Текст книги "Русский батальон"

– Кто вы такой, Коос Гидеон, чтобы осуждать наш народ на смерть и страдания? Вся эта кровь на ваших руках, все эти ваши смелые доктрины – что они нам дали и дадут? Склоните голову! Склоните все головы и молитесь, чтобы Бог простил нас за все содеянное нами!

Он взял всю эту публику за живое, Пинаар чувствовал это. Краем глаза он видел, что Шееперс просто перетрусил, а Стридом от гнева лишился дара речи. Пинаар понял, что Бог действительно ответил на его молитвы, он приморозил Стридому его лживый язык к нёбу и теперь можно сказать всю правду. Только теперь застарелый, мрачный юмор Пинаара начал утверждать себя.

Пситтакоз-орнитоз. Попугайная лихорадка, проявляемая в болтовне. Повышенный галдеж среди галок.

Пинаар улыбнулся, показав свои желтые зубы.

– Бог – мой свидетель, а я – его слуга. Я похоронил своего отца и братьев. Я больше не буду воевать за это отнюдь не священное дело. Только послушайте! Разве вы не видите, что лихорадка подобралась к нашей молодежи? Может ли кто-нибудь из вас усомниться в том, что мы не потерпели бы такого страшного поражения, если бы Бог благословил наше дело? Неужели ради своей греховной гордыни и амбиций мы подвергнем угрозе все то, что построил наш народ? Вот тут болтают о повстанческой войне. Но мы разбиты, не успев начать ее. Если это наша доля – чтобы нами правили имперцы и такие люди, как Бейерс, имеющий смелость говорить словами, которые никто из нас не хочет слышать, то да исполнится воля его. Пусть будет так. И давайте не будем больше проливать африканер-скую кровь за иллюзии. С этого момента мы сами должны установить прочный мир и восстановить единство народа в нашей милой отчизне.

Малан, искусный стрелок, набрался-таки смелости. Послушавшись энергично жестикулировавшего Стридома, он выстрелил в Пинаара. Один раз. И пистолет выпал из его дрожащих рук.

Пинаар упал на колени. Он попытался что-то сказать, но ни слова не вылетело из его уст. Малан сделал рубящий знак левой рукой. Один из его людей подошел сзади к Пинаару и выстрелил в затылок мятежному генералу.

– Так будет со всеми предателями! – возбужденно выкрикнул Стридом, вдруг снова обретший дар речи.

Мигер ожидал снаружи. Во рту у него никак не исчезал неприятный привкус. Привкус крови.

Почему сыновья ирландцев должны ехать умирать на чужой войне? Пинаар всегда хотел знать это. Была на это, конечно, и красивая сказочка.

Дети Эрин[17]17
  Эрин – старинное название Ирландии


[Закрыть] были детьми Лира, зависть и бедность превратили их не в изящных лебедей, а в диких гусей, быстрых на подъем, гордых. Тысячи лет они налетали на поля и всегда готовы были в любой миг сняться и лететь с одного поля на другое. А когда они возвратились из своих странствий домой, то услышали звон христианского колокола. Их оперение спало, и они вновь обрели человеческий облик, но какой – костлявые, сморщенные, хилые и седые. Их похоронил святой Кемок, и над их могилой насыпали холмик земли.

Дэнни Мигер поправил свое оружие и сплюнул. Еще рано. На звук первого выстрела Мигер сказал:

– Вот этого мы и ждали, парень.

Он хлопнул по плечу Патрика Шонесси и, выскочив из укрытия, тут же мастерски срезал короткой очередью обоих часовых у дверей. Шонесси подскочил к двери и одним ударом ноги снес ее с петель. Влетев внутрь, он уложил двух вооруженных людей, глупо склонившихся над телом Пинаара. Заодно он скосил и двух делегатов, оказавшихся сразу за ними.

Третий охранник начал было от стены палить в их сторону. Шонесси осел на пол, и остаток обоймы ушел в потолок. Мигер, ворвавшийся в помещение сразу вслед за Патом, всадил в грудь стрелку пять пуль. Потом Мигер обратился к Шееперсу, который все еще отчаянно жестикулировал:

– Не буду читать тебе лекций, парень. Увидишь моего друга Хендрика, передавай ему привет, хотя я не уверен, что вас обоих направят в одном направлении.

Мигер с какой-то вежливостью пристрелил Шееперса, а пока Стридом вытаскивал пистолет, прикончил и его.

Спокойно перезарядив автомат, он уложил Малана, потом отобрал семерых обмерших делегатов и убил всех выстрелами в голову. Напоследок Мигер склонился над Патриком Шонесси и проверил, нет ли признаков жизни. Через секунду он выпрямился. Сам он получил легкую рану, из нее сочилась кровь.

– А остальным – всего хорошего, – пожелал он и легко выпрыгнул в окно.

Воскресенье (14)

– Насколько я понимаю, Петр сегодня утром прочесал Вентерстадт, – сказал Верещагин.

Малинин кивнул в знак подтверждения.

– Петр всегда исполняет все до тонкостей. – Сержант устало прикрыл глаза, дав своему лицу отдохнуть. – Редзап вызывает.

– Да, он проводит проверку. Альберт Бейерс привел нам одного – по крайней мере – новообращенна. Это помощник казначея Ордена.

– По убеждению?

– Да как сказать… Де Ру приходился ему каким-то родственником.

Малинин снова подтверждающе кивнул. Верещагин слышал монотонный голос Редзапа.

– Предмет вашей заботы конфискован. В свой офис не сообщайте. Обратитесь завтра в казарму в Претории, чтобы поменяли ваши компьютерные коды, и после этого меняйте их ежедневно. Вы будете получать зарплату до тех пор, пока ваши действия не придут в противоречие с вашим статусом имперского служащего.

Редзап и Лю получали при этом не меньшее удовольствие, чем когда они ворочали банковской системой в Новой Сибири.

Малинин встал и собрался неспешно уйти. Между стаккато-фразами Редзапа послышался робкий стук в дверь.

– Санмартин. Береговой хочет, чтобы я сказал вам, что у него теперь новая кличка, – бросил Малинин напоследок, небрежно взмахнув рукой.

– Какая же? – поинтересовался Верещагин.

– Маленький Вэ.

– До этого еще надо дорасти.

– Он может. Мне остаться? Верещагин отрицательно покачал головой.

– Если я буду большим адмиралом, то у меня будет свой кабинет со столом, как ты думаешь? – спросил Верещагин, улыбаясь своим мыслям вслух.

Малинин кивнул в последний раз и вскинул руку, отдавая честь. Харьяло чуть не налетел на него, когда открыл дверь.

– Сегодня я хорошо состыковал все по времени, один уходит, другой приходит, – отметил Верещагин, когда майор вошел в комнату.

Выглядел тот каким-то набычившимся. Он был чем-то недоволен. Верещагин добродушно кивнул, и Малинин закрыл дверь.

– Ты сказал Солчаве, что это была твоя идея… – начал Харьяло, еле сдерживая яд.

– Ответственность моя, – ответил Верещагин, и на лице его сразу проявилась усталость. – Она завтра вернется в госпитальную роту, как только Ева решит, кого можно будет поставить на ее место. Харьяло стоял с открытым ртом, но ни слова не сказал.

– Так вот, Матти. Я знаю, твое преимущество перед Раулем в основном состоит в том, что ты уже несколько лет читаешь мои мысли. Но ты не подумал, что и я мог научиться читать твои? Как я говорил Раулю, очень редкие из нас имеют реальную возможность выбрать дорогу в этой жизни. У меня ничего нет для себя, только батальон. У тебя, я думаю, тоже. А если ты будешь добр запереть дверь, то у меня найдется полбутылки. Судя по твоему виду, ты не откажешься выпить.

Харьяло наконец закрыл рот и посмотрел на свои руки таким взглядом, словно у него случилась осеч– ка. Верещагин тем временем слазил в рюкзак и извлек оттуда флягу и пару стаканов. Налил, передал Харьяло.

– Бонд начинает распадаться как организация. Думаю, что боковые Ответвления не намного переживут его, – заметил Верещагин.

– Значит, все кончено, – констатировал Харьяло. Верещагин взглянул на Харьяло.

– Брось, Матти, ты же знаешь, что так просто не бывает.

Он поднял стакан и посмотрел на прозрачную жидкость.

– Несмотря на все наши благие намерения и чаяния, через пару дней мы будем иметь полдюжины инфицированных населенных пунктов. Через четыре дня их будет в два раза больше, как минимум. Альберт Бейерс уже принял срочные меры по сооружению оград вокруг Претории, Йоханнесбурга и Блумфонтейна. Это не поможет, но пренебрегать этим не следует. Ему нужна собственная военная сила. У нас есть кое-какие люди, которых мы можем одолжить ему. В частности, это один африканер по фамилии Сниман. После того как заболевания начнут расползаться своим ходом, можно ожидать вспышек насилия. И может быть еще много крови, куда больше, чем мы пролили. В конечном итоге мы обнаружим, правильно ли мы направили ход истории.

Он неожиданно улыбнулся, а от его печального взгляда на душе у Харьяло похолодало.

– Через четыре дня, – продолжал Верещагин, – ты станешь командиром батальона. Возьмем к себе, что сможем, от гуркхов. Кольдеве мы оставим его роту, Сиверскому – тоже.

Харьяло поразмыслил, прикрыв глаза, а потом, распахнув их, медленно произнес:

– Зачем это, скажи. Что-то я тебя сейчас не понимаю, Антон.

– Что, батальон? Ты подумай, Матти. У меня будет четыре, максимум пять лет, чтобы преобразить лицо этой планеты. Ты думаешь, меня оставят на службе Его Императорского Величества после того, что я сделаю здесь? Уверяю тебя, нет. Что же касается Наташи, она смотрит на мир через цветные очки. Мы разбили их с Раулем прямо, я бы сказал, у нее на лице, и я видел, как у нее в глазах появилась кровь. Она простит, может, пожалуй, даже забыть, но что-то в ней умрет, а я не Христос, чтобы воскрешать мертвых. Мы делаем то, что должны делать, Матти.

– И расстреливать тех, кого не можем переделать, – закончил за него Харьяло.

– Она неунывающая женщина. Она довольно высокого мнения о тебе. Уверен, ты и сам об этом знаешь. – Он остановился. – Восемьдесят семь единиц потерь, – пробормотал он, чтобы заполнить паузу.

– Плюс чуть побольше на другой стороне. – Харьяло замолчал, но потом снова открыл рот. – Антон, а что мы тут делаем? Я имею в виду – сейчас?

Верещагин оставил в покое свои руки, трубка свободно закачалась в воздухе, что означало: вопрос серьезный, надо подумать.

– Мы закладываем новый фундамент здешнего общества, Матти, – наконец произнес он. – Используя то, что можно спасти из старого.

– Не часто ли это происходит? Во вторник Рождество. Не странно ли? – сказал Харьяло.

– Это мне напоминает кое-что, – сказал Верещагин. – Ты знаешь, что среди активов батальона, спасенных подполковником Хигути в космопорту, были его волынщики?

– Волынщики? Гуркхи-волынщики?

– В юбках. Они очень даже неплохи. Я сам слышал, как они играют.

– Волынщики? – недоверчиво переспросил Харьяло.

– У нас никогда не было оркестра, – с ребячьей невинностью завершил Верещагин. – У нас есть остаток сегодняшнего дня и весь завтрашний. Надо научить их играть «Маленького оловянного солдатика» и «Свистящего свина».

Санмартин подошел к группе беженцев, которых пограничники и люди Бейерса отловили по подозрению в заболевании. Санмартин выбрал одного человека, одетого в чужую одежду, явно не подходящую ему. Он был похож на ястреба, на лице отросла двухдневная щетина, волосы были тронуты сединой.

– Не староваты ли для такой одежды? – спросил Санмартин.

– Вы еще как правы. Это жуть, они не имели права призывать меня в таком возрасте, – небрежно ответил Мигер.

– А ты здорово похож на одну фотографию, которая у нас есть. На Дэнни Мигера.

– О, вы льстите мне. Насколько я знаю, он куда симпатичнее.

Санмартин улыбнулся, вспомнив историю Ёсицунэ и Гинкэя.

– Меня зовут Санмартин. Рауль Санмартин. Глаза Мигера загорелись.

– Капитан Санмартин, рад с вами познакомиться. Вы себе сделали имя. Третья рота, Йоханнесбург, я помню. Зовите меня Дэн, прошу вас.

– Ладно. – Санмартин смерил Мигера взглядом. – Ну, так что думаешь?

Мигер подумал как следует.

– Хорошо, Рауль. Я видел ковбоев, буров, а теперь вижу и имперцев. Вы то еще сборище негодяев. Я в вас всех не вижу разницы, но не мне об этом говорить. – С этими словами Мигер полез в карман и извлек оттуда пластиковый конверт. – Мой друг просил меня передать это, письмо адресовано его внучке, женщине по имени Брувер. Мне кажется, что вы сможете передать это ей и сделаете это лучше, чем кто-либо другой.

Санмартин посмотрел на имя. И кивнул. Теперь у него появился хороший повод увидеть ее – теперь, когда Варяг приказал Мише, чтобы тот перестал прослушивать ее линию.

Санмартин вспомнил конец истории о Ёсицунэ. Благодаря военной доблести Ёсицунэ его брат стал сегуном, но сёгун никого так не боялся, как сверхсильного вассала. Будучи преследуемым беглецом, Ёсицунэ переоделся слугой своего вассала Гинкэен. Но его узнал начальник стражи брата. «Ты похож на Ёсицунэ!» – воскликнул начальник стражи. Гинкэен немедленно начал бить своего хозяина по голове, плечам, приговаривая: «Как ты смеешь быть похожим на Ёсицунэ!»

Капитан отпустил всех, а Мигеру сказал только: «Удачи тебе, старик. Проверься и сделай укол».

Несколько часов спустя на площадке, выровненной бульдозерами, Кольдеве прочел хриплым голосом эпитафию – первые строки из поэмы Гейне:

 
Verloren Posten in dem Friedenskriege,
Hielt ich seit dreissig Jahren treulich aus.
Ich kaempfte ohne Hoffnung, dass ich siege,
Ich wusste, nie komm ich gesund nach Haus.
 

Потом он перевел:

 
Обреченные посты в войне за свободу
Я верно защищал тридцать лет.
Я сражался без надежды на победу,
Я знал, что никогда здоровым не вернусь домой.
 

У него за спиной Корягин запел:

 
«Война тут подвернулась, давай и ты в наш стан».
И свистнул свин, довольный, лупить стал в барабан.
«Мундир у нас получишь, ружье тебе дадим».
Свин засвистел, польщенный радушием таким.
 

Словно десяток кошек сразу дернули за хвосты – это гуркхи завели волынки. Корягин не так уж хорошо передавал мелодию, и попытка гуркхов подхватить ее не увенчалась успехом.

Кольдеве посмотрел на почву, разровненную поверх трупов, и прочел про себя еще одно четверостишие Гейне. Немного юмора, немного ужаса, много гибели и разрушений – вот что такое война, как сказал однажды Руди Шеель.

 
Небесконечны войны, и расплатились с ним:
С него мундир сорвали, ружье ушло к другим.
Сказав спасибо, евина заклали впопыхах
И запекли с свистулькой и яблоком в зубах.
 

Кольдеве послушал.

– Не Гейне, но сойдет, – буркнул он, глядя, как бульдозеры уродуют тонкий слой плодородной почвы. На последнем куплете он присоединился к хору.

 
И после адского труда Планету свин купил.
Всех тех, за кем имелся долг, он попросту убил,
А остальных заставил он в манерах преуспеть:
Свин научил их и свистеть, и эту песню петь.