Текст книги "Тайные общества русских революционеров"

Демонстрация

Как средство политической борьбы, демонстрации могут стать грозным оружием. В истории нашего Отечества оно с наибольшей силой проявилось во время Февральской революции 1917 года. Постоянные массовые демонстрации на улицах и площадях, прежде всего Петербурга и Москвы, в изрядной степени деморализовали власть и сплотили ее противников.

Такова наиболее демократическая форма выступлений против существующего государственного устройства. Хотя и в этом случае нет оснований говорить о волеизъявлении народа, ибо в подобных мероприятиях участвует лишь малая его часть. Да и политические демонстрации бывают разные. Например, в Петербурге первая из них произошла 3 марта 1876 года на похоронах студента Чернышева, который умер в Доме предварительного заключения, просидев там почти три года.

Сопровождали гроб не только многочисленные студенты, но и преподаватели, адвокаты, даже военные. Был и священник. Но когда толпа остановилась перед Домом предварительного заключения и запела «Вечная память», поп предпочел улизнуть. А шествие продолжалось, к нему примыкали прохожие, зеваки. На вопросы, кого хоронят, отвечали: «Молодого человека замучили в тюрьме. За правду стоял, за народ!» Процессия прошла по Литейному проспекту, пересекла Невский и двинулась к окраине города. Полиция была в замешательстве: ничего подобного еще не происходило.

Эта демонстрация прошла относительно спокойно, чего нельзя сказать о другой – 6 декабря того же года на Казанской площади перед собором. Землевольцы хотели таким образом продемонстрировать силу своей организации, заявить о ней, что называется, во весь голос в столице, откуда слухи распространятся по всей России. Собирали главным образом рабочих, к которым присоединились студенты. Пришли несколько сот человек. Речь держал Георгий Плеханов под трели полицейских свистков. Рабочие, сомкнувшись плотной толпой вокруг выступавшего, не подпускали к нему блюстителей порядка. Речь его была опубликована в газете «Вперед!» в начале января 1877 года.

«Друзья! – говорил он. – Мы только что отслужили молебен за здравие Николая Гавриловича Чернышевского и других мучеников за народное дело. <…> Их было и есть много: декабристы, петрашевцы, каракозовцы, нечаевцы, долгушенцы и все наши мученики последних лет. Они стояли и стоят за то же народное дело; я говорю – народное, потому что оно начато было самим народом. Припомните Разина, Пугачева, Антона Петрова! Всем одна участь: казни, каторга, тюрьма. Но чем больше они выстрадали, тем больше им славы. Да здравствуют мученики за народное дело!

Друзья! Мы собрались, чтобы заявить здесь перед всем Петербургом, перед всей Россией нашу полную солидарность с этими людьми; наше знамя – их знамя! На нем написано – земля и воля крестьянину и работнику. Вот оно – да здравствуют земля и воля!»

Тотчас было развернуто красное знамя, на котором было вышито: «Земля и воля». Шествие едва успело двинуться к Невскому проспекту, как полицейские стали хватать тех, кто шел в задних рядах. Раздались крики «Наших бьют!». Толпа бросилась отбивать своих, колотя полицейских, которые ретировались за собор. Но им на помощь спешил отряд городовых со множеством дворников. Начались свалка и жестокое побоище. Отдельные группы демонстрантов смогли пробиться, но многие были арестованы.

Следующая демонстрация произошла спустя год. На Василеостровском патронном заводе взорвался порох; погибло шесть человек, несколько рабочих были тяжело ранены. Виновно в трагедии было заводское начальство, пренебрегавшее техникой безопасности, несмотря на заявления работников.

Революционеры хотели превратить похороны в демонстрацию протеста. Но, увидев толпу рабочих, одетых «по-праздничному» и похожих на небогатых буржуа, интеллигенты были обескуражены. От «пламенных речей» решили отказаться. Тем более что стоял жестокий мороз. Шествие молча прошло до кладбища. Когда похороны закончились, один рабочий неожиданно громко произнес:

– Господа, мы хороним сегодня шесть жертв, убитых не турками (тогда шла русско-турецкая война), а попечительным начальством…

Раздался полицейский свисток. Околоточный надзиратель подошел к нему и положил ему руку на плечо.

– Я вас арестую.

И тут рабочие разом бросились на полицейских, оттеснили их от своего товарища, а напуганный околоточный стал оправдываться:

– Я же не могу иначе, господа, я отвечаю за беспорядки перед начальством.

– Вот вздуем тебя, так ответишь!

– Да что там, бей его!

– Братцы, стыдно. Нас много, их мало, пусть идут по домам…

Все завершилось благополучно.

…Как видно из приведенных примеров, первые демонстрации (не столько трудящихся, сколько учащихся) не предвещали каких-то экстремальных действий со стороны революционеров-народников. То же можно сказать и об их пропаганде в народе.

Резко обострило ситуацию само царское правительство. Вместо того чтобы действовать продуманно, умом, власть решила применить грубую силу.

Государственный террор

С 18 ноября 1877-го по 23 января 1878 года в Петербурге проходил так называемый процесс 193» или Большой процесс. Были свезены обвиняемые из 37 губерний. Всего к дознанию были привлечены 770 человек. Следствие продолжалось более четырех лет. За это время умерли, сошли с ума или покончили собой 93 человека. Цифра огромная, если учесть, что арестованные были молодыми людьми. Следовательно, условия их содержания в заключении были преступно жестокими.

Это стало первым свидетельством того, что против преимущественно мирно настроенных народников (правда, старающихся вести революционную пропаганду, ориентируясь на будущее) были использованы крайние меры. Неудивительно, что вскоре последовала соответствующая реакция со стороны радикально настроенной молодежи.

Факт остается фактом: в царской России государственный террор начался раньше, чем индивидуальный.

Значительную часть арестованных, вина которых так и не была доказана, освободили под надзор полиции. К тому же, было сочтено нежелательным публично демонстрировать массовый характер движения народовольцев. В суд Особого присутствия Сената передали дела на 197 человек, но до начала суда умерли еще четверо.

Главный обвинитель, товарищ обер-прокурора Сената В.А. Желиховский утверждал, что все арестованные пропагандисты «составляли одно целое, одно преступное сообщество… основанное на теории Бакунина, возводящее невежество и леность в степень идеала и сулящее, в виде ближайше осуществимого блага, житье на чужой счет». И это «могло показаться заманчивым только для самой плохой части учащейся молодежи». Доказывая сей нелепый тезис, он сослался на манеру «называть друг друга, вопреки приличиям, не по именам, а употребляя клички».

Кто-то из подсудимых тут же сочинил пародию на речь прокурора (очень похожую на оригинал). Вот отрывок из этого сочинения. Указывая на скамью подсудимых, прокурор произносит:

 
Вот мы видим представителей
Государства разрушителей!
Сброд воришек и грабителей,
Огорчающих родителей,
Бросив в школе обучение,
Все они, без исключения,
Зарядив себя идеями,
Порожденными злодеями,
С криком «В бой, друзья, с рутиною!»
Русь, как сетью, паутиною,
Разорвав с семьею, с обществом,
Всю опутали сообществом.
Занимаясь агитацией,
Прибегали к конспирации:
Попустительства скрывали,
Клички членам надавали.
Так, Надежду звали «Надькой»,
Катерину звали «Катькой»,
«Васькой» назвали Василия,
Но напрасны их усилия…
 

Наиболее мощной демонстрацией революционного брожения в российском обществе явился именно данный процесс. Огромное впечатление произвела произнесенная на нем 15 ноября 1877 года речь подсудимого Ипполита Мышкина. Ее он заранее обсудил вместе с товарищами. В ней доказывал, что «преступное сообщество», стремящееся разрушить существующий строй, есть в действительности социально-революционная партия; ее создало движение в народ. Она пока еще не вполне организована, но имеет все данные сделаться таковой.

Когда Мышкин сказал: «Это не суд, а простая комедия или нечто худшее, более отвратительное, позорное…», председатель закричал: «Уведите его!» Жандармский офицер бросился к Мышкину, но подсудимые Рабинович и Стопане загородили ему дорогу.

После недолгой схватки офицер оттолкнул их и одной рукой обхватил Мышкина, а другой пытался зажать ему рот. Однако Мышкин громко продолжал: «…более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества!»

На помощь офицеру бросились жандармы, началась свалка. Мышкина схватили и потащили из помещения. В это время Стопане громко закричал: «Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, негодяи, холопы!» Жандарм схватил его за грудь, толкнул в шею; другие подхватили его и поволокли. То же сделали и с Рабиновичем.

В зале поднялся невообразимый шум: крики негодования среди подсудимых и публики, истерика… Прокурор и секретарь суда растерялись и, стоя, наблюдали эту расправу. Главный судья с сенаторами ушел. Пристав от его имени закрыл заседание. Защитники возразили, что это они должны слышать от самого первоприсутствующего. Их пригласили в особую комнату, где председатель объявил заседание закрытым. Защитники требовали составления протокола об избиении подсудимых, но им было отказано. Прокурор Желиховский воскликнул: «Это чистая революция!»

Однако именно его злобное и клеветническое выступление оказалось, в сущности, провокационным. Даже на сенаторов, членов суда, выступление Мышкина произвело такое впечатление, что они вопреки закону не решились вызвать его на очередное заседание, где слушалось именно его дело. В январе 1878 года речь Мышкина была опубликована в эмигрантском журнале «Община» и неоднократно переиздавалась. Пародия на речь прокурора распространялась в рукописном виде.

Формальные итоги «процесса 193» таковы. Трое обвиняемых умерли в процессе суда. 13 человек присудили к каторге (от 5 до 10 лет), 23 – к различным срокам ссылки. 61 из отсидевших в предварительном заключении 3–4 года вменили в наказание этот срок, 90 были оправданы за недостатком улик. Одного оштрафовали, а двоих помиловали за предательские показания, обличающие их бывших товарищей.

…3 апреля 1878 года в Москве прошла демонстрация учащейся молодежи, закончившаяся жестоким побоищем. Началось с того, что студенты пошли за полицейскими каретами, где находились административно ссылаемые киевские народовольцы. Около Охотного Ряда на москвичей набросились мясники и лабазники из расположенных здесь лавок. Полиция не вмешивалась в драку, потому что сила была на стороне нападавших. Студенты были избиты, а демонстрация рассеяна.

На следующий день в газетах «Московские ведомости» и «Правительственный вестник» с удовлетворением отметили этот инцидент, толкуя его как «ответ русского простого народа» на оправдание четырьмя днями раньше Веры Засулич.

Конечно же, по меньшей мере странно выдавать столичных лавочников и мясников за простой русский народ, да и упоминание Засулич явно не к месту. Оказывается, этим людям пристав Тверской части заранее предложил помочь полиции усмирить студентов, якобы бунтующих против царя.

Наиболее активные участники демонстрации и некоторые мясники предстали перед мировым судьей. Студенты не отрицали своего присутствия на проводах товарищей, а один из мясников неожиданно заявил, что сожалеет о своем участии в драке, так как не знал, в чем было дело. После долгого разбирательства судья стал читать приговор. Почти все студенты были оправданы, лишь некоторые подверглись двум-трем дня ареста за нарушение тишины и спокойствия на улице.

Николай Морозов с тремя товарищами (все с револьверами в карманах) присутствовали как зрители в зале суда; на улице оставалась толпа студентов. Народовольцы собирались после оглашения приговора, который ожидался ими суровым, открыть стрельбу, учинить беспорядки. Теперь они спокойно разошлись по домам.

«И странная вещь! – вспоминал Михайлов. – Я сам не понимал возникших во мне новых чувств! Удаляясь вместе с другими и рассуждая логично, я приходил к выводу, что здесь произошла полная наша неудача в революционном смысле. Мягкий приговор мирового судьи разрушил для нас возможность сделать большую политическую демонстрацию, о которой пронеслись бы телеграммы во все концы России и за границу. Она, по моим тогдашним представлениям, сильно способствовала бы пробуждению окружающего общества от его гражданской спячки, а для царящего произвола была бы напоминанием о неизбежном конце. А между тем я внутренне весь ликовал. Как будто мы только что одержали большую победу!»

Как видим, этих «ужасных и кровожадных» террористов могли бы усмирить разумные действия властей. Однако то, что мог позволить себе мировой судья, царское правительство считало для себя проявлением слабости и уступок. Хотя когда сильный уступает в чем-то слабому, на стороне которого правда, это проявление благородства.

…Летом того же года в журнале «Община» появилось письмо следующего содержания:

«Товарищи по убеждениям! Процесс русской народно-революционной (социально-революционной) партии официально закончен, так называемый приговор в окончательной форме подписан, и официальной власти остается только отправить нас, осужденных на каторгу и в ссылку, по назначению. Уходя с поля битвы пленными, но честно исполнившими свой долг, по крайнему нашему разумению, уходя, быть может, навсегда, подобно Купреянову, мы считаем нашим правом и нашею обязанностью обратиться к вам, товарищи, с несколькими словами. Не придавая себе значения более того, какое мы имеем, мы будем говорить лишь в пределах той роли, какая наложена на нас извне. Официальная власть нашла для себя полезным сделать нас наглядным примером устрашения для людей одинакового с нами направления и, путем лицемерного различия “в мере наказания”, – быть может, средством развращения людей слабых, готовых руководиться в своем поведении не одним голосом совести, но и соображениями о личном благополучии. В силу этой невольной роли мы чувствуем себя обязанными заявить, что никакие “кары” и “снисхождения” не в состоянии изменить ни на йоту нашей приверженности к русской народно-революционной партии. Мы по-прежнему остаемся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины, так как в экономическом отношении она эксплуатирует трудовое начало в пользу хищного тунеядства и разврата, а в политическом – отдает труд, имущество, свободу, жизнь и честь каждого гражданина на произвол “личного усмотрения”. Мы завещаем нашим товарищам по убеждениям идти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той святой цели, из-за которой мы подверглись преследованиям и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха.

NВ. Это заявление посылается нами за подлинными нашими подписями в редакцию “Общины” с просьбой опубликовать его; оригинал же сохранить как доказательство верности и подлинности документа.

Петропавловская крепость. 25 мая 1878 года.

Войнаральский. – Ф. Волховской. – С. Жебунев. – Зарубаев. – Т. Квятковский. – Ковалик. – В. Костюрин. – А. Ливанов. – Ф. Лермонтов. – А. Лукашевич. – Макаревич Петр. – М. Муравский. – В. Осташкин. – Д. Рогачев. – М. Сажин. – Синегуб Сергей. – И. Союзов. – B. Стаховский. – Сергей Стопане. – Н. Чарушин. – И. Чернявский. – C. Чудновский. – Л. Шишко. – Е. Брешковская».

…Так было заявлено о рождении русской социально-революционной партии. Это стало ответом на государственный террор, обрушившийся на тех, кто вел всего лишь агитационную деятельность, не совершая террористических актов и даже их не планируя. Теперь этим людям и их сторонникам оставалось либо смириться, либо продолжить борьбу теми же насильственными средствами, которые применило против них царское правительство.

В письме прозвучало название партии – социально-революционная. Она еще только формировалась. А через четверть века партия социалистов-революционеров (эсеров) заявит о себе многочисленными политическими убийствами. За этот срок произойдет много событий, и революционный террор станет главным направлением деятельности другой тайной организации, хотя и с тем же названием.

Вышло так, что «бациллы общественного брожения» подействовали не на народ, а на царское правительство. Именно оно пришло в негодование и решило обострить ситуацию, подавить силой свободомыслие и стремление облегчить жизнь народа, помочь ему обрести землю и волю.

Глава 4. «Народная воля» и воля народа

Кто ты, Россия? Мираж? Наважденье?

Была ли ты? есть? или нет?

Омут… стремнина… головокруженье…

Бездна… безумие… бред…

Все неразумно, необычайно:

Взмахи побед и разрух…

Мысль замирает пред вещею тайной

И ужасается дух.

…………………..

Мы – зараженные совестью: в каждом

Стеньке – святой Серафим.

Отданный тем же похмельям и жаждам,

Тою же волей томим…

Максимилиан Волошин, 1919

Распад «Земли и воли»

Эта организация просуществовала сравнительно недолго. Она распалась надвое при естественном процессе возрастания в ней внутренних противоречий – по идейным соображениям.

Террористические акты требовали подготовки, времени, сил и средств. Для этого существовала специальная, тщательно законспирированная фракция «Земли и воли». В марте 1878 года она получила название «Исполнительный комитет социально-революционной партии». На его печати были изображены револьвер, нож и топор. Так с полной определенностью в графической форме определялись главное направление его деятельности и применяемые для этого средства.

В мае 1879 года при Исполнительном комитете была создана группа «Свобода или смерть». Это был, можно сказать, совершенно секретный отдел внутри тайной организации.

Значительная часть революционеров по-прежнему была ориентирована на продолжение пропаганды в народе. Причем не только среди крестьян, но и в среде рабочих. В конце 1876 года возникла «рабочая группа», куда вошли, в частности, Г. Плеханов, А. Квятковский, А. Пресняков, Н. Тютчев.

С каждым годом становилось все очевиднее, что участники «Земли и воли» имеют лишь общую, достаточно туманную и отдаленную цель: свержение существующей власти и установление народовластия. Серьезные расхождения начинались при обсуждении средств и методов для ее достижения. Как добиваться свержения самодержавия? По-прежнему пытаться поднимать на борьбу народные массы? Или сразиться с государством своими силами? В первом случае следовало делать ставку на пропаганду и агитацию, во втором – на террор.

15 июня 1879 года в Липецке собрались землевольцы А. Баранников, А. Квятковский, А. Михайлов, Н. Морозов, М. Ошанина, Л. Тихомиров, М. Фроленко, а также близкие им по взглядам С. Ширяев, Г. Гольденберг, А. Желябов и Н. Колодкевич. После дискуссии решили народническую программу дополнить: помимо пропаганды, предполагались политическая борьба, заговор для насильственного захвата власти, террор. Кроме того, допускалась возможность на первое время конституционной монархии.

Три дня спустя на расширенный конспиративный съезд в Воронеже прибыли 19 человек (из них 4 женщины) из разных городов России. Собрание проводилось в пригородной роще под видом молодежного пикника. Но обсуждались вопросы весьма пикантные – вплоть до цареубийства. Одни выступили за продолжение пропаганды и агитации в народе, считая, что он еще «не созрел» для сознательных революционных выступлений. Эту позицию отстаивал Плеханов. Другие во главе с Морозовым стояли за террор. Вот как вспоминал он об этом.

«Плеханов, поднявшись со своего места и прислонившись к стволу большого дерева, сказал:

– Я прежде всего прошу Морозова прочесть свою статью в “Листке „Земли и воли” по поводу политических убийств.

Уже давно готовый к этому, я вынул из кармана соответствующий номер “Листка” и твердым по внешности голосом прочел свою статью, хотя и очень волновался внутренне.

– Вы слышали, господа, – сказал Плеханов. – Это ли наша программа?

Наступило тяжелое молчание, продолжавшееся с полминуты. Но вдруг оно было прервано возгласом Фроленко, что именно так и нужно писать передовые статьи в революционных органах.

Плеханов побледнел, как полотно, и сказал взволнованным голосом:

– Неужели, господа, вы все так думаете?

…Все, за исключением четырех человек, согласились, что так и должно быть и что в моих статьях нет никаких противоречий со старой программой общества…

Плеханов некоторое время стоял молча…

– В таком случае, господа, – сказал он наконец глухим, печальным, не своим голосом, – здесь мне больше нечего делать. Прощайте!

Он медленно повернулся и начал удаляться в глубину леса…

– Господа! Нужно его возвратить! – воскликнула Вера Фигнер.

– Нет, – ответил Александр Михайлов, – как это ни тяжело, но мы не должны возвращать его».

По признанию Плеханова, он хотел своим поступком воздействовать на сторонников политического террора. Однако он остался в меньшинстве. Разногласия оказались непреодолимыми. Попытки сохранить единство были безрезультатны. В результате 15 августа того же года на основе «Земли и воли» возникли две новые революционные тайные организации: «Черный передел» (имелся в виду передел земли между теми, кто на ней трудится) и «Народная воля» (к ней примкнули большинство народовольцев).