулся петухом, вот она и залетела от него двумя яйцами, ха-ха!

В ответ на шуточки главы толпа его адептов оглушительно расхохоталась. Этот многоголосый хохот был мне отвратителен.

– Когда он вознамерился трахнуть Антиопу, то переоделся пастухом, а чтобы порезвиться с Алкменой, вырядился колесничим, притворившись ее супругом, который занимался этим постыдным делом. А когда Юпитер помочился на Данаю, снизойдя на нее золотым дождем? Он был в одежде каменщика и пробил ломом дыру в крыше ее подземного дома. А потом, проникнув в дом, отжарил ее, как настоящий мошенник. А чтобы кончить-таки с Эгерией, он переоделся трубочистом. И наконец, чтобы потрахаться с Каллисто, нарядился прачкой, а ему ведь это было несложно – тогда у него и бороды еще не было, как у гомосека или как у нашего дорогого дружка Вьяджо, который сидит передо мной.

Вьяджо оказался толстяком с мучнистым лицом и лысой головой. Он ответил на слова руководителя хриплым смехом. Толпа оценила шутку оглушительным хохотом.

– Хотя все родственнички Юпитера, все его братья и племянники, были в особой чести, они все равно шли на мошенничество, чтобы развлекаться и развратничать направо-налево. Но почему? Разве они не были богами, спросите вы. Но все равно же все знают, что Вулкан был кузнецом похуже, чем Браватти Перравеччио.