Текст книги "Русский батальон"

Она кивнула.

– Бахадур вам поможет. Если вас остановят бронемашины, скажете, что это я направил вас.

Бахадур был один из гуркхов, тот, что повыше, единственный, чье имя запомнил Кольдеве. Кольдеве пробежал взглядом по лицам.

– Поднимите чеки гранат, – приказал он. Потом обратился к гуркхам, которые не поняли ни слова. – Помогите им.

Молодой человек снова кивнул, не меняя вялого выражения лица, и аккуратно поставил свой автомат к стене, наклонно, дулом вверх. Несколько человек начали копаться в пыли в поисках чек. Лаув велела и другим последовать примеру молодого человека. Кольдеве обернулся к гуркхам.

– Бахадур, покажешь этим людям дом ван Ренсбурга. А ты остаешься стеречь оружие! – приказал он другому гуркху.

Оба встали навытяжку и четко отдали честь. Второй подошел к стене и занял свой пост.

Выйдя на теплый воздух улицы, Кольдеве подумал, что они зачищают уже самые последние дома и что он мог бы стать почти что последним пострадавшим.

Он сделал себе в мыслях пометку проверить Лаув.

На окраинах города 10-й взвод растянулся широким клином. Справа от группы Анатолия Полежаева до самого моря кроме леса ничего не было.

Не меньше чем на полкилометра по обеим сторонам от Полежаева вверх, до самых гребней холмов, уходили совершенно голые поля. Он же притаился посередине, в болотистой долинке, по которой на приличной планете протекала бы река. Если не считать впадины, вся остальная местность находилась под прицельным смертельным огнем. Так что болото должно будет притягивать буров, как магнит железо. Сидя в воде по самое свое достоинство, Полежаев приготовился к стрельбе.

Первые буры, покидавшие подвергшийся нападению город, бежали без всякого порядка, толпой. Стрелки с одной стороны клина положили большинство из них, остальным дали уйти. Полежаеву нужно было кое-что получше.

Наконец и он Дождался группы из трех человек, державшихся плотно и явно имевших определенную цель.

Полежаев уже приготовился было нажать на гашетку, но его отвлекло появление на линии огня девочки с золотистыми волосами. Она прыгала по лугу, размахивая потрепанной одеждой. Какое-то время Полежаев колебался.

Девочка крикнула что-то мужчинам, находившимся под прицелом Полежаева, и показала на его позицию. Вся тройка тут же словно растворилась в болоте, оставив девочку любоваться природой.

– Дьявол! – с чувством выругался Полежаев.

Никак не ожидавший засады, потрясенный Дэн-ни Мигер кинул взгляд в сторону девочки, вприпрыжку бежавшей к городу, и с неимоверной скоростью пополз в сторону леса, предлагавшего укрытие всего в нескольких сотнях метров поодаль. На полпути он услышал над головой шум моторов и обмер.

«Шайден»-одиночка на низкой высоте подходил к долине, изрыгая настоящий поток небольших шариков. Мигер словно шкурой почувствовал, как вокруг стучат мелкие градинки, потом услышал тихие звенящие звуки, с которыми крохотные мины становились на боевой взвод. Он грустно обернулся к Патрику, зная, что Пинаар полз у него за спиной, и произнес:

– Ну что, Пат, Хендрик. Говорила мне моя мамочка, не ходи-ка ты, сынок, в солдатики.

Суббота (13)

– Ну, как у нас дела, Тимо? – спросил Верещагин, ожидавший свежих новостей.

Хярконнен стащил с головы свои радиопричиндалы и попытался осмыслить поступавшие отовсюду противоречивые сообщения.

– Майор Хенке окружил фермы и работает с ними. Они обрабатывают газом туннели. Капитан Санмартин по-прежнему продолжает зачистку Кру-герсдорпа, город и пригороды. Майор Коломейцев прекратил преследование, ему надо заправиться горючим и привести своих солдат в порядок. Полярника так просто не укокошишь. Если учесть репутацию, полученную им в других мирах, то бурам не на что рассчитывать, воюя с этим человеком.

Хярконнен посмотрел на часы. Еще четырнадцать минут. Наметанный глаз уловил, что Варяг едва держится в рамках своей обычной обходительности.

– Хотелось бы мне там быть, – тихо произнес Верещагин. – Потери какие?

– По последним данным, восемьдесят семь. Самолетов – один, три машины. Меньше, чем ожидалось.

– Но больше, чем мы можем себе позволить. Так что скажешь, Тимо?

– Если они не поймут, что их разбили, то уже никогда этого не поймут.

В Эландслаагте буры, охваченные паникой, попытались прорваться к востоку, по дороге, но «Аякс» заметил беглецов и так полил их своими средствами, что даже алюминий их машин воспламенился. Оставшиеся в живых жители Эландслаагте, Нельспрей-та и Кругерсдорпа, которые не сдались противнику, должны были разнести полученную заразу по всей округе. Альберт Бейерс знает о ситуации на планете столько же, сколько и любой другой житель планеты. И если эта ситуация его ни в чем не убедит, то ничто и никогда не убедит.

Хярконнен слишком долго был при Варяге, чтобы поверить в то, что внезапная перемена в Бейерсе произошла сама по себе. Так или иначе, они что-то замыслили. Симадзу, Томияма и^Аксу разослали повсюду команды с громкоговорителями и радио, и по ним выступали пленные, обращаясь к своим бывшим товарищам. Хярконнен не сомневался, что они могли бы затеять должное представление, даже если бы Бейерс и изменил намерения.

Ключом к биологическим операциям против населения является хорошо контролируемое распространение инфекции. Неконтролируемое распространение создает многочисленные инфекционные очаги, и тогда малейшая мутация ведет к пандемии. За последние несколько часов Харьяло подначитал-ся кое-чего.

Штамм пситтакоза известен своим быстрым распространением. Помимо самой одиозности проведения биологических операций против людей, трудности контроля над распространением пситтакоза сделали его применение неприемлемым отклонением от Нормы. Но какая война следует нормам, разве бывают нормальные войны?

Штамм пситтакоза-тридцать семь, который Рауль выпустил на волю посредством вживленных ответчиков, выделялся среди других штаммов низкой летальностью и поздним проявлением симптомов. Инфекция проникала в дыхательную систему и дальше распространялась через кашель и слюну. Болезнь проявлялась в сильном жаре, потере ориентации в пространстве и боли в мышцах. Полное выздоровление достигалось через несколько месяцев. Прививки против штамма давали девяносто восемь процентов успеха.

Те тринадцать буров, которые оказались верными данному обещанию, были «отловлены» и помещены в карантин до того, как успели заразиться. Они выслушали извинения и получили компенсацию. Ева Мур через Солчаву представила все это своим так, будто этих людей привезли с подозрением на чуму. Некоторые грязные дела лучше было не разглашать даже перед пехотой.

Мур рассказывала, что на Солчаве в этот период лица не было. Про себя же Мур без тени жалости говорила, что, когда придет ее час, никакой ад не покажется слишком глубоким.

Хярконнен снова взглянул на часы. Что касается Бейерса, то пройдет еще тринадцать Минут и все решится так или иначе.

Верещагин попытался улыбнуться. Хярконнен не расслышал, что сказал Верещагин, потому что переключил свое внимание на связь.

– Муравьев, сэр. Сообщение. – Он еще немного послушал. – Его «кадиллак» номер три получил ракетой.

Верещагин кивнул.

– Передай, что моим приказом Пригал восстановлен в звании ефрейтора. Что скажет сам Пригал?

– Спросим. – Хярконнен передал вопрос и подождал ответа. – Пригал утверждает, будто подумал, что Йохан уснул в пересменках, и взял управление на себя, но с Йоханом все будет хорошо. Муравьев также упоминает о несоответствии в выплате денежного содержания. Пригал признался, что он все это время получал как ефрейтор, но до сих пор боялся сказать.

Верещагин сделал строгое лицо.

– Пожалуйста, попросите Муравьева передать ефрейтору Пригалу, что батальонный сержант не привык ошибаться. Я тоже.

– Понял. Хирург Солчава вернулась с Комплекса. Просит разрешения как можно скорее увидеть вас.

Верещагин рассеянно кивнул, увидев, что появившийся перед камерой Бейерс готовится говорить.

Бейерс наклонился над столом. Начал он тихо:

– Мои друзья, мои враги. Меня зовут Бейерс. Некоторых из вас я знаю. Некоторые из вас знают меня. Другие из вас знают мою жену. Она моя совесть.

Перед этим Бейерс съездил в Преторию. Говорил он медленно и подчеркнуто официально. Он скорее чувствовал, чем видел, присутствие за спиной своей жены и молодой Брувер. Обе они поражали своей мрачностью. Бейерс подумал, что это проклятие нации, раз люди настолько серьезно воспринимают идеи, что даже умирают, за них.

– Убит мой коллега из Блумфонтейна, убит африканерами. Его заместитель два дня назад вышел в отставку в страхе за свою жизнь. Вчера вышел в отставку мой коллега в Претории, как и его заместитель. Я последний.

Обе отставки произошли по принуждению, но Бейерс предпочел не портить хода повествования подобным упоминанием.

– Мой коллега в Претории и его заместитель обещали выделить несколько миллионов иен на облегчение страданий нашего народа. И я всем сердцем благодарен им за это.

Это тоже было сделано по принуждению.

– Теперь, как я уже говорил, я остался последним представителем власти. Посему на меня и возлагается тяжкая обязанность. Я должен поведать вам одну историю. Это история позора, позора, касающегося каждого из нас.

Почти все колонисты сидели по домам. Газеты перестали печататься. Электричество включали, только чтобы было на чем готовить. Жители слышали только новости, которые стряпали для них оставшиеся в живых цензоры Шу, и эти новости дополнялись слухами и дикими россказнями, переходившими от человека к человеку. Из Комплекса ничего не поступало, люди ограничивались приобретениями из старых скудеющих запасов, за деньги, к которым больше не питали доверия; самые разумные поняли, что они потеряли, когда вместе с портом были разрушены склады, заполненные товарами с Земли.

Когда же прекратилось всякое движение грузового транспорта и ко всем бедам добавилась изоляция, слухи поползли один ужаснее другого.

Поэтому, когда дали электричество, все поспешили включить телевизоры. И увидели и услышали Альберта Бейерса.

Бейерс старался придерживаться грубой откровенности, действенность подобного стиля проверена временем и оправдывает себя. Бейерс говорил. Время от времени он делал паузу, чтобы прочесть по бумаге имена – убитых, раненых и взятых в плен. От паузы до паузы он зачитывал по полсотни имен, африканеров и имперцев.

Он пытался растолковать своему народу три вещи.

Он рассказал им об Ордене. Орден превратился в паразита, в раковый нарост на теле африканерского народа. Он рассказал им о том, как Орден заключил дьявольский союз с «ЮСС», чтобы развязать войну с имперцами, как Орден нанес удар по Ридингу и кос-мопорту во имя прошлого, которое давно умерло.

Он рассказал им о цене. Цена измерялась развернувшимися сражениями, потому что если смерть нескольких соотечественников взывает к отмщению, то гибель тысяч заставляет людей заглянуть в свои сердца; он рассказал им и об инфекции, лихорадке пситтакоза, распространенной среди измученных в боях и обманутых буров в порядке возмездия.

Наконец, он разъяснил им предложения, которые сделал подполковнику Верещагину. В своих контрпредложениях Верещагин прибегал больше к кнуту, чем к прянику, и Бейерс не пытался смазать этого факта. Он говорил об амнистии, автономии в местных делах, восстановлении. Он подчеркнул, что хочет иметь мир, ради которого никому не нужно будет больше умирать.

И делал паузу, чтобы зачитать новую порцию из списка. Даже те африканеры, которые оскорбляли его, следя за выступлением, прислушивались к списку погибших, раненых, пленных.

Он собирался говорить до тех пор, пока не опустится ночь или пока он не упадет. Он предлагал людям надежду.

– Значит, там, говоришь? – переспросил Санмартин у пленного.

Как и большинство других, этот был захвачен ночью. И вроде бы был из сговорчивых. Санмартин выбрал одного из солдат, который не изображал занятость, и приказал:

– Эй, ты, ну-ка пригляди за ним!

Молодой солдат уперся дулом автомата в спину бура так, что оно спряталось в складках одежды.

– Пожалуйста, не двигайся. Иначе мне придется отчитываться за расход лишнего патрона.

Санмартин сложил ладони рупором и выкрикнул в направлении входа в арсенал:

– Рауль Санмартин, капитан, первый батальон, тридцать пятый имперский пехотный стрелковый полк. Прошу вас сдаться.

– Очень жаль, но ничего не выйдет, – было ему ответом.

– Если вы не сделаете этого, мы собираемся выбить вас оттуда. Самоубийство бессмысленно. И бесполезно.

– Не так уж и бесполезно. Моя последняя задача – чтобы боеприпасы здесь не попали в ваши руки. Это мои боеприпасы, видите ли. – Человек говорил приятным, хорошо поставленным голосом. – Меня зовут Клаассен. Вы могли бы меня узнать по известному вам обращению.

Санмартин ввел имя в свой компьютер.

– Не глупите, Христос. Вы же не такой безголовый, как эти, которые с Шееперсом. Мы сегодня вечером заканчиваем зачистку. Все кончено, и нам нужны люди, которые смогут подбирать камни, – предпринял он еще одну попытку.

– У меня есть своя вера. Я сделал выбор, это вопрос моей чести, хеэр Санмартин. Я как-то слышал одну поговорку, вы, может, поймете ее: вино горькое, но это наше вино, – ответил Клаассен и подчеркнул свою речь короткой очередью, повернулся к Оливье, чтобы узнать его позицию. Тот весь дрожал от страха. – Хочешь уйти? Что ж, хватит и одного. Иди, я уверен, они не причинят тебе вреда, – спокойно промолвил Клаассен.

Оливье отрицательно покачал головой, не в силах произнести ни слова. Клаассен тяжело кивнул.

– Значит, вдвоем вознесемся. Все мы умрем когда-нибудь. Но, чтобы быть смелым, надо вначале научиться бояться. Я по-прежнему думаю, что ты проявил себя полным идиотом, когда связался с Орденом и его действиями, ну да Бог с тобой.

Оливье держал руку в руке, чтобы не так заметна была дрожь. Пальцы онемели и не слушались. Многие из тех, кто кричал громче всех, первыми же выпали из борьбы, стоило имперцам нанести удар. Но не все.

– В подвале есть особое оружие. Почти все, что у нас осталось, – произнес Оливье, клацая зубами.

Клаассен подумал о словах Оливье.

– Можем называть его атомными бомбами, нас никто не слышит. А ты знаешь комбинацию?

– Нет.

– Жаль. Спроси у Стридома, если увидишь его раньше меня. – Выражение глаз его смягчилось. – Все равно ни в коем-случае не стал бы применять их.

Оливье кивнул, понимая чувства соотечественника.

– Если дойдет до этого, – сказал он, стараясь побороть страх, – то ты нажимай на кнопку. Я не думаю, что смогу. – Потом Оливье перевел глаза на вход. – Кто это?! – воскликнул он.

К ним подходил Санмартин, размахивая вышитым носовым платком.

– Не стреляйте, это флаг перемирия, я без i оружия.

– Подходите, – пригласил жестом Клаассен. – Вы не сдаваться пришли?

– Боюсь, что нет.

– А не страшно, что мы можем взять вас в плен? – спросил Оливье на отличном английском.

– Опять же боюсь, что нет. Плохое обращение с парламентером – это высшее военное преступление. Лучше стрелять в императора. В противном случае ваша семья будет выслана, лишенная гражданских прав. Депортация с гражданскими правами – уже достаточно плохо. Это вы – Оливье? У вас же две маленькие дочери. – Санмартин с досадой покачал головой. – Когда их высадят где-нибудь, они смогут добывать на жизнь только попрошайничеством, воровством или проституцией. Перерезать им горло – куда гуманнее.

– Насколько я понимаю, у вас есть какая-то причина, по которой вы пришли сюда, – сухо произнес Клаассен. -

– Клаассен, все кончено, а вы могли бы помочь склеить все заново. Вашему народу позарез нужно несколько честных людей. – Он достал из кармана маленькую радиостанцию. – Вот Альберт Бейерс объяснит вам все лучше меня.

Санмартин взглянул на Оливье.

– Вы можете оставаться, но ваша семья все равно будет депортирована – с гражданскими правами. И им наверняка захочется, чтобы вы были с ними.

– А как насчет боеприпасов? Мы же не можем оставить их вам! – протестующе заявил Оливье.

– А-а, это. Одну минуту. – Он достал из другого кармана взрывное устройство. – Идите и сделайте это, только профессионально. Но если вы не сделаете этого через час, то мы выполним всю работу за вас.

Санмартин повернулся и пошел на улицу, под солнечный свет.

Через сорок минут он спросил:

– Есть там что?

Лейтенант Рейникка из инженерно-саперного взвода лишь покачал головой в ответ.

– Ладно, – с досадой буркнул Санмартин, махнув рукой. – Приготовиться очистить надшахтное строение.

– Стойте, они идут! – вдруг выкрикнул Рейникка. – Вся работа насмарку!

– Мы избежали большой беды, это только кажется, что опозорились. На сколько мы поставили заряд? На час? – Санмартин сложил руки рупором и закричал Клаассену и Оливье, которые шли с высоко поднятыми руками. – Быстрее, торопитесь!

С помощью шахтного оборудования в шахту закачали электролит. За четыре минуты до взрыва Рейникка направил туда 88-миллиметровый зажигательный снаряд, чтобы поджечь выделившийся водород. Почти сразу раздался приглушенный взрыв и они увидели огромное облако пыли, взметнувшееся к небу.

– Оставайтесь здесь и проверьте уровень радиации. Пошлете в счет «ЮСС», – приказал Санмартин Мусегьяну и его коллеге по инженерно-саперному взводу.

– Ну, этот Бейерс та еще штучка, Хендрик. Он мажет грязью все, что ты сделал. Что, переключить? Что-то плохо я выбрал, где мне воевать, – заметил Мигер, продолжая слушать выступление Бейерса.

– А я и не подозревал, что ты знаешь африкаанс, Даниэл, – с рассеянным видом произнес Пинаар.

– Знал бы, если бы я потрудился сообщить тебе об этом. – Тут Дэнни показалось, что он узнал одно из названных по радио имен. – Ле Гранж – это не футболист?

Пинаар не знал и пробурчал нечто невразумительное.

– Многие сердца разорвутся, если это так, – мрачно заметил Мигер.

Бейерс закончил читать имена, и вдруг раздался другой голос.

– Ты был прав, Хендрик, это твой друг Верещагин. Тонкий человек, как ты говоришь. Разве то, что он предлагает, – это получше того, что я мог бы придумать, будь я на его месте? И это после того, как он так накостылял нам.

У Пинаара проявился интерес.

– А имперское правительство согласится, хотел бы я спросить?

– Как правильно выразился ваш доктор Бейерс, к тому моменту, когда имперское правительство родит ответ, каша уже действительно остынет.

Пинаар проворчал:

– Что там Бейерс теперь говорит?

– Сейчас не он. Кто-то из компании Шееперса, марионетки этого Шу, выступает правдивым свидетелем событий. Заловили какого-то простачка, вот он сейчас и спасает шкуру.

А Бейерс называл людей по имени и говорил, чтобы один покаялся, что другой инфицирован, а третьему надо прийти домой. Некоторые прислушивались. Что касается комитетов общественной безопасности, то он призвал к их роспуску. Многие из тех, кто не состоял в ополчении, как и некоторые состоявшие, с радостью узнали бы об их роспуске. Многие теперь займутся выяснением старых счетов. Пинаар мрачно заметил:

– Шееперс только что объявил, что слушать эту передачу – преступление, за которое следует отправлять под военный трибунал.

– Я вот все никак не пойму, с чего это вы выбрали его своим оловянным божком? Полпланеты сейчас слушает. – Мигер ткнул пальцем в сторону расположения лагерей. – Неужели человек думает, что если он запрещает, то и слушать никто не будет?

– Я больше не знаю, что думает этот человек. Стоит всей этой братии собраться да начать восхвалять друг друга, как здравый смысл тут же улетучивается в трубу, – ответил Пинаар.

Пинаар имел тяжелый разговор с Шееперсом утром, при солнце, до дождя. Шееперс был окружен своей свитой. Изолированный от происходящих на планете несчастий и вообще от всего, он пытался оказать влияние на Пинаара.

– Вы же последним выбрались из Кругерсдорпа! – громко воскликнул Шееперс, как будто в этом факте было что-то героическое и Кругерсдорп был чем-то большим, чем кровавое фиаско.

Пинаар тогда только посмотрел на героические физиономии облепивших генералиссимуса приспешников, потом на пораженные артритом колени и хилые ноги вождя. Если спасение Пинаара из Кругерсдорпа и казалось чудом, то выход Шееперса из Эландслаагте был дорого куплен.

«У меня больше нет коня, – сказал он тогда, и это было правдой. – А сам я не могу бегать так же быстро, как в молодые годы».

Бедный Коос Гидеон дышал тяжело, как лягушка. А дурной и опасный Стридом шипел, словно змея. Пинаар подумал, что, если дьявол придет в день Страшного Суда, чтобы взять свое, Шееперс выступит с восторженной приветственной речью.

Пинаар вспомнил все это и болезненно улыбнулся.

– Откуда у них здравый смысл! – повторил он Мигеру, который весьма снисходительно относился к непонятному бормотанию старика.

– Не мешало бы вбить в них этот здравый смысл, – ответил Мигер. – Скоро этот ваш Бейерс зачитает еще имена. Имперцы ведут регистрацию захоронений, и цифры отрезвляют. Грубо говоря, соотношение – двадцать к одному. Это здорово понижает дух. А тут еще поветрие, которым мы инфицированы. Пситтакоз – так это назвал Бейерс. Жуткая штука. Ваш маленький оловянный божок подумал, что мы будем с этим делать? – Мигер приятно улыбнулся. – А знаете, Хендрик, до сих пор мне никогда не приходилось видеть, чтобы войну останавливали по телевизору.

Пинаар продолжал смотреть в бесконечность.

– Не мели ерунды, – проворчал он.

Мигер усмехнулся. Голос его прозвучал игриво, но слова были до жути серьезными:

– Все кончено, Хендрик. И теперь те, кто поглупее, чувствуют растерянность, а остальные из нас начинают думать о себе. Может быть, это моя личная повышенная чувствительность, Хендрик, но я очень не люблю, когда меня употребляют. А это факт, что кое-кем из нас попользовались самым бессовестным образом, и это особенно неприятно.

Пинаар не ответил, и Мигер в какой-то миг подумал, что он его и не слышал. Тогда, поменяв тему, он сказал:

– Вы сегодня утром так задержались с прибытием, что я начал думать, будто с вами приключилась неприятность.

Чуть не приключилась, подумал Пинаар. Самолет имперцев накрыл их и превратил передний грузовик в пылающий факел. У Пинаара были ожоги на руках и лице.

– Я остановился в сельском доме, чтобы позвонить своей внучке, – пояснил он.

– С моей точки зрения, это нарушение правил конспирации и безопасности. Разве Гидеона Кооса это не могло обеспокоить?

– Вы не знаете и половины всего, Даниэл, – сухо ответил Пинаар.

– Так. А она что сказала?

– У нее было свое мнение. Она хотела узнать, не свихнулся ли я.

– Ну и что вы ей сказали? – полюбопытствовал Мигер.

– Когда я узнал, что она сделала, то задал ей аналогичный вопрос. – Пинаар покачал пальцем. – Спокойно, Даниэл. Мне надо подумать.

Он поплотней завернулся, чтобы защититься от дождя, и ушел в раздумья – раздумья солдата и мужчины.

Это была очень умная проделка имперцев – выпустить против них всадника на бледно-зеленой лошади. Пинаар знал его имя – Смерть. С помощью вручную изготовленных тифа, холеры, тифоидов, дизентерии он менял ход тысяч кампаний и по своей прихоти свергал династии. Ему была дана власть над всей Землей.

Мысли путались, обгоняли друг друга. Пинаар не считал себя человеком, любящим копаться в себе, но старый солдат знал, что он беспощаден к себе так же, как и к другим.

В окруживших его изможденных липах он уже заметил признаки лихорадки. Люди принадлежали к разным лагерям. Они, может, всего через день поймут, что с ними, но уже в обстановке всеобщей паники.

На планете Зейд-Африка карантин, обеспечиваемый космической изоляцией, и отсутствие местных заболеваний сделали местных жителей, к тому же в большом количестве сосредоточившихся в лагерях, беззащитными перед неизвестной инфекцией. Пинаар не знал, как имперцы распространили среди них инфекцию, но это было и не важно. Факт оставался фактом: все было сделано быстро и эффективно и избежать этого буры не сумели. Пинаар дожил до того, что увидел разобщенную нацию и разбитую армию.

Коос Гидеон и его подручные не сумели удержать под контролем своих людей. Удар, нанесенный по ним, и бесчисленные жертвы привели к эрозии их веры.

И этой вере никогда не суждено будет возродиться. Повстанческие группы, создававшиеся Стри-домом, уже не вернутся. Разметенные имперцами, лишенные боевого духа солдаты будут отнюдь не но-. сителями памяти о славных победах над имперским кулаком. В них останется только страх и холод в сердце и семена инфекции.

Насмерть перепуганные люди толпами повалят к имперцам за лечением. Фермы и поселки будут закрывать двери перед людьми, гонимыми имперскими волчьими стаями по всей планете, и след их будет отмечен больными и умирающими.

Разве не может смертность при таких условиях в перспективе достигнуть двадцати, тридцати, а то и семидесяти процентов? Это знают только имперцы. Но они этого не скажут, а слухи вздували эту цифру до небес.

Пинаар понимал, что незапятнанные люди потянутся к Альберту Бейерсу. Его голос был ясен, а руки чисты от грязи поражения и диких потерь, позора атомного уничтожения. В тот момент, когда война-переросла в войну Кооса Гидеона Шееперсалгего обшарпанного Ордена против Бейерса и его голоса надежды, она была обречена на поражение.

Но даже в этих обстоятельствах, забыв о первоначальных причинах раздора, обезумевшие братья будут бить по братьям. Те, кто успеет раньше поднять руки, будут притеснять тех, кто не успел этого сделать, а эти, со своей стороны, станут убивать первых из ненависти и горя. Лихорадка и голод расползутся по стране, поскольку люди оказались оторванными от домов и полей. Бурский народ окажется разделенным, нация угаснет.

В конце концов на планете останется жалкое подобие страны африканеров, страдающих, истекающих кровью. Лишь самые безжалостные люди способны спокойно наблюдать за таким исходом. Но гораздо чаще безжалостных людей войны начинают маленькие, запуганные людишки, которые закрыва-> ют глаза на посланные Богом знаки.

Кто-то сказал, что бурский народ может спастись бегством… Может вернуться к дикости, вверив свою судьбу в руки Господа, чтобы он кормил их, как первых переселенцев.

Они могут погибнуть, нация дикарей.

Пинаар взглянул на свои руки и подумал о собственных заброшенных полях. И решил, что тут не о чем дебатировать и состязаться в доводах. Он видел все безжалостно ясно и не был настолько безжалостным, чтобы пожелать своему народу плохого.

Он знал, что есть люди, которые не согласны с ним и думают иначе. Он также знал, что есть люди, безжалостность которых не имеет границ – в силу их личных амбиций.

После всех этих размышлений Пинаар с холодным бесстрастием обратился к Мигеру.

– Моя внучка свое дело сделала, и сделала правильно, – сказал он загадочно. – Теперь я должен сделать свое. – Он снял головной убор, тщетно стараясь стряхнуть с него воду. Потом он произнес: – Мой ирландский собрат, Коос Гидеон, скоро соберет встречу. Я думаю, самое время поговорить.

Перед собранием, на которое Шееперс созвал всех своих генералов, Пинаара беззастенчиво обыскали у дверей на предмет наличия оружия. Пинаара это даже немного позабавило – тем, что Шееперс или Стридом так дрожат за свою старую шкуру.

Обе ноги у него были натерты, правая так, что на нее было невозможно наступать. Пинаару впервые пришло в голову, что он, похоже, действительно старик. Он сжал губы. Он подумал, что есть такие вещи, которые старые люди не могут просто так оставить молодым.

Говорил Стридом, но Пинаар почему-то не слышал ни слова. Пинаар обводил глазами зал и буквально физически чувствовал смердящий запах страха. Многие кашляли. Пинаара поразило, как мало осталось из тех, кто начинал все это. Что Бог ни делает, все к лучшему.

С потерей Клаассена здесь не осталось никого, кого Пинаар мог бы назвать другом, возможно, это тоже было к лучшему.

Стридом говорил о повстанческой войне, совершенно не чувствуя иронии того, что говорил. Одной из характерных слабостей, свойственной африканерский воинским частям, включая элитный полк «Дани», была тенденция обходить самые вопиющие факты и сглаживать неприятности неопределенными увещеваниями и взыванием к Богу, и все это пестрое собрание напуганных заговорщиков никак уже нельзя было рассматривать в качестве важной в военном отношении силы. Пинаар взглянул на свои часы, подождал тридцать восемь секунд и начал крадучись пробираться к трибуне, с которой выступал Стридом.

– Вельд-генерал Пинаар, вы нарушаете порядок! – взорвался Стридом, но в его голосе почувствовалась растерянность.

Пинаар твердо продолжал наступать на него, Стридом даже отодвинулся на шаг. Этого было достаточно.

– А ну тихо! – прикрикнул Пинаар голосом, который обычно применял, лишь чтобы напугать рекрутов. – Хватит, наслушались. Настало время, чтобы мы были правдивы друг перед другом.

Повернувшись спиной к Стридому, Пинаар обращался ко всем, ко всем им.

– Хватит притворяться, будто мы играем игрушками, а не человеческими жизнями. Мы разбиты. Возможно, мы были разбиты не в честном и рыцарском бою, но это не игра, а война, и жаловаться некому, особенно после того, что мы сделали. Да, именно после того, что мы сделали, ибо на всех нас пятно греха.

– Вы предатель, вы подрываете нашу борьбу! – крикнул Стридом и потянулся к своим охранникам.

– Нет уж, это вы помолчите! В зубах навязло, как вы клевещете на людей, которым в подметки не годитесь. Давайте продолжайте, Хендрик! – неожиданно поддержал Пинаара кто-то с места.

Вдохновленный поддержкой, Пинаар глубоко вдохнул, полный решимости завоевать аудиторию.

– Вы тут говорили о предательстве. Но правду, которая жжет мое сердце, вам не заглушить! Да, я прекрасно помню всю эту чушь насчет того, каким должен быть бравый африканер, а когда банту восстали от безысходности, то те, кто все это проповедовал, бежали за тридевять морей, оставив нам воевать за них. Я знал вас тогда, и я знаю вас сейчас. Вам не заткнуть мне рот, потому что я знаю вас. Вы – сатана.

Он угрожающе выбросил вперед руку, словно был юношей семнадцати лет, и старые медали зазвенели у него на груди.

– Бросьте, Хендрик, – боязливо подал голос Шееперс, – все мы в одной лодке. Мы должны держаться вместе и быть верными друг другу. Вы не подумали о том, что здесь не найдется ни одного человека, которого имперцы не вздернули бы без малейших колебаний?

– И что с того?! – воскликнул Пинаар. Он переходил взглядом с одного лица на другое. – Я молчал целые недели, но мои убеждения больше не позволяют этого делать. Я отлично помню тех самозваных образцовых африканеров, которые копошились за нашими спинами, нашептывали, клеветали на тех из нас, кто по-настоящему воевал и потерял на войне здоровье. Даже теперь, когда я смотрю вокруг, я вижу страх! Страх в лицах бравых воинов, которые боятся, как бы какой проходимец не сказал, что они вроде бы не настоящие африканеры! Есть ли сомнения в моем сердце? Да, есть, потому что путь, которым мы вели наших людей, оказался ошибочным, а у нас нет мужества свернуть с него в сторону. Мы разбиты, нас обманули, но наш народ не должен платить за наши ошибки. И я говорю вам, что если мы не отведем наш народ от края пропасти, то Бог отвернется от нашей нации из-за нашей ненависти и наших преступлений, наших грехов, нашей гордыни. Пинаар перевел дыхание.