Текст книги "Тайные общества русских революционеров"

Стихийность и организованность

Зародышами революционных организаций явились первые кружки самообразования и саморазвития, появившиеся в конце 1860-х годов.

Например, в начале 1869 года студенты М. Натансон, В. Александров (позже покушавшийся на жизнь императора), А. Герценштейн, Н. Лопатин, Ф. Лермонтов и Н. Чайковский организовали такой кружок. Первые двое были библиотекарями разрешенной студенческой библиотеки Медико-хирургической академии. Это помогало им приобретать и распространять не только специальную, но также философскую и социально-политическую литературу.

Позже к этому кружку присоединились несколько юношей и девушек. Летом 1871 года они организовали коммуну, сняв дачу в пригороде Петербурга. Жизнь вели аскетическую, занимались совместно физкультурой, женщины ходили в брюках. Готовились идти в народ – лечить и просвещать.

Среди местного населения пронесся слух, что здесь поселились «жиды и поляки для страшных дел». Полиция проявила бдительность: произвели обыск, арестовали Чайковского. Никакой крамолы не обнаружили. Но пробудили в молодых людях ненависть к существующей власти.

В 1870 году был арестован по делу С.Г. Нечаева вольнослушатель Петербургского технологического института А.В. Долгушин. Почти два года провел он в предварительном тюремном заключении, и был выпущен за недостатком улик. Вскоре он создал тайный революционный кружок, а в следующем, 1873 году и типографию в Звенигородском уезде, где печатали прокламации.

Долгушинцев было немного, около 20 человек. Они распространяли прокламации, вели революционную пропаганду среди крестьян и были убеждены в необходимости поднимать народ на бунт для свержения самодержавия и передачи всей земли тем, кто на ней трудится. Чайковцев, которые стремились в первую очередь просвещать народные массы, долгушинцы презрительно называли книжниками, хотя сами были такими же не в меньшей степени.

Во избежание провала они вынуждены были переехать в Москву: крестьяне заподозрили их в крамоле и могли выдать властям. Но и в городе кружок Долгушина просуществовал недолго. В конце 1873 года они были арестованы и преданы суду. Пятеро из них (Долгушин, Дмоховский, Папин, Плотников и Гамов) были осуждены на каторжные работы, остальных приговорили к лишению свободы.

Сенат, судивший в конце 1877 года 193 народников, признал, что в 1872 году четыре лица – Войнаральский, Ковалик, Мышкин и Рогачев, «умыслив образовать тайное революционное сообщество», привлекли к нему подсудимых. Однако из названных лиц не было двух, которые были бы между собой знакомы в 1872 году. Точнее определил эту дату прокурор в обвинительном акте: осень 1873 года. То есть немногим раньше того, как начались аресты его участников.

Есть основания считать началом стихийного революционного движения в России осень 1873 года. Оно было сравнительно массовым (среди учащейся молодежи преимущественно) и более или менее идейным. В том году появились первый печатный орган русской революции – журнал «Вперед!», издававшийся Лавровым в Цюрихе, а также основополагающий манифест анархистов – «Государственность и анархия» Бакунина.

Осенний революционный подъем объяснялся еще и тем, что именно тогда молодежь, прежде всего студенческая, съезжалась в города. Начались постоянные сходки с участием представителей тайных революционных организаций и без них.

Бакунин утверждал, что в России столько революционеров, сколько учащейся молодежи в университетах, гимназиях и семинариях (примерно 40 тысяч). Цифра, пожалуй, преувеличена. Однако характерно, что вольно или невольно признавался тот факт, что рабочие и крестьяне в этом движении принимали незначительное участие.

В целом российское общество стояло в стороне от него. Многие о нем даже не догадывались до начала открытых судов. Среди учащейся молодежи распространялись революционные идеи, шло брожение умов, а официальная печать до 1875 года продолжала тоскливо жаловаться на застой. И это объяснялось не только давлением цензуры. Дело в том, что интеллигентная молодежь существовала в значительной мере обособленно. Проблема «отцов и детей», проницательно и заблаговременно поставленная И.С. Тургеневым, именно теперь проявилась со всей очевидностью.

Молодые люди старались не допускать «чужаков» в свою среду. Об их настроениях обывателю было известно мало. Слухи об арестах не могли объяснить кого, за что и почему преследуют. Газеты были слабо распространены; да они и не могли, отчасти и по цензурным условиям, объективно и толково оповестить общество о том, какие события происходят.

Подобное умолчание создавало иллюзию всеобщего спокойствия и вряд ли шло на пользу властям. Революционные идеи продолжали все шире распространяться, привлекая наиболее активные круги молодежи. Это было стихийное движение. Оставалось только должным образом организовать его с помощью партии, находящейся в подполье.

«Обособление молодежи от остального общества, – писал Ковалик, – придало движению необыкновенную силу. В семидесятых годах молодежь попыталась одна, без всякого содействия склонных к компромиссам старших возрастов, порешить все проклятые вопросы, не дающие человечеству мирно существовать, и решила возложить на свои плечи всю работу по обновлению мира. Подобно первым христианам она отрекалась от мира привилегированного, в котором жила, и собственных выгод и могла самоотверженно отдаться борьбе со злом, не заботясь даже о насущном хлебе.

Подвиг, приковывающий при всяких условиях наше внимание даже в мелком деле, ради которого он совершается, тем более импонировал, когда не ведающая личных эгоистических интересов молодежь бралась за решение коренного вопроса жизни, за переустройство всей государственной и общественной жизни на началах свободы и правды. Общество, в лице лучших своих членов, в конце концов, выразило, хотя и задним числом, свое сочувствие геройской молодежи, несмотря на то что ею намечены были революционные средства борьбы – единственные, которые могли быть пущены в ход активным меньшинством».

Как известно, запретный плод сладок. Для молодежи идеи, которые проповедовали политические изгнанники из-за рубежа, были не только интересны, но и привлекательны. Еще раз подчеркнем: идеи эти вовсе не проповедовали западных образцов буржуазной демократии. Напротив, они предполагали свой, особый путь России на основах коллективизма в отличие от западного индивидуализма.

Молодежные сходки и обсуждения объективно и стихийно становились как бы филиалами тайного общества, ибо легально вести политические дискуссии, осуществлять политическую деятельность было невозможно. Молодежь все более склонялась к признанию социалистических преобразований, а не буржуазно-либеральных. Этому способствовало и то, что в 1860–1870 годы среди них значительную часть составляли разночинцы, выходцы из небогатых семей. Более солидные и обеспеченные интеллигенты-«западники» главные свои надежды возлагали на конституцию, «хотя бы куцую».

Молодые радикалы считали такие пожелания бесполезными и даже вредными. По их мнению, спасти Россию и обеспечить достойную жизнь народу могли только решительные социальные преобразования. Осуществить их мирно и спокойно по воле монарха было невозможно. И не потому, что плох царь. Вся государственная система приходила в негодность из-за огромных злоупотреблений не только центральных, но и местных властей. Вынудить их отказаться от своих привилегий и злоупотреблений одними уговорами или указами? Наивные мечтания!

В кружках студенческой молодежи все чаще и горячей стали обсуждаться политические проблемы. Радикальные революционные идеи находили отклик в сердцах присутствующих. Получили распространение нелегальные издания, вывозившиеся из-за рубежа, а также прокламации. Так, за год до выпуска первой книжки «Вперед!» в кружках появилась и обсуждалась литографированная программа журнала.

Наиболее острые споры возникали при обсуждении программных работ Лаврова и Бакунина. Первый ратовал главным образом за просвещение народа, второй – за бунт, переходящий в революцию. Обычно победителями из подобных прений выходили бакунисты, сторонники анархии как наиболее близкого чаяниям народа общественного устройства.

По свидетельству Ковалика: «Повышенное настроение молодежи не поддается описанию… Нередко можно было встретить небольшие кружки самообразования или просто группы молодежи, которые еще ничего не слышали о начавшемся революционном движении и тем не менее в один вечер, после более или менее незначительных слов, сказанных агитаторами, окончательно переходили в революционный лагерь. Иногда для этого достаточно было прочесть какую-нибудь книжку или даже статью. Примером может служить быстрый переворот, случившийся с сестрами члена оренбургского кружка Федоровича, оставившего им несколько запрещенных книг. Из переписки, приведенной в обвинительном акте, видно, что сам Федорович поражен был быстротою перемены, которую он увидел при свидании с сестрами».

Он привел пример: один молодой студент, прослушав споры на сходке, задумался над тем, должен ли он приобретать дальнейшие познания в высшем учебном заведении или же немедленно приняться за работу в народе. Когда он высказал свои сомнения старшему товарищу, тот заметил, что при отсутствии веры в свои силы ему ничего не остается другого, как продолжать свое учение; когда же укрепится эта вера, то он сам будет знать, как поступить. Юноша тут же постарался заглянуть в свою душу и объявил товарищам, что бросает учебное заведение и идет в народ.

Другой случай. В конце 1873 года или в начале 1874 года Ковалик посетил Харьков. Не найдя там никакого заметного революционного движения, обратился к бывшему студенту Говорухе-Отроку, который ранее принимал участие в кружке, занимавшемся распространением полезных легальных книг, а теперь, удалившись от всякой общественной деятельности, испытывал некоторое разочарование и начинал впадать в апатию.

Разговор с Коваликом разбудил в нем энергию. Он собрал десятка два студентов, семинаристов и гимназистов и выступил на сходке пропагатором анархии, с учением которой он сам только что познакомился. В два-три дня образовался кружок с более или менее определенной программой, некоторым разделением труда и собственной небольшой кассой, в которую члены тащили рубли из жалких средств, бывших в их распоряжении. Искание истины настолько охватило учащуюся молодежь, что его не чужды были даже молодые семинаристы. Один из них настолько проникся высказывавшимися мыслями, что тут же отдал последний свой рубль в кассу и только для собственного успокоения спросил, не будет ли препятствием к его вступлению в кружок то обстоятельство, что в семинарии он имеет единицу за поведение.

Такие примеры свидетельствуют о том, что в российском обществе складывалась духовная атмосфера, проникнутая идеями необходимых серьезных социально-политических преобразований и вопрос был лишь в том, каким образом их совершить. Для образованной молодежи во всех культурных центрах почва для революционной пропаганды была подготовлена.

Это подобно тому, как в насыщенном растворе происходит кристаллизация. Чтобы возникли кристаллы, достаточно привнесения в раствор небольшой «затравки» или даже сотрясения.

Революционные кружки Петербурга

В столице под влиянием чайковцев и анархистов образовались революционные кружки учащейся молодежи. Кроме того, некоторые группы землячеств и самообразования были переориентированы на революционную деятельность.

Например, кружок так называемых артиллеристов состоял преимущественно из бывших воспитанников Михайловского артиллерийского училища. Они находились под влиянием чайковцев после того, как в их группе самообразования в 1872 году провели беседы Кравчинский, Рогачев и Шишко. В этой группе находились Давид Александрович Аитов, Николай Никитич Теплов, Владимир Андреевич Усачев и Михаил Дмитриевич Нефедов. Все они вышли из училища и поступили в высшие учебные заведения. Дружил с ними Александр Осипович Лукашевич, впоследствии по другому делу осужденный на каторгу.

Члены кружка были сплоченными и целеустремленными. Готовясь к деятельности в народе, артиллеристы устроили первую в Петербурге солидную мастерскую, в которой интеллигентная молодежь обучалась слесарному делу, а отчасти и революционной пропаганде. В этой мастерской перебывало много народа, и она стала своего рода революционным клубом.

Однако не все проходило легко и просто. Члены кружка Аитов и Теплов вскоре отказались от чисто революционной деятельности (второй – отчасти под впечатлением своего первого выхода «в народ», о чем у нас будет идти речь). Под влиянием вдохновенной проповеди Маликова, основателя богочеловеческой религии, они уверовали, что счастливого будущего для народа нельзя достичь революционными потрясениями. Тут может помочь только пропаганда христианского социализма, основанного на непротивлении злу насилием.

Казалось бы, что же в этом крамольного? И все-таки они были арестованы и привлечены к суду как революционеры, хотя и не понесли серьезного наказания.

К артиллеристам были близки оренбуржцы, или голоушевцы (по имени одного из основателей кружка – Сергея Сергеевича Голоушева, отец которого был жандармским полковником, а мать сочувствовала сыну-революционеру). В этом кружке принимали участие Мария Ивановна Веревочкина, невеста Голоушева, пропагандировавшая среди крестьян Оренбургского уезда, Леонид Михайлович Щиголев, Соломон Львович Аронзон, Леонид Рейнгольдович Траубенберг, Петр Петрович Воскресенский и Димитрий Васильевич Федорович. Почти все члены кружка были арестованы и предстали на процессе 193.

Из саратовского землячества образовался кружок, в котором наиболее заметными личностями были студенты-медики А. Воронцов и Я. Ломоносов. Члены кружка, как писал Ковалик, своим здоровым видом и отменным ростом производили впечатление вольных сынов степей. Однако их группа сравнительно быстро распалась. Воронцов, которого разыскивала полиция, скрылся, а Ломоносов отошел от революционной деятельности. Их дело продолжал местный кружок в Саратове, состоявший из семинаристов и гимназистов. Наиболее деятельным членом этого последнего кружка был брат Ломоносова, семинарист Петр Андреевич Ломоносов.

Кружок земляков из Самары организовал Лев Семенович Городецкий. Он побывал на нескольких сходках чайковцев, усвоив руководящие идеи движения, и вскоре стал выступать против крайних анархистов и террористов, которых называли «вспышкопускателями». Тем не менее он проводил в своем кружке и анархическую программу. Он умело рассуждал, проводил дискуссии, пользовался немалой популярностью и мог бы занять более или менее видное место в движении. Но когда его арестовали, он вскоре начал сотрудничать со следователем, выдав некоторых своих товарищей. Самарцы сохранили связи со своим родным городом и содействовали образованию и быстрому росту местного кружка.

В столице было еще несколько земляческих кружков самообразования, которые в большей или меньшей степени усвоили революционные идеи: полтавский, пермский… Один из полтавцев, студент Павел Дмитриевич Максимов, пропагандировал среди крестьян Полтавской губернии и был судим по «процессу 193». А вот пермяки чрезвычайно медленно усваивали идеи, циркулировавшие среди радикальной молодежи, и участия в революционной работе не приняли.

В кружках лавровского направления также обсуждали проблемы революционного движения, но экстремальные меры, а тем более терроризм, не пользовались популярностью. Признавалась только этическая сторона народническо-анархического учения, говорили об уплате народу долга за свое привилегированное положение. Признавали движение в народ, но лишь в форме занятия профессиями, полезными народу: медициной, адвокатурой, учительством. Хождение по селам с пропагандой революционных идей совершенно отрицали. Лавровцы считали, что нужно сначала завершить собственное образование, получить специальность. Только после этого можно будет принести реальную пользу народным массам.

Подобного мнения придерживались и в некоторых других кружках, где главной ближайшей задачей для интеллигентной молодежи считали науку. «Кружки эти, – писал Ковалик, – не имели никакого значения. Самый азарт, с которым они защищали науку, никем не отрицавшуюся, заставлял подозревать, что они опасались тоже увлечься в сторону практической деятельности и громкими фразами думали заглушить закравшиеся в их душу сомнения».

В первой половине 1870-х годов наиболее идейное и сплоченное тайное революционное общество столицы оформилось на основе кружка так называемых чайковцев. Название не вполне корректно, ибо один из его организаторов, Н. Чайковский, был лишь активист, но не руководителем (его в этом кружке вообще не было). В действительности все началось еще в 1869 году с небольшой группы самообразования и саморазвития, инициатором которой был М. Натансон (об этой группе мы уже упоминали). С ними через год объединился кружок, в который входили, в частности, Николай Клеменц, Софья Перовская.

Поначалу никаких революционных целей у них не было. Через своих знакомых они распространяли преимущественно легальную литературу, включая сочинения Лассаля, Маркса, Берви-Флеровского «О положении рабочего класса в России», труды по русской истории. Однако вскоре кружок превратился в центр социалистической пропаганды и агитации, распространяя свою деятельность и на рабочих. Весной 1872 года к ним присоединился Петр Кропоткин.

«Принятие в тайное общество, – свидетельствовал он, – не сопровождалось никакими клятвами и обрядами… Даже одна мысль о ритуале приема насмешила бы нас… У кружка не было даже устава. В члены принимались только хорошо известные люди, испытанные много раз, так что им можно было безусловно доверять…

Наш кружок оставался тесной семьей друзей. Никогда впоследствии я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей, как те человек двадцать, которых я встретил на первом заседании кружка Чайковского. До сих пор я горжусь тем, что был принят в такую семью».

Так писал князь не только по происхождению, но – что несравненно важней – по духовному благородству и мужеству. Его мнение следовало бы иметь в виду тем, кто ныне пытается представить всех революционеров злодеями, «бесами» (хочется в подобных случаях спросить: а сами-то вы кто, господа трусливые и бездарные?!).

Именно Кропоткину как наиболее образованному члену общества было поручено составить его программу. Он представил записку «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?». Записку обсудили осенью 1873 года и приняли ее за основу программы.

«Я ставил целью движения, – вспоминал Петр Алексеевич, – крестьянские восстания и намечал захват земли и всей собственности; на моей стороне были только Перовская, Кравчинский, Чарушин и Тихомиров. Но все мы были социалистами».

Выходит, даже в этом обществе сторонников решительных революционных действий было немного. Своей первоочередной целью они сочли действия за введение конституции. Кропоткин, имевший связи при дворе, собирался объединить в высших слоях общества сторонников либеральных реформ, чтобы в благоприятный момент выставить эти требования Александру II. Ни о каких террористических акциях у них не было и речи.

Физически крепкий Сергей Кравчинский и Дмитрий Рогачев, оба бывшие офицеры, летом ходили по деревням, как пильщики дров, одновременно ведя революционную пропаганду.

Однажды, когда они шли по дороге, их нагнал мужик на дровнях. Кравчинский стал толковать ему, что чиновники грабят народ, что податей платить не следует и надо бунтовать. Мужик молчал, погнав лошадь трусцой. Кравчинский не отставал, убеждая, что не по Евангелию живут богатые и надо отнять у них землю. Мужик пустил коня вскачь, так что пропагандист вынужден был отстать.

Их принимали хорошо, но слух о необыкновенных работниках дошел до полиции. Поступил приказ арестовать их и доставить в участок. Вести их надо было за 20 километров. Ночевать они остались в деревне, где проходил храмовый праздник. Пьяные стражники улеглись спать, но один из них помог арестованным сбежать.

Однако наиболее успешно проходила пропаганда чайковцев среди петербургских рабочих. Для этого приходилось одеваться, как крестьяне. Порой Кропоткин, отобедав у знакомых в Зимнем дворце, ехал на окраину столицы, переодевался на явочной квартире и шел беседовать за самоваром к рабочим-ткачам под именем Бородина. Он рассказывал главным образом о рабочем движении в Западной Европе и борьбе пролетариата за свои права.

«На сходке большею частью были люди среднего возраста, – писал он. – Рассказ мой чрезвычайно заинтересовал их, и они задавали мне ряд вопросов, вполне по делу: о мельчайших подробностях рабочих союзов, о целях Интернационала и о шансах его на успех. Затем пошли вопросы, что можно сделать в России и о последствиях нашей пропаганды. Я никогда не уменьшал опасностей нашей агитации и откровенно сказал, что думал. „Нас, вероятно, скоро сошлют в Сибирь, а вас, то есть некоторых из вас, подержат долго в тюрьме за то, что вы нас слушали”. Мрачная перспектива не охладила и не испугала их. „Что ж, и в Сибири не одни, почитай, медведи живут… Где люди живут, там и мы не пропадем”. „Не так страшен черт, как его малюют”. „Волков бояться – в лес не ходить”. „От сумы и от тюрьмы не зарекайся”.

И когда потом некоторых из них арестовали, они почти все держались отлично и не выдали никого».

Впрочем, один из ткачей сообщил владельцу фабрики, что между рабочими распространяют «интернациональные идеи». Тот довел это до сведения петербургского градоначальника Трепова. За рабочими установили наблюдение. В результате удалось захватить некоторых членов кружка чайковцев. Среди них был студент Низовкин; словно оправдывая свою фамилию, он предал всех, кого знал в этой организации. Еще раньше были арестованы Перовская, Синегуб и некоторые другие революционеры.

Кропоткину следовало покинуть столицу. Но он остался: на 21 марта 1874 года в Императорском русском географическом обществе был назначен его доклад о ледниковом периоде – поистине революционный, но в сугубо научном аспекте. Оставшиеся до доклада две недели Кропоткин вместе с другим членом кружка, Сердюковым посвятил главным образом подпольной деятельности.

«На наших руках, – вспоминал он, – была громадная организация как внутри России, так и за границей для печатания там изданий и ввоза контрабандою. Как оставить, не найдя заместителей, всю нашу сеть кружков и колоний в сорока губерниях, которую мы с таким трудом создавали в эти годы и с которыми вели правильную переписку? Как, наконец, оставить наши рабочие кружки в Петербурге и наши четыре центра для пропаганды среди столичных рабочих?..

Мы с Сердюковым решили принять в наш кружок двух новых членов и передать им все дела. Каждый вечер мы встречались в различных частях города и усердно работали. Имен и адресов мы никогда не записывали. Зашифрованы у нас были и сложены в безопасном месте только адреса по перевозке книг. Поэтому нам нужно было, чтобы новые члены заучили сотни адресов и десятки шифров».

Как видим, конспирация у «чайковцев» была поставлена профессионально. И если полиции удалось арестовать Кропоткина, то лишь потому, что он сделал свой научный доклад (триумфально; ему даже предложили место секретаря Географического общества, но он вынужден был отказаться). На следующий день его задержали и препроводили в Петропавловскую крепость.

Разгром кружка чайковцев не остудил революционных настроений среди учащейся молодежи. К тому времени под влиянием не столько подпольной организации, сколько произведений художественной литературы и публицистики началось движение народников. В нем принимали участие сотни молодых энтузиастов.