Текст книги "Русский батальон"

Окладников все еще ругался, когда парашют раскрылся и рывком выбросил его «кадиллак», а потом буквально швырнул его с высоты примерно двух метров в грязное озерцо.

Бронированная машина закачалась на воде. Все обошлось. Окладников продолжал монотонно изрыгать проклятия, освобождая машину от парашютных строп. Броневик захлестнула волна – это рядышком плюхнулся другой «кадиллак». Над их головами ревели моторы следующего транспорта. Окладников с ухмылкой отстегнул привязные ремни и положил их на место. С каким-нибудь Пригалом, у которого вечно не заводится двигатель, машину тут вовсе унесет в море.

Он высунул голову из люка. Кольдеве уже поджидал его на берегу.

– Привет, Сергей. Дорога вроде ничего. Ребята Жеребцова сняли охранение.

Дорога, построенная для вывоза леса, извивалась как змея и была, скорее всего, заминирована. Что же до охраны, буры были тут больше теоретиками, на практике же их навык оставлял желать лучшего. Компьютер на борту «Аякса» засекал все транспортные средства на планете, ведь даже после того, как вступил в силу запрет на передвижение транспортных средств, буры продолжали перевозить людей, оружие и боеприпасы – не таскать же это все на себе.

– Никто не пострадал при посадке? Белые зубы Кольдеве блеснули в темноте.

– Полтора несчастных случая. Окладников удивленно уставился на него.

– А половина откуда?

– Сальцын сел на дерево, запутался в стропах, а ребята Жеребцова заняты, им некогда его снимать: они сейчас ржут во все горло.

Окладников, от души гогоча, выводил мокрые машины на берег. Гуркхи взобрались на броню, и колонна двинулась по дороге. Первым шел маленький и легкий вспомогательный автомобиль, шныряя из стороны в сторону. Сапер, сидящий на пассажирском месте, то и дело поднимал глаза от приборов и бросал на дорогу пригоршню белого порошка – возможно, муки, – отмечая подозрительные места для идущих следом машин. Там, где поверхность дороги была рыхлой, из-под выхлопной трубы выведенной впереди машины поднималось облачко пыли.

– Как думаешь, они знают, что мы приближаемся? – спросил Окладников у Кольдеве.

Пока Кольдеве обдумывал ответ, шофер идущего впереди автомобиля взял вправо, и вдруг ее резко повело в сторону. Мелкие частицы, выбрасываемые или поднимаемые выхлопной трубой, разбудили мину. Та была запрограммирована на минимальную задержку, и взрыв произошел под передними колесами. Машина наклонилась и легла набок, а трех метров дороги как не было. Взрыв разбудил относительную тишину. Сапер схватился за ушибленное и окровавленное плечо, но кровь принадлежала погибшему шоферу. Переднее колесо, развороченное, бешено вращалось, разбрасывая расплавленный пластик.

Кольдеве ответил:

– Вполне может быть.

В шести километрах от этого места Хендрик Пинаар проснулся и обнаружил, что почему-то не может уснуть. Он задумчиво почесал седую бороду и принялся обуваться.

Иногда интуиция стоит дороже тысячи учебников по военной тактике. Его подняло странное ощущение, которое никак нельзя было выразить словами. Он не испытывал ничего подобного с тех самых пор, как ракетный катер принял его на борт в заливе Хейдьес в те последние дни.

Томас приблизился к ближайшему из бетонных строений и внимательно осмотрел стену. У самой земли виднелся ряд маленьких окошек. Они были закрыты.

– Хвала тебе, Господи, за кондиционеры, – прошептал он, глубоко вздохнув.

Он посветил своим невидимым светом ночного видения в окно и разглядел внутри длинный ряд коек. Повернув голову, он увидел, что Евтушенко колдует у двери. Удовлетворенный осмотром, Евтушенко достал небольшой тюбик смазки и выдавил чуть-чуть на замок. Потом кивнул Томасу – его профиль в крапчатой маске выглядел очень странно.

Убрав в сторону автомат и сунув фонарь в чехол, Томас достал эластичную чашечку и прилепил ее к оконному стеклу, проверив, хорошо ли та держится, затем стеклорезом очертил на стекле круг вокруг чашечки и легонько постучал по кругу обратной стороной руки в перчатке. Кружок стекла поддался, и Томас отложил его в сторону.

Потом он осторожно отстегнул от портупеи химическую гранату в пластиковой оболочке. Выдернув чеку, он сосчитал до трех, просунул руку в отверстие и метнул гранату в самый центр комнаты, где та упала под койку и взорвалась с негромким хлопком.

Евтушенко спокойно передал Томасу четыре куска ленты, которые оторвал от рулона, лежавшего у него в ранце. Не обращая внимания на тех, кто умирал в комнате, Томас осторожно заклеил дыру в стекле. Потом он отрезал еще кусочек клейкой ленты и тщательно заклеил дырочку на рукаве – там, где ткань разрезало острое словно бритва стекло.

Потом он присоединился к Евтушенко, который уже находился возле следующего бетонного строения, похожего на амбар, где трудились еще двое из их команды. Другая команда работала в соседнем ряду.

Именно в этом бункере и лежал Хендрик Пинаар, охваченный непонятными ощущениями, и то напрягал, то расслаблял затекшие мускулы. Наверное, правы те, кто говорит, что он стареет, мрачно подумал Пинаар.

Вдруг в большой соседней комнате послышался хлопок, а потом тихое шипение. Не успев даже ни о чем подумать, он птицей пролетел в Окно у самого изголовья, сжимая в руках ружье. Еще не коснувшись земли, он выстрелил в смутную фигуру, маячившую впереди.

Глухой щелчок выстрела, убившего Евтушенко, послужил первым сигналом к штурму Кругерс-дорпа.

В это же время на окраине Кругерсдорпа другой подчиненный Евтушенко, Жеребцов, изумлялся тому, что у буров, расположившихся лагерем в лесу, не оказалось подготовленных позиций, Да и выставили они лишь нескольких часовых. Мало того, даже те, что стояли в охранении, прямо-таки лезли на глаза, даже не пытаясь замаскироваться.

Было их тут всего человек сто пятьдесят – сто семьдесят пять, возможно, две маленькие группы коммандос. Среди расположенных по кругу палаток кто-то пытался завести норовистый грузовик, предоставив прекрасную возможность прыгункам Оклада никова спокойно выйти на позицию.

Сняв очки ночного видения, разведчик подался обратно, чтобы набросать карту для прыгунков. Сальцын сделал одно неглупое, хотя и неуместное замечание:

– А зачем нам по ним стрелять? Почему бы не артиллерией сразу?

Капрал поглядел на Сальцына так, словно тот за полночи в лесу подвинулся разумом.

– У нас, между прочим, минометы, а не церковные свечи. Эти тупые буры расползлись по всему лесу и залегли. Если хочешь увидеть муравьев, сперва развороши палкой муравейник. – Но тут его чуткое ухо уловило слабый треск, похожий на отдаленную перестрелку. – Похоже, пора начинать, – приказал Жеребцов и тут же услышал по радио подтверждение.

Спавший на церковной скамье Дэнни Мигер рывком сел, едва расслышав тот же звук. Он перескочил через стоящую рядом койку, опрокинув ее и свалив на пол спавших там людей.

– Вставайте! Шевелитесь, шевелитесь, если хотите встретить Рождество! – Он сгреб одного за плечи. – Одеваться нет времени! А ну-ка, живо на колокольню и звони что есть мочи!

Сам он привычным движением быстро накинул на себя снаряжение, схватил чье-то ружье и бросил его владельцу, который еще не отошел ото сна и удивлялся с нагретой койки, с чего это Мигер разбушевался.

Наемник склонился, чтобы зашнуровать ботинки, а когда поднял голову, то увидел направленные на него беспощадные глаза Пата – этот парень был прирожденным бойцом, а не выученным на такового.

– Прикрой меня сзади, – приказал он молодому наемнику, открывая дверь на улицу.

Очутившись в ночной темноте, он силился разобраться в звуках боя, но ему мешал шум за спиной.

Может, там уже весь город погиб, судя по звукам стрельбы. А у них над головами, на колокольне, бедняга ковбой, так и не успевший одеться, трезвонил во всю мочь в церковный колокол.

Там, где Кольдеве оставил первый орудийный расчет, Мехлис, вслушивавшийся в звон колокола, взял радиопередатчик.

– Си тире один. Точка. Мехлис. Это что, церковный колокол?

– Да. Уберите его. Санмартин, связь окончена.

Команда Мехлиса уже разворачивала гидравлическую орудийную платформу с приданного грузовика, готовясь к стрельбе. Мехлис свистом просигналил второй машине, чтобы она встала бок о бок с первой. Расчет номер пять уже передавал четвертому боеприпасы.

Мехлис проверил еще раз показания компьютера, чтобы узнать, прочно ли встали на кочковатой почве гидравлические опоры. Он быстро проделал необходимые для стрельбы расчеты. Его команда выпустила девять снарядов большой мощности, промахнувшись едва ли на волосок.

Звон, доносившийся с колокольни Питерскирка на той стороне улицы, разбудил и Элизу Лаув. Свернувшись в постели, она гадала, что это может значить. Внезапно она вскочила с кровати, подбежала к окну и распахнула его в тот самый момент, когда часть церкви взорвалась. Каменные осколки дождем ударили по стене, над улицей повисло облако пыли и дыма.

Лаув отшатнулась от окна, а тем временем еще три снаряда напрочь снесли верхушку колокольни. Она кинулась в соседнюю комнату. Слушая доносящуюся через разбитое окно канонаду, насмерть перепуганная женщина вжималась в стену.

Под ее окном лежал Дэнни Мигер. Оглушенный, наемник потряс головой. Потом, подняв голову, увидел рядом Патрика, тоже лежащего навзничь. Все его лицо было в мелких порезах. Орудийные расчеты имперцев были весьма пунктуальными: разнеся церковь, они прекратили стрельбу.

Мигер поднялся на колени и пополз вперед, чтобы поглядеть, что там, за разрушенной дверью. Уже второй раз за время пребывания на Зейд-Африке Мигеру приходилось командовать подразделением, которого больше не существовало. Поднявшийся Патрик кивком указал куда-то в темноту.

– Ага, церковь. А чего ты хочешь от ребят этого Верещагина? Ладно, пошли, Пат.

Подумав, он прибавил:

– По крайней мере, мы выиграли другу Хендри-ку несколько минут. Полагаю, пора нам пойти и поглядеть, как он там.

Пат с трудом поднялся на ноги и трусцой побежал по улице, Мигер последовал за ним.

Когда две маленькие группы бурских коммандос только поднимали головы, в лагерь пришли прыгунки, вооруженные пушками. Они уделили особое внимание неровным рядам маленьких зеленых палаток.

Жеребцов наблюдал за тем, как семьдесят седьмые, покрытые неуклюжими охлаждающими чехлами, держат под прицелом растерянных буров. Те сдались, не выдержав минометного огня. Они с Сальцыным неторопливо выбрали четырех наиболее активных.

Прыгунки, шустро крутясь на колесах, выпускали целые тучи пуль. Ошарашенный, но практически нетронутый бурский контингент проявлял высокий дух. Хотя такое положение ожидалось и было вполне объяснимо, менее глупым от этого не становилось. Какими бы легкими и хрупкими ни казались прыгунки, их угловатая броня делала машины практически неуязвимыми – в них можно было сколько угодно палить и что угодно кидать. Чего нельзя было сказать об африканерах.

Половина буров опомнилась и вела огонь, когда Жеребцов приказал всем трем минометам прекратить огонь и перейти на «Щебетуны».

Потом Жеребцов критически оглядел произведенные разрушения и заговорил по радио:

– Двенадцать тире один. Точка. Вы попали по шахтам? Выпустите еще дюжину снарядов по тому же месту – и это будет то, что надо.

Прыгунки уже направились на помощь окладни-ковским «кадиллакам», и Жеребцов последовал их примеру. То, что осталось от бурского контингента, в лесу было уже никому не нужно – по крайней мере, как только закончится бой за Кругерс-дорп, они станут бесполезными.

Орудия выполнили свою боевую задачу и сразу приготовились отойти, чтобы обстрелять намеченные цели в черте города. Следуя инструкции, Мехлис и его команда подняли гидравлические опоры минометных установок, чтобы переместить огневые средства на другую позицию. Не успели машины отойти на сотню метров, как три залпа со стороны противника ударили из центра города по тому месту, с которого они только что ушли. Город пробудился.

В лесу светало. За какой-нибудь час под лиственным шатром воцарился странный полусвет, не дающий теней. И вдруг каждый лист загорелся зеленым светом – это солнечные лучи заиграли в каплях воды.

Лес стал зеленым.

Чехов сказал однажды, что лучшее описание снега, какое он когда-либо слышал, принадлежало одной школьнице. Она сказала: «Снег был белый».

Кольдеве сидел на «кадиллаке» Окладникова и размышлял, когда тот откинул люк и высунулся.

– Привет, Сергей. Интересуешься? Окладников покачал головой:

– Просто хочу подышать воздухом.

Кольдеве кивнул. Потом поглядел вниз – взгляд его остановился на шинах.

– Ты знаешь, прежде они делали эти штуки из резины.

– Ага, вроде жвачки, – уныло отвечал Окладников, которого совершенно не интересовала история.

– Не ячеистые, а просто длинные трубки, наполненные воздухом.

Окладников промычал что-то невразумительное.

– Для полноты картины тут недостает только ворон, – подытожил Кольдеве.

Ночной бриз ласкал его лицо. Он прислушивался к треску выстрелов.

– Точно, точно, – прошептал Окладников, слушая, как усиливается канонада, но тут его на время отвлек радиовызов со стороны Санмартина.

Он смотрел, как Кольдеве надевает маску, и небрежно отдал честь. В роте Палача чтили собственные ритуалы. Когда заворчал мотор, Окладников захлопнул люк и пошел впереди колонны.

– Услышьте меня, братья мои. Дуют райские ветры. Где вы, те, кто жаждет рая?

И они двинулись вперед, чтобы сокрушить любые препятствия.

Санмартин вошел в пролом пятым. Спускаясь на второй уровень, он почувствовал, как у него дрогнули колени, когда один из пехотинцев Муслара кинул в подвал связку гранат.

Они были хорошо натренированы приемам боя внутри зданий. По обеим сторонам улицы, начиная с верхних этажей, подразделения крушили взрывчаткой внутренние переборки домов и очищали гранатами комнаты. Пулеметы на уровне улиц и на крышах прикрывали бойцов.

Это было несколько жестоко по отношению к мирным бурам, но подвалы кишмя кишели повстанцами.

То и дело в доме взрывались гранаты, распространяя кругом клубы голубоватой пыли. Санмартин приказал очистить верхние этажи при помощи гранат с газом, вызывающим временную недееспособность, и голубой туман теперь висел повсюду. Санмартин видел голубые частицы на стенах, на полу, на маске Муслара. Гранаты с таким газом – самое гуманное оружие, известное на данный момент. Они прекрасно действовали в замкнутом пространстве. Санмартин собирался ограничиться ими до тех пор, пока первый бур не наденет защитную маску. Тогда дело примет более серьезный оборот – и мирному населению придется много хуже.

Муслар сжимал в руках автомат – приклад упирался в его согнутую в локте руку. В левой руке у него был саперный топорик, который он отобрал у Тюленева, после того как тот, здоровый дубина, оступился и потянул колено.

Краем глаза Санмартин заметил, как боковая дверь распахнулась от взрыва и, ударив Муслара, отбросила его на обломки стены. Потом неожиданно в дверях появился голый мужчина с ружьем и вывалился в коридор, где огонь Санмартина пересекался с огнем с лестницы. За мужчиной показалась женщина. Она стояла на коленях, целая и невредимая, закутанная в простыню. Она робко протянула к мужчине руку и отдернула ее, окровавленную. Санмартин приподнялся на один локоть и посмотрел на Муслара.

Муслар, недвижимый, лежал на ступеньках. Над его телом склонился солдат, покачал головой, показал на свою щеку и грудь, а затем направление, откуда шел ответный огонь, которого не заметил Санмартин. Первый же выстрел перебил Муслару аорту. Лицо Муслара на глазах разглаживалось и бледнело. Он умер, даже не пошевельнув головой. Солдат аккуратно разжал его пальцы и взял его топорик, вонзившийся в перила.

Санмартин спрыгнул на лестничную площадку, поднял ружье бура за ствол и разбил о стену. Поднявшаяся от удара голубая пыль дошла до женщины, и она села на пол. Бесчувственная, нагая, она была похожа на ребенка, на существо из мира эльфов. У него появилось внезапное желание пнуть ногой это невинное существо.

Подошел командир группы и подобрал оружие Муслара.

– Прощай, брат, – тихо произнес Санмартин. Он услышал, как снизу, с лестницы, кто-то спросил:

– Так вы идете, капитан? Бронетранспортеры пришли.

Санмартин поспешил к окну и посмотрел на главную улицу города.

На уходящих в стороны переулках стояли барьеры, способные остановить заблудившуюся скотину, но не бронемашины. Бункеры по обеим сторонам главной улицы искрошили бронебойные снаряды минометов, и теперь Окладников врубил сирены и вывел на главную улицу свои «кадиллаки». Его стрелок полил обе стороны улицы из высокоскоростного импульсного орудия – на случай, если там затаились группы гранатометчиков, – и прошелся просто разрывными снарядами против всех остальных. Барьеры разлетелись, как картонные.

Главная улица была обработана, и Окладников, составив свои машины плотным ромбом, направился влево. Перенося огонь, они очистили улицы и слева и справа, разворотив фасады домов. В двадцати метрах от того места, где они вошли в город, вспыхнул красный свет выпущенной ракеты. Мощный белый огонь размазал бура по стене вместе с его пусковой установкой. А позади гуркхи Кольдеве укрепляли занятые позиции, окружая ошеломленных буров – военных и гражданских. Санмартин убрал голову из окна.

Винсент, казалось, спал, прислонившись к бетонным ступенькам. Сниман слушал треп по радио: вдруг назовут его фамилию или имя приятеля.

Глядя на убитых, Сниман поймал себя на мысли, что такой картины он совершенно не ожидал. Некоторые были очень молодыми. Тлевшая в душе Снимана вера в военную славу, которой Орлову так и не удалось выбить из него, улетучилась, стоило ему увидеть мертвого Корнелиуса дю Туа, изрешеченного 5-миллиметровыми пулями. Старый бургомистр несколько раз бывал в гостях у Сниманов.

Дю Туа всегда представлял себя в качестве одного из героев возрожденной Первой Республики. Он не должен был так умереть. Винсент облегчил его страдания уколом опиата.

Вот показались несколько перепуганных пленных. Руки у них были связаны, на шее у каждого болталась веревка. На улице раздалась стрельба: то стрелял из автомата какой-то бур, пытаясь дать уйти своим товарищам. Капитан Санмартин послал отделение 9-го взвода на помощь 11-му.

По ту сторону улицы Сниман увидел группу из 9-го взвода с 88-миллиметровой пушкой. Они обошли дом и скрылись из поля зрения. Тут же длинные пальцы Винсента вцепились в него и дернули в сторону. Автоматные пули ударили в стену как раз в том месте, где только что была голова Снимана. Сниман многозначительно взглянул на Винсента. Винсент снова прилег на лестницу и включил радио.

– Слушай! Куда торопиться? Мы уже пару ходок сделали, так что к чему спешить? Они хорошие ребята. Они сами скажут, когда мы им понадобимся. – Винсент закрыл один глаз и снова обратился к Сниману: – Разве Орлов учил, что надо вот так высовывать голову к месту и не к месту?

Сниман понимающе кивнул и облизал пересохшие губы.

– Ну, Марио, с меня пиво.

Винсент закрыл глаза и сложил руки на груди.

– Достоинство, мой друг, достоинство, – не надо позволять, чтобы его выбили из нас… Ты пока послушай радио и пни меня ногой под ребра, если назовут мой номер.

И он тут же, заснув, захрапел. Команда де Канцова обеспечивала поддержку Ми-иналайнену с его 88-миллиметровКой.

– Девять тире два дробь три. Точка. Фрипп, раздолбай, ты что, с мамой Еленой потерялся, что ли? – пропел он в свое наручное переговорное устройство, когда автоматные пули сняли краску со стены у него над головой.

Не поднимаясь с места, де Канцов со знанием дела послал в ответ через разбитое окно гранату с помощью гранатомета, висевшего у него под автоматом, и зарядил вторую. Граната никак не повлияла на интенсивность обстрела. В чистом поле буры представляли собой форменную толпу, но здесь, среди домов, их надо было выкуривать по одному.

Де Канцов знал, что центр города еще держится. Кто-то сумел сплотить буров, перегруппировать их силы, прекратить отход. Хотя они и понесли потери, но гуркхов Кольдеве они остановили намертво. Однако если обнаружить бура, то не так уж и трудно разобраться с ним. Правда, для обнаружения имелся всего один сенсор на отделение. Существовал еще и старый способ – высунуть голову и посмотреть, будут по ней стрелять или нет.

Тереби выполз с автоматом из укрытия.

– Эй, Грязный Дэ-Ка! – шепотом позвал он. Де Канцов обратил на него ноль внимания.

– Фриппи, раздолбай, ты слышишь меня? – снова крикнул он в переговорное устройство и стал ждать ответа.

В ответ он услышал пение, и совсем не по случаю – про райские колокола и безграничную любовь к Господу Иисусу.

– Фриппи, черепашья башка хренова, чего это ты про свое хреново Рождество там затянул?

Пение прервалось.

– Молитва и терпение, Дьякон. Иерусалим не в один день строился.

Де Канцов выключил радио, прекратив ругань в эфире. Только теперь он обратился к Тереби, который занимался соскребыванием штукатурки с потолка.

Ты что, офонарел, Тереби? Какого хрена ты там делаешь? – прошептал он.

– Дэ-Ка, под штукатуркой – золото. Маленькие слитки, много.

– Иди ты!

– Вот тебе и «иди ты». И это все, что ты можешь сказать, да?

– А что тебе еще сказать? Можешь пить его, есть, – можешь спать с ним, можешь… Берри тебе знаешь что сделает?

– Дэ-Ка, но ведь…

Очередь из невидимого пулемета дошла до их здания, вышибив остатки того, что когда-то было окном. Де Канцов повернулся спиной к Тереби и включил свою мини-радиостанцию.

– Девять тире два дробь три. Точка. Эй, ты, Фрипп! Вы чего там с мамой Леной, козу, что ли, доите?

Три выстрела из миномета Еленина, наконец-то установленного, решили вопрос к полному удовлетворению де Канцова.

Сниман увидел, как на улицу вышло несколько буров с высоко поднятыми руками, кашляя от дыма и пыли. Фрипп вскочил и бросился к ним. С верхнего этажа посыпался град пуль, сдавшиеся моментально рассыпались, а голова Фриппа неестественно дернулась, когда четыре пули прошили его тело.

Тереби и де Канцов обрушили огонь на верхний этаж. Сниман видел, как Еленин выпрыгнул прямо на улицу и стал посылать снаряд за снарядом по окнам, едва успевая перезаряжать.

Винсент помахал ему рукой и похвалил:

– Молодец, малыш!

Еленин исчез в дыму, выплывавшем из дверей.

– Помогите ему там внутри! – крикнул Винсент, становясь на колени рядом с Фриппом, который на глазах умирал.

Сниман вскочил. Когда он догнал Еленина, тот схватил его за руку и оттащил к стене.

– Уберись со света, – раздраженно бросил ему «мама Лена».

Приклад миномета упирался в изгиб руки Еленина, под рукой на ремне болтался миномет. Еленин исчез в дыму здания. Сниман неуверенно пошел за ним. Сквозь разбитые перекрытия между этажами внутрь проникал утренний свет.

– Штаб их, – прошептал Еленин. Он поднял автомат и выпустил с десяток пуль сквозь закрытую дверь. – Прикрой меня, – приказал он и двинулся к двери, чтобы попытаться открыть ее ударом ноги.

Как в полусне Сниман снял свой автомат с предохранителя. Маленькая комнатка была пуста. В ответ на знак со стороны Еленина Сниман перешел к тому месту, откуда он мог бы лучше прикрыть лестничную клетку. Еленин исчез из вида, осторожно обследуя. последний участок верхней части дома. Вновь появился он почти тут же.

– Ну что, хочешь поработать? Там парень на самом верху лестницы, он еще дышит, но плох. О других можно не беспокоиться. Я скажу Винсенту. – Еленин включил радио. – Тиба тире один. Точка. Еленин. В здании номер четырнадцать был штаб. Он готов. Много документов. Еленин связь закончил.

Не дожидаясь ответа, он выключил радио и мимо Снимана выскочил на улицу. В человеке, одетом в черную форму и лежащем на верхних ступеньках, Ян Сниман узнал своего отца. Старший Сниман был без сознания, дышал поверхностно, из виска сочилась кровь. Ян Сниман провел отцу по глазам и стал раскладывать носилки. Вновь появился Еленин.

– Винсент занят. Сам справишься? – спросил он, по привычке шаря в карманах, не завалялась ли там пара гранат. Он посмотрел на лежащего бура, затем на Снимана и удивленно бросил: – Вы так похожи. Ты знаешь его?

Сниман кивнул.

– Это мой отец. Помоги мне снести его. – Между делом он продолжал говорить: – Видать, он очень любил меня, если нашел, какой выбор сделать. Возможно, его не было бы сейчас здесь, если бы я не сделал свой выбор в вашу пользу. А впрочем, кто знает. Он был слишком большим патриотом. Но в конце концов, я достаточно большой, чтобы самостоятельно нести ответственность за свои действия.

Положив отца на разборные носилки, Ян Сниман зафиксировал его положение быстро затвердевающей пеной. Еленин подогнул ноги раненого. Сниман стал поднимать носилки и сказал Еленину:

– Иди первым.

Еленин послушно двинулся впереди. Они вышли на улицу, прошли мимо убитого Фриппа и трех трупов африканеров. По дороге им попался де Канцов.

– Какие новости? – поинтересовался Еленин.

– Будем перескакивать с места на место. Через три минуты. – Де Канцов взглянул на Снимана. – У нас там пара доходяг, кровь идет. Другие двое могут двигаться. Сможем забрать лежачих?

– Винсент свои носилки отдал для одного. Другому можно предложить вон те полдвери, – показал Еленин.

Сниман кивнул.

– Нормально. Скажите этим раздолбаям, которые ходят, что им хрен знает как повезло, чтс нарвались на нас с нашим милосердием. Только не подходите к ним близко, у них из носа хрен знает. как течет.

Де Канцов бросил Сниману штурмовой автомат Фриппа, и Сниман прошелся по нему взглядом с привычным осмотром готовности к стрельбе. Де Канцов взглянул на Тереби, пристроившегося у дыры в стене: он прикрывал какую-то другую действующую команду.

– Тереби занят по самую… – ответил де Канцов и нагнулся за баллоном с пеной, принадлежавшим Винсенту, чтобы «припаять» раненого бура к разбитой двери, которую решили использовать в качестве носилок.

Сниман подошел ближе и осмотрел импровизированные носилки и носильщиков.

– Мы берем этих людей на лечение, – объявил он на африкаанс двум еще стоящим на ногах бурам. – Если вы станете создавать мне проблемы, я застрелю вас.

Еленин прокомментировал:

– Может, лучше пусть они сами тащат их?

– Нет, я хочу показать, что тоже помогаю, так будет меньше проблем. Я так хочу. – Его глаза казались совсем белыми за зеленой маской. Он посмотрел на Еленина и добавил: – А Марио я должен пиво. А то и два.

– Как закончишь, найдешь нас дальше, – тихо сказал Еленин.

– Найду, – пообещал Сниман.

Когда рассказ Брувер подошел к концу, Бейерс поднял руки.

– Это безумие, четыре месяца назад никто и знать не знал моего имени.

Его жена внимательно посмотрела на гостью, даже подавшись вперед. Брувер сидела, вцепившись левой рукой в ручку кресла. Рукава ее пуловера были аккуратно закатаны, открывая пульсирующие вены на руках.

– Что ты, Альберт. Девочка права, – возразила жена.

Бейерс перестал ломать руки и задумался над словами жены.

– Я помню, Вроу Райнах бросила в вас на днях камень. Хотела бы попросить вас простить ее. Есть в ней что-то от гусыни, конечно, но, поймите, ведь она потеряла мужа. – При этих словах женщина посмотрела на своего мужа. – И его вы должны извинить. В его возрасте мужчины не должны спать урывками.

Бейерс окончательно перестал жестикулировать и вместо этого стал потирать кончики пальцев о ладонь.

– Ну что, мать? – ласково спросил он жену.

– Некоторые мужчины всю жизнь рвутся к величию. Ты вон сколько ждал этого.

С таким вытянутым и худощавым лицом она никогда не могла быть красивой. Бейерс выбрал ее не за красоту.

– Война скоро кончится, – продолжала она. – Либо ты вобьешь это в твердые лбы фермеров, либо это сделает кто-то еще. Только сделать это надо без позы, мобилизации сторонников и прочих вещей, к которым вы, политики, так часто прибегаете.

– Ты права, мать. Кто бы подумал… – тихо произнес Бейерс.

– Я подумала. А то как бы я вышла за тебя, если бы не думала? – Она взглянула на часы. – Я думаю, найдется достаточно мужчин, которые перед тобой в долгу. Только вот связи никакой нет, да еще комендантский час. С чего же нам начать, Ханна?

Брувер достала миниатюрную радиостанцию.

– С этого. Только извините меня, я сейчас, на минуточку, – опустила глаза Ханна, чуть помявшись. – Я чувствую, что мне сейчас будет нехорошо, а у вас такой красивый ковер. Это не болезнь, – поспешно добавила она.

– Вон там, – указал Бейерс рукой.

Ханна встала и вышла. Когда послышался звук бегущей воды, Бейерс повернулся к жене.

– Как ее отблагодарить, мать?

– Ты ее не благодари, а используй. Видит Бог, надо тебе сделать ее ландростом или даже бургомистром. Кому еще ты сможешь доверять?

Бейерс рассмеялся.

– А ты как же, мать? Тебе-то какой пост дать?

– Никакой, спасибо. Мне с детьми и их папочкой хватает забот, чтобы хоть как-то удерживать от глупостей, которые во всех вас заложены с рождения, – чопорно произнесла она.

– Мать, а в форт ты со мной сегодня не поедешь? – спросил он больше из приличия.

То ли это зародилось уже в колонии, то ли взяли из давних времен, но йоханнесбургскую ратушу издавна называли Форт-Циндернейф.

Церковь была сложена из камня, не хуже средневековой крепости. Швырнув для порядка гранату, Кольдеве осторожно прошел внутрь мимо развалин колокольни. За ним по пятам следовали два гуркха.

Низкорослые гуркхи старались вовсю, но в основном в рамках команд «За мной! Делай, как я!». И все же они смотрелись неплохо – простые крестьянские парни, которые получили возможность заработать кое-какие деньжата вдали от дома и увидеть большой мир.

Северная стена была испещрена отметинами от 88-миллиметровых снарядов. Звезды в вышине одна за другой исчезали в сером мареве рассвета. Шальной снаряд осквернил жилище пастыря, но за развороченной стеной открылась то ли подземная часовня, то ли просто погреб, и это помещение осталось нетронутым. Кольдеве тут же устремился вниз по лестнице и распахнул дверь.

Внутри находились два с половиной десятка буров, включая нескольких гражданских. Высокая девушка с бледным лицом стояла чуть ли не в одной рубашке. В углу сидел молодой человек с перевязанной рукой и автоматом на коленях. Несколько мужчин держали в руках гранаты. Двое выдернули чеки, когда появился Кольдеве, и бросили их на пол.

Двое гуркхов в нерешительности покосились на Кольдеве. Офицер пожал плечами.

– Добрый день, я Ханс Кольдеве, из Тюбингена, – представился он на не слишком беглом африкаанс.

Молодой парень вежливо кивнул.

– Кто здесь главный? – спросил Кольдеве. Никто не подал голоса. Кольдеве показал на высокую девушку в ночной рубашке.

– Как ваше имя?

– Элиза Лаув, хеэр Кольдеве.

– Вы назначаетесь главной среди этих людей. Пусть они составят оружие у этой стены. Переведите их в дом ван Ренсбурга. Вы знаете, где это?