Текст книги "Король Гарлема"

* * *

Проснувшись утром, я спустился вниз.

Кандинский еще спал.

Я пробежал глазами по залитому солнцем холлу, бару, полному битого стекла, картинам со следами пуль и Кандинскому, спящему в одежде на диване.

Потом я прошел на кухню и осмотрел ее. Повреждений от пуль здесь не было. Наверное, поклонники Кандинского покушались только на его бар и на картины.

Я нашел в шкафу кофе, залил его кипятком прямо в чашке и, присев в плетеное кресло, стал пить.

Когда я вернулся в холл, Кандинский все еще спал.

Я подошел к бару, осторожно вытянул из уцелевшего ряда бутылку шотландского виски, сунул ее под полу и вышел на улицу. Сегодня в час дня в норе Бреда меня будет ждать Родригес. Я посмотрел на часы – одиннадцать тридцать, как раз успею добраться до Бреда и перекинутся с ним парой слов до прихода Родригеса.

Такси довезло меня до Бродвея за час с небольшим.

Бред оказался дома. Он сидел в единственном кресле и читал газету.

– Привет! – поздоровался я с ним. – Не ждал?

– Ждал, – сказал Бред. – Тут вчера Родригес заезжал и сказал, что ты сегодня придешь, – взгляд бывшего актера с разочарованием скользнул по моим пустым рукам.

– Спокойно, Бред, у меня есть! – моя рука нырнула за пазуху и извлекла оттуда бутылку виски.

– Да, Алекс, – засуетился Бред. – Ты как нельзя вовремя. – Он убрал со стола черствые остатки гамбургера и принес из кухни два стакана.

– Пей сам, – сказал я. – Потом пойди немного погуляй. Мне надо будет поговорить с Родригесом.

Бред кивнул и налил себе полстакана. Едва он его осушил, как в квартире появился Родригес.

– Привет Алекс! – негромко обронил он и посмотрел на Бреда.

Тот молча поднялся, натянул пиджак и направился к двери.

– Рассказывай, Алекс, – сказал Родригес, когда Бред вышел.

– Да особо и нечего рассказывать. Немаладо принял твое предложение. Теперь он разрабатывает операцию и подыскивает подходящее место, куда можно будет заманить твоего босса.

– За тобой не могли следить, когда ты добирался сюда?

– Вряд ли, – ответил я. – Я пока птица вольная и живу у какого-то бывшего члена их банды. Я думаю, что когда дело дойдет до реализации вашего с Немаладо плана, вот тогда меня где-нибудь запрут. А пока, – я пожал плечами. – Они же знают, что я никуда не сбегу, если пришел сам.

– Ну, хорошо, – сказал Родригес. – Если будут какие-то изменения – позвонишь. Запомни номер телефона, – Родригес назвал ряд цифр. – Я выйду первый, потом ты.

Я подождал, когда Родригес покинет квартиру, и через несколько минут вышел из нее.

На улице от тротуара с пробуксовкой отчалила машина, и в ней мелькнуло лицо, очень напоминающее мне Паоло.

«Показалось», – решил я и, обогнав толстую негритянку с двумя огромными пакетами в руках, зашагал вдоль дороги, выискивая глазами такси.

Когда я подъехал к дому Кандинского, шел четвертый час дня. Солнце ярко светило, и на нешумной улице в его лучах мягко поблескивала молодая листва деревьев.

Кандинский рисовал с обнаженной натуры.

Я взглянул на трех разнокалиберных созданий лет по двадцать с небольшим. Если, по выражению Кандинского, красивая женщина – это и рюмка виски, и путешествие в Рим одновременно, то эти три, вместе взятые, тянули в лучшем случае на стакан свекольной сивухи и на экскурсию в город Череповец.

Кандинский был занят своей мазней и не обращал на меня никакого внимания.

– Джекоб! – окликнул я его, проходя мимо. – Почему они у тебя все… разные? – мне хотелось произнести словечко, которое более соответствовало действительности, но я сдержал себя из вежливости.

– Для разнообразия, – буркнул Кандинский, не оборачиваясь.

– Ты не боишься, что испишешься? – спросил я.

Кандинский как-то загадочно усмехнулся и махнул рукой. Дескать, это ему не грозит.

* * *

Вечером приехал Немаладо. Пока он разговаривал со мной, Боб сидел на диване, уставившись в одну точку, и жевал резинку. Кадул бродил по холлу от одной картины к другой.

– Послушай, Джекоб, – сказал он, когда мы с Немаладо закончили разговор. – Ты не можешь мне объяснить, зачем люди покупают эту… это…

– Дерьмо! – подсказал ему Кандинский с кривой улыбкой.

– Да нет, это не дерьмо, – задумчиво произнес Кадул, – Но действует оно уж слишком удручающе. От них воняет кровью и скотобойней.

Когда Немаладо ушел, Кандинский достал из бара бутылку и заявил:

– Боб – тупое животное, Кадул – умница. Недаром Паоло его недолюбливает. Чувствует конкурента.

– Конкурента?! – удивился я.

– Да. Ведь когда Немаладо отойдет от дел, на его место должен будет кто-то встать. Само собой напрашивается кандидатура Паоло, его племянника. Он, можно сказать, принц крови. Но Паоло недостаточно умен и ловок. У Кадула, в отличие от него, есть голова на плечах и отвага, но он чужак. Зато приближен к боссу, и тот всегда прислушивается к его советам.

– Почему ты называешь Кадула чужаком?

– Во-первых, он иммигрант и появился у нас неизвестно откуда, без всяких рекомендаций.

– Меня тоже взяли без рекомендаций, – сказал я.

– Говорят, ты спас Немаладо жизнь. Это самая лучшая рекомендация.

– Хорошо, а как же тогда взяли Кадула? – спросил я.

– Случайно. Мне Боб рассказывал. Немаладо с ребятами как-то занесло в Гарлем, вроде по делу надо было. Они там зашли в бар и увидели Кадула, который о чем-то спорил с двумя здоровыми неграми. Судя по виду всех троих, спор этот вот-вот должен был перерасти в драку. Ну, ребятам стало интересно, они взяли по бокалу пива и принялись за дальнейшим ходом событий. Кто-то из них, указав на Кадула, сказал, что это отчаянный парень, если не боится скандалить с черномазыми на их территории. Остальные согласились с ним, и кто-то еще добавил, что какой бы он отчаянный ни был, у него нет шансов, и этого парня, скорее всего, через пять минут вынесут отсюда ногами вперед.

«Посмотрим», – сказал на это произнес Немаладо.

Боб говорил, что в этот момент он взглянул на сощуренные глаза босса и понял, что у этого смуглого типа, который спорит с неграми, кажется, только что появился шанс.

Немаладо успел сделать пару глотков пива, как все началось. Один негр неожиданно схватил Кадула за грудки. Тот отреагировал моментально. Он обломал об стойку рюмку и распластал острым краем негру половину рожи. Его приятель выхватил нож, но не успел им воспользоваться, поскольку Кадул засадил ему ножку рюмки прямо в глаз. Боб говорил, что этот негр так орал, что позванивали бутылки в витрине. Потом Кадул двинулся к выходу, но ему преградил путь еще один черный верзила. Кадул схватил со столика чей-то бокал с пивом плеснул ему в рожу, и пока негр протирал свои зенки, пнул его в пах. Да, шел он красиво, ничего не скажешь, но у него все равно не было шансов, потому что у дверей его поджидала троица черномазых. Один с кастетом, второй с бейсбольной битой, третий поигрывал револьвером. Тогда Немаладо сказал своим ребятам: «Этот парень стоит того, чтобы влезть за него в драку!» – и достал свой пистолет. Остальные сделали то же самое. Когда на тебя смотрят одновременно четыре ствола, это не шутка, и неграм пришлось выпустить из бара и Кадула, и Немаладо с ребятами. С тех пор Кадул работает у Немаладо.

– А кто он такой вообще, этот пакистанец? – спросил я.

– Немаладо говорит, что он из какой-то знатной разорившейся семьи. Была какая-то история, и Кадулу пришлось бежать из Пакистана в Америку. Неплохой парень, но если вспылит, то никому мало не покажется.

Кандинский при этих словах посмотрел на меня так, словно хотел сказать: «Тебе до этого парня, как до луны».

– Спокойной ночи, Джекоб, – я встал и направился к лестнице.

Кандинский провожал меня каким-то странным взглядом.

* * *

Я проснулся оттого, что кто-то схватил меня руками за горло, открыл глаза и увидел над собой какую-то гнусную рожу с запавшим носом. Этот человек пытался душить меня. Слыша в стороне чей-то смех, я рывком подобрал под себя ноги, а затем резко выкинул их вперед. Человека сначала подбросило вверх, а затем он рухнул на пол. Смех резко смолк. Я вскочил с кровати, заметил Кандинского, который еще не усел стереть с лица улыбку, и все понял. Похоже, художник развлекался, устроив квартиранту приятное пробуждение. Во мне шевельнулось бешенство.

– Кто это? – спросил я, указывая на образину, пытавшуюся встать на карачки.

– Ничего особенного. Всего лишь прокаженный, – ответил Кандинский.

– Что?! – переспросил я, не поверив собственным ушам.

– Прокаженный. Мой приятель, – повторил Кандинский.

Прокаженный тем временем сумел встать на колени. Я схватил ублюдка за шиворот, подтащил к лестнице, дал пинка в зад, и он прогрохотал костями вниз по ступеням. Вслед за ним я отправил таким же путем и Кандинского, который только и успел проговорить:

– Это же была шутка, Алекс.

В следующий миг он покатился по лестнице и свалился прямо на своего приятеля.

Я быстро оделся и, сойдя вниз, остановился посреди холла, раздумывая, что делать дальше – пройтись по улице и немного остыть или остаться и намять бока этим двум идиотам. Внезапно боковым зрением я заметил Кандинского, который летел на меня со стулом в руках. Я ушел в сторону и выставил вперед ногу. Первым в бар вписался стул, а затем и сам Кандинский, прямо своей физиономией. Бутылки звякнули, в холле запахло их содержимым.

Я, больше не задерживаясь, вышел на улицу и через час вернулся обратно, но уже не один а в компании невысокого типа, одетого так, словно он только что шагнул из наших пятидесятых годов на современную улицу Нью-Йорка. На нем был синий бостоновый костюм с широкими брюками, заправленными в хромовые сапоги гармошкой, на голове красовалась кепка с пуговицей, на плечах – видавший виды аккордеон.

Я обнаружил его возле входа в ресторана. Рядом с ним стоял двухметровый верзила в униформе, загораживая собой стеклянную дверь заведения. Оба с отрешенными лицами тянули на два голоса: «Ой да мне малым-мало спалось, ой да во сне привиделось…»

Я замер напротив этого странного дуэта, а когда песня закончилась, бросил в футляр от аккордеона десятидолларовую бумажку. Верзила в униформе скрылся в ресторане, а тип в кепке поставил на асфальт инструмент и спросил:

– Русский?

– Русский.

Он протянул мне руку.

– Аркадий!

Его лицо было под стать прикиду – ярко-голубые круглые глаза и красные упругие щеки.

– Алекс! – ответил я и добавил: – Отметим знакомство?

– Можно, – кивнул аккордеонист.

– А это кто? – я кивнул в сторону входа в ресторан, куда только что подался верзила.

– Знакомый. Работает здесь. Выскочил на минуту. Он из Краснознаменного ансамбля песни и пляски.

– Куда идем? – спросил Аркадий.

– Неподалеку. Там дармовой выпивки полцистерны.

– Пошли, – Аркадий снова вскинул на плечи аккордеон.

– Где ты костюмчик такой раздобыл? – я помял пальцами бостон на рукаве его пиджака.

– Отцовский. Он по праздникам надевал. То еще было поколение. Фронтовики. Пьяницы и аскеты. Черные брюки, белая рубашка и костюм для особого торжества. Вот и весь гардероб. Когда отец умер, костюм нафталином пересыпали и сунули в сундук.

Аркадий окинул меня взглядом.

– Что-то вид у тебя не очень. Ладно, тоску мы сейчас разгоним. Пошли.

Он развернул аккордеон, блеснул на меня лазурью глаз, объявил:

– Фадо! Музыка улиц и переулков, – и развернул аккордеон.

Мы шагали по тротуару. Я нес чехол, а Аркадий рвал меха на аккордеоне и заливал улицу незнакомой мне мелодией. На нас оглядывались встречные. Музыка была чувственной и пробирающей до костей.

Окна в холле дома зияли пробоинами – следами ночного налета. Кандинский не удосужился вызвать мастеров. Я подошел к двери и нажал кнопку звонка. В ответ не раздалось ни звука.

– Кто здесь живет? – спросил Аркадий.

– Так, псих один, родственник Кандинского. Слышал о таком художнике?

– Слышал.

Я подергал дверь, но она оказалась закрытой. Мы влезли в дом через разбитое окно и сразу прошли к бару.

Кандинский появился, когда за окнами уже темнело.

Он встал возле дверей, послушал, как Аркадий поет «Отговорила роща золотая» и спросил, указывая пальцем на него:

– А этого тоже Немаладо прислал?

– Помалкивай! – сказал я ему. – Песню испортишь.

Аркадий, перестав играть, встал и повернулся к Кандинскому.

– Хау ду ю ду, мистер э… э…

– Американский говнюк! – закончил я за него.

– Алекс, он сейчас полицию вызовет, – сказал Аркадий.

– Садись, – я дернул музыканта за пиджак. – Не вызовет. Я его сегодня утром с лестницы спустил, он смирный теперь.

– Почему у него морда в порезах?

– В бар ею вошел. В отсек французских вин. Там стекло тонкое.

Аркадий удовлетворенно хмыкнул и заиграл «Варяга».

Кандинский некоторое время прислушивался, а потом прошел к бару, взял бутылку и исчез на кухне.

Ближе к ночи мы с Аркадием поднялись наверх.

– Спи, здесь места на пятерых хватит, – кивнул я на кровать.

* * *

Утром меня разбудили чьи-то шаги, потом сверху нависла тень. Я открыл глаза и, едва уйдя от кулака, летевшего мне точно в нос, перекатился по кровати, упал на пол и, подцепив щиколотку нападавшего левой ногой, ударил правой ему под колено. Человек рухнул на пол, и я кинулся на выручку Аркадию, которого обрабатывал кулаками невысокий тип индейской внешности, явно боксер-легковес, оказавшийся очень подвижным.

Он, поднырнув, ушел от моего кулака и, в свою очередь, попытался нанести мне удар по печени, но я успел заблокироваться левой рукой и выбросил вперед колено. Зубы боксера лязгнули об него, и он полетел на пол. «Нокаут», – подумал я и обернулся.

Мой первый противник уже стоял на ногах Он оказался здоровым толстым мужиком, на полголовы выше меня. Потом я увидел Кандинского, который торчал слева от лестницы.

– Сейчас, Джекоб, я его уделаю, – пообещал ему верзила и, пригнув голову, пошел на меня, выставив вперед руки.

«Борец», – понял я и боковым зрением заметил, как Аркадий выдернул из розетки шнур тяжелой медной лампы и вместе с ней медленно подбирается к моему противнику со спины.

Внезапно борец, низко пригнувшись, бросился на меня. Теперь он не размахивал кулаками, а попытался обхватить мою талию руками. Я успел схватить его рукой за горло, но он как-то умудрился сделать два шага вперед, отпустил меня, когда я сжал ему кадык, и опять принял борцовскую стойку.

Я сделал ложный выпад кулаком и почти одновременно с этим ударил его ногой в коленную чашечку так, что противник согнулся от боли. Я тут же ударил его коленом в ухо, а затем нанес еще один удар, ногой с разворота. Борца бросило к лестнице. Он оступился и внезапно ушел по ней спиной вниз так, что перила затрещали под тяжелым телом.

– Ну?.. – повернулся я к Кандинскому.

– Послушай, Алекс, – начал было он, но я прервал его ударом кулаком под дых, а потом развернул, дал хорошего пинка, и Кандинский исчез вслед за борцом в лестничном проеме.

– Этот звонче пошел, – заметил Аркадий.

– Потому что фигура посуше будет – сказал я.

Вслед за Кандинским мы спустили по лестнице индейца. Слушая, как грохочут по ступенькам его кости, Аркадий потрогал пальцем синяк и констатировал очевидное:

– Неплохо время проводим.

Потом мы подошли к лестнице и глянули вниз. Кандинский пытался подняться. На его лбу вырастала шишка. Борец тоже приходил в себя.

– Скажи этой падали, чтобы уматывал отсюда и забрал ирокеза, – сказал я художнику. – Даю ему минуту.

– Ричард, иди домой, – произнес Кандинский, когда борец сел на полу. – Спасибо. Твои услуги мне больше не нужны.

Ричард угрюмо усмехнулся, поднялся с пола и, бросив на меня быстрый взгляд, грузно побрел к выходу.

– Послушай Алекс… – начал было опять Кандинский.

– Заткнись! – сказал я, спустившись вниз. – Ты думал, что Немаладо клоуна тебе прислал?

– Алекс, мои картины… – начал было Кандинский, но я наотмашь ударил его кистью руки по лицу и угодил костяшкой в зуб.

– Твои картины годны для зажравшихся извращенцев, которые не знают, как еще разогреть остывающую кровь.

– Чем таким образом кровь разогревать, не проще ли сунуть озябшему бедолаге в одно известное место кипятильник, – подал голос Аркадий, рассматривая одну из картин, и добавил: – Пойду я.

У дверей он неожиданно обернулся и обратился к Кандинскому:

– А знаешь, что такое сверхтерпимость, художник? Это когда набирают в рот воды, садятся голым задом на печку и ждут, когда вода во рту закипит. Сможешь нарисовать сверхтерпимость? – Аркадий, толкнув ногой дверь, вышел.

Кандинский смотрел ему вслед, и в его глазах угадывался какой-то непонятный интерес.

Злость во мне понемногу утихала.

– Знаешь, Кандинский, – сказал я уже более миролюбиво. – Заканчивай ты с этой мазней, а то совсем свихнешься.

Кандинский исподлобья взглянул на меня, выплюнул в ладонь выбитый зуб и произнес:

– Я как раз и рисую, чтобы не свихнуться, – потом, помолчав, добавил: – Убить человека просто, но убрать потом это дерьмо гораздо сложнее. Мне хватало десяти минут, чтобы расфасовать тело по брикетам.

– Что? – уставился я на Кандинского.

– Я рисую, чтобы избавиться от того, что живет в этой башке, как опухоль, – Кандинский постучал пальцем по своей голове. – Я выплескиваю это дерьмо из себя на холст. Если я перестану рисовать, то сойду с ума. Я бы все равно рисовал, даже если эти картины не покупали бы. Ты как-то спросил, почему я так презрительно смотрю на людей. Да это так, но заметь, я так смотрю на всех, будь то безработный черный бродяга или владелец казино в Лас-Вегасе. Я видел, в какое дерьмо превращается человек после смерти. Вдобавок я обнаружил, что все это дерьмо одинаковое. Ну и как мне после этого смотреть на людей?

Я продолжал ошеломленно разглядывать Кандинского.

– Ты видел под лестницей два шикарных чемодана с колесиками? – спросил он. – Так вот, человек полностью помещается в них. По частям, конечно. Кое-что, чтобы облегчить переноску, можно оставить на месте. Например, выпустить в унитаз кровь. Кишки тоже незачем нести с собой. Они не подлежат опознанию. Кроме того, их можно легко засунуть в вентиляционный колодец. После этого, если тело весило килограммов восемьдесят, оно все вместе тянет примерно на шестьдесят. Это вполне приемлемая ноша. С ней я шел, почти не сутулясь.

Мой взгляд все сверлил Кандинского.

– Так ты был чистильщиком? – наконец, разжал я челюсти.

– Вот именно! У нашего общего друга Немаладо.

– Я думал, что такие профессии существуют только в кино, – сказал я.

Кандинский усмехнулся.

– Думал! Я тоже раньше много чего думал.

– Как же ты согласился на такую работу? – спросил я.

– А у меня был выбор? Нет, не было. Либо я убираю трупы, либо убирают меня самого.

– Немаладо?

– Да нет. Немаладо как раз и взялся защищать меня, если я, конечно, соглашусь на работу чистильщика. Пять лет! Пять лет, Алекс. И ты хочешь, чтобы я после этого не рисовал вот такие картины? – Кандинский, сильно прихрамывая, подошел к бару и достал из него бутылку рома. – Будешь?

– Пожалуй, – ответил я.

– А знаешь, ведь некоторые известные художники тоже были расчленителями, – произнес Кандинский, наливая в стаканы ром. – Ты не задумывался, почему некоторые рисуют пейзажи, портреты, а другие изображают только фрагменты, кусочки целого? Они тайные расчленители, но реализуют свой порок через живопись. И спасибо Богу за то, что Он наградил их талантом художника. Иначе они, чего доброго, стали бы расчленять живых людей. Они хотят этого. Живопись для них своего рода сублимация, а для меня – средство не сойти с ума. Между прочим, Сальвадор Дали – один из самых великих расчленителей. Только он искусно маскировал этот порок. Он расчленял и тут же комбинировал, но стоит к его картинам присмотреться понимающему человеку… Кстати, по отношению к своим друзьям и возлюбленным он тоже был, образно говоря, расчленителем, а еще проще говоря, скотиной.

Кандинский замолчал, уставившись в стакан, а потом вдруг спросил:

– Кто это был?

– Где? – не понял я.

– Человек с аккордеоном.

– Мой знакомый, русский.

– Красиво играл, – Кандинский принялся насвистывать мотив «Кумпарситы».

Я усмехнулся.

– И это тоже красивая вещь, – произнес Кандинский и голосом изобразил «Прощанье славянки».

– Да, Джекоб, – сказал я. – В тебе все-таки есть немного русской крови.

– Может быть, – согласился Кандинский и залил в себя все содержимое стакана. – Ты извини меня, Алекс, за эти выходками. Я думал, что Немаладо прислал очередную дешевку следить за мной. А ты парень что надо. Когда ты Ричарда с Пристли заделал, я понял, что передо мной мастер, человек, достойный уважения. Я хотел тебе тут же об этом сказать, но ты спустил меня вниз головой, – взгляд Кандинского задумчиво остановился на лестнице, из которой было выломано несколько стоек, поддерживающих перила. – Это Ричард своим задом. Как он вообще ее не проломил?

– Если не секрет, Джекоб, кому ты так перешел дорогу, что тебя собирались пристрелить?

– Это не секрет, многие знают, – произнес Кандинский и потянулся к бутылке. – Вообще-то, я врач по профессии, хирург, – Кандинский скривил губы.

– И что, тебя лишили лицензии?

– Нет, не лишили, – он немного помолчал, налил себе еще рома и принялся рассказывать.

* * *

– Это история началась далеко от Нью-Йорка, на самом юге Алабамы. Я, молодой врач, приехал в небольшой городок и устроился в местную муниципальную больницу. Городок, как я сказал, был небольшой… Ты когда-нибудь бывал в таких маленьких американских городках? Если нет, то тебе повезло. Жара и смертная скука. Высшее общество – мэр, владелец бензоколонки, владелец крохотной фабрики по производству медицинских изделий из резины, директор такого же игрушечного банка, шериф и вдова владельца трех местных магазинов. Все сплошь тупицы и снобы. Я давно заметил, что чем меньше городок, тем больше в его жителях снобизма, – Кандинский сделал большой глоток из стакана и продолжил: – Днем жара невыносимая, ночью духота. Кондиционер не выключается. В больнице пять пациентов. Двое сердечники, и не мудрено, жара невероятная, а на обоих по пятьдесят кило одного сала. Третий – диабетик, четвертая пациентка лежала со сломанной ногой – это событие, можно сказать, потрясло весь город, а пятый вообще лечился непонятно от чего. Скорее всего, он сбежал в больницу от жены. В общем, научную работу на таком материале не напишешь. Через неделю я познакомился с городским аптекарем. Это был знаток поэзии девятнадцатого века, чудак и бунтарь местного значения, правда, вышедший в отставку, поскольку пар из него уже весь вышел. А это уважительная причина, чтобы начать прикладываться к бутылке. Так что мы с ним сошлись. Филипп был не женат. А потом произошло нечто! Мы сидели вечером у него дома, перед распахнутым окном и пили вино. Я спросил, почему он не женился.

– На ком? – ответил он мне вопросом на вопрос.

– Разве никогда не подворачивалось подходящей кандидатуры? – удивился я.

– Вот смотри, – сказал тогда Филипп. – Мы находимся почти в центре городка. Справа – моя аптека и школа, слева – магазины, банк и почта. Почти все население городка проходит мимо моего дома за несколько дней. Ты сидишь со мной здесь уже почти две недели, а видел ли за это время какую-нибудь достойную кандидатуру?

И вот тогда произошла невероятная вещь. Я бы назвал это чудом. Едва он это произнес, как мимо окна в вечернем воздухе проплыло видение. Конечно, это была девушка во плоти и крови, но какая! Мы со стуком одновременно поставили свои стаканы и бросились на улицу, причем Филипп выпрыгнул в окно. Девушка еще была видна. Мы смотрели ей вслед, пока ее розовое платье не растворилось в душных сумерках.

– Ты тоже видел? – спросил, повернувшись ко мне, Филипп.

– Видел! – ответил я.

– Значит, не показалось.

– Ты ее не знаешь?

– Нет – ответил Филипп. – Но я узнаю.

– Не надо! – сказал я. – Сам узнаю.

Филипп странно посмотрел на меня и сказал:

– Нет! Эта девушка моя. Я, может быть, ждал ее всю жизнь, сидя вот здесь чуть ли не каждый день. И, может, поэтому никогда не уезжал из этого проклятого городка. Боялся, что когда она будет проходить мимо, меня не окажется на месте. Понимаешь, мы с Питом вывели свою теорию. Если все время сидеть на одном месте, тогда то, за чем другие сломя головы бросаются за тысячи миль, в один прекрасный момент само натолкнется на тебя. И вот это произошло.

– Что еще за Пит? – ошеломленно спросил я.

– Пит – мой друг. Единственный сумасшедший в нашем захолустье и лучший автомеханик. Мы оба сидели и ждали по вечерам, только у него было другое место. Потом Пит разбился на мотоцикле. Перед смертью он взял с меня клятву, что я, даже оставшись один, буду сидеть и ждать, пока не дождусь. И вот я дождался.

– Но ведь я тоже сидел здесь, – сказал я.

– Нет, Джекоб, – возразил мне Филипп. – Ты просто случайно оказался рядом со мной. Ты и в город-то приехал всего пару месяцев назад. Я же сидел на этом месте десять лет. Это моя девушка.

Мне нечего было возразить ему. Десять лет – гигантский срок. И если человек смог столько прождать, то несправедливо бы было пытаться отнять у него то, что послано самим Богом.

К Филиппу я больше не приходил, потому что он перестал сидеть по вечерам с бутылкой у открытого окна, дождался-таки своего счастья. Потом я не раз встречал эту девушку. Такая могла бы стать и моим счастьем, но встречалась с Филиппом. Она закончила медицинский колледж в Калифорнии и, перед тем как уехать работать в Бостон, решила пожить лето у родителей. Теперь я сидел по вечерам в своей квартире у открытого окна на пару с бутылкой и бессмысленно пялился в душную пустоту. Нет, вовсе не по той причине, что меня заразила теория Пита-Филиппа, а просто потому, что у меня не было здесь других приятелей. И еще мне нравилась Эдна, так звали эту девушку.

То, что произошло потом, тебе, может быть, покажется невероятным, но именно так оно и было. Не знаю, может, этот городок обладал какими-то мистическими свойствами, а может быть, во всех маленьких городках люди, которые оттуда не уезжают, рано или поздно дожидаются того, что им надо. Так вот, я тоже дождался того, чего ждал, и как раз тогда, когда вовсе об этом и не думал. Эдна пришла сама! – Кандинский опять потянулся к бутылке, в которой оставалось чуть больше половины.

– На улице моросило. Я, радуясь дождю, только присел у окна и едва успел налить себе виски, как ее силуэт, словно дразня меня, проплыл мимо окна, а затем неожиданно раздался стук в дверь. Это была она.

Потом мы вместе уехали из этого городка, но не в Бостон, куда она хотела, а в Нью-Йорк. До сих пор простить себе этого не могу. Если бы мы уехали в Бостон, у нас все было бы по-другому. Но я настоял на Нью-Йорке. Мы устроились в одну частную клинику, занимающуюся пластическими операциями, сняли небольшую квартиру и год прожили как в раю.

Но потом у нас появился один пациент, очень богатый и довольно наглый тип. Мне он сразу не понравился, но я не имел в клинике права голоса. Этот тип приезжал почему-то всегда поздно вечером и не снимал со своей гнусной физиономии черных очков. Кроме того, он положил глаз на Эдну. Но этот человек был выгодным пациентом, и наш шеф обхаживал его, словно свою невесту.

Мы сделали этому типу операцию. Я ассистировал шефу, а Эдна присутствовала в качестве медсестры. Потом его положили в отдельную палату, где за ним ухаживала только Эдна. Остальной медперсонал не подпускали туда и близко.

Через неделю после того, как этот тип выписался, на клинику было совершено вооруженное нападение. Было восемь вечера, и мы собирались уходить, когда зазвучали выстрелы. Меня ранило в голову, и я потерял сознание, а когда очнулся, увидел рядом убитого шефа. Эдны нигде не было.

Я добрался до телефона, позвонил в полицию и снова потерял сознание. Очнулся уже в больнице, потом снова впал в забытье, а когда пришел в себя, увидел рядом с кроватью человека. Это был полицейский детектив. Он сказал, что мой шеф, я и остальной персонал клиники – преступники, поскольку делали пластические операции лицам, скрывающимся от закона, и террористам.

Когда он ушел, я задумался. Да, в клинике платили так хорошо, что это поневоле наводило на разные мысли. Но мне нужны были деньги, и я гнал эти мысли подальше.

«Нужны были деньги» – хорошее оправдание перед судом. Я размышлял с час и решил, что пока мне не предъявили официального обвинения, надо делать ноги, но оказалось, что в коридоре меня охраняет полицейский. Мне пришлось спускаться во двор через балкон второго этажа. Потом я в больничной пижаме выбрался на улицу, остановил такси и поехал домой.

Привратник, увидев меня в таком одеянии, чуть не свалился со стула. Я спросил его о Эдне, он сказал, что она не появлялась. Тогда я попросил его выйти и рассчитаться с таксистом, сказав, что верну деньги через полчаса. Пожалуй, у меня в распоряжении больше времени и не было. Только полчаса. Потом полицейский в больнице может хватиться, что меня нет.

Квартиру мне открыл своим ключом привратник. Я переоделся, забрал все деньги, какие были, и вышел из дома. Стоял март, и ночь была холодной. Вокруг светились окна домов, мимо меня проносились машины и торопились редкие прохожие. Только мне некуда было торопиться.

Еще вчера я имел честное имя, квартиру, хорошую работу и любящую женщину. Теперь у меня ничего этого не осталось, зато появилась рана на черепе.

Я потрогал бинт на голове и побрел прочь от дома. Оставаться здесь было опасно. Ночь я провел в небольшой гостинице у автобусной станции, зарегистрировался под чужим именем и снял с головы повязку, прежде чем войти туда.

Ночью у меня разболелась голова, я проснулся и услышал, как кто-то осторожно вставляет ключ в замок. Убегать не было смысла, далеко все равно бы не ушел. Я окинул взглядом комнату, затем раскрыл окно и, сняв с кресла свои вещи, заполз вместе с ними под кровать.

Полицейский оказался всего один. Он быстро подошел к кровати, а затем бросился к распахнутому окну и перелез на улицу. Моя уловка сработала.

Через час я выполз из-под кровати, оделся и через окно покинул отель, а еще через час, на первом автобусе уехал из Нью-Йорка в Кливленд, к брату. Выслушав меня, он сказал, что в утренних теленовостях передали, что в больнице убит полицейский, а пациент исчез. Предполагается, что это он убил стража закона. Теперь мое положение оказалось еще более гнусным, чем прежде.

– Ты уверен, что в отеле у тебе в номере был именно полицейский? – поинтересовался брат.

– Почему ты это спрашиваешь? – уставился на него я.

– Потому что полицейские так не действуют, и они не ходят по одному.

– А кто же, по-твоему, это был? – спросил я, хотя догадка уже появилась в моей голове.

В тот момент я впервые за все время почувствовал настоящий страх. За мной охотилась полиция и неизвестный убийца. Впрочем, почему же неизвестный – это был наш пациент, который не хотел, чтобы кто-то узнал о его новой внешности, или нанятые им люди. Раньше мне приходилось слышать о подобных вещах, даже в газетах как-то писали о том, что пациент убил врача, который помог ему изменить внешность. Но мне казалось, что это происходит где-то совсем далеко, чуть ли не на другой планете, и что меня такое уж точно не коснется.