Текст книги "Король Гарлема"

– Нью-Йорк – большой город, – сказал брат. – В нем несложно затеряться и ждать. Главное, знать нужных людей.

– Чего ждать? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Время несет с собой массу изменений. Тех, кто на тебя охотится, могут поймать или убить. Полицейские могут со временем выяснить, что это не ты убил их коллегу, и много чего другого может произойти. Время – твой союзник. Надо набраться терпения и ждать.

Тогда я вспомнил Филиппа, который ждал десять лет, и ожидаемое пришло к нему, хотя и ненадолго, но это уже благодаря мне.

Через несколько дней я встретился с Немаладо. Он выслушал меня и сказал:

– Хорошо. Я могу взять тебя к себе и обещаю, что тебя не отыщут ни копы, ни те, кто хочет тебя убить. Но что ты можешь делать?

– Все что угодно! – ответил я.

Немаладо усмехнулся и произнес:

– Все – это значит ничего. У меня есть вакансия чистильщика.

– Чистить обувь? – удивился я.

– Нет, – сказал Немаладо. – То, что я предлагаю, является более достойным занятием для мужчины. Надо убирать свежие трупы, вывозить, прятать их и так далее. Ты же сказал, что хирург по профессии, так что это дело для тебя не новое.

И вот почти пять лет я работал на Немаладо. В течение первого года выяснилось много интересного. Например, то, что никто не собирался обвинять меня в преступной деятельности, и детектив, который приходил ко мне, был подкуплен преступниками и сообщил мне ложную информацию именно для того, чтобы я покинул больницу. Я так и сделал, но не столь быстро, как рассчитывали убийцы. Кстати, я тогда был на волосок от гибели.

Немаладо по своим каналам удалось выяснить, что полицейского убили между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи, а я ушел из больницы в одиннадцать тридцать, когда убийца или убийцы, видимо, потеряв надежду на то, что я покину больницу, решили сами пожаловать ко мне. Спустись я с балкона на пять минут раньше, они бы встретили меня внизу. Задержись на десять минут дольше в палате, они застали бы меня там. Я умудрился проскочить в этот узкий промежуток времени.

Да, многое всплыло и стало известно, но самого главного – куда делась Эдна? – выяснить не удалось. Мне очень хотелось думать, что ее не убили, а просто похитили, хотя это тоже мало утешало. Надо отдать должное Немаладо, по моей просьбе он пытался ее найти, но у него ничего не вышло. Он даже передал в полицию описание новой внешности того пациента, сделанное мной. Конечно, оно было не точным. Ведь одно дело видеть лицо на операционном столе и совсем другое, когда с него снимут повязки.

Потом я захотел уйти от Немаладо. Но он сказал:

– Друг мой, я так мало прошу за спасение твоей жизни, всего каких-нибудь пять лет. Отработаешь их и уходи. У тебя неплохо получается. Я же не заставляю тебя брать грех на душу – убивать людей. Ты лишь подтираешь следы. Перед законом ты, конечно, грешен, а перед Богом – нет.

Впрочем, он отпустил меня немного раньше, чем через пять лет. Дело в том, что трупов с каждым годом становилось все меньше, – Кандинский сделал глоток из своего стакана и на мгновение задумался. – Там, наверху спальня, – произнес он через некоторое время. – Но я ни разу не спал в ней. Я сижу вечерами, как и тогда, в том городке, перед окном, пока не засну. Вдруг что-то случится с реальностью, и Эдна вновь пройдет мимо окна, как в тот вечер у Филиппа. Я знаю, что судьба не повторяется, но если очень ждать, очень сильно ждать… – Кандинский вдруг замолчал и опустил голову.

– Я уже забываю ее образ, Алекс, но чувства живы, и я помню все, что было между нами. Как она пришла ко мне в тот вечер и сказала:

– Джекоб, несчастный дурачок, ты чего ждешь у этого окна?

На улице шел дождь, а она была без зонта, и ее мокрые волосы пахли дождем. Ведь это был не нью-йоркский дождь.

– Тебя! – сказал я ей тогда.

* * *

На другой день с утра в дом ввалился Боб.

– Привет, Алекс! – громко поздоровался он со мной и достал из кармана пластиковую карточку. – Держи, это водительские права. Подарок Немаладо.

– Спасибо, – сказал я. – Только на черта они мне нужны без машины?

Боб кивнул в ответ и произнес:

– Подожди, будет и машина. Немаладо велел спросить, есть ли какие новости?

– Пока нет, но сегодня будут. Через час я иду на встречу с Родригесом, – я налил себе кофе и спросил Боба: – Хочешь?..

– Давай, – сказал Боб. – Кстати, босс хотел бы сам встретиться с Родригесом.

Мы стояли в холле, смотрели сквозь простреленные окна на улицу и пили кофе.

– Скажи мне, Алекс, то, что тогда сказал босс, это правда? – спросил Боб.

– Что именно?

– Ну, то, что вы, русские, чувствуете все острей, чем американцы?

– Не знаю, Боб. Я не знаю, как чувствуете вы. Мне трудно сравнивать, но иногда наши чувства как нож.

– А что, художник перебрал вчера? – Боб кивнул на Кандинского, спящего на диване.

– У него был трудный день.

– Вижу, – Боб обвел взглядом пробитые пулями окна, а затем лестницу с выломанными стойками. – Странный парень, но работал он у нас безупречно, можно сказать, мастерски. Ни одного прокола за все время.

– Подвезешь меня, Боб?

– Нет проблем.

– Передай Немаладо, что я ближе к вечеру появлюсь в баре, – сказал я ему, когда он высадил меня на Бродвее.

Для начала я зашел в бар. Там сидел Бред с двумя актерами. Он поднялся и ткнул пальцем в мою сторону.

– Вот смотрите, это единственный человек в мире, не считая, конечно, торговцев винных лавок, который не говорит мне: «Не пей, Бред», а наоборот, выставляет при каждой встрече бутылку и говорит: «Хлебни, Бред, станет легче». Единственный человек, который понимает меня.

– Бред, – сказал я, когда мы отошли в сторонку. – Мне нужны ключи от твоей норы.

– Вот, пожалуйста, – Бред протянул ключи.

– Ты будешь здесь? – спросил я.

– Да, а что?

– Через час я тебе их верну.

– Опять встречаешься с Родригесом?

Я кивнул вышел из бара.

Бред, не в пример большинству пьяниц, был опрятным человеком. В квартире царил порядок.

Родригес явился вовремя. Протягивая мне руку, он спросил:

– Какие новости, Алекс?

– Никаких, – ответил я. – Все ждут твоих действий. Немаладо хочет встретиться с тобой лично.

– Это рискованно. Вдруг кто-нибудь увидит нас вместе. Кто может поручиться, что за мной не следят. Такое время – никому нельзя доверять. А что касается действий, у меня все готово, – Родригес достал из кармана лист бумаги и развернул его. – Видишь, это порт. Вот здесь заброшенные цементные склады. Вот тут контейнеры. Очень подходящее место. Я приведу своего босса сюда. Пусть Немаладо посмотрит и скажет, подходит ли ему это или нет. Если да, то ему надо съездить туда и на месте прикинуть, что к чему. Потом пусть сообщит, как он решил поступить.

– Каким образом ты заманишь своего босса на причал? – спросил я.

– Неважно. Например, мы приедем туда с ним, чтобы осмотреть место для засады на Немаладо. Я подведу его вот сюда, – Родригес ткнул пальцем в бумагу. – И вы сможете взять его живым, если захотите. Если Немаладо устроит мой план, то мы можем осуществить его хоть завтра. Зачем откладывать. Пусть он мне позвонит.

Уходя, Родригес спросил, имея в виду Бреда:

– А этот пьяница не болтлив?

– Можешь не беспокоиться, – сказал я, пряча в карман бумагу с планом.

Родригес кивнул и вышел в коридор. Я покинул квартиру Бреда почти следом за ним. Мне было видно, как отъехал автомобиль Родригеса, и тут же с противоположной стороны улицы вслед за ним тронулась темно-зеленая «Хонда».

«Сопровождение или слежка?» – я задумчиво проводил взглядом «Хонду» и направился к бару, чтобы отдать Бреду ключи.

* * *

До вечера оставалось много времени и я решил пройтись пешком.

День был облачным. Шагая по улице, я вдруг вспомнил капитана «Черной розы». Интересно, накопил ли он нужную сумму? И ждет ли его та девушка? Впрочем, дядя поручился за это. А ведь Севеда, не раздумывая, скрутит ему шею, если тот не сдержит слово.

Да, любовь! Севеда борется, Кандинский пассивно ждет, хотя надежда на счастье у него настолько призрачна, что почти не имеет шансов облечься во что-то реальное. Бред пьет и потихоньку идет ко дну. Что же касаемо меня, я тоже жду, хотя предпочел бы действовать. У нас с Кандинским примерно равные шансы, то есть один из ста, но у меня есть напутствие Морозника, хотя порой трудно верить тому, что он сказал. Но мне было совсем непонятно, из какого же источника питает свою надежду Кандинский.

Я продолжал неторопливо шагать, оставляя за спиной квартал за кварталом. В Нью-Йорке стояла поздняя весна. Вверх, к светящимся окнам небоскребов поднималась сизая пелена выхлопных газов и шум улицы.

Я подошел к бару на Сорок первой в первых сумерках. Рядом с ним стоял машина, в ней сидели два человека Немаладо. Они потягивали пиво из бутылок и следили за входом.

Я вошел в бар и увидел Паоло, который распивал виски на пару со своим телохранителем.

– О! Алекс, – увидев меня, произнес он. – Присаживайся.

Я окинул глазами бар. В нем кроме пары случайных посетителей больше никого не было.

– Садись, садись. – повторил приглашение Паоло. – Анжело будет с минуты на минуту.

Я подвинул стул и присел.

– Какие новости? – поинтересовался Паоло.

– Я неопределенно пожал плечами.

– Да ладно, не темни. Я знаю, что ты не зря пришел. Рассказывай.

Я молча смотрел в темные маслянистые глаза Паоло. Они понемногу щурились, и в них начинало угадываться плохо скрытое бешенство.

Мне было плевать на это. Паоло мне не нравился. В конце концов, я не настолько дорожил своей шкурой, чтобы заискивать перед разной сволочью. Я бы даже при необходимости мог заехать Паоло в зубы. А почему бы и не позволить себе такой роскоши? Ничего бы мне Паоло не сделал. Сейчас я был самым ценным человеком. От меня зависело, ухлопаем ли мы босса Родригеса и, значит, снимем угрозу для жизни Немаладо, или нет.

Паоло тоже понимал это. Он решил не ссориться и спросил:

– Выпьешь с нами?

Я отрицательно мотнул головой.

Паоло усмехнулся.

– После состязаний с Бобом больше не тянет?

– Отчего же, – сказал я. – Я и сейчас могу повторить этот номер, если мне хорошо заплатят.

– Сколько? – спросил Паоло.

– Тысячу баксов, – сказал я.

– Вот это ты хватил! – изумился такой наглости телохранитель Паоло, и в это время в баре появился Немаладо.

За ним вошли Боб, Кадул, Рафаэль и те двое парней, которые были с ним при разборке с Кропоткиным.

Рафаэль поздоровался со мной, как со старым знакомым. Его парни тоже протянули мне руки.

– Ну, что скажешь, Алекс? – спросил Немаладо, присаживаясь к нам за столик.

– Вот, – я достал из кармана бумагу. – Родригес передал. Это какой-то заброшенный причал.

Немаладо взял ее в руки и стал рассматривать.

– Позволь взглянуть, Анжело, – проговорил Рафаэль.

Немаладо протянул ему бумагу.

– Знакомое место, – отметил Рафаэль и обернулся к своим парням. – Помните Лео Портфеля?

– Еще бы, – сказал мулат. – Прежде чем сдохнуть, он чего только не высказал о нас. Даже обвинил в вульгарщине и отсутствии вкуса. Видите ли, замуровывать ноги в бидоны с цементом, по его мнению, старомодно. По-моему, он тогда от страха совсем лишился ума. Я сказал, что невелика он шишка, чтобы сидеть всю ночь и караулить возле топки, когда сгорят и превратятся в прах его кости, Цемент с добавкой застыл всего за полтора часа. Лео еще попросил тогда Дэвида, чтобы раствор замешали на горячей воде, чтобы ноги не стыли. Был холод собачий. Дэвид побежал искать горячую воду и даже нашел ее.

– Вот здесь склады. – продолжал рассматривать бумагу Рафаэль. – Это гараж, вот здесь контейнеры и портальный кран. Можно посадить туда двоих ребят с оптическим прицелом, а на крыше склада установить пулемет, на всякий случай.

– И подогнать пару танков к входу, – продолжил Паоло, но Немаладо, угрюмо взглянув на него, заявил:

– Пока что речь идет о моей жизни, так что оставь свое остроумие при себе.

Через полтора часа совещание было законченно.

– Когда Родригес может привести на причалы своего шефа? – спросил у меня Немаладо.

– Он сказал, что хоть завтра.

– Ну что же, – Немаладо окинул взглядом своих людей. – Пусть будет завтра. В двадцать тридцать.

– Тогда звоните ему, – сказал я. – Там есть номер телефона. И еще, что теперь делать мне?

Немаладо задумчиво посмотрел на меня и распорядился:

– А ты езжай к Кандинскому. Мы обтяпаем это дельце и заберем тебя.

– С собой не возьмете? – спросил я.

– Ты свое дело уже сделал, так что отдыхай.

– Я хочу съездить в «Ноев ковчег».

– Валяй. Рафаэль, подбрось его к бару. Потом поезжай сразу на причал. Мы будем там.

Рафаэль, выходя со мной из бара, сказал довольно:

– Ну так что я тебе говорил?! Если бы ты не послушал меня, то до сих пор протирал бы штаны на табурете в «Ноевом ковчеге» за пять тысяч, а здесь вон как неплохо начал. Моих ребят даже зависть берет. А они вовсе не рядовые в нашей организации. Если завтра дело выгорит, то с тобой начнут считаться все.

Я молчал. Когда Рафаэль остановил машину возле бара, я предложил ему:

– Можешь, зайдешь?

– Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз, – ответил Рафаэль.

Я взглянул на его безупречный профиль и спросил:

– Рафаэль, а почему ты не пошел в актеры?

– Была когда-то такая мысль, но отец сказал, что нужно быть настоящим мужчиной в жизни, а не играть его в кино.

– А кем был твой отец?

– Простым человеком, рыбаком. В юности он пробил голову сыну одного аристократа и бежал в Милан. Там он устроился официантом в бар, но его однажды случайно увидел человек из его поселка. Отец не был уверен, что он не проболтается, и уехал в Рим, а оттуда в Америку. Здесь он познакомился с Немаладо.

* * *

Я зашел в «Ноев ковчег» на час, а остался там на всю ночь.

В начале пятого из бара выскользнула последняя парочка. После нее осталась синяя пелена дыма и недопитая бутылка шампанского.

Перед самым восходом мы с Ильгамом, прихватив стаканы с виски, вышли на террасу и стали смотреть на океан. Утро, в отличие от ночи, было ветреным. Едва край солнца показался над горизонтом, как по воде от него в сторону берега протянулась розовая дорожка.

– Тебя домой не тянет? – спросил я.

– Когда денег скоплю, может, и потянет. Без денег, как без штанов, никуда не выйдешь, – Ильгам усмехнулся. – У нас на кафедре один профессор социологию преподавал, так он говорил, что человек без денег – это фантом, силуэт, который ты замечаешь лишь случайно. И только деньги способны материализовать его по-настоящему. Без денег человек может только дышать и видеть, ну, еще водички из-под крана попить. И больше ничего. Да, он еще может надеяться, но это занятие тоже не из лучших.

Когда солнце полностью оторвалось от горизонта, я поставил стакан и протянул руку Ильгаму.

– Мне пора. Удачи!

– Ты заходи почаще, Алекс. Ты же видел, как тебе все обрадовались.

Дверь в доме Кандинского была не заперта. Я вошел и с удивлением увидел аккордеон, стоящий посреди холла, а потом и Аркадия. Он спал на диване, возле столика с пустыми бутылками. Сам Кандинский сидел на полу, лицом к окну и, привалившись спиной к креслу, тоже спал. У стены стоял большой холст. Я окинул его взглядом, пытаясь понять, что изобразил там Кандинский, и стал подниматься по лестнице в спальню, пытаясь понять, как два этих типа поладили меж собой.

* * *

В пятом часу вечера меня разбудили звуки аккордеона. Я встал, спустился вниз и увидел Кандинского, который, стоя перед холстом, набрасывал на него мазки ярко-красной краски. Рядом на диване, сидел Аркадий и наигрывал «Вечерний звон».

Я кивнул ему и подошел к Кандинскому, который уже был изрядно пьян.

– Что это?

– Это? – Кандинский отступил от полотна и оценивающе окинул его взглядом. – «Сверхтерпение».

«Два пьяных идиота», – подумал я и отправился на кухню, еще раз бросив взгляд на холст. Было похоже, что у Кандинского то ли от тоски, то ли от спиртного окончательно съехали набекрень мозги, если он взялся изобразить концепцию сверхтерпения, изложенную Аркадием. Впрочем, эта тема близка Кандинскому. Ведь ожидание связанно с терпением, а порой и со сверхтерпением.

Сварив кофе, я налил его в большую кружку и стал пить мелкими глотками. «А может, оно и к лучшему, что он переключился от своих расчленений на другую тему», – пришла в голову мысль.

На улице ветер гнул макушки деревьев, по небу неслись низкие облака, а из холла доносились звуки чардаша.

Допив кофе, я вышел из дома на улицу и не спеша зашагал по ней. Она была не шумной. Прохладный ветер время от времени подталкивал меня в спину. Я шагал безо всякой цели.

На пути мне попался небольшой ресторан. Я зашел в него, решив поесть, и едва сел у стойки, как сзади хлопнула входная дверь и раздался знакомый голос:

– Алекс!

Я повернулся на банкетке и увидел Анну.

– Привет, Анна.

Анна махнула рукой и пошатнулась.

Я поддержал ее за талию и спросил:

– А почему ты не в театре?

– У нас кончился сезон.

– И ты решила отметить это дело?

– Нет, – Анна снова пошатнулась, и я усадил ее на банкетку.

– Рюмку ликера, – потребовала она.

– Может, не стоит?

– Знаешь, Алекс, иногда стоит! – Анна дождалась, когда бармен поставит перед ней рюмку с ликером, залпом выпила его и, закурив сигарету, сообщила: – Я вчера была у Родригеса дома.

– Ну и?.. – я невольно напрягся.

– Мы провели с ним ночь, а сегодня он сказал, что завтра навсегда уезжает из Америки. Мне стало горько. В этом проклятом городе у меня так мало друзей… Я зашла тут неподалеку в бар и пропустила пару рюмок.

– Ты же говорила, что у Родригеса нет дома.

– Оказывается, есть. Симпатичный такой домик. Он сказал, что снимает его.

– Где?

Анна наморщила лоб.

– Э… это Брэйтэбери сто восемнадцать.

– Послушай, а как же его босс? Он его отпускает?

– Какой босс, Алекс? Я же тебе говорила, что нет у него никакого босса.

– Ну, может, все-таки был? Допустим, когда-нибудь?

– Что ты привязался со своим боссом. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Не было у него никогда никакого босса, – очень медленно, слегка заплетающимся языком, произнесла Анна. – Я Родригеса знаю почти с первого дня, когда он приехал в Нью-Йорк, так что можешь мне доверять.

– А когда он приехал в Нью-Йорк? – спросил я.

– О, сейчас вспомню, – Анна положила мне руку на плечо и завела глаза под потолок. – Мы его встретили на улице. Тогда у нас только что закончилась премьера новой пьесы. Она прошла успешно, и мы собирались отпраздновать это событие. Вот тогда нас Родригес и подцепил.

– Когда это было?

– Ах да, когда… полгода назад, ровно полгода.

Я встал с банкетки. В голове у меня еще не все разложилось по полочкам, но я уже ясно понимал, что с Родригесом дело нечисто. Зачем ему уезжать из Америки, если сегодня убьют его босса и он станет на его место? Нет, похоже, что сегодня убьют не его босса, а моего. А если над Родригесом нет босса, значит, он и есть босс. Получается, что это он хочет убить Немаладо и убьет, если ему не помешать.

Мой взгляд остановился на настенных часах. Они показывали девятнадцать ноль-ноль. Я достал мобильный телефон и набрал номер Немаладо. Прозвучал первый гудок, потом второй… пятый – трубку никто не брал. Зная нелюбовь Немаладо к мобильным телефонам, этого вполне можно было ожидать. Он мог оставить его в машине или дома.

Я выругался, подождал пять минут и снова позвонил. Результат был тот же. Я сунул трубку в карман и подумал о том, какая мелочь порой может решить судьбу человека. Номера телефонов Кадула или Боба были мне неизвестны. Мы как-то не успели ими обменяться. Казалось, что это ни к чему. На работе мы были вместе и ночевали тоже под одной крышей. Потом мне пришла в голову мысль отыскать причал.

– Послушай, Анна, ты знаешь, где в Нью-Йорке есть заброшенные причалы?

– В Нью-Йорке их масса, мистер, – неожиданно вмешался в разговор бармен. – Вы мне назовите район, я бывший моряк.

– Спасибо, – поблагодарил я его, – Но я не знаю даже и этого. Там есть кран, склады, гараж и что-то еще.

– Все это имеется почти на всех причалах.

Я вдруг подумал, что номера телефонов ребят Немаладо, возможно, знает Кандинский. На худой конец, он должен знать про этот причал.

– Извини, Анна, – пробормотал я, вставая.

– Эй, Алекс, не оставляй меня одну в таком состоянии, – несся мне вслед голос Анны.

* * *

Я выскочил на улицу и побежал к дому Кандинского. Народ расступался на тротуаре, уступая мне дорогу. Бежать пришлось на удивление долго, оказывается, я ушел довольно далеко. Я добавил еще ходу и наконец справа мелькнул ресторан и солист Краснознаменного ансамбля с удивленным лицом. Еще через некоторое время показался забор дома Кандинского, крашеный люминесцентной краской.

Я ворвался в квартиру художника и застал там сцену, похожую на утреннюю. Только теперь аккордеон не стоял посредине холла, а лежал, растянув меха на груди своего хозяина, который храпел с раскрытым ртом на диване. Кандинский, вытянув ноги во всю длину, спал, сидя в кресле лицом к окну.

«Опять упились, как свиньи! – подумал я. – Картину пишут. Эти напишут! Такая при Сталине лет на двадцать лагерей без права переписки потянула бы».

– Джекоб! – я схватил Кандинского за грудки и стал трясти, но он даже не открыл глаз.

Я бросил его обратно в кресло и, зайдя в ванную, открыл кран с холодной водой. Пока она набиралась, я раздел Кандинского до трусов и потащил в ванную, потом, придерживая его в вертикальном положении, ждал, глядя на хлещущую из крана струю воды.

Когда ванна на две трети наполнилась, я бросил туда Кандинского. Эффект оказался поразительным. Джекоб сначала с головой ушел под воду, а потом с диким криком, выплескивая на пол чуть ли не полванны, взвился кверху. Только я не дал ему разгуляться и тут же низверг обратно, собираясь прижать к дну ванны. Но оказалось, что сила у художника была немалая, а оно и понятно. Таскать чемоданы со свежими трупами – неплохая физическая закалка. К тому же голое тело было скользким.

Вырвавшись, Кандинский, забился в угол ванны и заорал:

– Что тебе надо от меня, скотина?

– Телефон! – примерно на такой же тональности ответил я ему. – Телефон кого-нибудь из парней Немаладо. Боба или Кадула…

– Да пошел ты к такой – то матери! – неожиданно послал меня по-русски художник.

Похоже, он уже нахватался у Аркадия.

Как бы то ни было, но Кандинский протрезвел.

– Не знаю я их телефонов, и знать не желаю, – произнес он уже спокойно.

Я внимательно посмотрел на него и спросил:

– Джекоб, как ты относишься к Немаладо?

– Лучше, чем к любому другому гангстеру, – ответил Кандинский, вытирая рукой мокрое лицо.

– Ты не хочешь, чтобы его убили? – поинтересовался я.

– Нет, – после короткого размышления сказал Кандинский. – Если на его место встанет Паоло, то неизвестно, как он обойдется со мной.

– Ну, тогда скажи мне номер хоть кого-нибудь из его ребят.

– Да не знаю я!

– Черт, сборище кретинов! – выругался я. – Может, ты знаешь, где находится заброшенный причал, на котором укокошили этого… Портфеля?

– Ах, Лео!.. Конечно, знаю. Но тогда они обошлись без моих услуг.

– Очень хорошо. Одевайся скорей, и поехали туда. Если мы опоздаем, Немаладо хана.

– Что это – хана? – спросил Кандинский, выбираясь из ванны.

– Потом, Джекоб, потом. У тебя есть машина?

– Конечно, в гараже.

Мы опоздали на сорок пять минут. Причал был пуст, и никаких трупов на нем не наблюдалось. Скорее всего, тело Немаладо скинули вниз, или его увезли свои. Я бросил взгляд на воду, а затем огляделся по сторонам. Место было мрачное и глухое, но спешить теперь было некуда. Я сел прямо на причал.

– Что скажешь, Алекс? – пристроился возле меня Кандинский.

– А что тут говорить. Похоже, ухлопали нашего босса, а может, и не только его, – произнес я, глядя, как вдалеке, словно цветок, распустилась белыми парусами яхта и заскользила по вечерней воде, чуть окрашенной розовым светом. – Опоздали мы. Вот это и есть хана!

Джекоб молча повел плечами, словно ему было холодно.

– Не таким уж и плохим человеком был Немаладо.

– Но он же пять лет тебя на должности чистильщика гноил.

– Ну, не пять, поменьше. К тому же я сам на это согласился.

Мы помолчали. Художник пошарил в кармане, достал сигареты и закурил.

– Кажется, у нас есть еще одно дельце, – сказал я, когда Кандинский бросил окурок в воду. – Поехали, Джекоб.

– Куда? – спросил Кандинский, поднимаясь.

– У тебя дома оружие есть?

– Дробовик и пистолет. Не помнишь, что ли?!

– Да, совсем из головы вылетело, – сказал я, садясь в машину. – Надо заехать и взять его.

Кандинский немного помолчал, глядя через лобовое стекло на воду, набирающую под вечер синий цвет, потом произнес:

– Поехали, – и завел мотор.

Мы подъезжали к его дому, а на улицу, навстречу нам через его открытые окна во всю мощь неслась «Горная лаванда». Аркадий пел хрипловатым голосом и аккомпанировал себе на аккордеоне. Внезапно песня смолкла и секунд через десять зазвучала снова. Голос Аркадия был уже не таким хриплым.

«Горло промочил», – догадался я.

– О чем он поет? – спросил Кандинский.

– О том, как встречались двое, и он дарил ей горную лаванду, это такой цветок. Потом они расстались, но каждый помнил об этом и в глубине души сожалел. «Лаванда, горная лаванда, наших дней с тобой синие цветы», – перевел я, как мог, на английский.

На миг лицо Кандинского стало задумчивым.

– Красиво и трогательно! – сказал он и неожиданно добавил по-русски: – Сукин сын!

Я только усмехнулся.

Мы вошли в дом. Аркадий, заметив меня, перестал играть и спросил:

– А где Джекоб?

– Мы скоро приедем, – сказал ему Кандинский, вынося из кухни дробовик.

– Я подожду, – произнес Аркадий, косясь на оружие.

Перед тем как сесть в машину, я еще пару раз попытался позвонить Немаладо, но и эти попытки кончились ничем.

Кандинский, глядя на мои старания, усмехнулся и заметил:

– Если даже Анжело что-то забыл, то он никогда за этим не вернется. А мобильный он временами забывает. Есть за ним такой грех. Все это знают и тогда звонят Бобу.

– Может, он не отвечает потому, что с того света не говорят?

Кандинский промолчал.

* * *

Мы ехали около часа. Наконец Кандинский кивнул на один из стандартных двухэтажных домов, которыми был застроен целый кусок улицы.

– Вот, Брейтебери сто восемнадцать.

Он, не останавливаясь, проехал метров пятьдесят вперед, и только потом заглушил мотор. Художника не надо было учить бандитскому ремеслу.

Мы вышли из машины и подкрались к дому. Окна его были темны. Я бесшумно перемахнул через ограду и подошел к двери. Кандинский не отставал от меня. Он осторожно повернул ручку и нажал на дверь. Она неожиданно подалась.

– Плохой признак, – прошептал художник.

Я вошел первым, выставив перед собой пистолет, и, прижавшись к стенке, прислушался. В доме стояла полная тишина. Кандинский бесшумно скользнул за мной и, принюхавшись, прошептал:

– Кровью пахнет.

– Не сгущай краски, Джекоб, – ответил я ему и тоже потянул носом воздух, но ничего не почувствовал.

– Кровью пахнет, – опять прошептал Кандинский. – Уж я-то знаю. Только уже не свежей. Грохнули здесь кого-то несколько часов назад. Может, уйдем?

Я отрицательно покачал головой и стал красться вдоль стены. Кандинский, вскинув дробовик, замер на месте.

Гостиная была довольно просторной, но мне удалось обследовал ее всю, не произведя ни единого звука. Потом я обнаружил приоткрытую дверь и, боком протиснувшись в нее, оказался в другой комнате. Сделав шаг вперед, я вдруг различил на фоне окна неясный профиль человека, который сидел в кресле, откинув голову на его спинку. Я замер, а затем осторожно зашел человеку за спину, ухватил его за волосы и приставил к виску пистолет.

– Сиди смирно, Родригес.

Человек не издал ни звука и даже не вздрогнул, и только теперь я ощутил слабый сладковатый запах. Моя ладонь притронулась к щеке Родригеса. Она была холодна. В кресле сидел мертвец.

Я негромко позвал Кандинского, и он тут же бесшумно появился в комнате.

– Джекоб, ну-ка, посвети.

Кандинский чиркнул зажигалкой, и я увидел Родригеса с перерезанным горлом.

Кандинский присел, мазнул пальцем по луже крови на полу и сказал:

– Пять часов назад прикончили, это как минимум.

– Пошли отсюда, Джекоб.

– Ну и что ты скажешь на все это? – спросил Кандинский, когда мы отъехали от дома Родригеса.

– Загадок становится все больше, у меня от них голова идет кругом, но теперь есть надежда на то, что Немаладо жив. Давай-ка к нему в бар.

Кандинский молча вел машину. Я тоже молчал и пытался разобраться, что к чему. Когда я оставил Анну в баре, я был уверен в том, что Родригес и есть босс. Он каким-то образом догадался, что я человек Немаладо, и решил использовать меня, чтобы заманить его в ловушку. А вот теперь, после того, как Кандинский сказал, что Родригеса зарезали часов пять назад, я перестал что-либо понимать.

Может, покойничек все-таки не был боссом, а вот тот, кто им являлся, узнав о сговоре Родригеса и Немаладо, как раз и приказал перерезать своему подчиненному горло? Но Родригес был не такой дурак, чтобы так глупо попасться, тем более что о сговоре знали только он и я, ну и еще, конечно, Немаладо и его люди.

И его люди… – здесь я надолго задумался. Велась какая-то тройная игра. Только кто ее вел?

Я посмотрел на Кандинского. Он с бесстрастным, ничего не выражающим лицом вел машину и насвистывал мелодию из кинофильма «Белорусский вокзал».

– Тебе нравится эта мелодия?

– Да, – ответил Кандинский. – Мне нравится все, что играет Аркадий. Он теперь будет приходить ко мне два раза в неделю и играть. Мы договорились.

– Только не пейте столько.

– Нет, пить мы больше много не будем. Вот только картину закончим.

– Это что, помогает? – спросил я.

Кандинский снисходительно усмехнулся.

– А ты попробуй, напиши такое на трезвую голову.

– Вот именно, – согласился я, вспомнив ту мазню, которая стояла сейчас в холле.

У бара Кандинский, заглушив машину, посмотрел на меня и спросил:

– Мне с тобой идти или здесь подождать?

– Пошли со мной.

Перед входом я остановился, глубоко вздохнул и толкнул дверь.

Вся компания была в сборе, в том числе и Немаладо. Он сидел в одиночку за отдельным столиком и мрачно цедил неразбавленный виски. Кадул с Бобом, Рафаэль со своими парнями, Паоло с двумя телохранителями и еще какие-то незнакомые мне личности расположились неподалеку. В зале стояла гробовая тишина. Я всей своей шкурой почувствовал, что эта банда ждет именно меня.

– А вот и наш герой, – громко произнес Немаладо, отставив стакан в сторону, и я почувствовал на себе тяжелые взгляды.

– Смотрите-ка, он еще улыбается, – заметил Паоло.

– Да, мне очень весело, – сказал я. – Я безумно рад.

– Чему? – поинтересовался Немаладо.

– Тому, что вы, Анжело, сидите здесь и спокойно пьете виски.

– А что мне еще остается делать? Где этот чертов Родригес со своим боссом? Мы прождали полчаса на причале.

– Родригес убит. Вот Кандинский может это подтвердить. Он видел своими глазами.