Текст книги "Король Гарлема"

«Да, любовь, ты делаешь слепым сорокалетнего мужчину еще легче, чем двадцатилетнего», – подумал я и сказал:

– У нас уже есть человек, знающий Гаити – Сола. Зачем нам еще один?

Еще я хотел добавить, что этот Джерри как-то не по-родственному смотрит на Солу, но сдержался. Возможно, мне это показалось.

* * *

Через три дня, ближе к вечеру, в каюту постучали. Это был стюард.

– Мистер, капитан приглашает вас в кают-компанию.

Я не спеша оделся и вышел на палубу. Яхта лежала в дрейфе. Неспокойный океан качал ее с борта на борт.

В кают-компании я оказался первым, потом появился Джерри, а за ним вошли Сола с Эдгаром.

Минут через пять в дверях возник капитан.

– Леди и джентльмены! – церемонно объявил он. – Через полчаса мы встречаемся с судном. Приготовьтесь к высадке.

Мы стояли на палубе и ждали. Я первым увидел среди волн белые пятна парусов. Это была моторно-парусная шхуна контрабандистов.

– «Черная роза» готова принять вас, – сказал капитан, выйдя из рубки, и на меня пахнуло давно забытыми временами и опасной романтикой.

– Скажите, сэр, а разве контрабандисты все еще существуют? – спросил я.

Капитан на миг оторвал взгляд от шхуны и ответил:

– Будьте покойны, мистер, еще как! Контрабандисты, проститутки и политики будут существовать до скончания веков.

Шхуна, сбросив паруса, лихо встала под наветренный борт яхты.

– Мастер! – выразил свое одобрение капитан и неожиданно рявкнул: – Пассажирам покинуть борт!

Едва мы успели перебраться на шхуну, как на ней тут же взвились паруса, и она, опасно кренясь, пошла прочь от яхты, пританцовывая и виляя кормой на волнах, как поддавшая шлюха.

Капитан шхуны, в отличие от капитана яхты – невысокого худощавого человека, оказался двухметровым громилой с красной обветренной мордой и светлыми глазами. Это был действительно мастер своего дела, питавший к своей шхуне почти сексуальное влечение. Сказать, что он вел ее по океану, означало не сказать ничего. Он просто ее насиловал. В штормовую погоду шхуна неслась полным ходом под всеми парусами, небрежно меняя галсы и кренясь при этом так, что белая пена волн временами касалась фальшборота. Все это скорей напоминало бешеную скачку, чем плавание.

– Зачем так быстро, кэп? – поинтересовался Эдгар, когда шхуна в очередной раз едва не черпанула бортом кипящую темную воду.

– Мне хорошо заплатили, – ответил капитан. – Только вот с ветром не повезло. Встречный. Я вынужден идти галсами и вместо мили истинного расстояния делать почти две. Так что приходится поторапливаться, чтобы попасть к месту до рассвета.

– А почему бы не запустить двигатель? – спросил Эдгар.

Капитан презрительно скривил губы.

– Незачем тратить горючее, если есть ветер.

Шхуна только с виду казалась анахронизмом. Паруса на ней поднимались и опускались автоматически, а рубка была оснащена новейшим навигационным оборудованием.

Временами на мостик долетали брызги и пена.

– Идите в салон, а то леди замерзнет, – стал вежливо выдворять нас капитан.

Это был любитель секса в одиночку. Ему не нужны были лишние партнеры и свидетели. Свою «Черную розу» он предпочитал иметь, оставшись с ней один на один.

Все спустились вниз, кроме меня.

– Капитан! Похоже, она вам прямо как женщина, – произнес я и похлопал «Черную розу» по поручню.

Детина чуть повернул голову в мою сторону, но ничего не ответил. Сделав очередной разворот, так, что шхуна застонала всем корпусом, он согнал сладострастную улыбку со своей физиономии и молча ощупал меня взглядом с головы до ног. Постепенно лицо его смягчилось. Похоже, он признал во мне отродье, подобное себе, и, видимо, именно потому не вышиб с мостика.

Я знал, что шхуна взяла нас как попутный груз. Основной же лежал в ее трюмах. Полагая, что он вряд ли является мороженой аргентинской говядиной, я спросил у капитана:

– Что вы возите?

Он даже не повернул головы в мою сторону, и я понял, что мой вопрос бестактен.

– Все возим! – неожиданно процедил сквозь зубы детина, когда я уже собирался покинуть мостик. – Все, что облагается пошлиной, и то, что запрещено ввозить вообще.

– А что запрещено ввозить?

Капитан усмехнулся.

– Кокаин, например.

– Возили?

– Было дело!

– Опасно!

– Зато прибыльно. После одного такого рейса можно год на Гавайях беззаботно отдыхать.

– И почем кокаин?

– Смотря где. В Боливии, например, килограмм стоит пятьдесят долларов.

Мне показалось, что я ослышался.

– Сколько?

– Пятьдесят! – повторил кэп, показал мне здоровую пятерню и, видя, что я сомневаюсь, добавил: – На севере Боливии его хоть ложкой ешь. Чуть ли не каждая семья производит. Только вывезти практически невозможно. Кордоны по Панамериканскому шоссе стоят почти через каждые пятьдесят миль. Да и местная мафия, если узнает, шею быстро скрутит. Потому так дешево. В столице за тот же килограмм уже пятьсот долларов дают. Не употреблял?

Я отрицательно мотнул головой.

– Правильно! Жизнь и так прекрасна, – капитан ухмыльнулся. – Откуда ты?

– Россия!

– Ого! – удивился капитан. – Не туда тебя несет, мистер. Гаити – дерьмовое место. Два раза я там бывал и ничего хуже не видел.

Особо шальная волна, ударив в борт, долетела до мостика в виде пены и через открытое окно хлестнула капитана по лицу. Он даже не моргнул.

– Оставайся у меня, русский. Ты мне подходишь, – неожиданно произнес он. – Мои матросы меньше пяти тысяч за рейс не зарабатывают.

– У меня дело на Гаити. Не могу компаньонов подвести.

– Вижу! – сказал капитан. – Я вас забирать буду. Так что обтяпаешь свое дельце и оставайся.

Я промолчал.

Ночью, достигнув берегов Гаити, шхуна легла в дрейф. Подрабатывая на малом ходу мотором, чтобы не снесло на скалы, она держалась в полумиле от берега. Матросы быстро спустили надувную лодку с подветренной стороны. Мы загрузили в нее полумертвого и зеленого от качки Джерри, и затем побросали туда свои вещи.

Капитан, подмигнув, сунул мне в руку два пакетика с белым порошком.

– Двадцать граммов, – сказал он. – Боливийский, кристаллами. Это лучший в мире. Дельце, подозреваю, у вас не простое, так что пригодится. Мало ли что. Удачи тебе, русский!

– Спасибо, друг! – поблагодарил я его и спрыгнул в лодку.

Едва мы с Эдгаром сели за весла, как на шхуне поднялись паруса, и она тут же исчезла в ночи.

Нам предстояла сложная задача – попасть в проход между двух скал и войти в крошечную бухту. Как капитан «Черной розы» смог в полной темноте отыскать это место, для меня оставалось загадкой. По его словам, проход находился прямо напротив шхуны. Если мы в темноте не собьемся с курса, то точно войдем в него.

Нам повезло. Только я успел заметить совсем рядом с правым бортом черную громаду скалы, как набежавшая волна тут же подхватила лодку и внесла ее в бухту. Вскоре под днищем заскрипел песок. Мы с Эдгаром прыгнули в воду и вытащили лодку на берег. От Джерри по-прежнему было мало толку.

Мы торопились. До рассвета необходимо было успеть спрятать лодку и уйти подальше от места высадки, которое ни в коем случае нельзя было засвечивать. Такое условие выдвинул капитан шхуны. Она придет за нами, когда уловит сигнал от установленного недалеко от берега радиомаяка, который, в свою очередь, заработает, получив импульс от одноразового передатчика.

Сола с Джерри спускали из лодки воздух. Мы с Эдгаром копали яму. Работать приходилось на ощупь. Включать фонари мы не решались.

Через час мы покинули район бухты.

У Эдгара имелась фотография этого участка побережья. Место высадки было обозначено точкой. Мы еще на яхте внимательно рассмотрели фотографию, чтобы потом любой из нас мог при нужде быстро отыскать его даже без карты.

Мы двигались сейчас от залива Ганаив на юг, к реке Артибонит. У нас имелись паспорта и документы, представляющие нашу группу как энтомологическую экспедицию. Изготовлены они были качественно, правда, нигде не зарегистрированы, но для полицейского из провинции вполне сошли бы. Мы не взяли с собой никакого оружия, оно ни к чему мирным энтомологам.

Мы собирались подняться по Артибониту до местечка Гуяр и оттуда идти пешком двадцать пять миль через плантации сахарного тростника к церкви Святого Себастьяна. Наследство было спрятано в доме священника. Когда Эдгар сказал об этом, я почувствовал в голове легкий звон – чудо, похоже, продолжалось. Если, ко всему прочему, священник окажется тем самым беглым буддистом из Индонезии, то я поверю каждому слову Морозника, которое он сказал или скажет мне или другим людям.

Пока было темно, мы шли по компасу, иногда останавливаясь, чтобы свериться с картой, а когда рассвело – сделали привал. Эдгар убрал компас и карту. Дальше вести нас должны были Сола и Джерри.

Местность вокруг была гористой, с чахлой растительностью. Острова южных морей, по моему представлению, должны были иметь более благоуханный вид. «Похоже, капитан «Черной розы», был прав нелестно отозвавшись об этом месте. Ладно, по крайней мере, здесь тепло», – подумал я и вдруг заметил, как ладонь Солы как-то уж очень не по-родственному сжала ладонь Джерри. Я отвел глаза в сторону и уставился на далекую черную вершину, думая о том, что здесь что-то затевается. Уж очень как-то внезапно и не к месту появился Джерри. И пока он не оправдал своего появления в нашей экспедиции, а ведь Эдгар заплатил немалые деньги только за то, чтобы добраться до Гаити.

Я сплюнул и встал. Говорить об этом Эдгару не имело смысла. Он был уверен в Соле, как в себе.

Мы шли, стороной обходя деревушки, попадающиеся нам на пути, а когда пришло время обеда, еще раз сделали привал в роще и через полчаса двинулись снова. Местность была по-прежнему безрадостной – гористой, покрытой редкими деревьями. Наше передвижение тормозил Джерри. Он умудрился натереть ногу.

На ночь мы остановились у подножья горы, недалеко от деревни. Сола и Эдгар забрались в один спальный мешок – он был двухместным. Я залез в свой, незаметно наблюдая за реакцией Джерри, который при этом усиленно смотрел куда-то в сторону.

* * *

Утром мы решили зайти в деревню, нанять лошадь и кого-то из местных, поскольку выяснилось, что проводник из Джерри никудышный. В свое оправдание он сказал, что хорошо знает лишь восточную часть страны.

Через два часа пути нам попалась деревушка, обитатели которой жили непонятно на что. Рядом не было ни плантаций сахарного тростника, ни деревьев какао.

– Они жгут древесный уголь, – ответила на мой вопрос по этому поводу Сола. – Потому на острове и осталось мало деревьев. Углежоги – бич Гаити, но людям надо на что-то жить. В этих местах другим способом заработать на пропитание невозможно.

Мы вошли в деревню. Ее староста, толстый губастый негр, который сидел на продавленном плетеном стуле, напустил на себя важный вид. Мы представились ему как научная экспедиция. Он долго вертел в руках наши бумаги, и я уже стал сомневаться в том, что он умеет читать.

– Это и есть местная власть? – спросил Эдгар у Солы, когда мы покинули жилище старосты.

– Полиции в такой глуши не бывает. У нынешнего правительства слишком мало средств, чтобы позволить себе подобную роскошь.

В проводники нам дали худого длинного негра с выразительными и влажными, как у мартышки, глазами, а в придачу к нему двух мулов. На одного мы посадили Джерри, а на другого погрузили большую часть вещей. Плату за услуги с нас спросили смехотворную. Эдгар сунул негру бумажку в пятьдесят долларов, так этот бедняга чуть не потерял сознание от радости.

До реки мы добрались за неделю, без особых приключений. Проводник помог нам нанять лодку и получил от Эдгара еще десять долларов. Когда мы отчалили, он долго махал нам вслед рукой.

Низкобортная длинная посудина была снабжена двухцилиндровым английским дизелем, который, глухо урча, медленно влачил ее вверх по течению. За рулем сидел ветхий, как само судно, старик. Если бы не лодка, он, наверное, умер бы с голоду, поскольку в этих местах пенсии не платили. Туземец был настолько стар, что казалось, если он встанет и пройдет несколько метров, то его тело, похожее на старую высохшую корягу, тут же развалится. За весь день он ничего не съел, если не считать трех бананов.

По мере продвижения вверх по течению река сужалась и становилась все более прозрачной.

Старик пил воду прямо из реки, зачерпывая ее ладонью. Когда это попытался сделать Эдгар, Сола остановила его.

– Нельзя пить! – сказала она.

– Но он же пьет, – кивнул Эдгар на старика.

– У местных другие желудки, нежели у белого человека, – сказала Сола.

На второй день пути старик неожиданно направил лодку к берегу. Там он быстро развел костер, вскипятил в консервной банке воду и бросил туда какие-то корешки. Когда вода в банке позеленела, он выпил ее, закусил бананом, затем лег на землю и тут же уснул. Мы поставили котелок на огонь и сварили кофе.

Через неделю плавания впереди замаячило какое-то селение – целая россыпь одно– и двухэтажных белых домов, поднимающихся от реки вверх по холму.

– Гуяр, – произнес старик и протянул вперед руку.

Это была уже восточная часть страны, но и тут Джерри знал местность нисколько не лучше, чем я.

Дело шло к вечеру, и мы решили переночевать в гостинице, а утром отправиться дальше.

Наша с Эдгаром белая кожа вызывала на улицах любопытные взгляды. Традиционной неприязни черных к белым здесь не ощущалось. Дело в том, что папа Дювалье, который долгое время тиранил народ, был черным или почти черным.

Мы сняли два номера. Один для Эдгара и Солы, другой для нас с Джерри.

Гостиница находилась у реки, за которой чуть ли не до полночи кричала какая-то тварь. Вдобавок было душно, и потому мне не спалось. Я лежал и думал о том, как бы сделать так, чтобы Джерри не пошел дальше с нами, но ничего умного в голову не приходило. «Высокомерная, ни на что не способная свинья!» – подумал я о нем. Его следовало придушить, но для этого мне не хватало аргументов. Уснул я только под утро, когда духота, наконец, уползла из комнаты в открытое небольшое окно.

* * *

Утром, отказавшись от завтрака, мы выступили в путь. Ориентиром нам служила большая серая гора с раздвоенной вершиной. Где-то слева от нее расположилась невидимая отсюда церковь Святого Себастьяна.

Тропа, вьющаяся среди зарослей сахарного тростника, была узкой. Мы шли гуськом. Впереди Эдгар, за ним Сола, потом Джерри. Шествие замыкал я.

– Здесь когда-нибудь бывает прохладно? – спросил я, обращаясь неизвестно к кому.

Стрелки на часах показывали только девять утра, но уже вовсю припекало.

Сола, услышав меня, ответила:

– Только ночью. Ну, еще в конце декабря и в январе. Тогда температура не поднимается выше пятнадцати-семнадцати градусов, потом снова становится жарко.

В обед мы немного передохнули и снова пошли. Джерри, со своей натертой ногой, опять тормозил наше передвижение.

Тростник кончился неожиданно. Только что мы шли в его душной сени и вдруг взглядам открылась холмистая местность, густо поросшая деревьями. Сдвоенная вершина горы по-прежнему маячила впереди. Она казалась совсем близкой – рукой подать, но это был обман зрения. Ее подножья нам удалось достичь только к вечеру.

Церковь мы увидели сразу. Небольшая постройка из белого камня она стояла на плоской возвышенности. Рядом с церковью находился дом священника, который был явно великоват для одного человека.

Сола вдруг заволновалась. Эдгар тоже.

– Не забывайте! – на всякий случай предупредил я их. – Мы – энтомологическая экспедиция.

Святой отец заметил нас, когда мы еще находились только на подступах к его дому, и вышел навстречу. Одет он был в черный костюм с белым воротничком, как и подобает пастору. Очки в позолоченной оправе придавали ему интеллигентный вид. Он обратился к нам длинной фразой на французском, сопровождая ее улыбкой. Сола что-то ответила. Я с отсутствующим видом стоял чуть в стороне и исподволь рассматривал пастора, пытаясь определить, тот ли это человек, который мне нужен. К делу можно было приступать немедля, если бы не одно обстоятельство. Сначала нужно было дождаться, когда Сола с Эдгаром отыщут наследство, в противном случае я мог испортить им всю обедню.

Потом пастор посмотрел на Эдгара и что-то ему сказал. Тот беспомощно развел руками. Тогда священник неожиданно перешел на английский. Он приглашал нас в дом, говоря, что очень рад видеть новые лица в своей одинокой обители, которую никто не посещает, кроме прихожан и Бога.

Дом пастора состоял из нескольких огромных пустоватых комнат и большой кухни, которая одновременно служила гостиной.

– Надолго вы к нам? – спросил пастор, усаживая нас за длинный стол.

– Не знаю! – ответил Эдгар. – Все зависит от того, как пойдут дела. Нам надо еще дождаться остальных членов экспедиции из Порт-о-Пренса.

– Скажите, святой отец, а давно вы здесь? – на английском обратилась к пастору Сола.

– Уже четыре года! – ответил тот.

– А тот, кто служил здесь до вас… Вы его знали?

– Конечно! – сказал пастор. – Святой был человек, но очень болезненный.

– А где же он сейчас?

– Неподалеку, на кладбище. Местный климат был для него тяжел. Ему бы сменить его, поселиться возле океана, морской воздух очень полезен. Но он, как и я, находился в очень стесненных обстоятельствах.

При этих словах Сола облегченно вздохнула. Она поняла, что наследство на месте.

Пастор принес вареную фасоль в соусе и кувшин холодного вина. Мы принялись за еду.

Сола ела механически, скорей всего, не чувствуя вкуса. Мысли ее были где-то далеко. Джерри жрал, давясь и облизывая пальцы, спеша запить пищу вином.

«Тварь! – подумал я. – Никчемная тварь!»

Джерри словно прочитал мои мысли. Он перестал жевать и высокомерно посмотрел на меня.

«Откуда в этом человеке столько спеси? – в который раз задал я себе вопрос. – Может, он действительно брат Солы и внук Дювалье? А эта фамилия и в самом деле что-то значит, по крайней мере, значила». Но между внешностью Солы и Джерри не было ни малейшего намека на родство. Она больше походила на мулатку, а в Джерри, по крайней мере, наполовину, текла негритянская кровь. Впрочем, у них могли быть разные отцы.

* * *

Просыпался я рано и каждый раз видел через узкое окно дома одну и ту же картину: жидкая цепочка черных христиан брела к церкви пастора Абенклера.

Я не знал, какая причина заставляла ходить их сюда каждое утро, что они хотели вымолить у Господа – денег, счастья или просто немного удачи. Может быть, в прошлом это были отъявленные грешники и теперь, каждый день торя дорогу к храму, они наивно полагали, что пастор Абенклер и их молитвы помогут загладить прегрешения перед Богом? А может, им вовсе и не нужно было ничего от Бога, и они ходили в церковь, как, допустим, американцы ходят к психоаналитику.

Все прихожане без исключения были черные, как уголь, который они жгли из дерева. И даже свиньи во дворе пастора Абенклера тоже были черными. Черные куски скальной породы торчали сразу же за участком пастора, прямо из пожухлой травы. Похоже, Бог давно забыл про эти места или никогда и не знал о них.

– Если из ада убрать котлы и топки, то он бы, наверное, походил на это место! – сказал мне Эдгар, когда мы вместе с ним утром смотрели, как к церкви тянется цепочка прихожан.

Мы уже пять дней безуспешно пытались найти наследство папаши Дювалье. Я терпеливо ждал, когда это, наконец, произойдет и, как мог, пытался ускорить этот момент.

Для начала мы обшарили чердак, потом подвал. Сделать это было мудрено, поскольку и тот, и другой были огромны, как и сам дом. К тому же пастор не любил долго находиться в церкви, ему больше нравилось торчать в доме, в нашем обществе.

Ни на чердаке, ни в подвале ничего найти не удалось, и тогда мы принялись за стены дома. Пользуясь моментами, когда пастор находился в церкви, мы сантиметр за сантиметром простукивали их. Пока безрезультатно.

Эдгар не унывал или просто делал вид, что не унывает.

– Чем больше мы обшарим, тем вероятнее будет, что наследство находится там, где его еще не искали, – сказал он мне, когда мы, простукивая стену, приближались с двух сторон к входу на кухню.

Я, не отрываясь от дела, попытался уловить здравый смысл в сказанной Эдгаром фразе, но там его не было.

Сола и Джерри шли нам навстречу с другого конца дома.

К концу недели мы простучали всю жилище пастора и ничего не обнаружили. Тогда каждый из нас предался размышлениям на предмет того, где же диктатор мог спрятать ценности. Наша беда была в том, что мы не представляли, что именно ищем: доллары, слитки золота или бриллианты, которые вполне могли храниться в небольшой коробочке. Возможно, наследство состояло из более громоздких вещей.

В первый день поисков, я спросил об этом Солу, но она в ответ только пожала плечами. Оказывается, когда дед умер, его адвокат принес ей конверт, открыть который могла только она. В нем лежала бумага, где было подробно описано, как добраться до места, где находится ее часть наследства. Проблема заключалась в том, что все подробности почему-то разом иссякали, едва речь заходила о пасторском доме. Дальше наследнику предлагали положиться на свою проницательность. Кроме того, в записке не указывались размеры наследства и то, из чего оно состоит. На этот счет там была лишь одна туманная фраза: «Величина полученного состояния будет зависеть от тебя самой».

Утром пастор ушел в церковь, и мы собрались на совет. Каждый высказывал свои предположения, о том, где спрятано наследство и что оно из себя представляет. Предположений было много, вплоть до самых безумных. Например, что богатство хранится в сортире, на самом дне выгребной ямы.

– И что же делать? – поинтересовался я. – Вычерпывать ее? Представляете глаза пастора, когда он застанет нас за таким занятием. Энтомологическая экспедиция! Бабочек ловим!

Пастор и так уже находился в сильном недоумении по поводу нашего затянувшегося пребывания в его доме.

Каждое утро за чаем мы кормили Абенклера байками о том, что по некоторым причинам участники экспедиции, которые должны прибыть из Порт-о-Пренса, задерживаются, а без них мы не можем начать работу, поскольку они должны привезти специальное оборудование.

Пастор щурил глаза, кивал и с удовлетворенным видом пил чай маленькими глотками чай. Солнце играло на его лысой макушке, золотя редкие пучки курчавых волос, торчащих вокруг. Абенклер являл собой полную безмятежность, кроме того, он был человеком тактичным и образованным, говорил, что учился в Парижском университете. Я ему не верил. Если бы он учился в Парижском университете, то нашел бы себе место поприличней этой дыры.

Я попытался представить себе Абенклера в виде буддийского монаха, но из этого ничего не получилось. Либо пастор никогда им не был, либо очень хорошо вжился в образ католического священника. «Ничего, – подумал я. – Если вдруг он начнет запираться, то мне есть чем взять его за горло. Скажу, что у нас общий враг, который идет по моему следу. И когда он меня настигнет, я укажу ему место на Гаити, где скрывается один из беглых монахов».

Вечерами, чтобы не подохнуть от скуки, мы пили паршивое вино, непонятно из чего сделанное. Пастор присутствовал тут же, попивая свой чай. Мы беседовали с ним о Боге. Абенклер ненавязчиво пытался наставить нас на путь истинный.

Джерри обычно не принимал участия в дискуссиях. Он молча пил вино и чем больше поглощал его, тем больше мрачнел. Мне было непонятно, почему так грустит этот ублюдок. Ведь он увязался за нами в качестве волонтера, хотел бескорыстно помочь сестре. В случае неудачи он бы ничего не терял.

Мне, по большому счету, было наплевать на наследство, даже в том случае, если Эдгару нечем будет выплатить мне жалование. Где-то в глубине души я даже желал, чтобы наследство не было найдено. Мне казалось, что убраться с острова вместе с ним будет не так просто. Да еще неизвестно, как тогда поведет себя эта парочка – Джерри и Сола. Я просто ждал, когда поиски наследства прекратятся. Тогда можно будет подступиться поближе к пастору Абенклеру.

Кроме разговоров о вере и Боге другого развлечения по вечерам мы не имели. Единственное, что привлекало глаз в этом гиблом месте, так это закаты. Огромное, ярко-малиновое солнце стремительно уходило за горизонт, опаляя при этом низкие облака и горы красными отсветами.

Как-то вечером, когда Эдгар спорил со святым отцом о вере, я стал рассматривать картины, висящие по всему дому – так чепуха, наивная мазня дилетанта. Со стаканом вина в руке я расхаживал от одной картины к другой. Их было семнадцать. Все разного формата, но было ясно, что их писала одна и та же рука. Кроме одной, изображающей морской пейзаж.

– Святой отец, это вы написали картины? – спросил я.

Пастор безмятежно улыбнулся.

– Я не занимаюсь живописью и даже ее коллекционированием. А мой вклад в эту картинную галерею весьма невелик. Вот только она, – пастор кивнул на картину, изображающую морской пейзаж. – Остальные висели тут еще до меня.

Мы с Эдгаром переглянулись, а у пастора продолжала играть на лице безмятежная улыбка.

* * *

В этот вечер мы легли спать, едва солнце заползло за отроги гор. Но через пару часов, как только перестали скрипеть половицы в спальне пастора Абенклера, мы с Эдгаром поднялись и, не сговариваясь, направились в гостиную. Я снял со стены картину с изображением горы, Эдгар – портрет какой-то плосколицей красотки, висевший рядом. Затем мы перешли на кухню и при свете керосиновой лампы стали рассматривать картины.

Поверхностный осмотр ничего не дал.

– Мазня, дешевка! – сказал Эдгар. – Больше доллара никто не даст, – он положил свою картину на стол. – Я слышал, что если хотят скрыть шедевр, то на нем рисуют другую картину.

Эдгар достал из кармана складной нож и осторожно ковырнул в углу картины. Краска отлетела, под ней был холст.

– Может быть, ты отковырнул сразу оба слоя? – спросил я.

– Сейчас посмотрим, – Эдгар отковырнул еще кусок краски. – Непохоже, – сказал он. – Видишь, слой тонкий и однородный, а за ним холст. Значит, картина одна, иначе слой был бы гораздо толще. К тому же, если картина ценная, то она, скорей всего, написана давно, а раньше писали натуральными красками, которые давали более толстый слой.

Я перевернул картину и потыкал пальцем ее обратную сторону.

– А может быть, здесь есть второй холст?

Эдгар несколько секунд смотрел на меня, потом взял картину и осторожно надрезал обнаженный кусочек холста.

– Алекс! – заявил он. – У тебя светлая голова. – Похоже, под ним что-то есть.

Эдгар стал ножом отделять заднюю часть рамы. Она поддавалась со страшным скрипом. Отодрав половину, он сделал паузу и прислушался.

– Вроде тихо, – кивнул я в сторону спальни, и Эдгар продолжил расчленять раму.

Когда дело было сделано, мы обнаружили, что между рамой и подрамником, кроме мазни, изображающей горы, находится еще один холст. Я поднес его ближе к лампе, и мы увидели дождливый пейзаж с рекой и мостами.

– Импрессионизм! – произнес Эдгар. – Явно подлинник. Я не настолько силен в живописи, чтобы определить, кто автор, и при таком свете трудно разобрать подпись, но без сомнений, это картина кисти импрессиониста.

Мы уставились друг на друга.

– Дело в шляпе! – сказа Эдгар.

– Поздравляю! – я протянул ему руку.

– Наконец-то я высплюсь, а то все эти дни бессонница мучила, – сказал Эдгар, когда мы вешали картину на место. – Пойду обрадую Солу.

– Как мы их заберем отсюда? Ведь они принадлежат пастору или приходу, а может быть, и самой католической церкви, – спросил я.

– Может быть, нам их купить? – предложил Эдгар.

– И тем самым вызвать подозрение. Кто за такую мазню даст деньги? Разве какой-то кретин. Но пастор убежден в том, что мы умные люди. Тогда с самого начала нам надо было корчить из себя идиотов.

– Здесь, в основном, пейзажи, и не просто пейзажи, а пейзажи Гаити, – задумчиво произнес Эдгар. – Я скажу, что полюбил этот остров и хочу всегда помнить о нем, а заодно и украсить свой дом. Картины придадут ему колорит.

– Подобная мазня может придать колорит только сортиру! – усмехнулся я.

– Ничего страшного, – заявил Эдгар. – Этот пастор – агнец Божий. Мне кажется, он может их нам даже подарить.

– Хорошо, если бы так, – сказал я, и мы пошли в свои комнаты.

В эту ночь мне не спалось. На какое-то короткое время я задремал, но потом снова проснулся и уже не сомкнул глаз до самого восхода.

* * *

Когда солнце в глубокой тишине поднялось над горизонтом и брызнуло на землю желтым светом, словно раздавленный апельсин, я встал и вышел во двор. Картина раннего утра была бы безмятежной и девственно чистой, если бы не какие-то две черные точки, шевелящиеся вдали. Приглядевшись, я обнаружил, что точки понемногу увеличиваются в размере и движутся по направлению к церкви. Через какое-то время отчетливо стало заметно, что одна из точек больше, а другая меньше. Впрочем, теперь они выросли до размеров небольших пятен, и мои глаза стали угадывать в них очертания человеческих фигур.

«Не вовремя!» – подумал я и пошел будить Эдгара.

Войдя в комнату, я наткнулся на взгляд Солы. Она лежала, закинув руки за спину. Одеяло сползло чуть ли не до пояса и открыло полные коричневатые груди.

Увидев меня, она не шелохнулась. Я тоже не особенно смутился и указал пальцем на Эдгара, который спал, уткнувшись носом ей в плечо.

Сола поняла меня. Она не спеша натянула одеяло до плеч и стала будить Эдгара, а я подошел к окну и принялся наблюдать за непрошенными гостями. Теперь их фигуры были видны отчетливо, причем одна из них намного превышала своими габаритами другую. Они двигались, сильно размахивая руками. Когда к окну подошел Эдгар, я уже различал белые воротнички на их черных одеждах.

– Священники! – с некоторым облегчением произнес Эдгар.

Я вышел из комнаты и столкнулся нос к носу с Абенклером.

– К вам гости, святой отец.

– Гости?! – Абенклер непонимающе уставился на меня через свои очки.

– Да, можете взглянуть, – я жестом пригласил пройти пастора на кухню.

Он встал у окна и долго смотрел на приближающиеся к церкви фигурки.

– Да это же падре Симон! – узнал, наконец, он. – А с ним брат Джузел, его секретарь.

– Разве у священников бывают секретари? – удивился я.

– Падре Симон ученый. Ему полагается иметь секретаря.

Минут через пять я уже жал руку брату Джузелу. Она была твердой, как камень. Похоже, ученый священник не особо обременял своего секретаря бумагомаранием, а использовал его в других целях, о которых можно было только догадываться. Джузел имел одинаковую с моей комплекцию и изрытое оспами светло-коричневое лицо с правильными чертами. Массивные роговые очки нелепо смотрелись на его угрюмой физиономии и шли ему, как корове седло.

Падре Симон был чистокровным черным, маленьким, упитанным и подвижным.

После завтрака мы с Эдгаром отвели отца Абенклера в сторону и попросили его продать картины.

– Вы ставите меня в затруднительное положение, – на сухом лице пастора появилась растерянная улыбка. – Мне их не жаль, но они не принадлежат мне. Я даже затрудняюсь сказать, кому же именно они здесь принадлежат.