Текст книги "Русский батальон"

Сниман подошел к Палачу.

– Существует много людей, которые не годятся в солдаты, – объявил Хенке. – Одни, как твой дружок Харрис, не могут научиться оставаться в живых. Другие не способны заставить себя убивать.

Палач обернулся к Орлову и посмотрел на него холодным, очень холодным взглядом.

– Его мы оставим! – сказал Орлов.

Хенке смерил Яна взглядом, как бы взвешивая его на незримых весах. И принял решение.

– Ну да, тебе, возможно, придется стрелять в своих. Давай попробуем тебя назначить куда-нибудь в другое место. Младшим медиком, например. Идет?

У Снимана только теперь перестали трястись руки.

В тот же вечер Петр Коломейцев услышал голоса, доносящиеся из столовой. Он направился на шум.

Двое его офицеров и сержант оживленно спорили.

– Эй, вы, молодняк! – добродушно окликнул их Коломейцев. – Из-за чего сыр-бор?

Лицо у Полярника было круглым и гладким, только на нижней губе выделялся небольшой овальный шрам, отчего улыбка всегда казалась насмешливой. Впрочем, улыбался он нечасто. Глаза серые и такие светлые, что при ярком свете казались белыми. В его внешности не было ничего особенного, кроме, пожалуй, рук. Очень длинные и тонкие пальцы, которые, казалось, жили своей отдельной жизнью. На тех, кто встречался с ним впервые, это производило неприятное впечатление.

Малышев, его заместитель, покраснел и обер-I нулся.

– Да вот ротный сержант Леонов вежливо просил нас удалиться, чтобы без помех побеседовать с первым взводом.

– Мы обсуждали военную теорию! – сообщил Янковски. Он все еще плохо слышал с тех пор, как они нечаянно взорвали гору, где оказался склад боеприпасов, принадлежавший майору Ретталье, и над ним постоянно подшучивали.

– Я не стану спрашивать, почему сержант Леонов просил вас удалиться, – сказал Коломейцев, прекрасно зная, что его ротный сержант бывает вежлив раз в год по обещанию. – А когда он просил вас вернуться?

– Через тридцать девять минут, сэр, – ответил Малышев, взглянув на часы. – В полночь по местному времени, – добавил он непонятно зачем, прислушиваясь к «соловьям» из третьего взвода.

Там пели. Третий был сегодня свободен, а песен там знали уйму, одна другой длиннее и неприличнее. Их похабный юмор был весьма заразителен.

Коломейцев непроизвольно сдавил пальцами плечо Пересыпкина.

– Хорошенькая военная теория! – сказал он, глядя на полупустую бутылку на столе. – А нельзя ли ротному командиру присоединиться к вашей дискуссии?

Видно было, что офицеры никак не ожидали подобной просьбы от чопорного Полярника. Коломейцев улыбнулся. Малышев торопливо уступил ему место и пододвинул пластиковую флягу с водкой.

– Да ради Бога, сэр! Извините, что мы не догадались вас пригласить.

Боги войны переглянулись.

– Ну, и какой же из многочисленных аспектов тщеты военного дела привлек ваш интерес на этот раз? – поинтересовался Коломейцев.

– Аркадий говорил о том, почему солдаты сражаются, – сообщил Малышев, кивнув на Пересыпкина.

– Ну что ж, взводный сержант Пересыпкин. Каковы были ваши доводы? – сказал Коломейцев, отхлебнув теплой водки. И внезапно уставился на крышку от фляги, ярко раскрашенную в зеленый, песочный и шоколадно-коричневый цвет, как змеиная шкура. – Откуда это? Вы что, из БТР ее нацедили?

– Никак нет, сэр! – дружно ответили Малышев и Пересыпкин.

– Вот майор Хенке, например, – добавил Коломейцев как бы между прочим, – безбожно грабит свою технику. Мне говорили, что он предпочитает добавку, от которой моча делается ярко-голубой.

Малышев и Пересыпкин уставились на Янковски. Тот принялся уверять, что купил водку в городе, но делал это как-то неубедительно.

– Впрочем, – перебил его Коломейцев, – меня куда больше волнует тот факт, что мои солдаты пьют водку такой… такой теплой.

Он произнес это слово с таким видом, словно на свете нет ничего гаже теплой водки.

– Льда не хватает, – сообщил Малышев, вежливо кашлянув.

– Для водки? – Коломейцев укоризненно покачал головой.

Янковски потянулся к холодильнику. Коломейцев отхлебнул еще водки и сделал Пересыпкину знак продолжать.

– Мы просто обсуждали, почему солдаты сражаются, сэр, – сказал Пересыпкин. Видно было, что он чувствует себя неуютно.

– Да? Ну, и почему же? Скажите вы, лейтенант Малышев!

Малышев посмотрел на Янковски. Полярник чрезвычайно редко ударялся в философию.

– Не ради чести, славы или загробного воздаяния, – сказал Малышев.

– Все это вместе взятое не стоит и чашки чаю. Из чувства долга, из преданности?

– Из преданности кому? Его Величеству императору, который царствует, но не правит? Этим пиявкам из ассамблеи? Лейтенант Янковски, как вы думаете? – настойчиво спросил Коломейцев.

Балтийские предки Детлефа Янковски страдали от польского, немецкого и русского гнета, пока их не разметало ветром истории.

– Говорят, что ученый Клаузевиц создал доктрину, согласно которой война есть продолжение политики иными средствами. Единственный серьезный недостаток этой доктрины состоит в том, что он забыл упомянуть, что политика есть продолжение экономики иными средствами. Другие ученые вслед за ним долго повторяли эту ошибку, что вело к серьезным погрешностям в историческом анализе, но уже во времена Клаузевица влияние экономики на политику было весьма заметно. Достаточно вспомнить знаменитые «сахарные войны» восемнадцатого века или «опиумные войны» девятнадцатого, – сказал Янковски, пытаясь определить, к чему же все-таки клонит Полярник. Это все, что он смог наскрести из политологии, – его знания предмета были довольно смутными.

На лице Коломейцева появилась ледяная усмешка.

– Насколько я помню, лейтенант, я спрашивал вас всего лишь о том, почему сражаются солдаты. Меня вовсе не интересует, почему люди воюют. Экономика имеет такое же отношение к бою, как ремесло оружейника к искусству фортификации.

В нашем случае «Юнайтед-Стил стандард» владеет шахтами, космопортом, транспортными сетями, большей частью вторичных производств и так далее, и тому подобное. Порядочное правительство вышибло бы их в два счета, но мне что-то никогда не приходилось слышать о порядочном правительстве. Правительство можно купить. Но стоит оно дорого. Из-за этого поднялась цена продукции. И ассамблея в бесконечной мудрости своей решила, что это плохо. Вот потому-то мы здесь. Но почему мы деремся? Сержант Пересыпкин, ваш ответ!

– Может, потому, что это наша профессия? – робко предположил Пересыпкин.

– А вам не кажется, что это сильно смахивает на тавтологию? – холодно отрезал Коломейцев.

– Да нет, я о чем… Понимаете, если вы профессионал, то вкладываете душу в свое ремесло. Вот как Варяг, к примеру, ну, и другие тоже. Но если не верите, что это дело нужное… – Пересыпкин говорил неуверенно – ему не очень нравилось, I что Полярник избрал именно его. – Это не значит, Кто у нас нет своей, личной жизни, но в определенный момент твоя профессия становится частью ее. И вообще, все мы смертны… Вы ведь об этом, Да, сэр?

– Да, это очень похоже на правду, – сказал Полярник. Но он явно не верил в то, что говорил. – Варяг ведет нас в бой. Он уже много лет служит в колониях и малость свихнулся. Наш командир поэт в душе. Мы воюем, и воюем хорошо. А что нам остается делать? – Полярник уже не отвечал на вопрос, а задавал его сам. – Есть два вида войны, джентльмены. Ограниченная война ради ограниченных целей с ограниченными средствами и война до последнего, цель которой – переустроить общество, не более и не менее. Но нас, солдат, редко спрашивают, за что мы хотим сражаться. Он оглядел своих собеседников.

– Сержант Пересыпкин! Приходилось ли вам посещать проституток в полевом борделе, который устроил полковник Линч, нам на радость, себе на пользу?

Пересыпкин слегка покраснел.

Янковски чуть не рассмеялся: так забавно видеть стыдливый румянец на физиономии Пересыпкина. Перцовка побывал на трех планетах и всюду оставлял за собой разбитые сердца, в том числе одно – на Ашкрофте, хотя специалисты утверждали, что это невозможно.

Но Полярник был терпеливым исследователем. Он обжег взглядом Янковски и вновь обернулся к Пересыпкину.

– Насколько я знаю, вы встречаетесь с мисс Котце, – продолжал он. – Разрешите дать вам один совет. Если вы работаете мясником, не стоит заводить дружбу со свиньями. – Полярник похоронил жену перед тем, как улететь в космос. Сжег корабли, как говорится. – Давайте выпьем, джентльмены! Завтра забастовка. Ее надо прекратить.

И прекратят. Куда они денутся?

Понедельник (12)

– Ну что, сегодня? – спросил Кольдеве, потирая руки.

– Ага. Через несколько часов. Буры любят поспать, – ответил Шеель.

– Надеюсь, они все-таки вылезут. Я так понимаю, идея давно назрела. Ты знаешь, что на прошлой неделе проповеди длились в среднем два часа?

– Я с удовольствием убрал бы с дороги кое-кого из этих горластых проповедников.

– Рауль говорил, цензор Лю Шу так рассвирепел, что собрался подать прошение об отставке. И то верно. Что толку вылавливать крамолу в телепередачах, если эти буры все равно целое воскресенье слушают ее в церкви? И еще восьмая категория! Была бы хоть седьмая – тогда бы мы могли швыряться в них грязью. Ну ладно. Что слышно из батальона?

– Я говорил с Малининым. Он велел разбить самогонный аппарат. Я так и сделал. А еще он говорит, что медики на острове гонят классный самогон. Если майор Хенке их не разгонит, можно будет поживиться.

– Да, это неплохо. – Кольдеве потянулся и зевнул. – А что, до сих пор неизвестно, что произошло с Менсиесом?

– Разведка пришла к выводу, что это был несчастный случай. Странный, однако, случай…

– А что это тогда были за мужики с пистолетами, которых положил одиннадцатый?

Шеель пожал плечами,

– Рауль встал?

– Я оставил его отсыпаться. Он выглядел усталым. А как ты думаешь… – начал он и не договорил.

Шеель рассмеялся.

– Если ты хочешь спросить, догадываются ли эти божьи коровки, к чему идет дело…

Кольдеве воздел руки к небу.

– …Если бы моя правая рука знала это, она не сказала бы левой, – закончил Шеель. – Не забывай, наша задача – наблюдать и не вмешиваться. – И, не упустив возможности отомстить, туманно добавил: – Я провел опрос общественного мнения…

– Да? И кого же ты опросил? – поинтересовался Кольдеве.

– Двоих. Нас с тобой.

– Руди, тебе кто-нибудь говорил, что ты старый мошенник?

– Малинин мне это твердит ежедневно. Вчера вечером они спорили о черных раковинах каури из Новой Каледонии.

– Ну, и как ты думаешь?

– Временами мне кажется, что она позволит ему взять верх.

– Я рад, что он все же послушался моего совета и нашел себе другое хобби, – сказал Кольдеве. – Пусть спит до восьми. А потом – за дело!

В восемь тридцать Окладников стоял в башне своего «кадиллака».

– С чего начинать? – спросил он у Санмартина, который осматривал пустынные улицы Йоханнесбурга.

– С магазинов. Хотя бы вон с той книжной лавки. И дальше по улице.

«Братья» хотели продемонстрировать единство народа. Задачей батальона было это единство нарушить. Симадзу, со свойственной ему расторопностью, щедро, как навоз по полю, разнес слух, что во всех лавках, которые не откроются вовремя, сорвут вывески. Помимо местных, бурских нечестивцев, город был наводнен ковбоями из Ридинга и множеством воров, которых Санмартин еще не видел. А у служащих пограничной полиции, которые, разбившись попарно, патрулировали город, было много более важных проблем, чем мелкое воровство.

Стрелки прикрепили к стальной дверной раме буксировочные цепи. Из ювелирного магазина по соседству, размахивая руками, выскочил его владелец.

– Рад вас видеть, сэр, – сказал Окладников. – Пожалуйста, не закрывайте сегодня слишком рано.

Ювелир сделал вид, что ничего не понял. Водитель Окладникова завел мотор, и дверь книжной лавки вылетела, как пробка из бутылки.

Ювелир исчез. Секундой позже ставни на окнах его магазина исчезли, как по мановению волшебной [палочки. Окладников двинулся дальше, к табачной I лавке. Санмартин спрыгнул на землю.

– Продолжай, Сергей! Школьные учителя соберутся минут через десять.

– Пока! – крикнул Окладников. – Желаю [удачи!

Санмартин быстро шагал по улице. Некоторые ла-вочники поспешно распахивали ставни. Хорошо. Это Добрый знак. На бульваре Ди-Таль его подвезли на самоходке, с которой предусмотрительно сняли миномет и заменили большой цистерной с брандспойтом. Мехлис лично держал в руках конец брандспойта и расставаться с ним не собирался.

Демонстранты, собравшиеся у школы Якобуса Юса, уже были взбудоражены.

– Imperialiste uit! Imperialiste uit! – скандировали они под предводительством трех ораторов. На двоих были деловые костюмы. Третья – женщина в меховом пальто и на высоких каблуках. Санмартин позволил себе слегка улыбнуться. Интересно, куда они дели духовой оркестр? Один из людей Мехлиса спокойно фотографировал демонстрантов – на память.

Здесь же стоял Муслар и при нем пол-отделения стрелков. Вид у него был неуверенный. Санмартин спрыгнул на землю, похлопал его по плечу.

– Что, Эдмунд, раньше не приходилось? Муслар кивнул. Скандирование прекратилось.

– Staan vas?! – вопросил человек с громкоговорителем.

– Die toets deurstaan! – ответила толпа.

– «Имперцы, прочь!» и «Стоять до конца!». Не оригинально. Не беспокойся. По сравнению с теми ребятами на Ашкрофте это цветочки. Вот они действительно были крепким орешком!

– Staan vas?

– Die spit afbyt!

Санмартин принялся не спеша надевать маску. Посмотрел на Мехлиса.

– Пусть сперва накричатся.

Мехлис кивнул. Санмартин обернулся к Муслару:

– Эдмунд, твои ребята свое дело знают. Наденька маску.

Из толпы полетели первые камни. Санмартин шагнул вперед с ручным громкоговорителем. Один камень ударил Санмартина в грудь и отлетел. Санмартин достал пилку для ногтей и, насвистывая песенку «Маленькие оловянные солдатики», принялся преспокойно чистить ногти. Вскоре толпа приутихла. Любопытство возобладало над агрессивностью. Санмартин подмигнул своим.

– Я видел, как Матти проделал такой трюк перед толпой рабочих-рабов.

– Подействовало? – спросил Муслар. Голос у него чуточку дрожал.

– Не-а! – ответил Мехлис с видимым удовольствием.

Санмартин убрал пилку.

– Представитель Его Императорского Величества уполномочил меня позволить вам тихо и мирно дойти до ратуши, никуда не сворачивая, – объявил он. Потом повторил ту же самую фразу на африкаанс – он заучил ее наизусть.

Один из ораторов, плотный мужчина, которого Санмартин знал по досье Реттальи, выхватил у хрупкой женщины лозунг и принялся размахивать им. То, что он при этом говорил, в переводе не нуждалось.

Санмартин снова включил электронное чудо, которое держал в руке, и его голос перекрыл шум толпы.

– Насколько я понимаю, вы не желаете кончить дело миром. В таком случае я приказываю вам разойтись. Все желающие могут принять участие в организованной демонстрации. Остальных просят разойтись по домам. Вам дается минута на размышления.

Он повторил то же самое на африкаанс и успел отступить назад прежде, чем на него обрушился град камней.

Мимо виска Санмартина просвистел здоровенный булыжник. Санмартин обернулся к Муслару. Тот пытался пересчитать толпу, но сбился на четвертой сотне. Ушли лишь немногие, стоявшие с краю.

– Надо их встряхнуть хорошенько, прежде чем они соберут к себе всякую шваль со всего города, – спокойно шепнул Санмартин Муслару.

– Imperialiste! Uit! Staan! Vas! – отрывисто выкрикивали демонстранты. Некоторые из стоявших в первых рядах выбегали вперед на несколько шагов, чтобы запустить камень, потом возвращались в толпу – там они все же чувствовали себя безопаснее.

Самые отчаянные уже надвигались на машину. Санмартин начал отсчет:

– Пять, четыре, три, два, один! – и махнул Мех-лису.

Мехлис не заставил просить себя дважды. В толпу хлынула струя жидкости под давлением. Толпа разбежалась с воплями. Мехлис для забавы полил еще и трибуну с ораторами. Лозунги разлетелись, как листья на ветру.

Санмартин оглянулся с довольным видом.

– Эдмунд, выводи своих ребят. И подбери челюсть. Если твоя маска лопнет, ты об этом пожалеешь. В ваших краях скунсы водятся? Такие зверушки вроде куницы, черно-белые? Ну вот, это искусственно полученный секрет скунса. Мы с Рейниккой потолковали с одним мужичком из биохимиков…

– Надеюсь, того толстяка не хватит удар, – заметил Мехлис, добросовестно поливая всех, кто замешкался.

– Эти бедолаги еще пожалеют, что мы использовали эту штуку вместо пуль, – пояснил Муслару Санмартин. – Дрянь въедается в кожу и вонять будет еще очень долго. А уж что будет с теми, кто носит контактные линзы!

– Вот вам и «Стоять до конца!». Теперь им будет не до демонстраций. От всех, кого мы пометили, еще несколько дней будут шарахаться как от чумы, – добавил Мехлис.

– Тиба тире два. Прием. Ханс, как дела? Кольдеве был на Стелленбошстраат.

– Неплохо. Вполне мирная демонстрация, человек тридцать. Было еще две группы, довольно шумные, но они утихомирились. Отловили с дюжину местных рекрутов, сказавшихся больными. Комендант их сейчас гоняет так, что скоро они пожалеют, что здоровы. Крупный инцидент пока только один. Снайпер.

– Снайпер? – резко переспросил Санмартин. Люди Варяга не испытывали особой любви к городским партизанам.

– Один остроумный парнишка залез на крышу и пару раз пальнул в Караева. Попал в руку. Караев жутко разозлился. Рука у него на перевязи, но в общем ничего страшного. Остроумного мальчика вздернули на фонаре, и на шею ему повесили его собственную винтовку. И рядом поставили часового, чтобы он повисел там некоторое время. Хотим узнать, кто его послал.

– Разумно. Как у нас с фотографиями?

– Полно. Твой сосед будет доволен.

Ретталье нужны были фотографии для опознания зачинщиков. Для них всегда бывало неприятным сюрпризом, когда на следующее утро они получали вежливое приглашение из имперской разведки. Это позволяло изолировать «героев», претендующих на лавры мучеников, от толпы и нейтрализовать их прежде, чем они успеют чего-нибудь натворить и их придется ликвидировать.

– Да, кстати! Знаешь этот дурацкий пистолет, который носит Руди?

– Здоровый, вроде пушки, да? – уточнил Санмартин.

– Он самый. Так вот. Компания пацанов принялась было грабить один из магазинов, которые ребята Сергея взломали своей открывалкой. Руди поднял свою глушилку и пальнул в фонарный столб. Видел бы ты, какие они сразу стали тихие! А у тебя как?

– Учителя отправились по домам, отмываться и палить одежду. Какие из них бунтовщики, из этих добрых бюргеров! Они клялись, что всеобщая забастовка продлится неделю. Но похоже, она кончится завтра к обеду.

– «Сын мой, некогда явится к тебе человек с нераспечатанной колодой карт…»

– Это что, снова Скай Мастерсон?

– Нет, это из Деймона Раниена. Ты, наверно, слышал…

– А по-моему, ты все эти имена сам выдумываешь. Кто он? Человек со скачущей лягушкой или янки, торговавший часами?

Кольдеве покачал головой, но Санмартин этого видеть не мог.

– За соломинку хватаешься!

– Ладно, Ханс, побазарили – и будет. Мне надо к Бейерсу. Конец связи.

Он направился к ратуше. Поглядев на широкие окна кабинета Бейерса, сказал себе, что надо приказать заложить их мешками с песком, а то как бы не пришлось подыскивать нового мэра.

Бейерс был у себя в кабинете. Он сидел в штопаном свитере и рассеянно жевал круассан. Увидев Санмартина, встал, отряхнул крошки и пожал капитану руку. Как только Бейерс вступил в должность мэра, его попытался завербовать Бонд. Он отказался, а на это требовалось немалое мужество.

Большая часть магазинов работала. Городские службы функционировали нормально: солдаты вытащили из постели достаточное число обслуживающего персонала. Немало способствовал поддержанию порядка в городе и тот парень, который болтался на фонаре на Врихайдсплейн.

Бейерс время от времени выдавал короткие, язвительные замечания – за последние несколько месяцев он успел достаточно хорошо выучить английский. Ничего этого не случилось бы, если бы не неуклюжие попытки Андрасси из Ландроста провести закон о конверсии и то, что директор Туг волевым решением поменял расценки.

На корявую мостовую Врихайдсплейн выкатился мячик. Огромный Руди Шеель перехватил его и изящным жестом бросил обратно. Санмартин и Бейерс подошли к окну. Шеель направлялся к кучке юных африканеров. Мальчишки лет по восемь (по земным меркам), пятеро или шестеро, мелкие чертенята (по всем статьям). Бейерс вопросительно посмотрел на Санмартина.

– Это наш ротный сержант Шеель, Руди Шеель. Да вы его, наверно, помните. Руди обожает детей, – объяснил Санмартин.

– Многие из наших людей ненавидят имперцев, – напряженным голосом произнес Бейерс. – Боюсь, что дети могут разделять это чувство.

– Сержант Шеель служит в батальоне двадцатый год, – загадочно пояснил Санмартин.

Мэр не успел ничего ответить: Шеель подошел к пацанам и наклонился к ним. Один из мальчишек плюнул ему в лицо и бросился наутек.

Бейерс подумал было, что Шеель бросится вдогонку. Но вместо этого сержант молниеносно сунул левую руку за пазуху и выхватил маленький пистолет.

Бейерс ахнул. Шеель вскинул пистолет и выпустил мальчишке в затылок… струю воды. Мальчишка поскользнулся, шлепнулся наземь, проехался на пузе и врезался в урну. Руди ухмыльнулся и продул дуло пистолета, как после настоящего выстрела. Сдвинул дулом набекрень свое кепи и потер лысину.

Бейерс все еще держался за грудь. Он растерянно посмотрел на Санмартина.

– Руди стреляет с правой руки, – пояснил Рауль.

Сержант подошел к лягушонку и поднял его, словно мешок с песком. Попытался отряхнуть, но безуспешно. Тогда Руди сунул мальчишку башкой в урну.

– Настоящий пистолет он носит на левом боку, – продолжал Санмартин. Бейерс хрипло перевел дыхание. – Ничего. Когда Руди в первый раз проделал такую штуку, меня тоже чуть удар не хватил.

Ханна осталась почти одна в опустевшей казарме. Она сидела у окна, смотрела наружу – там сияло солнце – и почти физически ощущала, как утекает время. Она не посмела выйти в город. Только не сегодня! И теперь чувствовала себя пленницей, как в лагерях.

Ее дед еще помнил, что лагеря – это место смерти.

Он во многом заменял ей отца. Как и большинство людей, которые провели большую часть своей жизни, пытаясь возделывать маис на месте осушенных торфяных болот, он прекрасно знал, как тонок и непрочен корень, на котором держится хрупкое буржуазное счастье, выстраданное африканерами.

Она не стала напоминать Раулю Санмартину о его подозрениях насчет того, что псевдОвзрыв, уничтоживший рис побережников, был устроен кем-то другим. Ханна вспомнила, как он мрачно хмыкнул:

– Побережники? А как их зовут твои новые друзья? Лесные сектанты! Я думаю, принцессочка, это дело рук кого-то из наших.

И зачем он называет ее «принцессочкой»? Ей это совсем не идет!

Среди людей Верещагина странности Ханны не имели значения. И потому она чувствовала себя свободной, как никогда в жизни.

И все же она тешилась иллюзиями. Ханне было страшно, и она сознавала это.