Текст книги "Всемирная история. Новый Свет: трижды открытая Америка"

3. 4. Британская империя: ничего личного, просто бизнес

Впечатляющий исторический успех глобальной империи англичан – империи, над владениями которой «никогда не заходит солнце», – вызывал бы у историков соблазн воздать хвалу чрезвычайной эффективности колониальной политики британцев, если бы хроники Тринадцати колоний не убеждали в обратном. Первые поселения англичан настолько отличались друг от друга мировоззрением и целями их обитателей – от попыток построить религиозную утопию, филиал Царства Божия на Земле, до банального промысла «белого» леса и торговли пушниной, – что ни о каком едином колонизационном замысле в этом царстве импровизации и хаоса не может идти и речи. Кажется, что главной, если не единственной, заслугой английской метрополии была способность долгое время удерживать столь разные образования под сенью одного знамени. Разумеется, в реальности все было несколько сложнее.

Хотя вдохновляющий опыт сказочно обогатившейся Испании взывал к скорейшему исследованию Нового Света, внутренние проблемы отсрочили вступление Англии в колониальную гонку на несколько десятилетий. Честь первым основать постоянное поселение королева Елизавета I даровала своему фавориту сэру Уолтеру Рэли. Момент, правда, был не самый удачный – Англия находилась на грани войны с признанной владычицей Нового Света Испанией, но бывшему каперу и грозе иберийских купеческих кораблей было не привыкать к рискованным предприятиям и авантюрам.

17 августа 1585 году на средства Рэли и по его поручению – сам он так никогда там и не побывал – на острове Роанок был заложен форт. В нем, с прицелом на разработку в дальнейшем месторождений минерального сырья, остались зимовать 108 мужчин, которым было обещано, что в апреле следующего года им пришлют подкрепление и все необходимые для развития колонии припасы. Расчеты губернатора не оправдались, и корабль с четырьмя сотнями новых поселенцев и запасами провианта запоздал. К моменту его появления у берегов Роанока первая партия колонистов уже покинула остров вместе с флотилией другого знаменитого пирата-джентльмена – сэра Фрэнсиса Дрейка.

Неудача не обескуражила Рэли. В 1587 году он отправил на Роанок еще сотню добровольцев. Строительство нового поселения началось с доброго знака – 18 августа 1587 года в семье дочери губернатора Джона Уайта родился первый английский ребенок в Новом Свете. Девочку назвали Вирджинией. К сожалению, вскоре появление на свет нового человека уравновесилось убийством индейцами одного из колонистов. Остальные убедили губернатора отплыть в метрополию за помощью.

Из-за разразившейся войны с Испанией миссия затянулась, и на злополучный остров Уайт смог вернуться лишь через три года. Сойдя на берег 18 августа 1590 года, он обнаружил совершенно безлюдный поселок. Поиски не дали никаких результатов. Сто с лишним человек исчезли бесследно, в поселке не было обнаружено ни трупов, ни признаков сопротивления, ни хотя бы записки. Единственной зацепкой стали торопливо вырезанные на стволе дерева три буквы «CRO». Их значение, как и загадка исчезновения колонистов, остаются неразгаданными до сих пор.

По словам того же Уолтера Рэли, Елизавета I «все делала наполовину», и потому к идее освоения заокеанских земель англичане вернулись только тридцать лет – целое поколение! – спустя, уже в правление короля Якова I. Колонизации предшествовала пропагандистская кампания. Брошюры, памфлеты и театральные постановки убеждали общество в безусловной выгоде начинания: «В Виргинии золота больше, чем у нас меди!» – под овации публики восклицал с подмостков один из персонажей.

В апреле 1606 года король пожаловал хартии двум акционерным компаниям – Лондонской и Плимутской – с требованием сразу после «распространения христианства… искать и добывать всеми способами золото, серебро и медь». Торговые компании в качестве агентов королевской воли были выбраны в первую очередь благодаря наличию у купцов большого собственного флота и, что немаловажно, богатого опыта организации морских операций. Кроме того, английские негоцианты обладали и более осязаемым богатством – капиталом для оплаты трансокеанских экспедиций. К тому же передача колониальных проектов в концессию снимала с английского монарха прямую ответственность за вторжение в зону интересов испанской короны – ведь формально колонизацию вели частные компании. Иными словами, как и Католические короли в свое время, Яков I желал извлекать прибыль, но не нести риски.

Что же до обязательного в то время пункта о «распространении христианства», то, в отличие от деятельности опасно близких к фанатизму испанцев, подобные заявления со стороны англичан выглядели почти комично. Прежде чем насаждать истинную веру среди «дикарей», британцам требовалось самим определиться, какую доктрину они полагают истинной: помимо официальной англиканской церкви в стране существовала сильная католическая и набирающая влияние пуританская оппозиции. И это не упоминая о шотландских пресвитерианах, тоже игравших не последнюю роль. Поэтому любые апостольские амбиции английской короны следует воспринимать просто как своего рода соблюдение приличий.

24 мая 1607 года три корабля Лондонской компании высадили в устье реки Джеймс, названной так в честь короля Якова I, – 104 будущих колониста, усилиями которых там вскоре образовалось первое английское поселение с немудреным названием Джеймстаун[144]144
  Первоначально местечко называлось Форт Джеймс, но к 1619 году оно разрослось до небольшого городка и сменило имя на Джеймстаун – «город Якова».


[Закрыть]. Управлял колонией Совет из тринадцати наиболее видных ее жителей во главе с избираемым на год «президентом». Проблема состояла в том, что в Лондоне действовал другой Совет, решения которого были обязательны к исполнению в Джеймстауне, но при этом никак не отражали реального положения дел. Пока руководство компании требовало от пионеров немедленной разведки окрестностей в поисках золота и серебра, колония отчаянно боролась за выживание.

Поселенцы в первую очередь занимались укреплением обороны на случай нападения индейцев и не успели выстроить достаточное количество домов до наступления зимы. Из-за высокой влажности сгнили привезенные с собой зерно и мука. К осени из 104 человек 46 были мертвы, и количество жертв продолжало расти. Болезни, морозы и голод забирали человеческие жизни еженедельно. Только благодаря помощи местных индейцев колонисты дотянули до весны. «Бог, видя нашу крайнюю нужду, соблаговолил растрогать дикарей, и они принесли нам зерна, чтобы поддержать нас, хотя мы более ожидали, что они нас уничтожат», – писал новый «президент» колонии и один из самых известных английских пионеров капитан Джон Смит.

Впрочем, акционеров больше беспокоили туманные экономические перспективы. Надежды на скорое обнаружение золотых россыпей не оправдались, а посылаемые в Англию прочие ресурсы – железная руда, древесина и смола, зола для изготовления мыла – не сулили быстрого обогащения. В мае 1609 года компания добилась получения от короля новой хартии. Самоуправление Джеймстауна сменил назначенный в Лондоне губернатор, который наделялся «полной и абсолютной властью указывать, наказывать, миловать и управлять». Совет колонии не упразднили, но низвели до совещательного органа при губернаторе.

Тем не менее для акционеров Виргинской компании, как она теперь называлась, новая хартия дала большую свободу для осуществления инициатив по развитию колонии и извлечения из первого колониального проекта желанной прибыли. Пайщики немедленно воспользовались предоставленной им возможностью и снарядили очередную – третью по счету – партию переселенцев численностью в несколько сот человек. Людей завлекали обещаниями, что сразу по прибытии им будут предоставлены дом, фруктовый сад и участок под огород, но главное – земельный надел в сто акров на каждого трудоспособного члена семьи. Королевская хартия предоставила колонистам небывало широкие для Англии того времени права, в том числе на наследственное владение замлей, раздел участка между наследниками по завещанию и даже передачу надела дочерям.

Преодолев ряд серьезных трудностей – в том числе кораблекрушение, – переселенцы в мае 1610 года добрались до Джеймстауна, который находился на грани гибели. Губернатор принял решение об эвакуации. В последний момент, когда все колонисты, и «ветераны», и новички, уже погрузились на борт, в устье реки вошли три отставших корабля с инструментами и припасами. Джеймстаун был спасен.

В 1612 году благодаря усилиям Джона Рольфа – будущего мужа индейской «принцессы» Покахонтас – положение начало выправляться. Ему удалось скрестить местный полудикий и бермудский сорта табака[145]145
  Виргинский табак и сегодня остается одним из самых культивируемых в мире.


[Закрыть], что резко увеличило его урожайность и, соответственно, доходы колонии. К 1617 году табак стал основной экспортной статьей Джеймстауна, принесшей колонии доход в 20 тысяч фунтов стерлингов. В конце второго десятилетия XVII века прибыль от табачных плантаций превысила полмиллиона фунтов в год. Походя Джон Рольф оказал колонии еще одну неоценимую услугу – женившись на Покахонтас, он почти на десятилетие обеспечил прочный мир с местными племенами.

К 1630 году Виргинская колония уже достаточно крепко стояла на ногах, чтобы начать поставки зерна, мяса и птицы в другие поселения Новой Англии. По сравнению с доходами табачных плантаций продажа сельхозпродукции приносила сущие гроши, но руководство колонии считало ее первым и важным шагом к преодолению зависимости колонии от цен на одну-единственную культуру. Строго говоря, попытки делались и раньше, например виргинцы пробовали разводить шелковичных червей – но безуспешно.

Преодолев все трудности первых лет, пережив Джеймстаунскую резню, две войны с индейцами, эпидемию и банкротство, Виргинская колония достигла наконец определенной стабильности и процветания. Как писал – пусть уже и с чужих слов – Джон Смит: «В колонии нет ни одной настолько бедной семьи, чтобы она не имела достаточного количества домашних свиней. Что касается домашней птицы, то лишь очень нерадивый хозяин не выводит за год сотню голов, а более богатые ежедневно едят ее. Хлеба там в избытке, а при умении его печь он настолько вкусен, что лучше и быть не может». Подтверждая его слова, другие путешественники отмечали, что простые люди в Англии находятся в гораздо более бедственном положении, чем «самый последний сервент[146]146
  Работник, связанный нерасторгаемым контрактом обычно на срок в четыре-пять лет, в течение которых он обязан был отработать деньги, затраченные на его переезд в Америку.


[Закрыть] Виргинии».

Важным отличием английского колониализма от испанского или португальского была обособленность колонистов не только от метрополии, но и от живших вокруг коренных народов. Испанцы нещадно эксплуатировали индейцев, но при этом пытались – обычно весьма людоедскими методами – если не ассимилировать, то хоть как-то встроить их в свое общество. Англичане, за редким исключением, воспринимали аборигенов как досадную помеху и при первой же возможности истребляли неудобных соседей или изгоняли их за постоянно сдвигавшуюся на запад границу «цивилизованных» владений.

Вместо закабаления индейцев первые колонисты предпочитали использовать труд т. н. сервентов – своих сограждан, завербованных в метрополии специальными агентами. Обычно срок контракта составлял четыре года для взрослых и «соответственно возрасту» – т. е. до совершеннолетия – для детей и подростков. Предполагалось, что наградой отработавшему стоимость билета в Новый Свет сервенту станет земельный надел, предоставляемый колонией или бывшим хозяином. Однако на деле наниматели прибегали к всевозможным уловкам, чтобы не исполнять взятые на себя обязательства: пункт о земле «забывали» включить в текст договора, обещанный участок «изымался» в счет возмещения надуманных убытков и т. п. Доходило даже до физического уничтожения записи соглашения с сервентом. Со временем положение сервентов усугубилось тем, что наниматели начали открыто торговать их контрактами. По сути только наличие установленных конечных сроков зависимости отличало положение сервентов от рабской участи.

Совершенно отличный от виргинского подход к построению колониального общества продемонстрировали «отцы-пилигримы», создавшие в 1620 году Плимутскую колонию. Если Джеймстаун неоднократно стоял на пороге гибели именно из-за неспособности его жителей выработать единую позицию по жизненно важным вопросам, то основатели второй по старшинству английской колонии в Новом Свете сделали все возможное, чтобы достичь соглашения еще до того, как сошли на американский берег.

Пассажиры корабля «Мэйфлауер», который доставил «пилигримов» к месту их будущего поселения, четко делились на две неравные части: чрезвычайно сплоченное сообщество религиозных диссидентов-пуритан и разрозненная толпа «чужаков» – простых мигрантов, искавших за океаном не «Царства Божия», а банального земного богатства. Во избежание будущих разногласий и конфликтов, 21 ноября 1620 года каждый совершеннолетний мужчина, пребывавший на борту корабля, поставил свою подпись под текстом т. н. Мэйфлауэрского соглашения, которое иногда называют Первой американской конституцией:

«Мы, нижеподписавшиеся… настоящим торжественно и взаимно перед лицом Бога объединяемся в гражданский политический организм для поддержания среди нас лучшего порядка и безопасности, а также для достижения [наших] целей, а в силу этого мы будем создавать и формировать такие справедливые и одинаковые для всех законы, ордонансы, акты, установления и учреждения, которые в то или иное время будут считаться наиболее подходящими и соответствующими всеобщему благу колонии и которым мы обещаем следовать и подчиняться».

Документ подписал 41 человек – даже практически бесправные сервенты. Пиетет к формальным договорам можно назвать еще одной особенностью британской колонизации. Если испанцы придавали своим действиям видимость законности, апеллируя к «праву завоевания», а легитимность португальских колоний базировалась на «праве открытия», то для британцев в основе всего лежали завизированные договоры и хартии. Причем, как покажет дальнейшая практика заключения договоров с аборигенами, исполнение данных обещаний не являлось необходимым для формирования легитимности условием – зачастую достаточно было простого наличия засвидетельствованного соглашения.

Несколько дней после выгрузки колонисты потратили на разведку и только 25 декабря заложили основы поселения Новый Плимут. Как это было и в Джеймстауне, первые же серьезные холода унесли жизни почти половины колонистов – «иногда умирало по два-три человека за день». Другой напастью стала цинга. Из ста человек только шесть или семь оставались на ногах и, «да будут они помянуты добрым словом, не считаясь с собственными страданиями, со временем дня или ночи, рискуя собственным здоровьем и не жалея сил, рубили для больных дрова, разжигали огонь, готовили им пищу, стелили постели, стирали их отвратительно грязную одежду, переодевали их – словом, делали всю необходимую для выживания колонии работу».

И все же, не умаляя самоотверженности этих шестерых пуритан, следует отметить, что честь спасения новорожденной колонии, как и в Виргинии, принадлежит индейцам, точнее, одному конкретному индейцу, переводчику по имени Скванто, «неожиданно посланному Богом для их благополучия». Благодаря урокам Скванто колонисты смогли пережить зиму и начать обустраиваться в не слишком гостеприимной для чужаков стране: обрабатывать землю, охотиться и заниматься рыбной ловлей. Жизнь колонии, кроме обработки придомовых садов и огородов, строилась на коллективных началах, что на практике означало общие склады, общие инструменты, равное распределение продуктов питания и т. д. Осенью подвели первые итоги. Хороший урожай дали только местные культуры, выращивать и удобрять которые отходами рыбного промысла научил европейцев Скванто. Тогда же в честь первого урожая губернатор колонии Уильям Брэдфорт, которого иногда называют первым американским историком, предложил провести праздник Благодарения[147]147
  Сегодня День благодарения утратил свое религиозное значение, но остался одним из главных национальных праздников США.


[Закрыть]. На торжество пригласили и местных индейцев, что укрепило заключенный с ними в начале года мирный договор.

Со временем отношения с индейцами начали портиться. Пришедшая в 1622 году весть о Джеймстаунской резне пробудила в пуританах подозрительность и недоверие. Масла в огонь зарождавшейся враждебности подлили индейцы из племени наррагансеттов, приславшие колонистам завернутые в змеиную кожу наконечники стрел – символическое объявление войны. Губернатор завернул в ту же шкурку пули и отправил обратно. Теперь нападения ждали со дня на день. Отставив все текущие проекты, кроме обеспечения колонии продовольствием, в котором она остро нуждалась, поселенцы бросили все силы на укрепление обороны Нового Плимута.

Впрочем, страх не помешал пуританам использовать индейцев в своих целях. Так, в результате кровавой, но несложной интриги им удалось натравить местное племя на конкурирующее с Новым Плимутом английское поселение. Многие его жители, не ожидавшие «ответного» нападения аборигенов, были убиты, остальные оказались на грани гибели. Плимутцы лицемерно предложили им помощь – и возможность навсегда покинуть окрестности их колонии…

Ужесточившуюся политику пуритан в отношении коренных народов порицал даже их духовный лидер. «Там, где кровь пролита однажды, она еще долго течет после этого не останавливаясь, – писал он. – Вы говорите, что они заслуживали этого, но не были ли они спровоцированы? К тому же, не будучи их правителями, вы должны беспокоиться не о том, чего они заслужили, а о том, что вы причиняете страдания. Я не вижу необходимости этого».

Ненависть к индейцам зиждилась на полном неприятии пуританами любого инакомыслия или же недостаточно добродетельного, по их мнению, образа жизни. Это в полной мере касалось и «чужаков» из Нового Плимута. Избирательное право предоставлялось только членам пуританской общины и прихожанам конгрегационалистских церквей, а от рядовых колонистов губернатор требовал соблюдения бытовых норм пуританской морали. Неугодные высылались обратно в Англию или же изгонялись в другие американские поселения. При этом на все обвинения в дискриминации губернатор Брэдфорд неизменно отвечал, что «с момента приезда не было никаких религиозных разногласий или даже оппозиции, выражавшейся в публичных или частных беседах».

Впрочем, к себе пуритане предъявляли не менее строгие требования. Упорный и добросовестный коллективный труд на благо общины уже в 1624 году позволил одному из лидеров Нового Плимута Эдварду Уинслоу с гордостью написать, что в их колонии «религия и прибыль идут рука об руку». К 1628 году пуритане договорились – «не без хлопот и волнений» – о выкупе права собственности на колонию за сумму в 1800 фунтов стерлингов. В январе 1630 года соответствующий патент был утвержден правительством метрополии.

Плимутцы получили разрешение торговать с аборигенами и другими колониями Нового Света, но главное, королевский патент подтверждал право пилигримов управлять теперь уже собственной колонией по своему разумению. Справедливости ради следует отметить, что в первые, самые важные для становления заокеанских колоний десятилетия, правительство попросту не имело реальных возможностей для прямого вмешательства в их дела – к чему оно, впрочем, в большинстве случаев и не стремилось.

Если испанцы и португальцы ревниво следили за сохранением зависимости своих колоний от милостей короны, то английские монархи, напротив, ожидали от заокеанских поселений автономности и хозяйственной самостоятельности: они должны были приносить прибыль, а не беспокойство. Поначалу, пока колонисты вывешивали «правильные» флаги, платили налоги и не пытались обойти королевские законы о торговле, им позволялось жить как вздумается, придерживаться тех общественных формаций, которые в наибольшей степени способствовали их процветанию, – если только местный политический уклад не вступал в конфликт с английским правом. «Предоставленные сами себе, они преуспели сверх всяких ожиданий», – резюмировал Джон Смит.

Благодаря этому «спасительному пренебрежению» со стороны короны английские поселения в Северной Америке виделись желанными убежищами для многих преследуемых по религиозным или политическим мотивам европейцев. Пуритане бежали из Старого Света в Новую Англию, квакеры стремились в Пенсильванскую утопию Пенна, французские гугеноты искали безопасной жизни в Южной Каролине, а британские католики – в Мэриленде.

Кроме того, идеологическое разнообразие и многоликость британских колоний были обусловлены тем, что если со стороны Испании Новый Свет осваивали обедневшие и оставшиеся не у дел после завершения реконкисты дворяне, то английские поселенцы представляли весь социальный спектр: от джентльменов до наемных слуг, от священников-миссионеров до ссыльных каторжан и пиратов.

Для исправления последней категории и решения проблемы переполненности долговых тюрем в 1732 году король Георг II поручил генералу Джеймсу Оглторпу создать на юге британских владений в Америке новую колонию. Поселение задумывалось как своего рода социальный эксперимент. Жителям Джорджии – так в честь короля Георга II окрестил Оглторп свое детище – запрещались азартные игры и употребление алкоголя. Запрет на использование рабского труда должен был прививать бывшим преступникам и несостоятельным заемщикам «похвальное трудолюбие». К середине XVIII века амбициозный проект полностью провалился, отчасти из-за тягот военных действий против испанской Флориды, отчасти из-за сопротивления колонистов многочисленным запретам, и с 1755 года Джорджия стала т. н. коронной колонией.

Еще одной провалившейся – но все же гораздо более успешной – утопией была Пенсильванская колония. Уильям Пенн, основатель и владелец носящей его имя колонии, получил ее в 1681 году от короля Карла II в качестве уплаты старого отцовского долга. На обширной территории размером с Англию Пенн задумал провести столь же масштабный «священный эксперимент», который показал бы всему миру пример успешного сосуществования людей разных наций, разных культур и мировоззрений. Первым делом заложили столицу и сердце новой колонии – Филадельфию, или Город братской любви. Через непродолжительное время она станет самым быстрорастущим городом британской Америки.

В апреле 1682 года Уильям Пенн опубликовал «Правила управления» Пенсильванией и даровал жителям колонии Хартию вольностей[148]148
  В 1751 году в честь Хартии свобод по распоряжению Совета Пенсильвании был отлит колокол, который впоследствии станет американским Колоколом Свободы – одним из главных символов государственности США. Именно его звон в свое время созвал жителей города на оглашение Декларации независимости.


[Закрыть], которая сулила им право голоса, прозрачное судопроизводство, бесплатные школы для малышей и обучение полезным ремеслам для детей от 12 лет. Для поддержания «благочестия и здравомыслия» были запрещены азартные игры – карты, кости, петушиные бои и скачки, – а также питейные заведения и даже… театры.

«Отныне ваша власть не будет стремиться к самообогащению, ибо управлять вами будут вами же созданные законы. Живите свободной и, если хотите, трезвой и активной жизнью. Я не стану никого притеснять или преследовать. Бог показал мне лучший путь и по Его благодати я буду ему следовать», – обратился Уильям Пенн к своим новым подданным.

Увы, миролюбие и терпимость, которые Пенн старался привить обществу своей колонии, в итоге и сгубили Пенсильванию. Квакеры, учению которых следовал и сам основатель Филадельфии, были пацифистами – не слишком удобное для эпохи бесконечных войн мировоззрение, поэтому представителями исполнительной власти Пенн назначал адептов других конфессий, чтобы они при необходимости «проявили должную твердость по отношению к соседям». Когда в 1756 году это наконец произошло и губернатор объявил войну индейцам-делаварам, все квакеры в знак протеста вышли из Совета колонии, что означало конец «священного эксперимента».

Тем не менее идеи Уильяма Пенна оказались весьма ценными для формирования государственных принципов будущих Соединенных Штатов. Он предвосхитил даже само грядущее слияние первых Тринадцати колоний в единое государство[149]149
  Под которым Пенн, правда, подразумевал британскую монархию.


[Закрыть].