Текст книги "Король Гарлема"

Потом, когда Роза обмякла, я оставил ее, посадив в темноте на ящик, а сам вышел из подсобки. В зале раздавались весьма своеобразные звуки, о происхождении которых нетрудно было догадаться. Мне удалось на ощупь добраться до двери, ведущей наверх.

Едва я поднялся к себе и сбросил в окно труп, как в комнате с фонарем в руках появился Эдгар. Он подошел к окну, посветил вниз и предложил:

– Надо подвинуть его чуть правей, а то неправдоподобно выглядит.

Я спустился по пожарной лестнице и передвинул труп немного в сторону.

– А теперь? – спросил я, поднявшись обратно в комнату.

– В самый раз! – ответил Эдгар и закурил.

Я сел на подоконник.

– Черные у меня появились недавно. Они даже мертвые очень разные.

– Кто? – не понял меня Эдгар.

– Трупы! Черные и белые.

Эдгар хотел что-то сказать, но вдруг выронил фонарь и стал падать. Мне едва удалось подхватить его.

Через минуту я вошел в посудомойку.

– Ильгам, ты здесь?!

– Здесь! – глухо отозвался монгол.

– Ты сколько в медицинском недоучился? – спросил я.

– Полгода.

– Первую медицинскую помощь оказать сумеешь?

Монгол только усмехнулся в ответ.

– Тогда пошли.

Мы поднялись наверх. Я направил свет фонаря на Эдгара и сказал:

– Пулевое ранение в районе ключицы. Пуля прошла навылет, легкое не задето.

Монгол кивнул и, распахнув на Эдгаре рубашку, стал рассматривать рану. Затем он что-то написал на клочке бумаги и протянул его мне.

– Давай в аптеку. Я пока пациентом займусь.

Спускаясь вниз, я столкнулся на лестнице с Фредом. Тот, похоже, был в панике.

– Это ты, Алекс, – нащупал он рукой мое плечо. – А где Эдгар? Света нет, а у меня многие клиенты не рассчитаны. Расползутся, гады! – последнюю фразу официант произнес на русском.

– Свет сейчас будет, надо просто рубильник включить. Скажи, аптека далеко отсюда?

– Нет. Минут пять ходу. Как выйдешь, сразу направо и все время прямо по улице, – ответил Фред, спускаясь вместе со мной. – Пойду рубильник включу, – он распахнул дверь и первым вошел в кромешную темноту зала.

Аптека находилась в трех кварталах от бара. Я вернулся быстро и принес все, что заказывал Ильгам.

Монгол стал деловито хлопотать над Эдгаром.

– Ильгам, о том, что Эдгар ранен, никому ни слова, понял? – сказал я, когда монгол, обработав рану, наложил повязку.

– Мог бы и не говорить, – ответил Ильгам. – Не понимаю, что ли. Не зря же ты вместо врача посудомойку вызвал, – он споласкивал руки в умывальнике и косил на меня своими узкими глазами. – Эдгар сейчас уснет. Я ему обезболивающее дал и легкое снотворное. В обед надо будет перевязку менять. Разбудишь меня.

Я кивнул.

– Спасибо, Ильгам.

– Да не за что, – монгол вытер руки полотенцем. – Ну, я пошел, – в дверях он обернулся и сказал: – Это же надо, что те девчонки с неграми отмочили! И после этого они нас варварами считают. Цивилизация, мать ее!

Ильгам скрылся за дверью. Я стоял у окна, барабанил пальцами по подоконнику и раздумывал, потревожить ли мне Эдгара прямо сейчас или дождаться дня и уже тогда узнать толком, во что я ввязался.

* * *

Первый свет уже брезжил за далекими небоскребами, четче выявляя их силуэты, со стороны Бруклина надвигался шум нарождающегося дня. По улице, поеживаясь от утренней прохлады, прошли мужчина и женщина – два полупьяных посетителя нашего заведения, засидевшихся до самого закрытия. Это было первым движением, замеченным мной на улице. Потом заурчала невидимая отсюда машина.

Я отвернулся от окна и, подойдя к Эдгару, окликнул его. Тот открыл глаза и негромко произнес:

– А, это ты.

– Кто же еще, – мрачно усмехнулся я и присел на край кровати.

Эдгар понял, что я хочу. Он полуприкрыл глаза и заговорил:

– Чуть больше полугода назад мы с Витусом ходили на концерт. Витус потом там подцепил русскую бабу и уехал с ней, а я решил пройтись. На Семьдесят четвертой улице через витрину какой-то заштатной лавки я увидел женщину, крашеную под блондинку, то ли метиску, то ли негритянку местного разлива. Их теперь сам черт не разберет. Сколько живу в Америке, до сих пор путаю. Я вошел. Лавка паршивая, а женщина молода и привлекательна. Подобные контрасты всегда наводят мужчину на мысль о том, что он может предложить женщине нечто лучшее. Я спросил, как ее зовут, и предложил работать в моем баре. Не знаю, наверное, она что-то слышала о нем или не так поняла, но, отведя меня за стеллажи, мадам отвесила мне такую оплеуху, что я сразу свою маму вспомнил. Но когда это гордое создание стало удаляться от меня на своих стройных ножках, я сумел-таки незаметно опустить ей в карман визитку. – Эдгар ненадолго замолчал, переводя дух, а потом заговорил снова: – Представляешь мое лицо, когда вдруг ровно через два дня я увидел ее у себя в кабинете. Она была шелковой, она говорила мне «сэр». Я, конечно, подозревал, что у нее что-то случилось. Отчего же еще человек может так круто изменить свое поведение? Я достаточно пожил на этом свете, чтобы сказать себе: «Эдгар, дай задний ход, откажи ей». Но… – Эдгар глубоко вздохнул. – Я одинокий мужчина. К тому же ее синие глаза на темном лице и светлые волосы на темной коже… Такие контрасты разят наповал. Я взял ее и, естественно, не шлюхой, а на дневную смену за стойку бара.

– И где она сейчас? – вяло поинтересовался я.

– Здесь, в баре. Работает в дневную смену, – ответил Эдгар.

– Вот так номер! – удивился я. – Так это Солем, что ли? Но ведь она не блондинка, и глаза у нее не синие.

– Это линзы, Алекс, а волосы она покрасила, – Эдгар усмехнулся. – Таким образом мы ее и спрятали.

– Ее надо было прятать?

– В том-то все и дело!

– И ты пошел на это, заранее зная, что здесь нечисто?!

Эдгар ничего не ответил. Он лишь молча поднял на меня глаза и закрыл их.

Я встал с кровати и заходил взад-вперед по комнате. Мне было все понятно. Взгляд синих глаз мулатки пережег все предохранители в голове Эдгара. Ну что ж, даже умудренный опытом мужчина имеет право на ошибку, когда дело касается женщины. Но только на одну.

– Эдгар! – я остановился перед кроватью. – А от кого она прячется?

– Она не Солем. Она Сола Энтони Дювалье. Тебе эта фамилия ни о чем не говорит?

– Отчего же. Известная фамилия. Такая, например, была у диктатора Гаити.

– Все правильно, – произнес Эдгар. – Дювалье правил на Гаити с тысяча девятьсот пятьдесят седьмого по восемьдесят шестой год. Потом вместе со своей семейкой он драпанул оттуда, прихватив немалые сбережения, но все вывезти не смог и припрятал оставшееся на острове. Сам папаша Дювалье уже преставился. Перед смертью он честно разделил наследство среди своих наследников. Честно, если не считаться с его географическим положением.

– То есть? – спросил я.

– Все наследники, включая и внучку диктатора, Солу, получили свою долю наследства. Только в отличие от остальных Соле досталась та его часть, которая спрятана на Гаити. И часть эта, если верить ее словам, немалая. Но вот только попробуй возьми ее! В семействе по этому поводу разгорелся скандал. Каким-то образом о его причине узнала разведка нынешнего правительства Гаити, а оно никогда не теряло надежды вернуть хоть часть добра, награбленного папашей Дювалье. В случае с Солой они увидели твердый шанс осуществить это. Дело осталось за малым – выяснить, где лежит клад. Это теперь известно только Соле, поскольку ее дед умер. Так что за ней идет охота.

– Да, милая история, – заметил я и спросил: – А что же Солу не укроет ее семейка?

– Сола – белая ворона в ней. Вдобавок она очень строптива. Ее там не любят, если не сказать большего. Недаром ей дед выделил такое наследство. После скандала Сола ушла из дома без гроша в кармане и устроилась работать в лавку всем назло. В ту самую, где я ее увидел. Вскоре ее выследили гаитяне. Вне дома, без покровительства своей семьи, она была беззащитна. Каким-то чудом ей удалось унести ноги, но идти ей было некуда. Нью-Йорк для нее чужой город. Она нашла в кармане мою визитку и пришла ко мне.

– Так просто, – удивился я. – А как эти ребята вышли на тебя? – спросил я.

– Видимо, мою внешность гаитянам описал хозяин лавки, больше некому. Не считая Солы, только он видел меня, когда я заходил туда. Естественно, он поинтересовался у Солы, за что же она отвесила мне оплеуху. Ведь магазины открывают для того, чтобы в них торговать, а не лупить там по роже неосторожно зашедших клиентов. Сола объяснила. Для этих черномазых ребят туманные сведения обо мне и моем баре были единственной зацепкой. Наверное, им пришлось изрядно пошевелить мозгами и попотеть, прежде чем они вычислили и отыскали меня. Ведь с того момента, когда Сола пришла ко мне в бар, прошло полгода.

– Упорные парни, – произнес я.

– К сожалению. Правда, оттого, что они меня нашли, лучше никому не стало. Ни им, ни мне. Они не хотели меня убивать. Им надо было знать, где Сола.

– Так сказал бы.

Эдгар молча проигнорировал мою реплику.

– Неужели ты не понимаешь, что они не оставят тебя в покое, пока не добьются своего? Если эти парни не хотели тебя убивать, то зачем же тогда они стреляли? – проворчал я и посмотрел на Эдгара.

Он лежал, уставив глаза в потолок.

– Этот черный просто хотел показать серьезность своих намерений, потому и ранил меня, – произнес через некоторое время мой шеф.

– И что теперь? – спросил я.

– Теперь мне надо встать и встретить полицию. Она рано или поздно будет здесь. Им ни к чему знать, что я ранен. Кстати, пусть кто-нибудь от нас позвонит в участок, а то, чего доброго, трупы этих бедолаг будут лежать здесь, пока не завоняют. Этих американцев не поймешь. Когда не надо, они что-то высмотрят между штор в окне соседа и вызовут полицию, стукачи проклятые. А когда действительно надо, то никаких действий от них не дождешься.

Эдгар поднялся с кровати.

– Мне нужен кофе, кокаин и еще переодеться. Кофе сейчас, а кокаин – когда придет полиция. Он поможет мне продержаться.

Я спустился вниз, попросил Фреда позвонить в полицию и принести шефу кофе. Сам же налил себе порцию виски и вышел на веранду.

Океан слабо бился волной о берег, находясь еще в полудреме. Я задумчиво цедил кофе, глядя на воду через край чашки. Мысли мои были о том, что вскоре следует ждать продолжения истории, начавшейся сегодня ночью, и, скорее всего, у нее будет плохой конец. Допустим, Эдгару удастся провести сегодня полицию. Но остаются еще эти ребята с Гаити. Они-то сразу поймут, кто убил их товарищей. Конечно, спецслужба Гаити – это не ЦРУ, не ФБР и даже не местная мафия, но от этого все равно не легче. Перед моими глазами вдруг всплыло изможденное лицо киллера, убитого Эдгаром, и мне почему-то стало жалко этого парня.

* * *

Через неделю Эдгар предложил мне круиз на Гаити.

– Самое лучшее средство для того, чтобы никто больше не искал Солу, это ликвидация наследства папаши Дювалье, – сказал он. – Мы высадимся на остров, отыщем это проклятое наследство и вывезем его оттуда, а затем раструбим об этом на весь мир. Ребята с Гаити поскрежещут, конечно, зубами, но в конце концов успокоятся. Плачу пятьсот долларов в день, а если найдем наследство, то ты получишь еще и премию.

В первый момент после услышанного в голове у меня появился легкий звон. Слова Морозника сбывались, не прошло и двух месяцев, правда, весьма замысловатым образом: внучка диктатора, сокровища, гаитяне и прочее. Но главное, что все это переплеталось с возможностью отыскать на Гаити пастора, про которого говорил Морозник.

Теперь я сидел на террасе, смотрел на поднимающееся над океаном солнце и думал обо всем этом. Мысль о том, чтобы высадиться на Гаити и завладеть наследством, казалась мне бредовой, но другого способа попасть туда не было.

На террасе появился Эдгар. Он еще не оправился от ранения и потому был бледным, с запавшими глазами.

– Бессонница? – спросил я.

Эдгар кивнул и присел возле меня на стул.

– Так что ты думаешь насчет Гаити? – спросил он через некоторое время.

– Это безумная идея, но я поеду.

– Спасибо. Кстати, что безумное ты видишь в моем предложении?

– Проникнуть нелегально в чужую страну, не привлекая внимания, отыскать там это чертово наследство и так же нелегально выехать с ним, по-моему, не по зубам даже профессионалу высокого класса. А с тобой будут всего два дилетанта.

– Ну, во-первых, для Солы эта страна не чужая. Она знает ее как свои пять пальцев, во-вторых, там у нее есть надежные люди, которые могут помочь. Они служили еще диктатору…

– А как только мы отыщем наследство, они нас грохнут, – перебил я.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что они люди, а не ангелы и, скорее всего, голодные люди. Ты вспомни тех двоих горе-киллеров, они не походили на сытых людей. Кстати, как мы попадем на Гаити?

– В район Кубы мы доберемся легально, на зафрахтованном теплоходе, а потом пересядем на судно, перевозящее контрабанду. Оно доставит нас на Гаити.

– А под каким соусом мы предъявим там свои белые физиономии? – поинтересовался я. – Насколько мне известно, там нет белого населения. Лишь негры и мулаты.

– Под видом какой-нибудь научной экспедиции.

– Ладно, убедил, – произнес я и поднял глаза на солнце.

Оно уже поднялось над горизонтом, и на него трудно было смотреть.

– Только ответь, почему ты решил, что я подойду для этого дела?

– Мне нужен профессионал, который в случае чего мог бы нас защитить, – ответил Эдгар.

– Я не профессионал, – возразил я. – Просто…

– Кончай! – оборвал меня Эдгар и усмехнулся. – «Просто». Ты просто патентованный головорез. Еще в первую ночь, когда ты сидел здесь и лакал виски словно воду, я уже понял, что ты за птица. Да и у Фреда нюх будь здоров! А когда ты этих двоих уложил, у меня уже и сомнений не осталось.

– Только одного. Второго ты.

– Ну, без твоей помощи я бы не смог этого сделать. У тебя тогда ни один мускул на лице не дрогнул. Ты в течение секунды проанализировал ситуацию и решил, что делать. И после этого ты говоришь мне, что не являешься профессионалом.

Я молчал. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, что, наверное, Эдгар прав. Трудно только начать, а потом это дело идет легко. Если для того, чтобы заделать Сафу и его телохранителя мне пришлось вынюхать несколько дорожек кокаина, то потом я легко обходился без этого. Преследовавший меня тип, которого я выбросил в окно, Гюйс, черные мусульмане, которых я застрелил с помощью Стенов, и вот теперь еще киллер с Гаити – я убил их всех почти равнодушно.

Я встал и, сопровождаемый взглядом Эдгара, пошел спать.

* * *

В пятницу, в десять часов вечера, в бар неожиданно повалил народ. В двадцать три ноль-ноль все места в зале были заняты, и я направил непрекращающийся поток посетителей на террасу. К двенадцати ночи и она была забита до отказа, а на улице, возле входа в бар, стояла толпа желающих. Фред, Хосе и даже Витус, присутствующий в баре, растерянно переглядывались. Такого наплыва посетителей они еще не видели. Один лишь я чувствовал себя как рыба в воде. Увидев в толпе Боде с супругой, я пошире распахнул дверь бара, оттеснил назад наиболее напористых личностей и махнул ему рукой. Боде, держа за руку жену, стал пробиваться ко мне сквозь людскую массу. Это удавалось ему с трудом.

– Пропустите! Пропустите! Ангажемент! – помогал я ему голосом.

– Спасибо, дорогой! – господин Боде поправил на себе костюм и протянул мне руку, а его жена признательно улыбнулась.

Я усадил их на диванчик.

– Что случилось, чико? – удивленно произнес Боде, озираясь вокруг. – Почему сегодня у вас столько народа?

Я нагнулся и стал кое-что шептать ему на ухо.

Боде рассмеялся.

– Браво, чико! Это же надо догадаться выключить свет!

Я оставил чету на попечение Фреда и, отойдя в сторону, еще раз осмотрел зал. Мужчин и женщин сегодня было примерно поровну. Не скажу, что это очень частое совпадение в нашем заведении, да и в жизни вообще.

Я вышел на террасу. Здесь дух вакханалии ощущался слабее. Его как бы сносило свежим океанским бризом, но публика сидела словно перед красным занавесом, в ожидании, что он вот-вот поднимется, они увидят блистающий порок и приобщатся к нему. Эти люди вполне могли пойти в какой-нибудь откровенный бордель, но все, что произойдет в нем, было им известно заранее, и там не витал вкус авантюры и дух свободной охоты. Я все больше проникался уважением к тонкому замыслу братьев.

Оркестрик, состоящий из черных, сгрудился в углу террасы и негромко наигрывал джаз. Эдгар время от времени приглашал их поиграть в своем заведении. Увидев меня, Николсон, саксофонист и лидер группы, крикнул в микрофон:

– Русский, хочешь «Очи черные»?

Я кивнул. Оркестрик тут же смолк, и Николсон, импровизируя, вывел на саксофоне чистую, жгучую мелодию. Я задержал дыхание, а по затылку пробежали мурашки. Мелодия сочилась, как слезы ангела. Потом я вернулся в бар.

У стойки появилась Зоя. Она села на высокий табурет и выставила вперед свои неизменно красивые ноги.

– Привет! – сказал я, подойдя к ней.

– Привет? – ответила она.

Зоя всегда, в любое время суток выглядела хорошо, если, конечно, не считать некоторой затравленности во взгляде.

– Ехала бы ты домой, Зойка, – сказал я.

– Тащиться в Квинс среди ночи?! – удивленно уставилась она на меня.

– В какой Квинс! В Россию!

Зойка отставила в сторону чашку с кофе.

– Мне двадцать восемь, Алекс, и менять теперь что-то поздно. Остается либо победить, либо сгинуть. Через два месяца съезжу в Голливуд в последний раз и, если не получится, закрою эту тему.

– Сколько у тебя уже было таких попыток?

– С десяток, не меньше, – ответила Зойка.

– Да! – сочувственно протянул я и тут же метнулся к Тайо, которая выводила из глубины зала какого-то рыжего двухметрового мужика.

Он был пьян в лоскуты, но тем не менее крепко держал за руку Тайо и каким-то чудом сохранял равновесие.

Вдвоем с Тайо мы выволокли его к стоянке такси. Увидев клиента, таксист засуетился. На пару с ним мы загрузили рыжего в чекер.

– Ты едешь с ним? – спросил я у Тайо, глядя, как здоровая волосатая лапа, вытянувшись из машины, крепко сжимает тонкое запястье негритянки.

– Да! – ответила она.

– Счастливо! – сказал я и направился обратно в бар.

– Алекс! – окликнул меня по-русски один из таксистов, харьковский еврей Ландисман. – Скоро там еще кто-нибудь созреет?

– За полчаса кто-нибудь дойдет до кондиции, – заверил я его. – Жди!

– Хорошо, Алекс, – закивал Ландисман. – Тогда я к черному входу подъеду.

Глаза таксиста были просящими и красными от недосыпа. Ему приходилось нелегко: жена, двое детей, плохое знание Нью-Йорка и не очень хорошее – английского. Я часто выручал его, выводя клиентов через черный ход, где уже стоял чекер Ландисмана.

Я кивнул, вернулся в бар и попросил Хосе сварить кофе.

В зале, между тем, кипела настоящая буря страстей, которая отбрасывала проигравших к периферии, то есть к стойке бара, где они подбадривали себя двойными дозами спиртного и с высоты табуретов отыскивали в зале новый объект вожделения. Я искренне желал им удачи.

Временами между такими неудачниками как бы случайно вклинивались наши «ангелы спасения». Девушки не предлагали себя, а, заказав кофе, болтали о чем-то, спокойно ожидая, пока взгляды мужчин не станут заинтересованными. Когда подобный прием проделала Роза, и ею заинтересовался невзрачный тип, неуверенный в себе даже после третей порции виски, я понял, что клиент для Ландисмана созрел.

– Выйдете через черный ход, – негромко обронил я за спиной Розы.

Она кивнула в ответ.

– Алекс! – окликнула меня Зоя. – Постой возле меня, а то от кавалеров отбоя нет.

Я встал рядом с ней, не переставая наблюдать за залом.

Роза ушла с клиентом через несколько минут, а у стойки появились две студентки, подрабатывающие проститутками. Обе белые, веснушчатые и туповатые для той игры, которую вели с мужчинами наши штатные девочки.

Потом вернулась Тайо, очень довольная. Вскоре она ушла с другим клиентом, а я вдруг обнаружил, что девчонки хорошо поработали и теперь в зале чувствуется дефицит мужчин. Я выгнал из бара студенток и вышел вслед за ними на улицу. Было около четырех часов утра. Когда я вернулся обратно в зал, из-за столика поднялась женщина лет тридцати в длинном, сильно декольтированном платье и направилась ко мне. Ее слегка пошатывало.

– Почему не выключают свет? – спросила она слегка заплетающимся языком. – Все ждут.

Несколько мгновений я непонимающе смотрел на нее, а потом снова обвел глазами зал и вдруг понял, за каким чертом в нем в такое время еще полно народу, который весь без исключения пьянее пьяного. Раньше в столь поздний час здесь оставалась от силы одна четверть посетителей.

– Сейчас погаснет! – пообещал я и направился в посудомойку.

– Ильгам, ты знаешь, где главный рубильник?

Монгол уже разделался с посудой и теперь дымил сигаретой, с удовлетворением оглядывая горы чистых стаканов и блюд. Он повернулся ко мне и кивнул.

– Пойди выруби.

– Не влетит? – флегматично осведомился Ильгам, поднимаясь с табурета.

– Не влетит!

Я не дошел до стойки самую малость, когда в баре погас свет. Темнота сначала медленно, потом все решительней стала наполняться шуршанием ткани, нежными, едва слышными вздохами и другими звуками, о происхождении которых нетрудно было догадаться.

– Алекс? – неожиданно раздался в темноте голос Витуса. – Кто это со светом балуется.

– Это я Ильгама попросил. Включить?

– Пускай, – сказал Витус. – Кстати, сегодня тройная выручка.

Я повернулся лицом в сторону подсобки, где был рубильник, и позвал:

– Ильгам, ты где?

– Здесь я! – неожиданно близко зазвучал его голос.

– А мы думали, что тебя уже где-нибудь насилуют, – сказал Витус.

Монгол только шмыгнул носом где-то слева от моего плеча и ничего не сказал. Потом раздалось бульканье, мой нос уловил запах виски, а голос Витуса произнес:

– На, Ильгам, утешься. Это самое дорогое, что есть в баре. Тебе тоже плеснуть? – на сей раз Витус обращался ко мне.

– Каплю! – ответил я и тут же почувствовал, как мне в руку ткнулся стакан.

– А мне можно? – раздался в темноте голос Хосе.

И ему в ответ тут же раздалось новое бульканье.

Потом хлопнула дверь с террасы, и до нас донесся голос Фреда:

– Эй, есть тут кто-нибудь?

– Давай сюда, Фред, тут наливают на дармовщину, – позвал его монгол.

– Дармовщина! – со вкусом произнес Фред. Он знал, что обозначает это русское слово, и стук его каблуков стал приближаться к стойке бара.

Мы пили молча, в полной темноте. Из зала до нас доносились легкая возня и нежные стоны. Мы не видели лиц друг друга, но каждый из нас понимал другого. Мы были солидарны с тем, что происходило сейчас в баре. Темнота, смешанная с запахом виски и женскими вздохами, возбуждала и объединяла нас, пятерых одиноких мужчин. Пятерых потому, что американская жена Витуса была еще хуже, чем одиночество.

Когда за последним посетителем закрылась дверь, я налил себе полстакана красного вина, чтобы лучше спалось, и вышел на террасу. Дождь лупил по ней длинными косыми струями. Некоторое время я наблюдал, как от края океана в небо ползет испачканный тучами рассвет, а потом посмотрел на свой стакан – он был полон дождя. Выплеснув из него воду вместе с вином я, вернулся в бар.

Я поднялся к себе, разделся и лег, думая о том, что как только Эдгар полностью придет в себя после ранения, наша экспедиция отправится на Гаити. Пока мой шеф находился у себя дома под присмотром врача-эмигранта.

Во сне мне явилась Лерка, а за ней и все остальные, живые и мертвые. Чепер что-то негромко говорил мне, я напрягал слух, но никак не мог разобрать его слов, потом пришла Зарина в обнаженном виде, за ней Сева, Парадокс и даже Директор.

* * *

Проснулся я взбудораженным, поняв, что больше уснуть мне не удастся, встал и спустился вниз. Сола поставила передо мной чашку кофе. Глотая его, я молча наблюдал, как в щель между окном и портьерой сочится грязноватый свет дня.

Потом входная дверь распахнулась, и в ее проеме возник Витус с зонтом в руке. Пройдя к стойке, он молча кивнул мне и попросил у Солы виски. Та налила ему обычную порцию – на два пальца. Витус, не говоря ни слова, забрал у нее бутылку, набулькал себе полный стакан и тут же залпом осушил его. Сола молча покачала головой, проворчала что-то насчет русских и отошла в сторонку. С минуту Витус сидел неподвижно, ожидая «прихода», потом обмяк и произнес первое слово:

– Сука!

А затем полез за сигаретами.

Я одобрительно кивнул и покосился на Солу. Но оказалось, что это к ней не относится. Витус имел в виду свою американскую жену. «Американская жена» – это было его собственное выражение. «Моя американская жена», – так он и говорил.

Я приготовился выслушать очередную историю из семейной жизни Витуса, которая в последнее время у него совсем не ладилась.

– Приперся я домой в шесть утра, – начал Витус. – Супруга не спит – депрессия. Это у них модно. И заявляет мне: «Хочу сухого вина!» Обычно она спиртное употребляет редко. Я отвечаю, что в доме вина нет. Тогда она говорит: «Неужели тебе не могло придти в голову, что я когда-нибудь захочу сухого вина?» С таким же успехом мне могло придти в голову, что она захочет сухого овечьего дерьма. Ну, не стал спорить, съездил в магазин, привез две бутылки, белого и красного. Ставлю их на стол, а жена заявляет: «Теперь уже не надо». Дескать, дорога ложка к обеду. Тогда я беру бутылку белого и разбиваю о ее паскудную башку, а ей хоть бы хны, даже не пошатнулась. После она берет бутылку красного и разбивает об мою голову. Что посоветуешь, Алекс?

Я пожал плечами и соскользнул с табурета.

– Выпей со мной, – попросил Витус, но я отрицательно покачал головой.

Мне не хотелось торчать в баре. Накинув на плечи плащ, я вышел на улицу и долго шел по набережной, пока свинцовый цвет океана не стал действовать мне на нервы, как американская жена на Витуса. Тогда я свернул на первую попавшуюся улицу и зашагал в сторону набережной.

По пути мне попался телефон-автомат. Я остановился возле него, борясь с желанием позвонить. Все-таки прошло уже два месяца. «Лерке сейчас очень плохо, – думал я, глядя на телефонную трубку. Это можно исправить простым действием – снять эту штуку и позвонить. Ага, и обнаружить себя». Я почувствовал злость. Жил себе, никого не трогал и вдруг какие-то ублюдки решили, что я могу быть им опасен. Самое гнусное в этой истории заключается в том, что я не знаю, кто они, не знаю их возможностей и манеры действовать. Возможно, мой звонок в Россию окажется абсолютно безопасным действием, а может, как раз наоборот. Плевать! Потом разберемся. Я снял трубку, набрал нужные цифры и стал ждать. Наконец пошли длинные гудки. Я слушал их целую минуту, а потом повесил трубку.

* * *

Эдгар появился вместе с первым снегом. Он внес его на себе в бар, стряхнул с широкополой шляпы на пол и громко поздоровался. По тому, как упруго звучал его голос, я понял, что мой шеф полностью оправился после ранения. У него за спиной маячила еще чья-то физиономия, и я сразу почему-то ощутил ее неуместность. Потом она выдвинулась из-за спины Эдгара на свет, и я увидел чисто нашу российскую, нездоровую одутловатость лица и колючий взгляд, тоже очень знакомый, такой не часто встретишь на улицах Нью-Йорка.

– Кропоткин! – представился человек.

«И где только Эдгар откопал такого обаятельного парня?» – подумал я, глядя на этого типа.

Кропоткин вызывал во мне бессознательное отвращение. Когда он стал расхаживать по бару, тупо таращась на картины и бросая бесцеремонные взгляды на Солу, мне захотелось дать ему в ухо. Он словно сразу же почувствовал это и остановился передо мной с таким видом, как будто собрался выяснять отношения. Видно, «симпатия» друг к другу у нас возникла одновременно.

Я отодвинулся от стойки и сделал движение в его сторону, собираясь вступить с ним в более тесный контакт, но тут между нами вклинился Эдгар.

– Алекс, это Виктор Кропоткин. Он финансирует нашу экспедицию.

При слове «экспедиция» я усмехнулся.

– А это Алекс, охрана экспедиции, – продолжал Эдгар.

Руки мы с Кропоткиным друг другу не подали.

– Ну что же, я даю пятьдесят тысяч, – произнес Кропоткин, бесцеремонно буравя меня свинцовыми глазами.

Я посмотрел на него еще более нагло и вызывающе. Кропоткин отвел глаза и уставился на Эдгара.

– Мало! – сказал мой шеф. – Все-таки ваш пай составляет двадцать процентов.

– Ну и что? – равнодушно заявил Кропоткин. – Кто вам сейчас выкатит пятьдесят тысяч наличными?

Эдгар промолчал, хотя такое предложение было равносильно грабежу. Потом они поднялись наверх.

Я посмотрел на Солу. Она с равнодушным видом протирала бокалы. Происходящее ее словно не касалось.

– Это же грабеж! – сказал я Эдгару, когда Кропоткин убрался из бара.

– А что делать? – пожал плечами Эдгар. – Где сейчас быстро найдешь наличные?

– А к чему спешка? – спросил я.

– Надвигаются затяжные шторма. Дорог каждый день. Высаживаться придется не в порту, а наоборот, подальше от населенных мест, чуть ли не на скалы. В шторм это невозможно.

Через день, вечером, я отнес все свои сбережения и «бульдог» Эдгару в сейф. Самого Эдгара не было, потому деньги и пистолет принял у меня Витус.

– Алекс! – придержал он меня за рукав. – Будьте осторожнее. Береги брата, и удачи вам!

Я молча кивнул, спустился вниз и вышел на улицу под дождь.

* * *

Эдгар нанял моторную яхту. Она должна была доставить нас к нейтральным водам, в район Кубы, а там нас брало на борт судно контрабандистов, с которого нам предстояло десантироваться на Гаити.

К яхте я подъехал на такси. Она не была похожа на те посудины, которые катают по морям миллионеров, но все-таки вызывала уважение, несмотря на свои небольшие размеры – метров пятнадцать в длину.

Я поднялся на ее борт.

– Мистер Алекс? – спросил у меня человек в дождевике, стоящий у трапа.

Я кивнул.

– Вам туда! – он указал мне рукой на дверь в надстройке.

Войдя в нее, я оказался в кают-компании, где кроме Эдгара и Солы сидел еще какой-то длинный сухощавый субъект с аккуратными бачками на шоколадном лице.

– Познакомься! – произнес Эдгар. – Это Джерри, брат Солы. Он тоже участвует в нашей экспедиции.

Я пожал вялую руку Джерри, посмотрел на него, как на явно бесполезную вещь, и спросил по-русски:

– Что он может?

– Он хорошо знает Гаити.

– А-а! – протянул я и сел в кресло.

Через два часа яхта отошла от причала. Было уже почти совсем темно. Океан слегка штормил, но яхта шла полным ходом, ударяясь о волну косым форштевнем и поднимая каскады брызг.

Я стоял на корме, смотрел на удаляющиеся огни Нью-Йорка и вспоминал, как увидел их впервые из иллюминатора самолета.

Я уже собрался возвращаться в кают-компанию, когда на корме появился Эдгар. Он молча встал рядом со мной и принялся смотреть на контуры города, тающие в темноте и непогоде.

– Ты уверен, что это брат Солы? На кой черт он нам нужен? – спросил я у него.

– Я верю Соле, – ответил Эдгар.