Текст книги "Русский батальон"

Пятница (11)

В пятницу раввин заспался, как выразился. Ханс Кольдеве, чьи познания в литературе были куда обширнее, чем можно было представить. Священник Коломейцева, носивший такую длинную бороду, что она едва влезала в защитную маску, в обед отправился навестить те православные души, которые полагали, что лютеранин Эрикссон либо Антихрист, либо просто безбожный атеист. Но Руди Шееля это не позабавило: он все еще пытался выяснить, кто такие сержанты Фельзен, Рош и Пенья.

К несчастью, одновременно с бородатым священником прибыли двенадцать говяжьих туш в вакуумной упаковке, «реквизированных» Григоренко, что вызвало значительно больший интерес. Солдаты Верещагина потихоньку начали осваиваться на бурских территориях. Яд – тоже оружие.

Суббота (11)

Преподобный доктор Биллем Клаус Стридом говорил тихо, как ему Иподобало, стараясь убедить колеблющихся в целесообразности своего образа действий. Голос его звучал мягко, но в глазах и душе доктора полыхало пламя.

Четверо его собратьев по Совету Бонда сияли светом Господним; пятеро вещали гласом Сатаны. Председатель и еще один колебались меж небесами и геенной, как это было уже на протяжении нескольких недель. Они соглашались лишь на самые мягкие меры – например, на намечавшуюся всеобщую забастовку. Сегодняшний провал ослабит его – и в то же время, как ни странно, подкрепит: он будет знать, что на Совет больше рассчитывать не приходится.

Стридом полагал, что это несправедливо: самому Иисусу приходилось иметь дело всего с одним Иудой и одним Петром, а ему, доктору Стридому, приходится бороться сразу с пятью предателями и двумя колеблющимися. Он обращался к последним, говорил выразительно, но сдержанно, дабы свет Господень, пылающий в нем, не испепелил их хрупкую веру. Еще рано, надо подождать.

– Тезис опровергается антитезисом, и рождается синтез. Так происходит среди людей. Политико-культурно-исторические течения размывают песок и скалы. Дабы избежать деградации, необходимо разрушить, уничтожить эту середину, отвергнуть этот ненавистный синтез, разъедающий и размывающий все, во что мы веруем. Мы – огненное горнило, в которое им перцы должны швырнуть свой антитезис. Мы должны подвигнуть воинство Сатаны к репрессиям, и каждый человек должен понять, что, если он не встанет на нашу сторону, ему придется избрать антитезис закона Божия. Каждый предатель, который изменит хотя б одно слово, одну букву, должен быть изгнан и безжалостно истреблен. Так законы истории выводят нас на путь истинный!

Де Ру, это сатанинское отродье, открыто хмыкнул. Что бы он ни говорил, с того самого дня, как его избрали в Совет, он и все его приспешники всегда противостояли всем начинаниям Стридома. По крайней мере, так казалось самому Стридому. Но он ничего не мог поделать: приходилось держать себя в узде. Час расплаты близок, но не годится, чтобы проклятые изменники раньше времени заподозрили, что воинство Господне поднимется, несмотря на все их происки, и одеяния Бонда вновь станут белыми и незапятнанными.

Вот тут-то и вылезут наружу все неверные, скрытые сторонники Империи. Ведь Имперцы не смогут править иначе, чем с согласия тех, кем они правят. Необходимо искоренить возможность такого согласия. Надо, чтобы у людей не возникало даже мысли о компромиссе.

А народ уже прислушивался к речам Лукавого. Мученичество, выпавшее на долю горстки избранных, которые погибли за свою святую веру в пещерах под Блумфонтейном, уже вселило сомнения во многих слабых духом, а Стридом был не настолько несведущ в делах земных, чтобы не понимать, что потеря такого количества оружия была ощутимым ударом и верным тяжело будет восполнить ее.

Но слепые, невежественные глупцы упорно отказывались видеть, что подобные неудачи говорят лишь о том, что Господь избирает своих, дабы ввести их в землю обетованную. Так, значит, надо открыть им глаза! Имперцы – наковальня, на которой будут откованы избранники Божий, огонь, в котором закалятся орудия Его, готовые вершить Его волю. Стридом слегка улыбнулся, подумав о том, как исчадия Сатаны будут огнем и мечом обращены в орудия Господни. Воспоминание об унижениях, которым он подвергся в руках этого желтокожего любителя банту. Лю Шу, горело в его душе, как и воспоминание о своей племяннице в инвалидной коляске.

И все же время мести Господней еще не настало. И Стридому приходилось скрывать свою веру. Будущее принадлежит ему! Он, несогласный на компромиссы, одержит верх над соглашателями! Якобинцы должны уничтожить Гору, пока она не поглотила их.

Анекдоты

«Ван дер Мерве» – типичный африканер. Это имя так же распространено среди африканеров, как «Смит» среди англичан или «Голуб» среди чехов. Ирландцы уже лет двести, если не больше, развлекают друг друга байками о Пэте О'Рейли; африканеры рассказывают анекдоты о ван дер Мерве. Вот один из них.

Ван дер Мерве пришел в космопорт. Один из служащих пригласил его посмотреть, как роботы заряжают топливные контейнеры. Тот посмотрел, как машины работают в цехе, а операторы сидят за пультом управления, и говорит:

– Все хорошо, только что-то у вас тут слишком много работников. Дайте мне полдюжины черных, и я один со всем управлюсь!

Когда ван дер Мерве спрашивают: «Ну что, хуже некуда?» – он отвечает:

– Да, но бывает и хуже.

Таможенный офицер спрашивает ван дер Мерве:

– Вы только что с Земли?

– Что значит «только что с Земли»? – удивляется ван дер Мерве. – Я и есть на Земле!

– Вы что, даже не знаете, на какой вы планете? – говорит таможенник.

– Других планет не бывает! – отвечает ван дер Мерве. – Земля одна, и вообще она плоская! Здесь так написано! – И показывает Библию.

Говорят, что тупее шуток ван дер Мерве только каламбуры. Но каламбуры – это не шутки.

Во время войн с банту ван дер Мерве слушает новости. Диктор сообщает, что мощная атака банту была остановлена с помощью нервно-паралитического газа. За каждого раненого африканера террористы заплатили пятью убитыми. Через некоторое время опять новости. Вторая атака была остановлена с помощью тактических ракет. За каждого бравого парня из наших кафры поплатились десятью.

Немного погодя снова новости. Третье нападение банту было остановлено с помщью бактериологического оружия. Теперь за каждого убитого бура двадцать банту умирают от чумы. Ван дер Мерве выключает радио и в отчаянии хватается за голову.

– Они побеждают! – кричит он. – Нас скоро совсем не останется!

О том, насколько удачен анекдот про ван дер Мерве, можно судить по реакции. От удачного анекдота люди улыбаются. От очень удачного – смеются. От самого удачного – зажимают уши и убегают с воплями.

Ван дер Мерве рубил дрова. Вдруг с ясного неба ударила молния и попала прямо в топор. Ван дер Мерве полетел в пруд. Молния отскочила от топора и попала в сарай. Сено загорелось. Порыв ветра подхватил пламя, и оно перекинулось на дом. Жена ван дер Мерве выбежала из дома, упала и сломала себе ногу. Ван дер Мерве вылез из пруда, посмотрел на все это, поднял кулак к небу и воскликнул:

– Проклятые черные!

В любом обществе, где всем, кто выше других, отрубают голову, смех – это необходимая отдушина, что-то вроде предохранительного клапана. Даже в худшие дни Второй Республики за анекдоты не сажали.

Воскресенье (12)

Санмартин валялся на пончо в зарослях хвоща. Брувер сперва не узнала его: он был в штатском, в серо-голубой рубахе и таких же штанах. Волосы у него немного отросли и начинали виться.

Ханна остановила свой пикап. Санмартин прикрыл глаза рукой, узнал ее и махнул ей тростью. Она оставила машину у самой воды, подошла к Сан-мартину и протянула ему рюкзак.

– Ханс просил отвезти тебе вот это. Он объяснил, как ехать. Я почти не блуждала, только два раза свернула не туда. А почему ты здесь? Тебе ведь надо командовать солдатами?

– Ах, милый, добрый Ханс! Я не командую солдатами. Солдатами командует Руди. Я говорю Руди, чего я от них хочу, а он заставляет их сделать это. Иногда.

Он бросил гальку в море.

– Мой любимый подполковник предложил мне отдохнуть. Уйти в море я не могу, вот и сижу здесь, на берегу. Я говорил, чтсв Чибут можно ходить под парусом?

Он потыкал рюкзак тростью.

– А что здесь?

Ханна открыла рюкзак. Там обнаружился походный столик и корзинка с ленчем.

– Какой сыр ты предпочитаешь? – спросил капитан.

– Ох уж этот Ханс!

– Это несправедливо. У него есть свои хорошие качества. Правда, сейчас не вспомню, какие именно, но они есть, это точно!

– А ты еще хуже него.

– Ну, что ты! У него талант на этот счет. А мне практики не хватает.

Она села рядом с ним и улыбнулась.

– Вообще-то Катерина говорила мне об этой корзинке.

– Кто?

– Катерина. Повариха ваша.

Повариху даже ее собственный муж звал не иначе как Каша. Санмартин рассмеялся.

– А что, подполковник Верещагин тебя действительно отпустил на весь день? – спросила она.

– Именно так. Подполковник Верещагин очень заботится о своих подчиненных.

Санмартин аккуратно отложил свою тяжелую трость из кебрачо и взял себе манго.

– Каждые три месяца он отсылает майора Хенке посидеть на берегу с удочкой. Возможно, это некий символ, но я никогда не понимал, в чем его смысл. Полярник, майор Коломейцев, не выпускает из рук бразды правления ни на секунду. Он работает семь дней в неделю, сорок восемь часов в сутки, так что кажется, что он не человек, а робот. А вдруг исчезает – и только Варяг знает куда.

– А ты?

– А я просыпаюсь однажды утром, осматриваюсь вокруг и. говорю Хансу: «Ханс, сегодня суббота в Чу-буте». Ханс цитирует по-немецки что-нибудь глубокомысленное, из Томаса Манна или Шопенгауэра, и я ухожу. Но Варяг знает, когда наступит «суббота в Чубуте», за три дня до того. Опять же Ханс, – продолжал он, вытерев губы вышитым платочком, подаренным Ханной. – Когда-нибудь он будет очень хорошим командиром. Если я его раньше не пристрелю. Но ему не хватает практики. Это объясняет, почему я здесь, а не там? Или мне надо выдумать еще что-нибудь?

Ханна рассмеялась.

– Этого достаточно. Ты хорошо выглядишь.

– Да? А я себя чувствую голым. Она снова рассмеялась.

– А почему пришел именно сюда?

– Море… Небо… Морской бриз… Наверно, потому, что все это напоминает мне Яву.

– Яву?

– Ява – это такой дивный остров, богатый и густонаселенный. К югу от Калимантана, к северу от Австралии, к юго-востоку от Азии…

Он улыбнулся своим воспоминаниям.

– А почему ты улыбаешься?

– У нас там был пляж – точь-в-точь как этот. Мы повсюду развесили объявления типа «Запрещается все на свете» и правила пользования пляжем. Впрочем, Варяг быстро отучил меня от этой дурной привычки.

– А как насчет прочих дурных привычек? Капитан кашлянул.

– Ты знаешь, как я впервые познакомился с Варягом? Я присоединился к батальону в какой-то жуткой дыре. Подъехал к нему, выпрыгнул из машины, отдал честь и представился четко, как на параде, все по уставу!

– Да что ты говоришь!

– Честное слово! Он минут пять выбивал свою трубочку. Потом взял меня за локоток и отвел в третье отделение девятого взвода. Они сидели на песке и выглядели как настоящие пираты. А Варяг им говорит: «Ну что ж, ребятки. Собирайтесь. Это ваш новый командир, лейтенант Санмартин. Отправляйтесь с ним в вади Фахед-аль-Рашид (вади – это что-то вроде ущелья, пересохшее русло) и имейте в виду, что я хочу видеть его у себя в среду, так что постарайтесь его не потерять по дороге». Должно быть, я пялился на него как баран на новые ворота, потому что он сказал: «Ну что, лейтенант, время – деньги. Увидимся в среду». И через десять минут я уже пер на себе десять кило песку и проклинал всех его предков до седьмого колена. Ну, разумеется, я потом сыграл точно такую же шутку с Хансом.

– Да что ты!

– Честное слово! Когда он вернулся, глаза у него были красные, как у кролика. Он был весь пыльный и чумазый, как черт, но тем не менее отдал мне честь по всем правилам и доложил: «Сэр, патруль одиннадцатого взвода ваше задание выполнил!» Я вообще-то трубку не курю, но одолжил для такого случая. Я выбил ее об колено и сказал: «Привет, Ханс. Ну, как прогулочка?» Ох и зол же он был!

– А это не было опасно?

– Дорогая моя! Наши патрули ходили – по этому вади семь с лишним месяцев и ни разу ни на кого не напоролись. Собственно, это было одной из причин, отчего Ханс на меня так разозлился. Война на Ашкрофте была ужасно скучной. Ножки раскладываются наружу и вниз, – добавил он, указав на столик.

– Расскажи об Ашкрофте, – попросила Ханна, пропустив его указания мимо ушей.

Он поднял глаза к небу и вытянул руки перед собой, внимательно разглядывая их при свете солнца.

– Ашкрофт – это ад, – сообщил он совершенно будничным тоном. – Днем там жарко, как в пекле, а ночи холодные, как поцелуй дьявола. У меня были часы – матушкин подарок. На второй день они встали – кристалл не выдержал. Высшая форма тамошней жизни – одноклеточные водоросли. Да и то мой друг, морской биолог, не был уверен, что они туземного происхождения.

Ханна достала из корзинки какой-то деликатес, завернутый в бумагу.

– Не спрашивай, не знаю, – ответил капитан на незаданный вопрос. – Какое-то творение Каши. Ну так вот. Через некоторое время после того, как там поселились люди, моря уже кишели амебами, диатомами, инфузориями, радиоляриями и хрен знает чем еще.

Ханна отставила в сторону вино и откупорила две бутылки легкого пива. Санмартин взял одну из них.

– Мы жили в респираторах. Днем пластик таял, а к полуночи делался хрупким от мороза. Я видел одного мужика – он сжег себе сетчатку. Зеленый был, только с корабля сошел. Нет, на солнце он не смотрел. Ему хватило того, что отражалось от скал.

Он отхлебнул теплого пива.

Ханна зажмурилась и снова открыла глаза.

– Когда я думаю о пустыне, мне представляется жара, пески, пальмы… Верблюды…

– Там было четыре вида пустынь. Каменные пустыни – ни проехать, ни пройти; ледяные пустыни – туда даже рабочие-рабы не совались; песчаные пустыни и пыльные пустыни. В песчаных пустынях, когда дует хамсин, песок обдирает краску и царапает стекло. Но местами песок такой крупный, что ветер не может поднять его высоко. Мы, бывало, садились на холмике и смотрели, как песок волнуется под ветром, словно рожь. А пылевые пустыни…

Он на миг умолк и коснулся ее руки. Ее кожа покраснела.

– Пылевые вихри – это смерть. Самые большие достигали десяти метров в высоту и сотни километров в поперечнике. Не убежишь, не спрячешься. Мелкие пылинки въедаются в респиратор. А самые мелкие проникают внутрь и разъедают легкие. От пыли и статического электричества отказывают машины. Каждый день мы думали, что сегодня мы наконец сотворим что-нибудь непоправимое и уже не выберемся отсюда. Однако же выбрались!

– Так зачем же эту планету заселили?

– А зачем вообще заселяют планеты? От Земли близко, можно добраться даже на небольшом грузовом корабле. Она лежит на перекрестке торговых путей. Одна компания заманила туда красивыми брошюрками пятнадцать тысяч человек и выстроила город на их костях. Я знаю, вы тут не любите черных, и, возможно, не напрасно, но, если у людей может быть причина поднять восстание, у тех рабочих она была. Они работали за еду, воздух и койки, где они спали по очереди. Надсмотрщики и прочие паразиты закручивали гайки. Тебе кажется, что я говорю с предубеждением?

Она кивнула.

– Так оно и есть. Будь на то наша воля, мы бы вычистили этот город и отдали его работягам.

– Они взбунтовались… Он кивнул.

– Они поняли, что не их дети унаследуют землю обетованную. «Adde parvum parvo magnus acervus erit», – сказал Овидий. «Мало-помалу набирается много». Там был один мужик с классическим образованием. Он назвался Спартаком. По его совету рабочие дали надсмотрщикам по зубам их же пистолетами и плетками, а стражи порядка, бывшие на содержании у концерна, доложили ассамблее, что на планете восстание, которое должно быть подавлено. При этом корабли, которые направлялись в Даи-Ниппон, приземлялись и взлетали и даже не замечали, что на планете что-то происходит.

– А что он сделал?

– Ты лучше спроси, чего он не сделал. Он не перерезал паразитов и не сложил оружие, когда мы постучали к нему в дверь. «Bis peccare in bello поп licet» – «На войне дважды не ошибаются», – процитировал он, взяв в руки свой автомат и с отсутствующим видом поглаживая спусковой механизм. – Мы выкурили их из города. Выжившие ушли в горы, захватив с собой пищу. Мы занимались тем, что толкли воду в ступе, пока адмирал Накамура решал, кого и в каком порядке он будет расстреливать. Кончилось тем, что мы повесили пятерых директоров. За рабовладение. Хотя, конечно, паразитов доконал уже тот факт, что рабочие-рабы взялись за оружие.

– Выживает сильнейший? – спросила Ханна, слегка улыбнувшись.

Санмартин поморщился.

– Вообще-то Дарвин описывает это несколько иначе. Животные размножаются и изменяются, приспосабливаясь к экологическим нишам. А потом среда вдруг меняется. Падает метеорит, начинается оледенение и так далее. И прежние ниши исчезают. Те, кто сумеет найти себе новую нишу, выживают. Прочие вымирают.

Он отряхнул руки, взял трость, внимательно осмотрел ее и внезапно резко хлестнул по верхушкам хвоща.

– Вот и люди так же. Они приспосабливаются к определенной нише. А потом возвращается прилив и все песчаные замки смывает. Обычно приливом работаем мы. Военные.

Она заглянула ему в глаза. Видно было, что он пытается настроиться на очередное воспоминание.

– Их коммерческий директор… Я его видел. Маленький такой старичок. У него был огромный офис, но все свои вещи из этого офиса он вынес в маленьком чемоданчике. Наверно, ему просто никто никогда не говорил, что он убийца.

Капитан посмотрел на море.

– Я однажды видел маленькую черепаху, красно-бурую и коричневую, как лакированная шкатулка. В Вест-Пойнте на Гудзоне, к северу от коридора огня. Она была похожа на того директора. Она лежала у дороги, у нее был раздавлен панцирь. Она не знала, что на свете есть танки.

Он умолк.

– Я читала про коридор огня, – сказала Ханна, догадавшись, о чем он думает.

– Им повезло, – ответил капитан. – Тем, кто подцепил чуму во время войны волшебников, пришлось куда хуже.

– А что это за слово, которое хеэр де Канцов употребляет как ругательство?

– «Плесень»? Да, это с тех времен. Они распространили очень опасное заболевание, передающееся половым путем. Его жертвы походили на пораженных белой проказой.

Он помолчал.

– Как ни странно, катастрофа оказалась наилучшим выходом. Она дала нам шанс – не всем, но многим. Она, как Черная Смерть, дала толчок следующим поколениям.

– Четыре миллиарда жертв… – заметила Ханна.

– Это не слишком высокая цена за выживание и открывшийся путь к звездам. Нам все равно пришлось бы расплачиваться, рано или поздно. Мы отравили леса и реки и все продуктивные районы океана – а их и так было не много; сбились в такие кучи, что нечем стало дышать. Если бы катастрофа не случилась вовремя, мы деградировали бы настолько, что уже не смогли бы восстановиться.

Он подобрал сломанный хвощ и погладил его.

– Я знаю, – сказал он, не глядя на нее. – Быть может, было бы лучше, если бы мы все остались дома и любили друг друга? Господи Боже мой, мы ухитрились испакостить все миры, куда пришли, включая этот!

Пока он говорил, над горами, поросшими лесом, собрались пухлые облачка. Облачка потемнели, превратились в грозовые тучи. Небо рассекла молния, хлынул дождь, и через несколько минут пыль на дороге превратилась в непролазную грязь.

– Давай уберем все это в пикап, – сказал Санмартин, подхватив свою трость, рюкзак и автомат.

– Да ну еще! – ответила Ханна. – Спрячем под стол и поедим прямо тут.

Когда они управились с фруктами и жареным мясом, Ханна вновь заговорила. Она смотрела на струи дождя, стекающие по стенам их убежища и устремляющиеся в канавку, которую прорыл Санмартин. Она заговорила о том времени, когда еще жила на Земле.

– Мне было девятнадцать лет, когда я начала преподавать в лагерях. Там до сих пор есть лагеря для африканеров; которым не разрешают устроиться на работу. Однажды осенью я сказала детям: «Давайте организуем команду регбистов». Они сказали, что это здорово, только лучше сделать две команды, чтобы они могли играть между собой. Я сказала, что это хорошая идея. Я назначила двоих самых сильных мальчиков капитанами, и они стали подбирать себе команды.

Первую тренировку назначили на субботу. Я спросила, как Они решили назвать свои команды. Мальчишки сказали, что они об этом еще не думали, но если надо непременно как-то назвать, то пусть одна команда будет называться «Потгитеристы», а другая – «Маланисты». Потому что в одной команде были ребята из семей, которые поддерживали Пот-гитера, а в другой – из семей, которые поддерживали Малана. Я извинилась и ушла в комнату девочек. Мне стало плохо.

Позже – гораздо позже – мне позвонил отец, – продолжала она с таким видом, словно рассказывает историю, слышанную от кого-то другого и не имеющую к ней никакого отношения. – После того, как моя мать умерла, отец женился вторично. Мы никогда не были близки с ним, особенно с тех пор, как я уехала учиться. Но он позвонил и сказал, что выбил для нас пятерых – моей мачехи, ее двоих детей, его самого и для меня – разрешение на эмиграцию. Не то чтобы он был груб, но фактически приказывал улететь. Я ответила, что мне надо подумать. И вот тогда он принялся умолять меня, чтобы я согласилась. И я согласилась. Он меня никогда ни о чем не просил, кроме того раза.

– Твой отец умер? – спросил Санмартин.

– Да. Сердце отказало. Но на корабле… Понимаешь, корабль был битком набит африканерами, целыми семьями. Это было как воссоединение: половина моего класса летела там же. И только много дней спустя я заметила, что летели только «потгите-ристы». Никого из «маланистов» там не было. Вот тогда я поняла, почему отец так просил меня уехать.

– Я все собирался тебя спросить – почему ты с нами?

Она тихо рассмеялась.

– Я даже не знаю. Это было так странно… Они решили прекратить преподавание английского в младших классах, и я осталась без работы. А на следующей неделе те же самые люди пришли ко мне и умоляли, чтобы я помогла им договориться с имперским майором.

Санмартин вспомнил, как Ретталья провел первую неделю, отлавливая людей, которых власть имущие вырвали из привычной, нормальной жизни. Главное, говорил майор, это убрать всяких неудачников. Остальные сами утихнут.

– Они меня не понимали: что это за женщина, которая не стремится выйти замуж и уехать! – объясняла Ханна так, словно это было вполне естественно. – Я не знаю, что бы я стала делать. Я не хотела ничего понимать. Хотела просто жить, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Многие так существуют – неприятно ведь видеть, как много вокруг плохого.

– Да, – медленно ответил Санмартин, – неприятно.

– Ты ведь понимаешь, люди задают себе вопросы…

Он кивнул.

– Вы управляете нами с помощью законов военного времени. Прекрасно. Но ведь это тянется уже три месяца! И трезвые, рассудительные, ответственные люди задаются вопросом, что вы будете делать, когда военные законы прекратят свое действие. Этот человек, Андрасси, которого ввели в Ландрост, они же видят его, знают, кто его туда назначил!

Он кивнул.

– Это – как бы сказать? – нарастает, медленно, постепенно. Но скоро сметет нас всех.

Ее дед и то несколько раз задавал этот вопрос. Страх – как зараза, эпидемия времен катастрофы, он не щадит ни старых, ни малых.

– Ты никогда не рассказываешь о своей родине, – сказала она после паузы.

На скулах у него заиграли желваки.

– У меня нет родины. Когда я уезжал, мне нечего было забрать с собой.

Теперь уже она не знала, что ответить.

– Однажды я взял отпуск на несколько месяцев и отправился под парусом вдоль Большого Барьерного рифа и на север к Соломоновым островам.

Я взял лодку с прозрачным дном и наблюдал за коралловыми рыбками, за подводной фауной. Местные не представляли, как можно на ночь глядя выходить за рифы в такой маленькой лодке. Они думали, что я псих. Возможно, они были правы. Когда-нибудь я сделаю то же самое здесь. Здесь, наверно, тоже есть на что посмотреть. Наверно, у вас тут никто еще не вылезал за рифы. Все так заняты добыванием металлов…

– Тогда расскажи, что ты там видел.

– Расскажу.

Он выставил руку под дождь и набрал горсть воды. Несколько минут прошло в молчании.

– Однажды у нас случилась перестрелка на бледе – то есть в пустыне. Пятеро нас, полдюжины рабочих. И вдруг в самый разгар боя наползли тучи и ливануло как из ведра. На Ашкрофте дождь по большей части испаряется, не долетая до земли, но в тот день был ливень, настоящий гнев Господень. Сверкали молнии, вади наполнились водой, и в них бурлило, как в узком заливе в час прилива. Мы все сбились в кучу на одном холмике, мокрые, продрогшие, несчастные. И обратно вернулись все вместе – рабочие и мы.

– И там был Исаак, да?

– Да. Если бы не этот дождь, я убил бы его или он меня, и нам было бы все равно.

– Вряд ли, – сказала Ханна, нахмурившись.

– Песчаные пустыни мне нравились, – сказал он, помолчав. – Барханы похожи на морские волны. Большие барханы стоят на одном месте по нескольку веков, лишь немного нарастая в одном месте и убывая в другом. Они изгибаются, как прекрасная женщина, что нежится на солнце. А по барханам ползет песок, словно поземка.

– А какого он цвета? – спросила Ханна.

– Песок – желтый. Пыль – красная, всех оттенков, от бледно-розового, как твои руки, до густокрасного, как бычья кровь. Такыры – коричневые и такие гладкие, что песок скользит по ним, как по стеклу. Это неглубокие низинки, куда веками стекает вода и высыхает, а пыль и ветер шлифуют их до блеска. Камни – черные, железо и окислы марганца. Местами попадается голубое и серое – там, где стоят остатки скал, источенных ветрами. Может, есть там и другие цвета; но я помню эти.

Он умолк – словно дверь захлопнулась и никогда больше не отворится. Убрал руку под навес, стряхнул с ладони воду.

– Когда я был на Ашкрофте, даже не подозревал, что бывают колониальные миры такие, как ваш.

Он обнял ее за плечи.

– Тебе это не нравится?

– У вас есть все, чего у рабочих-рабов нет и никогда не будет.

– И мы отказываемся от всего этого.

– Некоторым из вас нужно нечто большее. Они вместе смотрели на дождь.

– Все колониальные миры гноятся, гноятся и наконец загнивают. Ассамблея слишком бережлива, чтобы предотвратить это, зато они могут позволить себе посылать туда целые батальоны, когда запахнет жареным. – Он снова хлестнул тростью по зарослям хвоща. – Иногда мне кажется, что здесь тоже все скоро взорвется. Но потом я говорю себе: «Нет, Варяг у нас заговоренный. Его судьба бережет…»

Так или иначе… – Он хлестнул наискось по струям дождя. – Я давно не видел его таким напряженным. Я тебе говорил, что возьму лодку и уйду в море? Это я врал. Зачем Ретт послал тебя? Она зажала ему рот рукой.

– Тс-с! – воскликнула она. Капитан не стал возражать. Через некоторое время Ханна сказала: – Дождь утихает. Может, поедем обратно?

– Поехали, – сказал Санмартин, глядя на волны.

Орлов шагнул в лес и словно растворился. Его лицо и зеленый камуфляж полностью сливались с листвой, проявлялись лишь отдельные пятна, так что всю фигуру разглядеть было совершенно невозможно. Сверху костюм был темнее, снизу светлее, что делало тень незаметной.

Вокруг величественными столпами уходили в небо штыковники, вздымающиеся над гниющими стволами своих упавших собратьев. Все пространство между поваленными деревьями заполняла молодая переплетающаяся поросль. Тут и там виднелись угольно-черные бочаги, которые то и дело бурлили. Штыковники недаром считаются очень опасными деревьями. У них короткие корни, они легко падают. Лес был весь завален буреломом.

Сниман шагнул вперед. Поверхность озерца дрогнула, под ногами послышался шорох. Ян застыл. Но это была всего лишь амфитилия.

Там, где болота осушили как следует, штыковники вытеснялись древовидными папоротниками. В местах, где фермеры выкапывали канавы, вода уходила, корневая система деревьев нарушалась, и деревья падали. Из легкодоступных районов их вывозили лесозаготовители: штыковники шли на бумагу низкого качества.

Но здесь каждая впадина была заполнена стоячей водой и гниющей растительностью, и великанам ничто не мешало. Сниман представил себе этот лес, тянущийся на тысячи километров. Зрелище великолепное, но пугающее. Ни ковбои, ни буры не решались надолго углубляться в джунгли. А имперцы, в том числе и Ян Николаус Сниман, приспособились.

Мысли юноши блуждали. Он осторожно пробирался по тропе, оглядываясь то влево, то вправо, в пределах своего сектора обстрела, временами оборачиваясь к напарнику, идущему следом. Они уже три дня пробирались через болотистые леса, терпеливо отыскивая почти невидимые следы. Теперь можно двигаться быстрее. След был все более свежим, и они уже успели познакомиться с привычками тех, кого преследовали. Добыча все ближе и ближе!

Здесь требовалось не столько искусство владения оружием, сколько умение ходить по лесу, выносливость, способность довольствоваться половинным рационом и ночевать под дождем…

– Четные номера, привал десять минут! – послышался голос Орлова. Это вернуло Снимана к реальности. Отряд сразу остановился, выслали дозорных. Это был уже пятый или шестой привал – Сниман уже сбился со счета. Кажется, шестой – нечетные отдыхали первыми. Впрочем, какая разница? Орлов похлопал Яна по плечу. Юноша слабо улыбнулся.

Отряд был смешанным: двадцать три новобранца, одиннадцать кадровых, дюжина землян, десяток медиков, обучающихся нелегкой науке пехотинца. Сниман шел в паре с Кобусом, Орлов – с ковбоем по имени Нельсон Боланьос, из расформированного отряда.

Боланьос – парень что надо. В первую неделю, после второго этапа, их вместе выворачивало наизнанку. Но он первый, кто попал в одного из этих пижонов из десятого взвода. В тот день его разве что не короновали.

И тут на них из папоротников с трех сторон налетели сектанты, размахивая копьями и дубинами.

Раздались первые выстрелы. Сниман лихорадочно дернул предохранитель. Один смуглый человек бежал прямо на него. В него стреляли, но он почему-то не падал. Враг совсем рядом! Сниман вскинул автомат, прицелился… но не выстрелил.

Смуглый человек остановился. Улыбнулся. Сниман зажмурился, помотал головой, открыл глаза… Перед ним, опершись на копье, стоял Исаак Ваньяу. Он неторопливо стирал грим. Рядом стояли другие солдаты из десятого взвода, тоже в гриме.

Орлов мягко отобрал у Снимана автомат.

– Это был спектакль… – твердил юноша. – Патроны холостые…

– Да, но ты этого не знал, – сказал Орлов, поддерживая его за плечи. Кобус, прочищавший автомат, с недоумением оглянулся на них. Рядом стоял дрожащий Боланьос. Он пытался сменить магазин. Парень расстрелял сорок патронов.