Текст книги "Мифы Ктулху"

Сенекоза ловко запрыгнул на моего скакуна и помчал вдогонку, бросив через плечо какой-то приказ своим дикарям. Вскоре оба всадника скрылись за холмом.

Воины связали меня по рукам и ногам и поволокли в рощу. Там, среди деревьев, стояла лачуга из коры и соломы. Вид ее почему-то напряг меня. Лачуга казалась мрачной, отталкивающей, неописуемо зловещей; при взгляде на нее на ум невольно приходили развращенные ритуалы вуду и прочие кошмары вельда. Не знаю почему, но один вид одинокой, укромной туземной хижины вдалеке от деревни или кочевья вызывал у меня дурные предчувствия – возможно, по той причине, что так уединенно живут лишь чернокожие, повредившиеся в уме или же столь порочные, что собственное племя отреклось от них.

У самого входа меня швырнули на землю.

– Когда Сенекоза вернуться с девушка, ты будешь войти, – сообщили похитители на ломаном наречии, а затем с гоготом удалились, оставив одного воина стеречь меня. Страж злобно пнул меня в бок. То был звероподобный негр, вооруженный мушкетом.

– Твоя – тупица, – насмешливо сказал он. – Они идти убивать белых! Идти на ранчо и фактории. Сначала – к тот самодовольный шишка, англичанин. – Он явно имел в виду Смита, чье ранчо находилось неподалеку от нашего.

Негр продолжал, выкладывая все больше и больше подробностей. Он хвастал, что замысел принадлежит самому Сенекозе и что все белые на побережье будут изловлены и убиты.

– Сенекоза – он не просто человек, – произнес негр. – Твоя, – тут он понизил голос и оглянулся по сторонам, сверкнув белками из-под густых черных бровей, – будешь увидеть волшебство знахаря Сенекозы. – Он ухмыльнулся, обнажив сточенные клыки. – Моя есть людоед, выгнан прочь из племя. Но Сенекоза не против меня!

– Сенекоза, по-моему, не против и белых, – решил поддеть стража я.

Он свирепо посмотрел на меня темными глазами:

– Я убью твоя, белый человек.

– Не посмеешь.

– Это правда, – признал он, сердито добавив: – Так как Сенекоза убьет твоя лично.

Эллен тем временем мчала вперед с отчаянным мужеством. Ей удалось увеличить отрыв от знахаря, но она не могла повернуть в сторону ранчо, потому что он преграждал ей путь и заставлял все дальше и дальше уходить в степь.

А черный страж развязал мои путы. Его логика была настолько легко читаема, что казалась почти абсурдной. Возможно, ему нельзя убить пленника знахаря, но если вдруг тот попытается сбежать, он сможет это сделать! Жажда крови довела его до безумия. Он сделал несколько шагов назад и нацелил мушкет, наблюдая за мной, как змея за кроликом.

Должно быть, примерно в это же время, как позже сказала мне Эллен, ее лошадь оступилась и скинула ее. Прежде чем девушка смогла снова подняться на ноги, знахарь схватил ее своими сильными черными руками. Она кричала и боролась, но Сенекоза лишь крепче прижимал ее к себе. Она беспомощно висела у него на руках, пока он смеялся над ней. Знахарь разорвал ее куртку и связал полосами ткани руки и ноги пленницы, затем посадил девушку в полубессознательном состоянии в седло и взобрался на лошадь позади нее.

Тем временем я медленно поднялся с земли перед хижиной. Я потер свои только что освободившиеся запястья, прошел немного в сторону негра, потянулся, наклонился вперед и растер ноги – а потом кошачьим прыжком бросился на стража, быстро выхватив нож из-за голенища.

Мушкет выстрелил, однако я успел ударить ногой по стволу, и заряд просвистел над моим ухом. В честной рукопашной схватке я бы, конечно, не справился с таким великаном, – но при мне был нож. Я подобрался слишком близко, и он не успел оглушить меня прикладом – да он и не сразу сообразил, что мог так поступить. Пока сторож безуспешно пытался размахнуться, я отчаянным толчком вывел его из равновесия и по самую рукоять вонзил нож в его черную грудь.

Я тут же рванул лезвие назад, ибо патронов к мушкету не нашлось, – нож оставался моим единственным оружием. Я понятия не имел, в каком направлении умчалась Эллен, но предположил, что она повела лошадь к ранчо, – и бросился туда: надо было предупредить Смита. Воины были далеко впереди меня; возможно, они уже рыскали по ранчо, захватив его.

Не успел я пройти и четверти пути, как услышал сзади топот копыт и обернулся. Лошадь Эллен скакала ко мне – без седока. Я поймал поводья, когда она пробегала мимо, и сумел остановить ее. Я вполне мог предположить, что произошло. Либо Эллен удалось спастись и отпустить лошадь, либо – и эта возможность показалась мне гораздо более вероятной – девушку схватили, а лошадь сбежала.

Взгромоздившись в седло, я помчался к ранчо Смита: до него было недалеко, черные дьяволы наверняка еще не успели расправиться с хозяином, а мне, если уж я намеревался спасти Эллен от Сенекозы, следовало раздобыть ружье.

Примерно в полумиле от ранчо Смита я нагнал мародеров и промчался сквозь них, словно сквозь облако дыма. Рабочие на ранчо Смита, зуб даю, были поражены, завидев, как какой-то дикий всадник мчится прямо к частоколу с криками: «Масаи! Масаи! Масаи! Бунт, дурачье!», а затем выхватывает у первого попавшегося человека оружие и, заложив разворот, уносится обратно в степь.

Когда дикари добрались до ранчо, то обнаружили группу воинственных охранников, которые оказали им такой радушный прием, что после первой же атаки нападавшие развернулись и бежали обратно в степь. Я тем временем гнал так, как никогда раньше себе не позволял. Моя кобыла была совершенно истощена, но я неустанно толкал ее вперед, дальше и дальше!

Я подъехал к месту, которое казалось наиболее вероятным: к той хижине в рощице; я предполагал, что знахарь вернется туда. Задолго до того, как показалась эта недобрая лачуга, в высокой траве появился стремительный всадник, несшийся прямо на меня сбоку, и в следующее мгновение наши измученные лошади столкнулись и упали на землю.

– Стив! – Это был крик радости, смешанной со страхом. Эллен лежала неподалеку на земле со связанными руками и ногами и испуганно смотрела на меня.

Сенекоза набросился мгновенно. Его изогнутый нож ярко блестел в свете африканского солнца. Довольно долго мы топтались на месте, ударяя и парируя, нападая и уклоняясь, и никто не имел шанса на быструю победу – ведь мои ярость и увертливость противостояли его свирепости и ловкости.

Наконец знахарь решился сделать сильнейший выпад, но я был начеку – отбросил его руку в сторону и быстрой контратакой и резким поворотом обезоружил его. К сожалению, прежде чем я успел воспользоваться своим преимуществом, он отпрянул в высокую траву и где-то там исчез.

Разрезав путы Эллен, я помог ей подняться. Бедняжка крепко держалась за меня, и за руку я отвел ее к лошадям. Но расслабляться было рано. Как оказалось, Сенекоза залег в траве с винтовкой – пуля вдруг свистнула точно у меня над головой.

Я схватил поводья – и увидел, что моя кобыла совершенно измотана; тогда я помог Эллен взобраться на другую лошадь.

– Езжай на ранчо, – приказал я ей. – Мародеры где-то там, но ты прорвешься, уверен. Скачи быстрее, но постарайся, чтоб не заметили!

– А как же ты, Стиви?

– Пошла, пошла!

Я подхлестнул ее лошадь. Скача прочь, Эллен бросила на меня обеспокоенный взгляд через плечо. Я взял винтовку и пригоршню патронов, которые прихватил на ранчо Смита, и бросился в высокую траву. Итак, в тот безумный жаркий день в Африке мы с Сенекозой решили поиграть в прятки на выживание. Мы ползали и скользили по сухим кустам степи, приседали в высокой траве и по очереди стреляли друг в друга. Движение в траве, хруст веточки или шорох травинки тотчас сопровождались выстрелом, которому в свою очередь отвечал другой.

Патронов у меня было мало, и я старался их экономить, но настал момент, когда я дослал самый последний в свою довольно громоздкую одностволку, заряжающуюся с казенной части (увы, на ранчо у меня не было времени выбрать себе что-то получше).

Я таился в своем укрытии, ожидая, когда знахарь неосторожным движением выдаст себя. Между травинками – ни единого звука… Где-то в дальнем конце степи гиена издала свой дьявольский смех, и тут другая, чуть поближе, ответила ей. Холодный пот выступил у меня на лбу.

Но что это?.. Топот множества конских копыт! Неужели мародеры вернулись? Я рискнул взглянуть – и чуть не закричал от радости: ко мне скакали не менее двадцати мужчин – белые и работники ранчо, и Эллен возглавляла этот отряд! Расстояние между нами стремительно сокращалось. Скользнув за высокий куст, я поднялся из него во весь рост и начал размахивать руками, привлекая внимание кавалькады всадников.

Они громко кричали и указывали на что-то позади меня. Я резко обернулся – и увидел огромную гиену примерно в сотне футов от себя. Она надвигалась с невиданной прытью. Я окинул быстрым настороженным взглядом степь кругом – где-то там, среди травы, все еще укрывался Сенекоза. Выстрел мог выдать меня с головой, да и патрон – последний. А мои спасители все еще слишком далеко, за пределами досягаемости…

Я снова посмотрел на гиену. Она гнала прямо на меня, не оставляя сомнений в своих намерениях. Ее глаза блестели, как у демона прямо из ада; по шраму на ее шкуре я понял, что это то самое животное, которое уже нападало на меня раньше.

В этот самый момент меня пронзила ужасная дрожь – и я, закинув на локоть старую винтовку-слонобой, с грохотом всадил последнюю пулю в чудовище.

С криком, прозвучавшим до одури по-человечески, гиена повернулась и на быстрых, но нетвердых лапах ретировалась в кусты.

В следующее мгновение меня окружили мои спасители. Залп из винтовок растрепал кусты, откуда Сенекоза произвел последний выстрел. На этот раз ответки не последовало.

– Будем охотиться на этого вероломного гада до победного конца, – заявил кузен Людвиг с отчетливым бурским акцентом, проступившим от сильного волнения.

Мы рассредоточились по степи и тщательно прочесали ее до последнего закутка, однако не нашли никаких следов знахаря – лишь его винтовку, уйму стреляных гильз и – что было действительно странно – следы гиены, удалявшиеся от оружия.

Невероятный ужас вдруг обуял меня. Я почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Мы переглянулись – никто не сказал ни слова, – и в молчаливом согласии пошли по следам гиены.

Они водили нас туда-сюда по траве высотой до плеч, и по ним я понял, как животное подкралось так близко ко мне – совсем как тигр, выслеживающий свою добычу. Наконец мы нашли место, где я его подстрелил, – здесь охотница скрылась в кустах. Кровавый след показал нам, куда она уползла. Мы последовали за ней.

– А следы-то ведут к хижине, – пробормотал один из англичан. – Тут, джентльмены, какой-то чертовщиной попахивает…

После того кузен Людвиг велел Эллен не ходить дальше и оставил с ней для охраны двоих мужчин.

Мы углубились по тропе через холм в рощу. Она вела прямо ко входу в хижину. Мы осторожно прокрались вокруг постройки, но никаких следов, уводящих от нее, больше не было. Зверь должен был находиться в хижине. С оружием наготове мы выбили дверь.

Никакие следы не вели ни от хижины, ни внутрь нее, кроме следов гиены, и все-таки зверя в хижине не оказалось. Там на земляном полу лежал знахарь Сенекоза – и черная его грудь была разворочена тяжелой пулей, пущенной из моего слонобоя!

Перевод Г. Шокина

Примечание

Рассказ написан в 1924 году. Первая публикация – журнал “Weird Tales”, март 1928-го. На русском языке был напечатан единственный раз в 1999 году в рамках собрания сочинений издательства «Северо-Запад» («Гиена Сенекозы», пер. Дм. Старкова); публикация в настоящем сборнике – вторая по счету. Рассказ кажется обреченным на странную непопулярность и в зарубежных изданиях: он редко включается в подборки лучшего, хотя, по историческим свидетельствам, был написан вторым по счету, сразу после «Копья и клыка». Возможно, историю считают вторичной по сравнению с «Волкоглавом» (в «Гиене» отрицательным персонажем вновь выступает оборотень-ликан, но уже чуть более «классический») и с «Луной Большого Зимбабве», где также фигурирует злодей-негр, пожелавший заполучить белую женщину.

Роберт Говард обычно принимался за работу над новым произведением, когда получал сообщение, что предыдущее утвердили к публикации. Таким же образом была начата и «Гиена» еще в 1924 году; в самом начале 1925-го рукопись приняли в “Weird Tales”, но на страницах журнала по неизвестному стечению обстоятельств рассказ появился лишь три года спустя.

Черный Ханаан

1. Зов Ханаана

– Беда на ручьевине Тулароза!

От такого предупреждения любого, кто вырос в затерянной стране чернокожих – в Ханаане, пролегшем между Туларозой и Блэк-Ривер, – прошиб бы холодный пот, и этот человек, где бы он там ни был, со всех ног бросился бы в тот болотистый край. Слова эти выкрикнула еле волочащая ноги дряхлая карга – и растворилась в толпе раньше, чем я подошел к ней. Но и их мне хватило с лихвой.

Не нужно подтверждений. Нет нужды дознаваться, каким из неисповедимых путей черного люда весть с берегов Туларозы дошла до той негритянки. Нет смысла гадать, какие неведомые силы Блэк-Ривер развязали ей язык. Вполне достаточно уже и того, что предупреждение прозвучало… и я услышал его. Как бывший житель Ханаана мог истолковать сказанное? Однозначно: старый котел с зельем сызнова вскипел среди болот, тени заскользили среди кипарисов, и смерть начала свое гордое шествие по деревням ниггеров на заросших мхом берегах безотрадной Туларозы.

Через час Новый Орлеан остался у меня за спиной, продолжая удаляться с каждым поворотом резвого колеса парохода. Любой уроженец Ханаана был привязан к тем местам незримой нитью, и она тянула его назад, как только родине грозили призраки, обосновавшиеся в зарослях и топях более полувека назад.

Самые быстрые лодки, какие я только смог раздобыть, казались невыносимо медленными для этой гонки вверх по большой реке и по более мелкому, но более бурному потоку. Я уже сгорал от нетерпения, когда сошел на берег в Шарпсвилле, а ведь еще предстояло преодолеть последние пятнадцать миль пути. Было уже далеко за полночь, но я поспешил в конюшню, где по традиции, насчитывающей полвека, всегда есть лошадь – днем или ночью.

Пока сонный чернокожий мальчик застегивал подпруги, я повернулся к владельцу конюшни Джо Лонгли; он зевал и таращился на меня в свете фонаря, который держал в руке.

– Ходят слухи о неприятностях на Туларозе?

Он побледнел в свете фонаря.

– Не знаю. Я слышал разговоры. Но вы, люди в Ханаане, – община запечатанных уст. Никто во внешнем мире не знает, что у вас там происходит…

Ночь поглотила свет его фонаря, его заикающийся голос стих – я устремился на запад.

Красная луна заходила за черные сосны. Где-то далеко в лесу ухали совы, гончая выла в своей древней ночной тоске. В темноте, предвещающей рассвет, я пересек ручей Ниггер-Хед – полосу сияющей черноты, окаймленную стенами сплошных теней; копыта коня шлепали по мелководью и цокали по мокрым камням, и эти звуки поразительно громко раздавались в тишине. За ручьем начиналась местность, которую люди называли Ханаан.

Направляясь в то же болото, что дает начало Туларозе, Ниггер-Хед течет прямо на юг, чтобы впасть в Блэк-Ривер в нескольких милях к западу от Шарпсвилля, в то время как Тулароза течет на запад, чтобы встретиться с той же рекой в более высоком месте. Воды Блэк-Ривер бегут с северо-запада на юго-восток. Так эти три потока образуют большой неправильный треугольник, известный как Ханаан.

В Ханаане жили сыновья и дочери белых приграничников, первыми заселивших эту страну, а также сыновья и дочери их рабов. Джо Лонгли был прав: мы – изолированная, замкнутая порода, самодостаточная, всегда ревниво относившаяся к уединению и независимости.

За Ниггер-Хед лес рос гуще, дорога сужалась, петляя по неогороженным сосновым полям, поросшим теперь живыми дубами и кипарисами. Не было слышно ни звука, кроме мягкого цоканья копыт по тонкой пыли и скрипа седла. Затем кто-то гортанно рассмеялся в тени.

Я остановился и пригляделся. Луна зашла, и рассвет еще не наступил, но слабый отблеск дрожал среди деревьев, и при его свете я различил смутную фигуру под поросшими мхом ветвями. Моя рука инстинктивно потянулась к рукоятке одного из пары дуэльных пистолетов, которые я носил, и сей жест вызвал еще один низкий, музыкальный смешок – сардонический, но в то же время соблазнительный. Я мельком увидел смуглое лицо, пару сверкающих глаз, белые зубы, обнаженные в наглой улыбке.

– Кто ты такая, черт возьми? – требовательно окликнул я.

– С чего это ты так поздно спохватился, Кирби Бакнер? – прозвучал с насмешкой ее вопрос. Акцент был экзотическим и незнакомым; в нем чувствовался легкий негроидный призвук, но он был таким же влекущим и чувственным, как фигура обладательницы голоса. В блестящей копне темных волос бледно мерцал в темноте большой белый цветок.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я. – Хижины ниггеров далековато отсюда. Да и я тебя, если что, не знаю!

– Я прибыла в Ханаан после твоего отъезда, – ответила она. – Я живу на ручьевине, но что-то заплутала. А мой бедный брат повредил ногу и не может больше идти…

– Где твой брат? – спросил я обеспокоенно. Ее безупречный английский застал меня врасплох – слишком уж я привык к неуклюжему жаргону чернокожего люда.

– Там, в лесу… далеко позади! – Она указала на чащу завлекательным движением своего гибкого тела, а не жестом руки, дерзко улыбаясь при этом.

Я знал, что никакого раненого брата не было, и она знала, что я это знаю, и смеялась надо мной. Но странная мешанина противоречивых эмоций вдруг всколыхнулась во мне. Я никогда раньше не обращал внимания на чернокожую или смуглую женщину. Но эта девушка-квартеронка разительно отличалась от всех, кого я когда-либо видел. Черты ее лица были правильными, как у белой, а речь не походила на говор обычной девки. И все же она была варваркой – о том кричали и ее открытая соблазнительная улыбка, и блеск ее очей, и бесстыдная поза ее чувственного тела. Каждый жест и каждое движение отличали ее от обычных женщин; ее краса была неукротима и беззаконна, предназначена скорее сводить с ума, чем тешить; ослеплять и вызывать головокружение, пробуждать все необузданные страсти, унаследованные от диких предков.

Я почти не помню, как спешился и привязал свою лошадь. Кровь билась в висках, когда я хмуро смотрел на нее сверху вниз, подозрительный, но очарованный.

– Откуда ты знаешь мое имя? Кто ты такая?

С вызывающим смехом она схватила меня за руку и потянула куда-то глубже в тень. Очарованный огоньками, мерцающими в ее темных глазах, я едва осознавал ее действия.

– Кто же не знает Кирби Бакнера? Все жители Ханаана твердят о тебе, будь то белые или черные. Иди сюда! Мой бедный брат жаждет взглянуть на тебя! – И она рассмеялась со злобным торжеством.

Именно эта наглость привела меня в чувство. Циничная насмешка разрушила почти все гипнотические чары, чьей жертвой я чуть не пал. Я резко остановился и отбросил ее руку в сторону, рыча:

– Что за дьявольскую игру ты затеяла, девка?

Мгновенно улыбающаяся сирена превратилась в обезумевшую от духа крови дикую кошку джунглей. Ее глаза воспылали убийственным огнем, алые губы разошлись в оскале – и она отпрыгнула назад, пронзительно крича. На ее зов мигом ответил топот босых ног. Первый слабый свет утренней зари пробился сквозь ветви, явив моих противников – трех тощих черных гигантов. Я видел сверкающие белки их глаз, обнаженные блестящие зубы, блеск стали в их руках.

Моя первая пуля угодила в голову самому высокому мужчине, сбив его с ног на ходу. На втором выстреле оружие дало осечку. Я швырнул его в черное лицо. Когда мужчина упал, наполовину оглушенный, я выхватил охотничий нож и закрылся лезвием от другого нападающего. Я парировал выпад, и мой встречный удар рассек мышцы его живота. Он завопил, как болотная пума, и попытался схватить меня за запястье с ножом, но я ударил его в рот сжатым левым кулаком и почувствовал, как его губы сплющило, а зубы крошатся от удара. Черномазый отшатнулся назад, дико размахивая ножом. Прежде чем он восстановил равновесие, я бросился за ним, нанес удар и попал ему под ребра. Он застонал и соскользнул на землю, в лужу собственной крови.

Я развернулся, ища другого. Он как раз поднимался, кровь текла по его лицу и шее. Когда я направился к нему, он издал панический вопль и нырнул в подлесок; я слышал его топот, затихающий вдали.

Загадочной квартеронки и след простыл.

2. Чужак на Туларозе

Странное свечение, которое сопровождало появление квартеронки, уже исчезло. В своем замешательстве я совсем забыл о нем. Но я не стал тратить время на напрасные догадки относительно его источника, а вернулся на дорогу, осторожно нащупывая обратный путь. Зло ныне обреталось в этих сосновых лесах. Призрачный свет, витавший среди деревьев, был лишь его составной частью.

Моя лошадь фыркнула и рванулась с привязи, напуганная запахом крови, который висел в тяжелом и влажном воздухе. Копыта застучали по дороге, и в свете пробуждающегося дня обрисовались фигуры. Голоса звучали с вызовом.

– Кто это? Выйди и назови себя, прежде чем мы начнем стрелять!

– Обожди, Исав! – выкрикнул я. – Это я – Кирби Бакнер!

– Кирби Бакнер, разрази меня гром! – воскликнул Исав Макбрайд, опуская пистолет. Высокие стройные фигуры других всадников маячили позади него.

– Мы услышали выстрел, – сказал Макбрайд, – когда патрулировали дороги в округе Гримсвилля. Мы этим занимаемся каждую ночь, вот уже неделю – с тех самых пор, как убили Ридли Джексона.

– А кто его убил?

– Болотные ниггеры. Это все, что мы знаем. Однажды ранним утром Ридли вышел из леса и постучал в дверь капитана Сорли – бледный, как призрак. Попросил, чтобы капитан во имя человеколюбия впустил его, – хотел рассказать ему что-то ужасное. Сорли стал спускаться, чтобы открыть дверь; не успев сойти с лестницы, он услышал ужасно громкий собачий брех снаружи и крик – будто Ридли и кричал. Когда капитан добрался до двери, снаружи не оказалось ничего, кроме мертвой псины – валялась с пробитой головой, – а все ее товарки буквально на стену лезли. Позже нашли Ридли в соснах, в нескольких сотнях ярдов от жилища Сорли. Судя по тому, как была вспахана земля и кусты, его утащили так далеко четверо или пятеро мужчин. Может быть, им надоело таскать его за собой. Так или иначе, они разбили ему голову в пух и прах – да так и оставили труп лежать там.

– Будь я проклят! – пробормотал я. – Ну, там, в кустах, лежит пара ниггеров. Я хочу посмотреть, знаете ли вы их. Потому что мне они точно знакомцами не приходятся!

Мгновение спустя мы стояли на крошечной поляне, белой в лучах разгорающегося рассвета. Черная фигура распростерлась на спутанной сосновой пали, голова ее покоилась в луже крови и мозгов. На земле и в кустах по ту сторону небольшой поляны виднелись широкие пятна крови, но раненый черномазый исчез.

Макбрайд перевернул труп ногой.

– Один из тех ниггеров, которые пришли с Солом Старком, – пробормотал он.

– Кто это, дьявол меня раздери? – поинтересовался я.

– Чудной тип, который поселился здесь после твоего отъезда. Говорит, что приехал из Южной Каролины. Засел в той старой хижине в Перешейке – знаешь, в лачуге, где раньше жили ниггеры полковника Рейнольдса.

– Давай-ка ты поедешь со мной в Гримсвилль, Исав, – сказал я, – и расскажешь мне об этом деле по дороге. А товарищи твои пусть разведают округу да посмотрят, нет ли тут где покоцанного ниггера в кустах.

Они согласились без вопросов: члены семейки Бакнер всегда считались негласными лидерами в Ханаане, и для меня было естественно взять на себя контроль над ситуацией. Никто другой не смеет отдавать приказов белым людям в Ханаане.

– Я так и знал, что ты примчишься, – сказал Макбрайд, когда мы двигались по белеющей тропе. – Обычно тебе удается быть в курсе того, что происходит в Ханаане.

– А что происходит? – переспросил я. – Я не в курсе. Старая негритянка нашептала мне в Новом Орлеане, что тут неприятности. Естественно, я вернулся домой так быстро, как только смог. Три незнакомых негра подстерегли меня… – Мне, как ни странно, при нем не хотелось упоминать о той квартеронке. – Ну и теперь ты говоришь мне, что кто-то убил Ридли Джексона. Что все это значит?

– Болотные ниггеры угробили Ридли, чтобы заткнуть ему рот, – объявил Макбрайд. – Иначе и быть не может. Они, верно, подстерегли его, когда он постучал в двери капитана Сорли. Ридли работал на этого человека бóльшую часть жизни – он был высокого мнения о старике. На болотах творится какая-то чертовщина, и Ридли хотел предупредить капитана. Вот как я это представляю.

– Предупредить его – но о чем?

– Мы не знаем, – признался Макбрайд. – Вот почему мы все на взводе. Должно быть, планируется восстание черномазых.

Этих двух слов было достаточно, чтобы вселить леденящий страх в сердце любого жителя Ханаана. Чернокожие восставали в 1845 году, и прежний террор не был забыт, как и три меньших бунта до него, когда рабы устроили пожар и резню от Туларозы до берегов Блэк-Ривер. Страх перед восстанием черномазых навсегда затаился в глубинах этих мест; даже дети впитывали его с молоком матери.

– Почему ты так думаешь? – уточнил я.

– Во-первых, все ниггеры поуходили с полей. У них у всех появились дела в Гесеме. Я уже неделю не видел ни одного черного рядом с Гримсвиллем. Городские ниггеры все как один ушли.

В Ханаане мы все еще чтим различие, родившееся в довоенные времена. «Городские ниггеры» – потомки домашней прислуги прежних времен, и большинство из них живет в Гримсвилле или поблизости. Их мало по сравнению с общиной «болотных негров». Те обитают на крошечных фермах вдоль ручьев и на краю болот или в черной деревне Гесем на Туларозе, – эти потомки полевых рабочих прошлых дней, не тронутые цивилизацией, облагородившей натуру домашней прислуги, остаются такими же примитивными, как и их африканские предки.

– Куда подевались городские ниггеры? – спросил я.

– Никто не знает. Отчалили неделю назад. Наверное, все схоронились на Блэк-Ривер. Если мы победим, они вернутся, а будет иначе – найдут себе работенку в Шарпсвилле.

Он говорил так, словно восстание было неизбежным, и это встревожило меня.

– Ну, и какие же меры ты предпринял? – спросил я с вызовом.

– Мы мало что смогли сделать, – прямо сказал он. – Одно только убийство Ридли и случилось – и мы не смогли разобраться, кто это сделал и почему. Но дело определенно попахивает керосином. Трудно отделаться от мысли, что за этим стоит Сол Старк.

– Да кто он такой, этот парень? – воскликнул я.

– Я уже рассказал тебе о нем все, что знаю. Он получил разрешение поселиться в той старой заброшенной хижине на Перешейке – огромный черный дьявол, который говорит по-английски лучше, чем хотелось бы слышать от негра. Он был достаточно почтителен. С ним из Южной Каролины явились три или четыре лба и коричневая сучка, которая ему то ли дочь, то ли жена, то ли сестра. В Гримсвилле он ни разу не был, но через несколько недель после его приезда в Ханаан ниггеры стали вести себя странно. Тогда кое-кто из парней захотел поехать в Гесем и поговорить с черномазыми по душам, но решил повременить, чтобы не попасть впросак.

Я понял: ребята опасаются повторения ужасной истории, рассказанной нашими дедами, – о том, как карательная экспедиция из Гримсвилля однажды попала в засаду и была вырезана среди густых зарослей, окружавших Гесем, а тем временем еще одна банда черномазых опустошила Гримсвилль, оставшийся беззащитным после этого безрассудного вторжения.

– Могут потребоваться все силы, чтобы поймать Сола Старка, – пробормотал Макбрайд. – Но нельзя оставлять город без защиты. Скоро нам придется… так, а это еще что?

Мы как раз въезжали в деревню Гримсвилль, общественный центр белого населения Ханаана. Она не была какой-то особенной, но чистых побеленных деревянных домов имелось здесь в достатке. Маленькие домики теснились близ больших домов в старинном стиле, приютивших грубую аристократию лесной глуши. Все семьи «плантаторов» жили в «городе», а в «сельской местности» обосновались их арендаторы и мелкие независимые фермеры – как белые, так и черные.

Небольшая бревенчатая хижина стояла недалеко от того места, где дорога выходила из густого леса. Оттуда доносились угрожающие голоса, а в дверях стояла высокая долговязая фигура с винтовкой в руке.

– Будь здоров, Исав! – приветствовал нас этот человек. – Будь я проклят, если это не Кирби Бакнер с тобой, – рад видеть, старина!

– Что случилось, Дик? – спросил Макбрайд.

– У меня в хижине ниггер, пытаюсь заставить его говорить. Билл Рейнольдс видел, как он пробирался за окраиной города перед рассветом, и схватил его.

– Что за негр? – спросил я.

– Кип Сорли. Джон Уиллоуби уже отправился за этой болотной гадюкой.

Тихо ругнувшись, я спрыгнул с лошади и вошел в хижину следом за Макбрайдом. Полдюжины мужчин сгрудились над фигурой, съежившейся на старой сломанной койке. Кип Сорли, чьи предки приняли фамилию семьи капитана Сорли, владевшей ими в дни рабства, выглядел жалко – кожа посерела, зубы спазматически щелкали, глаза закатились, сверкая белками.

– А вот и Кирби Бакнер! – воскликнул один из мужчин, когда я проталкивался сквозь группу. – Держу пари, он заставит эту шваль заговорить!

– Джон несет щекоталку! – крикнул кто-то, и новая дрожь пробежала по телу Кипа Сорли. Я оттолкнул в сторону рукоятку уродливого хлыста, нетерпеливо сунутого кем-то мне в руку.

– Кип, – сказал я, – ты много лет проработал на одной из ферм моего отца. Разве кто-то из семейки Бакнер когда-нибудь обращался с тобой несправедливо?

– Нет, сэр, – донеслось в ответ еле слышно.

– Тогда чего тебе бояться? Почему не говорить погромче? Что-то в последнее время у нас на болотах неспокойно, и я хочу, чтобы ты рассказал нам – почему это все городские ниггеры разбежались, почему был убит Ридли Джексон, почему болотные ниггеры ведут себя так загадочно?

– И что этот Сол Старк, чертово отродье, готовит на Туларозе! – добавил крикливо один из мужчин.

Кип, казалось, замкнулся в себе при упоминании Старка.

– Я не знаю! – Негр содрогнулся. – Он отправит меня в болото!

– Кто, Кип? – твердо спросил я. – Неужто Старк? Он что, колдун какой?

Кип уронил голову на руки и ничего не ответил. Я положил ладонь ему на плечо.

– Друг, – сказал я, – ты знаешь: если заговоришь – мы защитим тебя. Если ты не будешь говорить – вряд ли Старк обойдется с тобой шибко грубее, чем это могут сделать господа в этой комнате. А теперь выкладывай – что все это значит?

Он поднял полные отчаяния глаза.

– Вы должны позволить мне остаться здесь. – Он содрогнулся. – Охранять меня и дать мне денег, чтобы я мог уйти, когда неприятности закончатся.