Текст книги "Возвращение домой.Том 2."

Эта тирада заставила Филлис замолчать. Уставившись в огонь, она сидела с надутым видом, но больше не спорила. Потом она заговорила:

– Это как немцы и евреи. Не понимаю, как люди могут быть такими жестокими к себе подобным. Джесс мне рассказывала. Всякое рассказывала. Иногда, когда мы возились вдвоем на кухне или когда я заходила к ней в спальню пожелать спокойной ночи. Может быть, ей и той девушке из Австралии было чуть легче, их, по крайней мере, не заставляли работать на строительстве железной дороги.,. В последнем лагере, в Асулу, были настолько плохие условия и так мало еды, что десять женщин во главе с доктором пошли жаловаться к коменданту. А он приказал их высечь, обрить наголо и посадить на пять суток в бамбуковую клетку. Этот случай у меня из головы не выходит, Джудит. Если они могли поступить так с женщинами и детьми…

– Да, – вздохнула Джудит.

Ей Джесс ничего не рассказывала, но говорила об этом с Филлис, и слава Богу – значит, она не держала страшные воспоминания в себе.

– Да, – повторила она.

– Ну, ладно, – вздохнула Филлис, – так тому и быть. Когда ты поедешь?

– Сразу же после завтрака. Возьму машину Бидди.

– Как думаешь, он приедет с тобой?

– Не знаю.

– Если он приедет, где же мы его положим?

– Придется отдать ему комнату Бидди.

– Я приберу там. Сменю постельное белье. Ты бы позвонила миссис Кэри-Льюис.

– Сейчас позвоню.

– У тебя измученный вид. Все эти проблемы… Как насчет чашечки горячего какао?

– Было бы чудесно.

– Тогда я пойду и приготовлю. – Филлис сложила свое вязанье и воткнула спицы в клубок шерсти. – Поднимем себе настроение на сон грядущий.

Вернувшись в холл, Джудит набрала номер Нанчерроу.

– Алло!

– Диана, это я, Джудит.

– Дорогая!

– Простите за поздний звонок.

– Что стряслось?

Опять объяснения. Диана то и дело в ужасе охала и ахала, но в остальном вела себя отлично – не перебивала и ненужных вопросов не задавала.

– Короче, завтра я еду в Лондон. Если вы не против, я переночую на Мьюз, а в четверг, Бог даст, вернусь с Гасом.

– Господи, а мой ужин?! Моя вечеринка в честь возвращения Джереми!

– Я помню. Очень жаль, ко я не смогу на ней быть.

– Дорогая, ты меня убила! Мы планировали настоящий праздник.

– Мне, правда, очень жаль.

– Проклятье! И почему только вечно что-нибудь случается не вовремя!

Ответить на это было решительно нечего, и Джудит спросила:

– Как быть с Лавди?

Наступило долгое молчание, затем Диана громко вздохнула и проговорила:

– Ах да, понимаю…

– Лавди не хочет, чтобы Гас приезжал в Корнуолл, Она не хочет его видеть. Сама мне так сказала.

– Боже, как все сложно!

– Я думаю, не стоит говорить ей о Гасе. Если он приедет в Дауэр-Хаус, лучше ей не знать об этом.

– Но рано или поздно она все равно узнает.

– Да, но не сразу. Из слов Руперта ясно, что Гас не готов к эмоциональным встряскам.

– Терпеть не могу эту таинственность!

– Я тоже. Но это лишь на пару дней, пока ситуация не прояснится. Вы продолжайте заниматься вашей вечеринкой, а Лавди скажите, что мне пришлось уехать. И полковника с Джереми попросите помалкивать. Если Гас приедет со мной и останется у нас на какое-то время, придется, конечно, рассказать все Лавди. Но пока, думаю, нам лучше держать язык за зубами.

Довольно долго Диана молчала. Джудит затаила дыхание. Наконец Диана сказала:

– Да, конечно. Безусловно, ты права.

– Вы уж простите, что я испортила вашу вечеринку.

– Джереми тоже будет расстроен.

Джереми отвели его старую, знакомую спальню, и он потащил свой потасканный зеленый чемодан флотского образца наверх. Он так давно не был в Нанчерроу, что не стал сразу разбирать вещи; бросив чемодан на багажную полку в изножие кровати, он подошел к окну, открыл его и с удовлетворением окинул взглядом пейзаж, который так долго хранил в памяти. Близился полдень. Солнце то и дело проглядывало из-за туч, на веревке болталось белье. Голуби расхаживали по мощенному булыжником двору, толпились на голубятне, наперебой воркуя, словно жалуясь на холода. Блаженная минута… он смаковал ее. Время от времени ему приходилось напоминать себе, что война кончилась и он действительно в

Корнуолле, вернулся насовсем. Это был один из таких моментов. Он знал, что теперь, даст Бог, ему никогда не придется надолго расставаться с этим волшебным местом, которое всегда было для него словно второй дом. И он горячо благодарил судьбу за то, что ему позволено жить, что его не убили и он смог вернуться сюда.

Немного погодя он закрыл окно и повернулся, намереваясь распаковать чемодан, ко в этот миг за дверью, в коридоре, послышались частые шаги и раздался голос хозяйки дома.

– Джереми!

Дверь распахнулась, и вошла она. Даже в простых серых фланелевых брюках и мешковатом голубом мохеровом свитере Диана умудрялась выглядеть хрупкой и чрезвычайно женственной.

– Дорогой мой! Извини, что я тебя не встретила – как всегда, болтала по телефону. Ну, как ты?

Она нежно поцеловала его и уселась иа кровать, явно приготовившись к долгому разговору.

– Как доехал? – начала она. Будто он ехал не из Труро, а проделал путь в добрую сотню миль. – Боже, какое удовольствие снова тебя видеть! И выглядишь великолепно. Средиземноморский загар. Дорогой, неужели у тебя на виске проглядывает седина?

Чуть смутившись, Джереми дотронулся рукой до этого печального признака приближающейся старости.

– Похоже на то.

– Не расстраивайся, так ты даже интересней, глянь-ка лучше на меня – седая как лунь! Слушай, мне столько нужно тебе сказать, что не знаю даже, с чего начать. Во-первых, ты знаешь о том, что Джудит вернулась?

– Да, отец говорил мне. И о смерти ее родителей, и о том, что Джесс нашлась.

– Бедняжка Джесс, вот уж кто настрадался! Но она такая сильная. Не хочу называть ее рассудительной – это такое омертвляющее слово, но ни в ком я не видела столько здравого смысла. Не говоря уже о том, что она пресимпатичная и с изумительной фигурой. Но самая важная новость другая. Джереми, ты помнишь Гаса Каллендера? Он гостил у нас тем летом, перед войной.

– Как же, любовь Лавди. Погиб в Сингапуре.

– Дорогой, он не погиб. Он остался в живых. Его взяли в плен и отправили на бирманскую железную дорогу. Сам понимаешь, что ему пришлось пережить. Джудит встретила его в Коломбо, когда он возвращался в Англию. Она сказала ему, что Лавди вышла замуж, и он, естественно, очень расстроился. Когда Джудит приехала, она сообщила Лавди о том, что Гас жив, а Лавди сказала нам с Эдгаром.

– Боже правый! – ахнул Джереми. Что еще тут можно было сказать?

– Вот-вот. Положеньице, а? В общем, он поехал к себе в Шотландию и, что называется, исчез. Джудит ему писала – думаю, она волновалась за него и чувствовала себя как бы ответственной, – но он ей не ответил. А вчера наш Руперт был в Лондоне и столкнулся с Гасом на улице. Одет Гас был как бродяга и производил впечатление опустившегося человека. Руперт уговорил его пойти с ним пообедать, и Гас рассказал ему, что у него был кошмарный нервный срыв и он чуть ли не в психушку попал. Его старенькие родители умерли, пока он был в плену, а все семейное состояние растаяло… В общем, сплошные несчастья. Руперт очень огорчился. Он пытался уговорить Гаса поехать с ним в Глостершир, но Гас наотрез отказался,

– Где он живет?

– В убогой квартирке в какой-то трущобе, где никто никогда не бывает.

– Так что произошло?

– Господи, я утомила тебя своими рассказами, но все это действительно важно. Произошло то, что Джудит поехала сегодня в Лондон, к Гacy, посмотреть, что и как, и нельзя ли ему помочь. Может быть, привезет его в Дауэр-Хаус.

– А что Лавди?

– Лавди заявила, что не желает видеть Гаса. Думаю, ей стыдно. Конечно, она ни в чем не виновата, и все-таки любому понятно, что… – Диана умолкла и с надеждой посмотрела на Джереми. – Тебе ведь понятно, Джереми, голубчик?

– Боюсь, что да, – вздохнул Джереми.

– Все это очень грустно, потому что сегодня я планировала чудесный вечер в честь твоего возвращения. Неттлбед уже ощипал фазанов, миссис Неттлбед собиралась сделать на десерт сливовое пюре со взбитыми сливками, а Эдгар торжественно спустился в погреб выбрать вино. Но вчера вечером позвонила Джудит и сказала, что едет в Лондон, а потом позвонила Лавди и сказала, что Уолтер тоже не может прийти. Ну, и мы решили пока отложить все это. Такое разочарование!

– Не унывайте, – попытался утешить ее Джереми. – Уже то, что вы все это задумали… мне очень приятно.

– Ладно, как-нибудь в другой раз…

Помолчав, Диана взглянула на свои крошечные золотые часики.

– Мне пора идти. Я обещала Эдгару позвонить поставщику зерна насчет корма для кур. Его не привезли, и бедняжки голодают. – Она поднялась. – Обед в час, о'кей?

– Отлично.

Она направилась к двери, но, уже взявшись за ручку, обернулась.

– Джереми, если Гас все-таки приедет с Джудит, Лавди – ни слова. Хотя бы первое время. Пока мы не поймем, в каком он состоянии.

Джереми все понял.

– Хорошо.

С удрученным выражением на лице Диана покачала головой.

– Какая мерзость эти заговоры молчания, не правда ли?

Но прежде чем он успел что-либо ответить, она уже ушла.

Он остался один – с неразобранным багажом и с хаосом в голове. Эта новая, послевоенная жизнь, похоже, переполнена проблемами. Нужно принимать решения, разбираться наконец с делами, которые слишком долго «висели».

Для окончательного увольнения из Добровольческого резерва военно-морских сил – с отличным отзывом командира и небольшим денежным пособием от благодарной родины – осталось уладить только несколько формальностей. Но, вернувшись домой, он застал своего старика отца в глубоком унынии. К власти пришло правительство лейбористов, и вовсю пошли разговоры о законопроекте «Народное здравоохранение», который обещал преобразить всю систему медицинского обслуживания и превратить традиционных «врачей общей практики» в пережиток прошлого. Джереми считал, что все это только к лучшему, но он понимал, что его отец слишком стар, чтобы угнаться за надвигающимися переменами.

Быть может, вместо того чтобы возвращаться к практике в Труро, попробовать начать новую? Новое место, новые, молодые партнеры и современные методики. Один коллега на флоте уже заговаривал с ним насчет этого, и его предложение показалось Джереми чрезвычайно заманчивым. Но он не мог связывать себя обещаниями, пока не поговорит с Джудит.

Джудит была самой насущной проблемой. Больше всего на свете он желал снова увидеть ее и вместе с тем страшился этой встречи, которая могла навсегда разрушить его заветные мечты. Все эти годы с той ночи, которую они провели вместе в Лондоне, он непрестанно думал о ней. Посреди Атлантического океана, в Ливерпуле, в Гибралтаре и на Мальте начинал письма, которые так и не были закончены. Всякий раз он не мог найти нужных слов, впадал в отчаяние и, скомкав очередное косноязычное послание, швырял его.в мусорный ящик. «Нет никакого смысла, – твердил он себе. – Наверняка она давно забыла обо мне и нашла себе кого-то другого».

Джудит еще не замужем, это обнадеживало. Но рассказ Дианы о Гасе Каллендере его встревожил. Что означает возвращение Гаса с того света для Лавди, было абсолютно ясно, но вдруг оказалось, что Джудит тоже имеет ко всему этому непосредственное отношение. В том, что она махнула рукой на вечеринку в честь его, Джереми, возвращения, которую планировала Диана, и умчалась в Лондон к Гасу, Джереми увидел для себя дурной знак. Правда, Гас был другом Эдварда, а Эдвард – большой любовью Джудит. Возможно, в этом все дело. Или же ее сочувствие к Гacy переросло в более глубокое чувство? В любовь? Этого он не знал. Слишком долгое время он ничего не знал.

Внезапно ему больше всего на свете захотелось выпить. Розового джина. Распаковать вещи всегда успеется. Он прошел в ванную, вымыл руки, провел расческой по волосам и направился вниз на поиски утешения.

Джудит в последний раз огляделась, чтобы убедиться, что ничего не забыла. Белье с постели снято, чашка с блюдцем вымыты и поставлены на сушилку, холодильник выключен, окна закрыты и заперты на шпингалеты. Она взяла в руку свой маленький чемодан для однодневных поездок, спустилась по узкой лестнице, вышла в переднюю дверь и крепко захлопнула ее за собой.

В девять часов еще не совсем рассвело, небо было темным и хмурым, ночью подморозило. В окнах маленьких домов на Мыоз все еще горел свет, отбрасывая желтые квадраты на заледеневшие тротуары. Кадки и оконные ящики для цветов пустовали, зато у дверей одного дома стояла прислоненная к стене рождественская елка. Быть может, сегодня ее внесут в дом, станут наряжать, украшать китайскими фонариками.

Она бросила чемодан в багажник машины Бидди и села за руль. Машине не понравилось стоять всю ночь на улице, и двигатель не хотел заводиться. Только чихнув два-три раза, автомобиль наконец ожил и заурчал, выдыхая облака газа. Джудит включила габаритные огни, прокатила по всей Мьюз и выехала с улицы через арку в дальнем ее конце.

Странным казался Лондон без висящих в небе аэростатов заграждения и с горящими уличными фонарями. Но следы бомбежек и произведенных войной опустошений все еще замечались повсюду. Проезжая по Слоун-стрит, Джудит видела, что, хотя заколоченные всю войну витрины щеголяли новенькими стеклами, ассортимент выставленных к Рождеству товаров не шел ни в какое сравнение с роскошным изобилием довоенных лет.

Ушцы в этот час были запружены народом. Мамаши подгоняли своих чад в школу, толпы служащих спешили в офисы; одних засасывал в свои недра метрополитен, другие терпеливо ждали автобусов. У всех был несколько измотанный и помятый вид, а некоторые женщины в мужских пальто, ботинках и платках выглядели не лучше деревенских баб.

Со Слоун-стрит Джудит свернула налево, проехала по Бромптон-роуд и вырулила на Фулем-роуд. По дороге она внушала себе: не суетиться, делать все по порядку. Она повторяла это про себя начиная со вчерашнего утра, когда выехала из Роузмаллиона. Заправить машину и наполнить запасные канистры (в гаражах могут заартачиться и не принять просроченные талоны на горючее). Приехать в Лондон; добраться до Мьюз; переночевать там. Теперь оставалось: найти дом Гаса; позвонить в дверь; подождать, пока он откроет. А если никто не откроет?.. Выломать дверь? Вызвать полицию или пожарных? Если же он все-таки появится, то что она ему скажет? Она подумала о Диане. Диана всегда бы нашлась, что сказать. «Гас, голубчик, доброе утро, это я!»

Джудит проехала мимо Бромптонской больницы, сбавила газ и стала высматривать над дверями и витринами номера домов. Где-то здесь. Между двумя переулками тянулся ряд лавчонок; хозяева выносили прямо на тротуар ящики с брюссельской капустой, газетчики открывали свои киоски.

Она увидела пирожковую, о которой упоминал Руперт, остановилась у тротуара, вылезла из машины и заперла ее. Между пирожковой и бакалейной лавкой втиснулась узкая дверь. На косяке было два звонка с картонными ярлычками, на одном из которых значилось: «КОЛАН», на другом – «ПЕЛОВСКИЙ». Она поколебалась, нажала на «ПЕЛОВСКИЙ» и стала ждать. Ничего не дождавшись, позвонила еще. Если так будет и дальше, придется попробовать «НОЛАН». Холод ледяного тротуара просачивался сквозь резиновые подметки ее сапог, и у нее начали мерзнуть ноги. Может быть, Гас еще в постели, спит. Или звонок не работает. А может, пора укрыться в теплой пирожковой и заказать чашку чаю…

Вдруг послышались шаги – кто-то спускался по лестнице. Она уставилась на дверь. Щелкнул замок, дверь открылась внутрь, и, почти не веря своим глазам, она увидела перед собой Гаса.

Несколько секунд они просто смотрели друг на друга. От радости, что нашла его, Джудит на мгновение лишилась дара речи, да и сам Гас остолбенел от изумления, обнаружив ее на своем пороге.

Нужно было что-то сказать, и Джудит произнесла первое, что пришло в голову:

– Вот уж не знала, что тебя зовут Пеловский.

– Нет, это другой парень.

Выглядел он сносно. Не так плохо, как она опасалась. До ужаса худой и бледный, правда, но побритый и одетый по-человечески – в толстый свитер с воротом «поло» и вельветовые штаны.

– Ты бы поменял табличку на звонке.

– Джудит, что, черт побери, ты здесь делаешь?!

– Пришла в гости. Я замерзла. Можно войти?

– Конечно. Извини… – Он отступил назад, пропуская ее. – Заходи…

Она вошла и закрыла за собой дверь. Внутри было темно, в душном воздухе стоял неприятный, затхлый запах.

– Хоромы не слишком шикарные, сама видишь, – извинился он. – Идем.

Он повел ее по полутемной лестнице наверх. На площадке она увидела приоткрытую дверь, и они зашли в комнату с режущими глаз обоями и жалкими занавесками. От стоящего перед камином маленького электрообогревателя исходило слабое тепло. Но грязные оконные стекла заиндевели, и было жутко холодно.

– Лучше не снимай пальто, – посоветовал он. – Извини за грязь. Вчера утром я пытался прибраться, но заметного результата не добился.

На краю стола, заваленного бумагами и газетами, Джудит заметила чашку и тарелку с крошками.

– Я тебе помешала…

– Ничуть. Я уже позавтракал. Располагайся…

Он подошел к камину, взял с каминной полке сигареты и зажигалку, закурил, повернулся к ней. Джудит присела на подлокотник одного из громоздких диванов, а Гас остался стоять у камина, прислонившись спиной к каминной полке.

Ходить вокруг да около не было смысла.

– Мне позвонил Руперт, – сообщила она.

– А-а… – протянул он так, будто все моментально прояснилось. – Понятно. Я так и подумал.

– Ты на него не сердись, он и вправду беспокоился.

– Он славный малый. Боюсь только, что он застал меня не в лучшей форме. Грипп и так далее. Теперь мне уже лучше.

– Он сказал, что ты был болен. Лечился в больнице.

– Да.

– Ты получал мои письма?

Он кивнул.

– Почему ты не ответил?

Он покачал головой.

– Я был не в состоянии ни с кем общаться, тем более письменно. Прости, это нехорошо с моей стороны. А ведь ты была так добра.

– От тебя ничего не было, я беспокоилась.

– Не надо обо мне беспокоиться. У тебя и своих забот хватает. Как Джесс?

– Прекрасно. Обживается в школе.

– Какое чудо, что она нашлась и вернулась к тебе.

– Да. Но я пришла сюда не для того, чтобы разговаривать о Джесс…

– Когда ты приехала в Лондон?

– Вчера. На машине. Она стоит внизу. Я переночевала в доме Дианы. А потом поехала к тебе. Руперт дал мне адрес. Найти было нетрудно.

– Делаешь покупки к Рождеству?

– Нет, я не за покупками приехала. Я приехала разыскать тебя. Только для этого.

– Я польщен, но, право, я этого не заслуживаю.

– Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Корнуолл. Он ни секунды не колебался с ответом.

– Нет. Спасибо, но я не могу.

– Что тебя держит в Лондоне?

– Здесь ничем не хуже, чем везде.

– Не хуже для чего?

– Для того, чтобы побыть одному. Разобраться в самом себе, Привыкнуть к самостоятельной жизни, научиться стоять на собственных ногах. После психиатрической больницы чувствуешь себя никуда не годным. И когда-то надо начинать искать работу. Здесь у меня есть знакомые. Школьные друзья, сослуживцы по армии…

– Ты уже виделся с кем-нибудь из них?

– Нет еще…

Она не могла до конца верить ему, подозревая, что он просто пытается отделаться от нее.

– Это так важно – найти работу?

– Да. Не настолько срочно, но необходимо. Руперт, вероятно, посвятил тебя в обстоятельства кончины моего отца. От его состояния остался сущий пшик. Я не могу больше вести вольготную жизнь обеспеченного человека.

– Насколько я знаю тебя, убеждена, что у тебя не будет проблем с получением работы.

– Да, но от меня потребуются определенные усилия.

– Но не прямо же сейчас. Ты должен дать себе шанс. Ты был болен, ты хлебнул горя. Зима в самом разгаре, такое тоскливое время, и Рождество совсем скоро. Ты не можешь остаться в Рождество один. Поедем со мной. Прямо сейчас. – Она услышала в своем голосе мольбу. – Соберись, запрем дверь – и домой!

– Прости. Правда. Не могу.

– Из-за Лавди? – едва осмелившись, спросила она. Она думала, что он будет отрицать, но он кивнул:

– Да.

– Тебе вовсе не обязательно встречаться с ней…

– О, брось, Джудит, не валяй дурака. Как ты это себе представляешь? Как мы можем не встретиться?

– Мы ничего не скажем… никому…

– А мне что прикажешь делать? Ходить с приклеенной бородой и в темных очках, говорить с каким-нибудь жутким иностранным акцентом?

– Можно выдать тебя за мистера Пеловского. Это была довольно посредственная шутка, и он даже не улыбнулся.

– Я не хочу создавать ей проблемы.

«Об этом и без тебя уже позаботились! Уолтер Мадж и Арабелла Блямб». Слова эти так и рвались наружу, но Джудит вовремя прикусила язык. Слово – не воробей… Вместо этого она сказала:

– Ты важнее, чем Лавди, Гас. Сейчас мы должны думать о тебе.

Он ничего не ответил.

– Слушай, если ты не хочешь в Корнуолл, давай я отвезу тебя в Глостершир и оставлю у Афины с Рупертом. Они будут очень рады тебе, я знаю.

Он слушал ее с каменным лицом, запавшие темные глаза смотрели мрачно. Джудит слишком долго сдерживалась, пытаясь быть терпеливой, но теперь разозлилась. Ничто так не раздражает, как непоколебимое мужское упрямство.

– Гас, ты ведешь себя как болван и упрямый осел! Почему ты не хочешь принять помощь?

– Я не нуждаюсь в помощи.

– Бред! Это отвратительный эгоизм. Ты ни о ком не думаешь, кроме себя. А что должны чувствовать мы, зная, что ты предоставлен самому себе и у тебя нет больше ни семьи, ки дома… ничего? Мы не сможем ничего для тебя сделать, если ты сам себе не поможешь. Я знаю, ты прошел через ад, ты был болен, но ты должен дать себе шанс. А не сидеть в этой конуре, жалея себя и тоскуя о Лавди…

– Да заткнись же!

Это был ужасный момент, Джудит думала, что расплачется. Она встала с дивана, отошла к окну и глядела на движущийся по улице поток машин до тех пор, пока глаза не перестало щипать и она не почувствовала, что в состоянии сдержать слезы.

– Прости, – сказал он у нее за спиной. Она промолчала.

– Я бы с удовольствием принял твое приглашение. Часть меня рвется ехать с тобой. Но я боюсь самого себя. Боюсь того, что может произойти. Что я опять не выдержу и сломаюсь.

– Хуже этой квартиры ничего быть не может, – пробормотала Джудит.

– Прости, что?..

– Я говорю, хуже уже ничего не может быть. Наступило молчание. Через какое-то время он заговорил:

– Слушай, у меня кончились сигареты. Я спущусь на улицу, куплю в газетном киоске. Подожди здесь, не уходи, Я мигом. А потом напою тебя чаем.

Джудит не шевельнулась. Она слышала, как он вышел из комнаты и побежал вниз по темной лестнице. Открылась и захлопнулась уличная дверь.

Замерзшая, усталая и упавшая духом, она тяжело, судорожно вздохнула. Что теперь? Что говорить? Она отвернулась от окна и оглядела унылую комнату. Побрела к столу и взяла вчерашнюю газету – единственное, что могло представлять какой-то интерес. Как попало сложенные листы скрывали под собой другие предметы: раскрытый потертый дипломат, набитый старыми газетами, письмами и счетами, картонную папку, блокнот для черновых записей и книгу (или альбом) в холщовом переплете, стянутую толстой резинкой. Заинтригованная, Джудит бросила газету и придвинула книгу к себе. Засаленная, в пятнах обложка, мятые углы страниц. Она вспомнила, как сидела с Гасом на террасе отеля «Галле-Фейс» и он рассказывал ей о последних днях Сингапура. О том, как он продал свои часы за сингапурские доллары и подкупил охранника, чтобы тот принес ему бумагу для рисования, карандаши и блокнот.

Его альбом для зарисовок. «Что-то вроде документального архива. Правда, не для всеобщего пользования…»

Она знала, что не имеет права смотреть, и не хотела этого делать. Но руки ее, казалось, действовали по своей собственной воле. Она стянула резинку и наугад открыла альбом. Рисунки карандашом. Очень детальные. Страница за страницей. Длинная вереница бредущих через джунгли изнуренных полуголых людей, сгорбившихся под тяжестью деревянных шпал. Поникшая фигура привязанного к столбу несчастного, оставленного умирать от жажды и зноя на безжалостно палящем солнце. Японский солдат, занесший приклад ружья над худым, как скелет, заключенным, распростертым в грязи. Следующая страница… Казнь, кровь хлещет из обезглавленного тела…

Ей стало дурно от подступившей к горлу тошноты. Хлопнула входная дверь, и Джудит услышала шаги Гаса на лестнице. Она захлопнула альбом и надавила обеими ладонями на обложку, будто на крышку коробки с ожившими кошмарами, извивающимися и ядовитыми.

Хватит. Она произнесла это вслух.

– Все, хватит.

Он стоял в дверях.

– Ты что-то сказала?

Джудит повернулась к нему,

– Да, сказала. И я тебя тут не оставлю, Гас. Я не прошу тебя ехать со мной – я тебе говорю, что ты поедешь. А если не поедешь, я сяду здесь и буду тянуть из тебя душу до тех пор, пока ты не согласишься.

Ошеломленный ее эмоциональным взрывом, Гас перевел взгляд с ее лица на стол и увидел альбом, а рядом – резинку, которая его стягивала. Очень спокойно он проговорил:

– Тебе не нужно было его открывать.

– Но я открыла. И я увидела. Ты не должен носить это в себе, будто это единственные воспоминания, которые у тебя есть. Они останутся с тобой навсегда, они никогда не исчезнут. Но когда-нибудь они поблекнут, если ты сам не станешь за них цепляться. И в одиночку у тебя ничего не выйдет. Ты должен поделиться с другими. Раз ты со мной не едешь, значит, все оказалось напрасно. Я проделала такой путь, притом что на машине Бидди больше сорока пяти миль в час не выжать, и мне пришлось пропустить вечеринку, которую Диана устроила в честь возвращения Джереми Уэллса, а теперь мне тащиться обратно в такую даль, а тебе на все наплевать, стоишь как столб, зомби несчастный!..

– Джудит…

– Не хочу больше об этом говорить. Но в последний раз прошу тебя – пожалуйста! Если я не выеду прямо сейчас, то мне уже не попасть сегодня домой. Ехать так долго, а в четыре часа уже стемнеет…

Тут она не выдержала: усталость и разочарование, его нежелание слушать ее, ужасное содержимое альбома – все это было слишком. Ее голос прервался, лицо скривилось, и она разразилась неудержимым, истерическим плачем.

– О, Гас!..

– Не плачь.

Он подошел, обнял ее и не отпускал до тех пор, пока ее рыдания не стихли.

– Ты действительно отказалась от этой вечеринки со всеми ними, с Дианой и Джереми… из-за меня?

Джудит кивнула и сказала:

– Не страшно. Отпразднуем в другой раз. Она отыскала платок и высморкалась.

– Мне неприятно думать, что ты поедешь одна до самого Корнуолла. Да еще на скорости сорок пять миль в час.

Джудит вытерла рукой мокрые щеки.

– Боюсь, ты ничем не можешь помочь.

– Нет, могу. – Он впервые улыбнулся. – Дай мне только пять минут.

Они отправились на запад через Хаммерсмит и Стейнс и вскоре выехали на шоссе А-30. Машину вела Джудкт: она подумала, что Гас, вероятно, захочет поспать, к тому же, она приноровилась к своеобразному характеру старого автомобиля Бидди. Сидя рядом с ней на переднем сиденье, Гас изучал их маршрут по рваной дорожной карте и сосал карамельки – он, по его словам, был слишком хорошо воспитан, чтобы курить в чужой машине. Когда они добрались до Хартли-Уинтни, лондонские пригороды остались позади, начались провинциальные городки с их рынками, пабами с названиями типа «Красный лев» или «Голова короля», домами из красного кирпича на главных улицах. Солсбери, Крукерн, Чард, Хонитон… В Хонитоне они остановились; Гас наполнил бак из последней запасной канистры, а Джудит отправилась за съестным и принесла два странных на вид пирожка с мясом и пару бутылок имбирного лимонада. Они съели этот скромный обед в машине.

– Пирожок с мясом, – обрадовался Гас. Он надкусил свой пирог и, чуть-чуть пожевав, взглянул на Джудит с гримасой недоумения.

– Это не похоже на пирожок с мясом!

– На что же это похоже?

– На мышь с грязью, запеченные в бумажном полотенце.

– А ты ожидал таких пирогов, как у миссис Неттлбед? Боюсь, после шести лет войны это невозможно. Для этого требуется отборная говяжья вырезка, а большинство людей уже забыли даже, как она выглядит.

Оки поехали дальше. Лондонские облака рассеялись, наступил ясный и холодный вечер. Зимнее солнце, оранжевое, как апельсин, опустилось на холмы Дартмура. Эксетер, Окехамптон, Лонсестон… Стемнело, и Джудит включила фары. По обе стороны узкой дороги расстилались лишь пустынные вересковые поля.

Наконец Корнуолл.

Гас замолчал. Долгое время он не произносил ни слова, а потом спросил:

– Джудит, ты в детстве любила фантазировать?

– В каком смысле?

– Ну, обычные грезы подростка. О том, как ты скачешь по пустыне в одном седле с красавцем шейхом или спасаешь утопающего, а он вдруг оказывается твоим любимым киноактером.

– Нет, таких именно фантазий у меня не было. Но я любила представлять, что Корнуолльская Ривьера – это Восточный экспресс[32]32
  Поезд, курсировавший между Парижем и Стамбулом в период с 1883 по 1961 г.


[Закрыть] и я должна доставить в Стамбул секретные документы, а за мной охотятся всякие коварные шпионы. Захватывающие приключения в духе Агаты Кристи. А о чем грезил ты?

– Мои грезы были куда менее авантюрными. Я вообще не очень увлекался приключениями. Но я отдавался своим фантазиям со всей страстью. Их было три, каждая сама по себе. Прежде всего я мечтал о том, что приеду в Корнуолл, где никогда не был, и стану художником. Я воображал, что живу в беленом рыбацком домике с порогом из булыжника – волосы до плеч, шляпа а-ля Огастес Джон[33]33
  Огастес Джон (1878—1961) – английский художник, портретист.


[Закрыть], сандалии на веревочной подошве и синие парусиновые брюки, какие носят французские рабочие; курю я крепкие сигареты из черного табака «Житан», и у меня своя мастерская. Иногда я наведываюсь в какой-нибудь уютный паб, где люди не дают мне проходу и наперебой угощают выпивкой.

– Довольно невинные мечты. Но почему именно Корнуолл, ты же здесь никогда не бывал.

– Я знал Корнуолл по произведениям искусства – по картинам. Читал в журнале «Студия» о ньюлинской и порткеррисской школах живописи. Художники с необыкновенным ощущением света, по-особому передававшие цвет моря и скал.

– В живописи ты добился бы успеха, я в этом не сомневаюсь.

– Возможно. Но это было всего лишь маленькое хобби. Так говорил мой отец. И я поступил в Кембридж, выбрал техническую специальность. Диаметрально противоположное направление. – Он замолчал, погрузившись в задумчивость. – Наверно, мы были последним поколением молодых людей, которые делали то, что им говорят старшие.

– А две другие твои мечты?

– Вторая тоже была связана с живописью, с картиной Лоры Найт, репродукцию которой я вырвал из журнала, вставил в рамку и с тех пор никогда с ней не расставался – ни в школе, ни дома, ни в университете. Девушка на берегу, в старом свитере и теннисных туфлях, смуглая, как цыганка, с падающей на плечо косой медных волос. Прелестная девушка.

– У тебя осталась эта репродукция?

– Нет, она погибла в Сингапуре вместе со всем остальным.