Текст книги "Коридорные дети"

Третий фальшивый еврей

Мишка, нам бы встретить Евгения Ройзмана, когда мы были молодыми, глядишь, и трупов было бы меньше. Что? Ты хочешь сказать, что мне нужно плюнуть на все и уехать за границу? Повторю, я уже думал об этом. Но, поверь, действительно можно вывезти человека из «совка», но нельзя вывести «совок» из человека…

Иногда Соловей очень хотел плюнуть на все проблемы отечества и делать интервью на другие темы. Например, о музыке.

А что, надо поговорить с каким-нибудь героем Грушинского фестиваля, где в свое время Федор Иванович стал Акакием Назаровичем Зирнбирнштейном. Например, мне всегда нравился Тимур Шаов…

Но почему-то чисто музыкальных интервью не получалось. Все равно главная тема – современная Россия – перебивала остальные. Начинающий блогер только слегка улыбнулся, когда узнал, что Тимура Шаова, который стал лауреатом Грушинского фестиваля за год до Фединых приключений, сегодня некоторые называют жидом. Такой получался печальный каламбур – еще один фальшивый еврей на бардовском слете…

– Тимур Султанович, буквально сегодня вы летите в Штаты, но у вас в этом году уже состоялось достаточно длительное заграничное турне. Зрители за пределами страны меняются, или они такие же, как в России?

– Как правило, ничего не меняется. Обычно на мои концерты приходят люди, которые активно интересуются тем, что происходит на родине. Им не надо объяснять, про что я пою, они в курсе событий. Есть некоторые полутона, различия между теми, кто приехал недавно, и теми, кто давно живет за границей. В остальном невозможно догадаться, где проходит концерт, в Барнауле или Дортмунде, – везде приходит интеллигенция.

– Значит ваши концерты за границей – это политинформация для интеллигенции?

– Упаси Бог! Хотя доля истины в такой постановке вопроса присутствует, кто-то приходит и за этим. Но на самом деле моим зрителям за границей не обязательно петь «про режим» – они приходят за юмором, сатирой и общением.

– Постоянно нагнетаемая истерия, которая исходит от российских федеральных телеканалов, передается нашим бывшим соотечественникам?

– Передается, и достаточно сильно, особенно людям старшего поколения. Это парадоксальная вещь. Истерии за рубежом, конечно, меньше, чем в России, но она есть, и постоянно подпитывается. Видимо, наше телевидение научилось работать в качестве рупора пропаганды и давно переплюнуло своих коллег из СССР.

– Старшее поколение, которое смотрит за границей российские телеканалы, – оно на чьей стороне?

– А что им «ящик» расскажет, на той стороне они и будут. Если двадцать четыре часа в сутки долбить кому-нибудь, что кругом враги, Путин наш единственный вождь, а Россия последний оплот духовности – наши люди в это поверят, и неважно, где они живут, в США или Германии. Наш человек может жить в Нью-Йорке лет сорок, иметь гражданство, хорошую квартиру и пенсию, но при этом убежденно твердить, что американцы козлы и уроды. Правда, американский паспорт он при этом никогда не выкинет и в Россию (для него это страшный сон) никогда не вернется.

– У вас не возникало мысли уехать?

– Меня даже если не будут пускать в страну – я через забор перелезу… Я не мыслю себя в каком-то другом месте. Поэтому сам не уеду. Хотя выкинуть, конечно, могут.

– Вы уверены, что свободный выезд из России – это навсегда?

– Надеюсь, да, но каждый раз вспоминаю, что многие так говорили и в начале двадцатых годов прошлого века, а когда собрались уезжать, было уже поздно.

– У нас сейчас похожая ситуация?

– Если проводить исторические параллели, то нынешняя ситуация в России мне напоминает, скорее, середину двадцатых годов – до тридцать седьмого еще далеко, но уже начались процессы над отщепенцами и формалистами. Может быть, это пока происходит в вегетарианской форме, иногда просто клеймят, но людей уже реально сажают за политические взгляды.

– С Борисом Гребенщиковым недавно произошло что-то подобное, его заклеймили?

– Сегодня на каждый чих человека начинается вакханалия. Когда меня спрашивают, поеду ли я выступать на Донбасс, я отвечаю, что поеду, потому что мой зритель – это не Захарченко; так же, как на Украине я пою не для Порошенко. Так что Борис Гребенщиков абсолютно прав, я его полностью поддерживаю. Другое дело, что вряд ли на Донбассе остались мои зрители…

– Известных людей, которые озвучивают адекватные мысли, все меньше. Почему?

– Потому что многие, как маску, надели на себя идеологию и руководствуются только ее рамками: если ты не за большевиков – значит, за белых. А я не за красных и не за белых, я за здравый смысл и честность.

– Хочу вспомнить высказывания в интервью других уважаемых людей: вот Сева Новгородцев считает, что «ситуацию в России изменит молодежь и сделает это незаметно», а историк Евгений Понасенков уверен: «рабы рожают рабов, поэтому никакое молодое поколение нам не поможет». Какое из этих двух мнений вам ближе?

– У меня есть ощущение, что должен быть некий разворот, но начнется он сверху. У нас же ничего снизу никогда не происходило! Или мы дождемся очередного правителя, который затеет новые реформы, или действующая власть осознает, что подошла близко к пропасти. Сева Новгородцев – великий человек, он много сделал для советской молодежи и для меня лично, но уповать на вслед идущее поколение бессмысленно, потому что прогресс, который несет молодежь, может вполне нормально уживаться с авторитарным типом правления. Как раз мы и наблюдаем сейчас успешное создание такого гибрида – мы ни коммунистическая, ни капиталистическая, мы хрен его знает какая страна. Получилась какая-то химера, ублюдок… Но он живет и развивается. И это обидно, нам ведь дали глотнуть свежего воздуха – а потом практически тут же эту кислородную маску отобрали.

– У меня ложное ощущение, или вас одинаково хорошо воспринимают «патриоты» и «либералы», они же «ватники» и «укропы»?

– Мне сложно сказать. Попадаются реплики в мой адрес про «пятую колонну», иногда даже жидом называют (что смешно и почетно), но, с другой стороны, в прошлом году в Питере был концерт, где ко мне подошла женщина и сказала: «Я вас обожаю, но че вы ходите на это „Эхо Москвы“ к проклятым либералам? Перестаньте!»

– В чем причина такого разделения общества?

– Есть конфликты, которые не имеют однозначного ответа и единственно правильного решения, они будут тлеть годами, столетиями. Я прекрасно понимаю жителей Крыма, но, с другой стороны, аннексия была произведена так неправомерно, что с этим тоже нужно считаться. Я знаю, что есть правда и на той, и на другой стороне, ее нет единой, этой правды. У меня жена из Абхазии. Вспомните грузино-абхазский конфликт… Точно такая же ситуация. Нужно уметь вставать на сторону оппонента, еще древние греки учили этому, иначе мы так и останемся обществом, поделенным на «патриотов» и «либералов».

– У вас есть песни для друзей, для жены, которые вы не показываете широкой аудитории?

– Нет. Если мне хочется высокой поэзии, я открываю и читаю Пушкина и Бодлера, а жену я люблю, зачем еще и стихи писать? Пара песен искренних и лирических о жене есть, но они присутствуют и на дисках.

– Ваша биография говорит, что вы «стали врачом, сломали как-то ногу и от нечего делать написали знаменитую песню». Что все-таки у вас появилось раньше: музыка или медицина?

– Гитарой я увлекался с юных лет, а сломанная нога стала катализатором процесса. Мне долгое время было нечего делать, но песни были и до этого. А писать меня заставляет желание выхода каких-то эмоций и переживаний, накопленный жизненный опыт. Ты уже работаешь врачом, у тебя новые обстоятельства – но почему бы ими не поделиться в музыкальной форме? Хотя знаете, если бы, работая врачом, я получал доход, как мой американский коллега, – я бы никогда не ушел на профессиональную сцену. Писал бы песни для друзей; может быть, иногда записывал пластинки за свой счет, но в свободное от основной работы время. Оно, кстати, так и лучше – когда ты не обязан писать по роду своей профессии.

– Хотите сказать, что песни стали для вас профессией?

– Конечно, я этим зарабатываю на жизнь. Концерты – это профессия, я от них получаю удовольствие, но работой я считаю написание песен. Гораздо труднее писать песни, чем с ними гастролировать. И надо понимать, что ты постоянно в процессе, – надо писать новые песни, надо выпускать альбомы, надо заниматься какими-то съемками. Это слово «надо» плохо сказывается на творчестве. Я только сейчас осознал, что не хочу больше торопиться. Не пишется – не пиши, иначе страдает качество.

– Вот это и поражает – качество в ваших альбомах не падает! Или поспорите с этим?

– Не совсем согласен, падает. Точнее, где-то хорошо, а где-то не очень. Можно было бы лучше, если б не было гонки и обязательств.

– Ваш выход на профессиональную сцену состоялся бы без группы «ГрАссМейстер»?

– Состоялся бы, но другим. Тогда, с первым альбомом, все удачно сложилось – мы помогли друг другу, кто-то узнал про меня благодаря группе, а кто-то узнал о группе благодаря мне. И это сотрудничество продолжается до сих пор – Михаил Махович, один из «ГрАссМейстеров», работает со мной уже много лет, чему я безумно рад.

– Своих музыкантов тяжело найти?

– Мне в этом плане повезло, причем со всеми музыкантами. Сейчас, например, шестой год работаем с молодым гитаристом Николаем Григорьевым, он с нами одной крови. С ним можно не только делать музыку, но и в шахматы в поезде поиграть, что не менее важно.

– Музыканты вас не обижают как профессионалы?

– Ну, они издеваются надо мной, посмеиваются, но обижать не обижают. Уважительно говорят: мол, среди бардов ты один из лучших гитаристов. А когда рядом с тобой профессиональные музыканты, начинаешь верить в себя.

– Но для бардов, несмотря на юмор ваших коллег, вы так и не стали своим?

– Не стал, пожалуй. Но для тех, кто слушает, вполне свой. Конечно, для меня Грушинский фестиваль – это прекрасная отдельная история, я люблю это мероприятие. Там устаешь физически – лето, возлияния, огромное количество народа… С возрастом все тяжелее это переносится и каждый год приезжать трудно, но раз в два года я обязательно стараюсь попасть в Самарскую область в район Мастрюковских озер. Добавлю, что со всеми приличными бардами я дружу. Потому что они тоже бывают разными – и приличными, и не очень.

– Для современного телевидения вы не подходите по своему формату?

– А для какого телевидения? На «Эхо Москвы» я свой, в «Новой газете» я свой, телевидение «Шансон» крутит мои концерты. И есть такой канал «Ностальгия», программа «Рожденные в СССР» с Владимиром Глазуновым – все, больше я никому не нужен, и это хорошо. Потому что попасть в наше время на Первый канал или на НТВ – это, скорее, проклятие, чем удача.

– Вы к журналистам как относитесь?

– Нормально, как ко всем людям: к пожарным, врачам, учителям. Бывает, приезжаешь в провинцию, попадаешь в эфир местного радио и понимаешь, что перед тобой Владимир Познер, не меньше. Достойный, интересный чувак. Но да, бывает и по-другому – сидишь с кем-нибудь и думаешь: «Господи, лучше б тебе молчать, а не вопросы задавать…» Журналистика – очень интересная и важная профессия. К огромному сожалению, сейчас она становится скомпрометированной всем известными ребятами, которые считают себя журналистами, а настоящие журналисты – они должны играть в обществе большую роль, наравне с артистами, писателями, художниками. Журналистика – это то, что дает нам представление о времени, в котором мы живем. Я бы с удовольствием стал журналистом, если бы не медицина и написание песен.

Дедушка Костя

Дальше, Мишаня, даже не знаю, как писать. Если коротко, мне все-таки удалось сделать интервью с Константином Кинчевым. Что сказать? Когда тебе пятнадцать и ты фанат человека, которому около сорока, это нормально. А если ты так же молод, а ему шестьдесят? Наверное, тоже ничего, но он, оказывается, никогда своей армией поклонников толком и не интересовался…

В 2003 году весной Соловей и Яроцкий, работая еще в маленькой, но гордой телекомпании, снимали новостной сюжет о концерте группы «Алиса». Естественно, хорошего сюжета не может быть, если в нем хотя бы на несколько секунд не появится лидер коллектива. И съемочная группа пробралась в гримерку. Там, закинув ноги на стол, полулежал Костя Кинчев.

– У меня есть директор, – вяло ответил он на просьбу пообщаться. – С ним и договаривайтесь.

Друзья кинулись искать директора Вячеслава Богатова. Нашли, но смысла в этом не было. Возникло ощущение, что перед съемочной группой директор какого-нибудь наглухо зазвездившегося Кира Филиппова, а не лучшей рок-группы страны.

– Осенью «Алисе» исполнится двадцать лет. До этого момента Константин Кинчев интервью не дает!

Наступила осень, прогремели юбилейные концерты – и «Алиса» развалилась. Из группы ушли ее отцы-основатели: гитарист Андрей Шаталин и ударник Михаил Нефедов. Кстати, с последним Соловей познакомился лично, когда снимали «Футбол по воскресеньям», фильм про Александра Чернецкого. Тогда Нефедов уже играл в «Разных людях».

– Как таковой причины не было, – сказал он про уход из «Алисы». – Мы просто психанули.

Соловей не психовал, был настойчив и еще много раз пытался добиться разговора с кумиром своей юности Костей Кинчевым. Формальных поводов была масса – очередные юбилеи, фестивали, выходы новых альбомов. Обязательно хотя бы раз в год был какой-то повод, но в интервью всегда отказывали. Или просто не отвечали на электронные письма.

Чудо случилось лишь спустя пятнадцать лет после первой попытки. В это время «Алиса» уже отмечала свой тридцать пятый день рождения. Вопросы разрешили задать, но итоговый текст взялись контролировать полностью, вплоть до заголовка.

– Константин Евгеньевич, для моего поколения (по крайней мере, так было в нашей компании) Константин Кинчев – это не только песни, но и проводник в литературу и поэзию. Прозвучал в «Энергии» Бодлер – читаем «Цветы зла». Услышали со сцены Гумилева – «Волшебная скрипка» и «Крест» становятся любимыми произведениями. Я уже не говорю про книгу Нины Барановской «По дороге в рай…». После нее мы познакомились с Кафкой, Ницше, Булгаковым и много еще с кем. Скажите, сегодня с вашими молодыми поклонниками происходит нечто подобное, или им хватает исключительно концертов?

– Мне приятно слышать, что для вас и вашей компании я являлся неким проводником, хотя цели такой никогда не ставил. И теперь не ставлю. Я всегда просто пел свои песни и не задумывался о том, как они могут повлиять на формирование литературного вкуса аудитории. И сейчас я не знаю, как влияют (и влияют ли) мои песни на слушателей. Но уж коль скоро вы так лестно отозвались о моем влиянии, отмечу: мне очень нравится поэзия Любови Колесник, а также стихи Петра Мамонова. Рекомендую.

– В 1994 году мне было шестнадцать, и я приехал в Москву на концерт «Знай, паскуда, вольных!» памяти Игоря Чумычкина. Тяжелый «Ва-Банкъ» на разогреве, «Алиса» с Боровом… После того концерта были массовые драки с бритоголовыми. До метро мы шли сплоченно – отбились, а в метро расслабились, и зря, там нас тоже ждали. Теперь такая охота на алисоманов ушла в прошлое?

– Я и сейчас, и в прошлом, мало знаком с жизнью алисомании как таковой. Это ни хорошо и ни плохо – это так. Возможно, следовало бы больше времени и сил посвящать жизни движения, разруливать ситуации, предотвращать конфликты с другими группировками и т. д. Каюсь, я этого никогда не делал. Я занимался своим непосредственным делом: пел и сочинял – и сейчас делаю то же самое. Кто кого и как обижает, не знал и не знаю. Но сдается мне, что алисоманы сами могут навалять кому угодно.

– Зрители в странах дальнего зарубежья – например, в этом году у вас был концерт в Германии – отличаются от зрителей в России?

– Зрители везде разные и реагируют на песни по-разному. В каждом регионе есть свои особенности. Алисоманов объединяет любовь к «Алисе», и в этой любви публика с нами становится одним целым. В той ситуации, когда мы вместе, различий нет. Количество случайных людей, пришедших на концерт, по регионам, конечно, разнится.

– Свои тридцать пять лет «Алиса» встречает с новым гитаристом. Как там Павел, влился в коллектив?

– Павел Зелицкий – уникальный гитарист, виртуоз. Процесс вливания в коллектив запущен. Желание адаптации присутствует, а это – самое главное.

– Раньше вы довольно часто играли акустические концерты. Почему их больше нет?

– Разве? Последняя акустика на моей памяти была сыграна году в девяностом. А играл я акустику исключительно из желания чуть заработать, чтоб с голоду не помереть. Как только электричество начало кормить, с акустикой я завязал. И нисколько об этом не жалею. Возможно, когда не станет сил прыгать по сцене, опять сяду на стул и возьму в руки гитару.

– Новый альбом – уже можно узнать подробности?

– Новый альбом пишется. В нем будет примерно двенадцать-четырнадцать песен. Хотим его выпустить в 2019 году. Скорее всего, осенью. Что еще сказать, не знаю.

– Про песню «Москва», премьера которой состоялась летом на фестивале «Нашествие», и про «Когалымский улус» написали уже все, поймали хайп. Правильно ли я понял, что пришло время менять имена не только в столице, но и на уровне руководства страны?

– Я, конечно, наивен, но не настолько, чтобы предположить, будто какая-то песенка способна изменить власть. Мне не нравится собянинская Москва, ее декор и перманентный, высосанный из пальца праздник – то неделя варенья, то неделя печенья, то неделя идолищ поганых, рощи пластмассовых сакур и т. п. Это Москва для гостей; в такую Москву по приколу заехать, потусовать в выходные – а жить в такой Москве нельзя. Особенно в центре. Инфраструктура вся уничтожена, а еще ежегодная перекладка бордюров и плитки. Я жил, пока не свалил в деревню, в том же доме и подъезде, где жила Марина Ивановна Цветаева. Это последний ее московский адрес перед эвакуацией в Елабугу, вот такое чудесное совпадение. И вот мы с женой облезли просто пробивать запрос на разрешение повесить мемориальную доску на этот дом. Но так и не смогли ничего сделать. Ответ отцов города: зачем еще доски? В Москве уже есть одна. Вот так и живем.

А на уровне государства меня в большей степени все устраивает, хотя несменяемость власти и надоела слегка.

– Ваша песня «Смутные дни» была посвящена августовским событиям 1991 года. Сегодня вы как относитесь к тому, что Советский Союз перестал существовать?

– Вот вопрос. Он вводит меня в состояние когнитивного диссонанса. С одной стороны, я рад, что коммунистический строй рухнул, так как я всегда был против красных. С другой – мое имперское сознание восстает против потери столь нужных и важных земель для моей империи, как, в первую очередь, Украина, Белоруссия и Казахстан. Но этот ответ предполагает иронию.

– Состоялась ли современная Россия как государство?

– Не понял вопроса. Россия всегда была Россией, кто бы ей ни управлял. Но царская Россия моему сердцу милее всего. Скипетр и держава, имперский флаг, гимн «Боже царя храни» – вот чего бы я желал своей стране, я ж известный мракобес с ПГМ (православием головного мозга) на всю катушку.

– Наше общество сейчас очень поделено на «патриотов» и «либералов», причем эти слова давно потеряли свой первоначальный смысл. Уменьшилось ли у вас из-за этого количество друзей? Есть такие, кому вы не подадите руки?

– Все мои друзья родом из детства, из «песочницы». И нам как-то есть о чем поговорить, минуя либералов и патриотов… Все остальные – «попутчики». Меня мало интересуют их политические предпочтения.

– Имеет ли право церковь влиять на решения светской власти?

– С точки зрения законодательства или как? Если да, то у нас вроде бы светское государство. Значит, нет. С другой стороны, первые лица страны активно демонстрируют свою воцерковленность. Тут такая странная вещь: понимаете, нельзя быть верующим человеком вне работы, и наоборот. Если человек верующий – неважно, какой конфессии, он и поступки свои будет соизмерять с Божьим законом. Тогда получается, что церковь, любая, влияет на поступки человека. Любого человека. Если речь о каких-то озвученных церковью отношениях к тому или иному решению властей, то почему нет? Почему раввин, муфтий, патриарх не могут высказать свою точку зрения? Или это уже «влияние»?

– Мой любимый храм в Москве – Храм Троицы Живоначальной в Троицком-Голенищеве, что на Мосфильмовской, а вот в новоделы ходить не могу, бывает почти физически неприятно. Должен ли в таком случае верующий человек ходить в церковь через силу?

– Мне кажется, если случится странное, и в ближайшей округе не будет ни одной старой церкви, то вы спокойно пойдете в новодел. И вам будет совершенно все равно, старые это стены или новые. Вы ж к Таинствам идете, а не предполагаемую квартиру осматривать. Хотя подобные вопросы надо задавать вашему духовнику, а не мне.

– Вы, как утверждает «Википедия», «почетный сотрудник Войсковой Православной Миссии». Эта организация выступает за возрождение монархии, за «смертную казнь для всех тех, кто паразитирует за счет России, высасывая из нее все соки». Если человек не разделяет этих взглядов, он может себя считать православным?

– Я впервые слышу о существовании такой организации, и уж тем более о том, что являюсь ее почетным сотрудником. Надеюсь, у меня не слишком много подобных «должностей».

– У вас есть вопросы к Богу?

– Вопросы, просьбы – вообще все обращения к Богу – ведутся через молитвы. Молитва дана людям для общения с Высшей силой. Вроде все сказал.

– Вы теперь живете в деревне. Какой он, ваш деревенский дом?

– Я люблю свой деревенский дом, мне в нем хорошо. Все, что нам нужно, у нас есть, и наоборот: у нас есть все, что нам нужно. Мы – это я и моя жена Саша.

– Костя Кинчев – дедушка; как вы себя ощущаете в этой роли?

– У меня два внука и одна внучка: Лука, Тихон и Ярослава. Ярослава и Тихон живут в Москве, поэтому я их редко вижу и подозреваю, что они не очень в курсе моего существования. Лука живет с нами, а стало быть – видит меня ежедневно. Начал замечать, что у меня больше общих смыслов и дел с ним, нежели с моими детьми. Наверное, так и должно быть.