Текст книги "Secretum"

– Я так уверен потому, что никто не заказывал черретанам моей книги. Она нужна была им самим.

– Самим? Зачем?

– Помнишь, что сказал Угонио, когда мы были возле терм Агриппины? Он буркнул, что черретаны нервничают, поскольку кто-то украл у них новый тайный язык. Это подтвердил и Джеронимо, тот черретан, которого сегодня допрашивал Сфасчиамонти. Тогда слова Угонио показались мне бессмысленными, но все равно не шли из головы. Новый язык. Мы знаем, что у черретанов есть тайный язык, арго, или как он там называется. Мы знаем, что это намного более серьезная штука, чем та просто-таки смешная феня, которую ты слышал, падая с террасы на Камподи Фиоре.

– Вы имеете в виду… Трелютрегнер?

– Да, именно. Их тайный язык использовал идиоматические выражения, которые мы понимали благодаря словарику, составленному Угонио. Постепенно он становился все понятнее для посторонних, и черретаны решили обновить его. Помнишь, что говорил нам Бюва? Арго – это язык, которому много столетий, но он постоянно меняется. Как только непосвященные начинают понимать, о чем идет речь, черретаны немного изменяют его, как раз настолько, чтобы язык снова стал непонятен. Но на этот раз кто-то украл ключ к новому языку, правила, по которым он должен функционировать, или что-то вроде того. Именно это Джеронимо пытался сказать нашему дорогому Сфасчиамонти и его товарищам. Возможно, украли просто лист бумаги, на котором были написаны правила построения фраз и понимания обновленного арго.

– Да, я слежу за ходом ваших рассуждений, – сказал я, чувствуя, как во мне растет понимание.

– Итак, став жертвами такой кражи, черретаны решили сделать все возможное, чтобы вернуть себе этот столь важный для них листок. Ты со мной согласен?

– Да, конечно.

– Вот видишь. А что они всеми силами пытались отобрать у меня?

– Ваш трактат! Вы что, хотите сказать, что тайный язык черретанов – в вашем…

– О нет, это не то, что я написал. Я ничего не знаю о языке черретанов. Но вот сам этот лист, если быть точным, находится в книге.

– Это как?

– Ты знаешь, как делают переплет из пергамента? Такой, как сделал бедняга Гавер?

– Его делают из… клей на использованной бумаге! Теперь я понимаю! Указания по использованию тайного языка были вклеены в переплет! Угонио тоже говорил, что этот странноватый черретан, голландский переплетчик, должен был отклеить переплет.

– Вот именно. Он должен был вытащить из переплета моей книги лист с описаниями правил нового тайного языка. Действительно, бумага для переплетов обычно приклеивается исписанной стороной.

– Так они специально пригласили специалиста из Голландии чтобы он вытащил оттуда этот лист? Я вот только одного не понимаю: как этот лист попал туда?

– Ну что за глупости! Переплетчик туда его вклеил. Гавер. Он сделал это случайно, понятное дело.

– Поэтому черретаны ворвались к Гаверу и все там перерыли. Они искали вашу книгу!

– А бедняга при этом умер от ужаса, – печально добавил Атто. – Но только ты, наверное, помнишь, что, когда они явились к Гаверу, он уже отдал книгу, и они ушли ни с чем. Они поняли это, когда просмотрели все, что удалось утащить у Гавера. Это были лишь горы использованной бумаги.

– И поэтому они поручили Угонио украсть у вас трактат.

– Именно. Фледдерер шел на дело наверняка. У меня не было других книг в новом переплете. Впрочем, ему не так уж и легко было найти нужную книгу: ни он, ни черретаны не знали ее содержания.

– Да, я понимаю. Но как этот лист попал в мастерскую к Гаверу? И как черретаны вышли на его след?

– Напряги память. Может быть, ты помнишь, что сегодня вечером неподалеку от сцены стоял парень, показавшийся нам знакомым. Мы думали, что уже видели его где-то.

– Да, но я никак не мог понять, где же мы с ним встречались. Может быть, мы видели его, когда он просил милостыню. А может быть, он был с другими попрошайками в тот вечер, когда мы преследовали Рыжего и Джеронимо.

– Нет, это не так. И все же ничего удивительного здесь нет. Мы видели его всего несколько секунд. Между прочим, я разглядел его получше, чем ты, ведь это мне он всадил нож в руку.

– Черретан, которого Сфасчиамонти преследовал перед виллой Спада!

– Да, именно он. И то, что сегодня вечером он стоял рядом с руководителями всей этой братии, с Угонио и этим маленьким уродцем, как же его там звали… да, точно, Дреманиусом, совсем несовпадение. Этот парень – ну, тот, кожа да кости, который ударил меня ножом, – должен был в тот день куда-то отнести лист с шифром тайного языка. Он столкнулся с нами, лист упал и затерялся среди других бумаг. Так он попал в мой переплет. После указаний Сфасчиамонти черретанам ничего не стоило обнаружить мастерскую Гавера.

– Но почему тот черретан вообще стал бить вас ножом возле виллы Спада?

– Он на меня не нападал. Это был несчастный случай. Сфасчиамонти увидел его неподалеку и понял, что он что-то затевает. Сбир попытался задержать его, а потом побежал за ним. У Сфасчиамонти оказалась отличная интуиция: черретан нес с собой новый ключ для расшифровки арго. Возможно, он был посланником: приближалось собрание черретанов, как мы теперь знаем, и подготовка к нему шла полным ходом. Во время бегства парень держал нож в руке, чтобы защищаться, если его догонят. Потом он столкнулся со мной и поранил меня так, что рука до сих пор болит. Нож он потерял. Неудивительно, что Сфасчиамонти тогда отобрал у меня нож. Наверняка он сделал это, чтобы никто не забрал у него расследования дела.

– Но почему черретаны не могли сразу же заказать себе новый список правил, вместо того чтобы красть трактат?

– А другого списка не существует, насколько я понимаю.

– Откуда вы знаете?

– Тут нужно только сложить два и два. Бюва рассказал нам, что по традиции лишь глава черретанов может устанавливать новые правила. Он пишет их собственноручно и зачитывает во время всеобщего собрания перед представителями всех подразделений организации. Представители заботятся о том, чтобы новый канон распространился. В свою очередь, Угонио сообщил нам, что предстоят выборы нового руководителя, так как прежний умер. Умер единственный, кто знал содержание этого листа: его создатель.

– Собрание уже было объявлено, может быть, много месяцев назад, – продолжил я ход его мысли. – Множество черретанов стекалось со всей Италии, и для того чтобы сочинить новые правила, времени не оставалось.

– Да, это очевидно. Представь, если им срочно требовалось создать новый уникальный язык вместо того, который придумал умерший руководитель, что могли придумать эти оборванцы всего за неделю?

– Просто невероятно, – протянул я, немного помолчав. – Никогда не подумал бы, что Сфасчиамонти так яростно преследует именно того, с кем ведет дела.

– Вот это как раз ясно как божий день. Коррумпированные сбиры – первые, кто является на место преступления или туда, где такое преступление подозревают. Они издалека чуют деньги, которые можно добыть шантажом.

Помедлив, он вытер пот со лба изящным носовым платком.

– Как вы думаете, он выживет?

– Не беспокойся. Перед тем как стрелять, я позаботился о том, чтобы он повернулся ко мне спиной. По двум причинам. Во-первых, он предатель, а предателям всегда стреляют в спину. Во-вторых, я целился ему в ягодицу, единственную часть тела, где нельзя раздробить кость, а риск гангрены практически сводится к нулю.

Осведомленность аббата Мелани о гангренозных воспалениях, вызванных огнестрельными ранами, позволила мне предположить, что в прошлом ему часто приходилось с этим сталкиваться. Как и каждому истинному шпиону.

Когда мы вернулись, солнце уже совсем взошло. Мы остановились не слишком близко к вилле Спада, чтобы выйти из кареты незамеченными.

Атто устал до смерти. Нам с Бюва приходилось поддерживать его под руки, чтобы он добрался до своей комнаты. Слуги на вилле уже привыкли к тому, что мы приходим и уходим когда хотим, и сделали вид, что ничего не заметили.

Улегшись в кровать, аббат Мелани закрыл глаза и приготовился к тому, чтобы уснуть. Он лежал так, словно был мертв. Я уже хотел выйти, когда заметил, что Атто наморщил нос, словно ему мешал какой-то неприятный запах. Глаза у меня устали не меньше, чем у Атто, но я заметил движение за занавеской. Внизу у пола в ее складках скрывалась пара отвратительных башмаков.

«Это никогда не кончится», – подумал я. Меня раздирали страх и раздражение. Незваный гость не шевелился, вероятно опасаясь нашей реакции. Бюва, Атто и я застыли, каждый ждал, чтобы другой начал действовать первым.

– Выходи, кем бы ты ни был, – наконец-то произнес аббат, хватаясь за пистолет.

Стало очень тихо.

– Чтобы казаться все же целителем, а не лжецом, нижайше прошу позволить передать вашему драгоценнейшему и высочайшему светлейшеству этот скромный результат моих старательнейших изысканий, – услышали мы чье-то хриплое робкое бормотание.

Из-за шторы высунулась чья-то рука с сильно изорванной книгой, которую, казалось, переехали колеса сотен карет.

– Мой трактат! – воскликнул Атто, выхватывая книгу, и резким движением отодвинул складки занавеси в сторону.

Угонио, который выглядел еще хуже, чем обычно, не стал вдаваться в подробности. Он объяснил, что сумел сбежать от черретанов только благодаря фейерверку, который зажег Бюва незадолго до того, как мы оттуда убежали. Вырвавшись на свободу, Угонио тщательно избегал тропинок, поэтому мы его и не видели. В Риме ему повезло: он украл лошадь из неохраняемой конюшни хотя это был чудовищный риск. Владелец лошади мог догнать его и убить: он вооружился до зубов и гнался за Угонио на молодом коне. И вот теперь он приехал, чтобы отдать обещанную книгу и получить заслуженный гонорар.

Аббат Мелани не стал уделять ему особого внимания. Его переполняла радость, оттого что трактат снова с ним. Он открыл первую страницу, и я собственными глазами увидел то, за что готов был рисковать жизнью.

Атто с гордостью прочитал мне фронтиспис:

– «Тайные мемуары. Важнейшие результаты последних четырех конклавов и многочисленные наблюдения папского двора в Риме».

– Будьте так добры простить мою нижайшую просьбу, но уж не откажите в любезности, коль скоро вас не затруднит, выдать мне последнюю часть заработанного, – поторопил нас Угонио, массируя плечо.

Рука у него была перевязана, а на лице виднелись следы запекшейся крови.

– Что случилось? – спросил Атто, поднимая голову от своего труда. Он до сих пор не понял, что Угонио могли схватить, когда он пытался выкрасть трактат.

– О, это сущая мелочь, небольшое недоразумение.

Ответ был слишком расплывчатым, и Атто начал терять терпение.

– И что это ты хочешь мне сказать? Учитывая то, сколько денег я тебе дал, ты чуть не попался с моим трактатом, и называешь это небольшим недоразумением?! – зарычал аббат.

Фледдерер смущенно молчал. Его ранение было очевидным свидетельством того, что, когда он забрал книгу у черретанов, что-то пошло не так. Ему все-таки пришлось рассказать нам, что же произошло. Сперва Угонио в своей излюбленной манере долго и многословно объяснял, используя крайне образные и вежливые выражения, что у великого легата Дреманиуса на шее была цепочка с очень интересной реликвией: маленьким деревянным распятием, к которому был прикреплен кулон с зубом, – в нем Угонио, с его чутьем на вещи, моментально узнал зуб из святых мощей Лебена, голландского святого.

– Черт побери, это меня не интересует! Ты же не для того туда пришел, чтобы… – Атто запнулся и поднес ладонь ко рту. Глаза у него сузились и стали колкими, как два кинжала, готовые вот-вот ударить. – Продолжай.

Угонио стал рассказывать свою историю дальше, сдабривая ее двусмысленностями и метафорами. Уже вытащив трактат Атто из сумки великого легата, он не сумел противиться искушению. С кошачьей грацией он наклонился к уху голландца и принялся нашептывать ему какую-то чушь. Паника, вызванная фейерверком, продолжалась, и все собрание превратилось в вопящую толпу идиотов. Угонио удалось одной рукой расстегнуть цепочку на шее голландца: он сделал вид, что потерял равновесие и чуть не упал на свою жертву («Очень изящный и полезный прием!» – радостно сообщил он). Голландец даже не понял, что в этот момент его грабили. Распятие скользнуло к животу великого легата, а Угонио подхватил его и сунул в сумку.

– Я так и думал, – пробормотал Атто, с трудом сдерживая гнев. Мы с Мелани знали, что фледдереры крали все, что угодно но их истинной страстью были священные реликвии – неважно настоящие или поддельные. Доказательств этой нездоровой страсти мы получили достаточно семнадцать лет назад. К сожалению, неудержимое желание завладеть какой-то реликвией проявлялось именно в тот момент, когда на карту было поставлено что-то очень важное. Жадность Угонио была наказана. Голос фледдерера от смущения становился все тише и тише.

Когда через несколько минут великий легат почесал свою грязную, вшивую грудь, он увидел, что у него украли зуб святого Лебена. Тут же он обнаружил и пропажу трактата, чего в противном случае никогда бы не случилось. Угонио пришлось бежать и только благодаря силе своего отчаяния и фейерверку, устроенному Бюва, ему удалось улизнуть от своих бывших союзников.

– Дреманиус оказался простачком, которого легко надуть – закончил свою речь фледдерер, сияя от удовольствия.

Его радость от подобных мошенничеств была наивной и искренней.

– Ах ты прохвост! Идиот! Животное! – раскричался Атто. – Я потратил на тебя кучу денег, чтобы вернуть мой трактат, а вовсе не для того, чтобы ты занимался своим дурацким дерьмом!

Обвиняемый молчал. Его лицо мгновенно приняло обычное жалобное выражение, за которым скрывалась животная жадность, свойственная примитивным натурам.

– Я хочу спросить у тебя только одну вещь: где же теперь священная реликвия? – спросил я, в ужасе и изумлении от неумолимой тяги этого человека к воровству.

Словно крестьянин, достающий своего лучшего кролика из клетки, чтобы показать его покупателям, Угонио вместо ответа вытащил из накидки коробочку. Кулон с зубом святого Лебена. Его трюк удался.

– Теперь черретаны приложат все возможные усилия, чтобы выяснить мое местоположение, – сказал он испуганным голосом. – По причине трусости своей я должен с огромнейшей скоростью направить стопы свои подальше отсюда. Полагаю, что путь мой должен лежать в Виндобоно.

– Ты возвращаешься в Вену? – удивился Атто, вкладывая ему в здоровую ладонь кошель с деньгами. Угонио проверил содержимое кошеля, ведь в конце концов он заслужил эти деньги, и улыбнулся довольный.

Мы знали, что Угонио был родом из столицы империи и поэтому с такими странностями говорил на итальянском. Но мы и представить себе не могли, чтобы черретаны так ожесточенно его преследовали, что он вынужден теперь возвращаться на родину.

– Как бы то ни было, я могу предположить, что после этого святого года у тебя не будет проблем со средствами, чтобы вернуться на родину, – заметил Атто.

Угонио не смог скрыть довольную ухмылку.

– Чтобы казаться все же целителем, а не лжецом, нижайше прошу позволить отметить, что празднования по случаю святого года были весьма удовлетворительны и богаты. Я вынужден буду сокрыться в преотдаленнейшей и упокоительнейшей резиденции и попытаться не вызывать к себе интереса сбродоищ.

Аббат Мелани, этот гений цинизма, кажется, даже проникся к нему милосердием.

– А разве ты не можешь на время уехать в Неаполь, который находится всего в нескольких часах езды отсюда, а потом, когда все уляжется, возвратиться обратно?

– Черретаны неумолимы, убивательны и очень злодолгопамятны, – возразил Угонио, подходя к окну, через которое он, вероятно, и влез в комнату. – По счастью моему высочайшему, им удалось овладеть тем, что они столь жадно вожделели.

Он указал на трактат, который Атто наконец-то мог называть своим, и исчез.

Я не знал, увижу ли его еще когда-нибудь. В этот момент я обратил внимание на то, что переплет книги разорван, и вспомнил, что видел в амфитеатре, как книгу рвали, в то время как Угонио пытался убежать от преследователей.

Черретаны добились своего: новые правила тайного языка остались в их руках.

16 июля лета Господня 1700, день десятый

На следующий день аббат Мелани позвал меня в свои покои. Я поспал всего несколько часов, ведь большую часть времени меня одолевали воспоминания о событиях в Албано, о приезде мадам коннетабль, о нервном срыве аббата и об истории печальной старости его величества короля Людовика XIV, который так и не сумел забыть свою Марию. Но в первую очередь меня одолевали воспоминания о тетракионе. Я думал долго. Очень долго.

Секретарь Атто принес мне великолепный костюм и пару начищенных до блеска туфель. В конце пребывания на вилле Спада аббат наконец-то реализовал свое изначальное желание нарядить меня в новую одежду. Я знал, почему он это сделал, а вернее, для кого.

Я вымылся, переоделся и тщательно расчесал волосы, а затем связал их красивой лентой из синего льна, которая прилагалась к костюму.

Когда я вышел из дома, меня заметила Клоридия и изумилась:

– О Господи, вот это роскошь! Твой аббат действительно очень великодушен. Надеюсь, что теперь он наконец-то не поскупится на приданое для наших малышек.

– Сегодня мы пойдем к нотариусу, – сообщил я.

– Ну наконец-то. Мне кажется, эти деньги достались тебе нелегким трудом.

Когда я пришел к Атто, ничто в его поведении не свидетельствовало о чудовищных перипетиях, которые нам пришлось пережить прошлой ночью. Им снова владело то состояние искусственного нервозного покоя, что и вчера вечером. С одним-единственным исключением: он наконец-то оделся. К моему изумлению, на нем были фиолетовая льняная сутана и аббатская шапочка. В такой одежде я впервые увидел его семнадцать лет назад, и в такой одежде он возник передо мной на вилле Спада совсем недавно. Одеяние его было чистым и отутюженным, но оно вышло из моды и напоминало о давно прошедших временах.

Ну и правильно, подумал я. В конце концов, его ожидала встреча с прошлым. Я ощутил что-то вроде благодарности. Он решил пойти на встречу с мадам коннетабль в этой простой одежде, той самой, в какой он был, когда с ним познакомился я.

Единственным знаком его тщеславия были французские духи, заполнившие всю комнату слишком сильным запахом.

Атто сидел у письменного стола и запечатывал красную ленту, перевязывавшую свернутое письмо. Его старческие руки дрожали, и ему никак не удавалось запечатать письмо.

День был очень жарким и душным. Из окон долетало пение процессий. По улицам квартала Трастевере шли представители братств, которых созывала на собрание церковь карминской Божьей Матери.

Увидев меня, Мелани вздохнул. Виду него был очень уставший. Так всегда бывает, когда мы чувствуем, что не способны выполнить задание или оправдать ожидания, которые возлагает на нас кто-то другой. Мелани со мной даже не поздоровался.

– Сегодня утром я договорился о встрече. Мы должны быть там через полчаса, – лаконично обронил он.

– Где?

– В женском монастыре Кампо Марцио.

– А почему она не осталась здесь и не переночевала на вилле?

– Судя по тому, что она мне сообщила, ей это показалось нетактичным. Праздник закончился, и у кардинала Спады сейчас в голове совсем другое.

У входа нас ждала карета. Мы двинулись в путь, и Атто погрузился в созерцание виллы, остававшейся за нами.

Я знал, или, по крайней мере, подозревал, что творилось в этот момент у него в голове. Торжества закончились, заботы о черретанах остались в прошлом, и пора было возвращаться к будням. После встречи с мадам Атто вернется к своей личной борьбе: он хотел сыграть решающую роль в делах ближайшего конклава. В то же время ему мешала тоскливая мысль о том, что время утекало сквозь пальцы и сейчас сиденья в карете казались ему намного жестче, чем много десятков лет назад, когда он, еще молодой кастрат, рассчитывающий только на свои таланты и протекцию герцога Тосканы, жадно глядел на этот город из окна совсем другой кареты, – город, где он хотел сыграть свою роль на этом великом празднике музыки, политики, интриг, а может быть, однажды и славы.

Через несколько месяцев, когда начнется новый конклав, он узнает, хватило ли ему жизни на то, чтобы добиться этого. А вот через несколько минут он узнает, хватило ли ему всей жизни на то, чтобы забыть о своей великой любви.

Когда лошади скакали мимо «Корабля», Атто выглянул наружу и посмотрел вверх. Я знал, о чем он думает. О тетракионе.

Настало время поговорить об этом.

– А почему Капитор, говоря «два в одном», указывала на скипетр Нептуна, то есть на трезубец? – спросил я.

Аббат удивленно повернулся ко мне.

– К чему ты клонишь? – нахмурился он.

– Может быть, Капитор хотела сказать, что две эти фигуры объединены скипетром: два в одном.

– В каком это смысле? – По лицу Атто было видно, насколько раздражает его то, что он не может так быстро проследить за моими мыслями: в конце концов, он ведь не знал, что я уже тысячу раз со всех сторон обдумал эту дилемму.

– Вы помните, что сказала Клоридии горничная испанского посольства? Тетракион – наследник испанской короны. Вы сами рассказывали мне о том, что означает трезубец в руке Посейдона. Это корона Испании, которая властвует над океаном и двумя континентами. Может быть, Капитор хотела сказать именно это.

– Я все еще не понимаю.

– Короче говоря, – попытался подвести итог я, в то время как мои мысли рвались вперед и слова не поспевали за ними. – Я думаю, безумная имела в виду, что законными наследниками испанского трона являются близнецы. Близнецы, которых еще называют тетракионом. Это было предупреждение для Мазарини.

– Мазарини? – нетерпеливо вскричал Мелани с сомнением в голосе. – Да что с тобой такое, мальчик? Ты что, тоже сошел с ума?

Я продолжал, не обращая на него внимания.

– Капитор сказала, что тот, кто лишит испанскую корону ее детей, будет наказан. Возможно… – замялся я, – эти дети и есть тетракион. Так как мы видели тетракиона на «Корабле», возможно, Мазарини вывез их из Испании.

Аббат рассмеялся.

– Его преосвященство вывез из Испании этих полипов, которых, как нам показалось, мы видели на «Корабле»… Неплохая идея. Для театральной драмы сойдет. Ты что, совсем с ума сошел? Почему, скажи мне на милость, он должен был это сделать? Может быть, он хотел их сварить и подать в салате с морковью и оливками? Может быть, он туда еще и свежего майорана добавил? Ну конечно, Мазарини ведь был сицилийцем…

– Он сделал это потому, что тетракион – наследник испанского трона.

– Ты что, на солнышке перегрелся? Или наше ночное путешествие в Албано лишило тебя рассудка? – возмутился аббат, став серьезным.

– Синьор Атто, не стоит считать, что я говорю это, не подумав. Вы ведь сами рассказывали, что, перед тем как Капитор произнесла свое пророчество, Мазарини вовсе не думал ни о какой женитьбе и не собирался заставлять Филиппа IV подписывать мирный договор с выгодой для Франции. Можете мне объяснить почему? Еще вы говорили, что кардинал не намерен был способствовать венчанию короля и инфанты и спокойно наблюдал за тем, как развивается роман его величества и Марии.

Атто слушал меня, замерев на месте.

– Возможно, у Мазарини был козырь на руках, мрачная тайна, плод гнилостной крови испанских Габсбургов: тетракион. Все законные дети Филиппа IV умерли, а эти близнецы, несмотря на все прогнозы, выжили.

– Ты хочешь сказать, что у Филиппа IV до Карла II были сросшиеся близнецы, тетракион? – трубным голосом спросил он.

– Возможно, это был один из менее серьезных случаев, о которых говорила Клоридия. Близнецы, сросшиеся в области ноги – продолжил я. – Их нельзя было разделять, пока они были еще маленькими, но, когда они достигли бы взрослого возраста, это можно было бы сделать. Таким образом, наследник, вернее наследники испанского престола, существовали. Мазарини их выкрал чтобы использовать как аргумент в переговорах. А потом появляется Капитор, с ее пророчеством о деве и короне. Кардинал пугается до смерти и решает разлучить свою племянницу с молодым королем. Тетракион ему больше не нужен, и он отправляет детей к Эльпидио Бенедетти, который…

– Стой. Это серьезная логическая ошибка. – Аббат жестом заставил меня замолчать. – Если Капитор, как ты говоришь пыталась сказать Мазарини о том, что его ждет наказание за лишение Испании тетракиона, кардинал испугался бы и постарался как можно скорее вернуть Филиппу IV близнецов. Вместо этого он отправляет их в Рим к Бенедетти. Почему?

– Потому что он ничего не понял.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вы мне сами рассказывали. Мазарини очень польстил подарок – чаша с Посейдоном и Амфитритой. В этих богах, властителях морей, он узрел себя самого и королеву Анну, а в трезубце – корону Франции, которую он крепко держал в руках. А может быть, даже корону Испании, правящей океаном и двумя континентами, – Испании, которая была обессилена войной и могла достаться Мазарини. Это предположение его очень воодушевило. Кроме того, вы говорили, что кардинал воспринял предупреждение ясновидящей о том, что Испания лишит короны своих детей, как касающееся Филиппа IV. Короче говоря, он не понял, что слова Капитор были сигналом ему самому.

– Я, конечно, рад, что у тебя такая бурная фантазия, но она ведет тебя какими-то странными путями, – принялся иронизировать Мелани.

– Если бы Мазарини тогда не вывез этих близнецов, – не дал ему сбить себя с толку я, – Франция сегодня не могла бы предъявлять претензии на испанский трон. С прооперированной ногой они бы хромали, но в отличие от Карла II могли бы иметь потомство. Кстати, в Испании существует легенда о короле Герионе, у которого было три головы. И что вы можете сказать по поводу двухглавого орла на гербе Габсбургов? Об этом нам рассказывала Клоридия. Возможно, с гербом связаны воспоминания об уродливых близнецах, родившихся у кого-то из предков Карла II. Я думаю, что в семье испанских королей сиамские близнецы встречались не в первый раз.

– Исходя из того, что ты говоришь, Эльпидио Бенедетти спрятал этих несчастных детей, а потом держал их на «Корабле», когда закончилось строительство виллы, – поспешно продолжил мои слова аббат.

– Не случайно Мазарини потом доверил ему три дара Капитор и ее портрет, – серьезным тоном протянул я.

– Так значит, на вилле мы могли бы увидеть не толькр портреты Марии, короля и Фуке, не говоря уже о портрете и трех дарах Капитор и твоем попугае – как там его звали, Цезарь Август, кажется, – но еще и тетракиона! Интереснейшее место, этот «Корабль»! По-моему, его лучше было бы назвать плавильным тиглем, ха-ха-ха! – расхохотался он.

Атто смеялся еще долго. Я наблюдал за ним, не обижаясь, – он знал: то, о чем я говорю, вовсе не столь абсурдно, как кажется. Я внутренне ликовал: хоть один раз я оказался учителем, а он учеником.

– Вот только об одной вещи ты забываешь, – возразил аббат. – Тетракион, которого мы там видели, был всего лишь нашим искаженным отражением в зеркале.

– Это было все, что мы успели увидеть. К тому же, если верить зеркалам, то мы оказались чудовищами, – самоуверенно возразил я.

Мои слова обеспокоили аббата.

– Ты что, хочешь сказать, что сквозь зеркала мы могли увидеть искаженное изображение близнецов?

– А вы уверены, что можно исключить такую возможность? – иронически заметил я. – Вчера мы сами убедились в том, что зеркала отражают друг друга. Мы могли увидеть в них отражение близнецов, находившихся в другом месте в доме. Возможно, это изображение даже наложилось на наше отражение. Испугавшись до смерти при виде столь ужасного зрелища, мы сбежали, не осмотревшись как следует.

Аббат Мелани нетерпеливо забарабанил пальцами по набалдашнику трости.

– Почему вы не хотите этого понять, синьор Атто? В этой истории нет ничего необъяснимого или сверхъестественного. Есть только законы физики, проявлявшиеся в действии этих зеркал, и данные акушерской науки, которая уже много столетий описывает случаи рождения близнецов, сросшихся друг с другом, подобно тетракиону. А у тех близнецов, которых мы, возможно, видели, по непонятной случайности был выдающийся вперед подбородок Габсбургов.

– А где же они находились? На «Корабле» мы не обнаружили никаких их следов.

– Столкнувшись с кривым зеркалом, мы перестали их искать, и в этом была наша ошибка. Вы сами семнадцать лет назад на множестве примеров учили меня: если одно звено в цепочке умозаключения оказывается неправильным, это еще не означает, что неправильна вся гипотеза. А еще вы говорили, что документ может быть фальшивым, но при этом в нем написана правда. Короче говоря, надо отделять мух от котлет. Именно это мы и сделали.

– Ну ладно, послушай-ка меня внимательно, – возразил аббат, которого эти рассуждения задели за живое. – Капитор говорила, что тот, кто лишит испанскую корону ее детей, лишится своих детей из-за испанской короны. Если хочешь знать, по-моему, это какая-то чушь. У Мазарини не было детей, но как было ни было, у его племянников и племянниц их было столько, что имя Мазарини еще долго пребудет в веках. Знаешь, что я думаю? Все это слишком сложно, чтобы быть истинным. Я рад, что научил тебя никогда не доверять собственным глазам и, если не хватает фактов и доказательств, выдвигать собственные предположения. Но учти, мальчик мой, у всего есть свои границы. Эта безумная ошибалась и может ввести и нас в заблуждение.

– Но подумайте сами…

– Все, хватит этих глупостей, я устал.

Атто глядел в окно кареты на холм Джианиколо, мимо которого мы проезжали, на виллы, зелень садов, мягкие изгибы деревьев и на город в долине, защищенный башнями с символами христианства и вечной власти Церкви, на купол собора Святого Петра.

Я хотел бы, чтобы Атто поддержал меня в моих рассуждениях но он был настроен скептически, высмеял меня и заставил замолчать, отвергнув свои собственные принципы. Я не мог сказать, было ли это непонимание, зависть, огрехи старости или же он действительно думал, что мои умозаключения – не имеющие смысла фантазии. Кто знает, вероятно, мои идеи действительно были глупыми рассуждениями дурачка, верящего в чудовищ. Лишь один человек, возможно, знал ответ на этот вопрос. Возможно.

* * *

Мы приблизились к своей цели, и кучер остановил лошадей. Я вышел из кареты, подошел ко второй дверце и помог Атто выйти.

Остаток пути мы не спеша прошли пешком. Подойдя к собору, мы задержались, чтобы полюбоваться фасадом. Приставив ладонь к глазам, чтобы защититься от палящего солнца, Атто посмотрел на окна верхних этажей, которые в монастырях традиционно отводились тем, кто хотел остановиться в городе инкогнито. Может быть, за одним из этих окон стояла она.

Мелани стоял неподвижно, уставившись на окна, словно приехал сюда исключительно для этого.