Текст книги "Коридорные дети"

Ребенок, который верит, что смерти нет

На самом деле, Мишка, тот день, когда я сделал интервью с Жириновским, был самым удачным в моей профессиональной карьере. Кроме того, что я побывал внутри Малого театра, тем же вечером мне удалось сделать еще одно интервью, которое мне намного дороже, чем разговор с «сыном юриста»…

После эксклюзива с Владимиром Жириновским Соловей решил прогуляться по Москве. Тверская встретила его знаменитым книжным магазином и вкусным кофе. Была запланирована еще одна встреча, но о ней интервьюер вспомнил, только когда очутился в районе площади Маяковского.

– Алло, здравствуйте! Это журналист из Казани…

– Здравствуйте, вы знаете, я сегодня очень долго добирался до дома по пробкам и уже никуда не хочу. Вы где находитесь?

– Возле «Ростикса» на Маяковке.

– Отлично! Это рядом с моим домом, сейчас расскажу, куда нужно пройти.

Человеком, который не побоялся пригласить к себе домой совершенно незнакомого провинциального журналиста, был актер Валерий Гаркалин. Соловей до сих пор не может понять, по какому непостижимому наитию он пошел гулять именно в сторону площади Маяковского. Если бы прогулка завела его в другую часть центра Москвы, он наверняка не успел бы на второе интервью – но судьбе было угодно, чтобы оно все-таки состоялось. Разговор проходил на кухне под чай и бутерброды.

– Валерий Борисович, что вам помогает оставаться в профессии?

– Прежде всего любовь к ней. Самое ужасное в жизни – когда ты занимаешься не своим делом; это все равно как жить с женщиной, которую не любишь. Так что, если мне моя профессия не приносила бы духовной радости, я бы ее бросил. Для меня не стоит вопрос, оставаться в профессии или нет – она моя, и я ее люблю. Более того: я люблю ее и за то, что в ней нет хороших сценариев, и за то, что попадаются недобросовестные продюсеры… Нет причины, из-за которой я мог бы расстаться с нею! Артист, если он действительно любит свою профессию (и это чувство взаимно), расстается с ней только в момент собственной смерти. Неслучайно хорошие артисты часто делают свой последний вздох на сценических просторах – и уходят под аплодисменты. В этом есть символ беззаветного служения сцене.

– Значит, есть актеры, а есть режиссеры и продюсеры. И режиссеры, а уж тем более продюсеры, – это уже другие профессии?

– Можно и так сказать, хотя что-то общее нас объединяет. Ведь, как сказал Сергей Юрский, «единомышленники – это не те, кто думает одинаково, а те, кто думает об одном и том же».

– После успеха картины «Ширли-мырли» вам стало легче работать или труднее?

– Многие режиссеры и мои товарищи по искусству меня воспринимают как Васю Кроликова… Помните, как однажды, удачно снявшись в картине Леонида Гайдая, любимый всеми Александр Демьяненко навсегда стал Шуриком? И это была трагедия его жизни. Мне в какой-то степени повезло, потому что я не подошел к той черте, к которой подошел Александр Сергеевич. Дело в том, что на момент съемок «Ширли-мырли» было еще несколько картин, которые сделали меня известным. И эта составная часть нашей профессии под названием популярность была мне уже знакома. Благодаря фильмам «Катала» и «Белые одежды» меня все-таки знают как разнопланового актера.

– То есть «художественное полотно» Владимира Меньшова не помешало вам что-то не сыграть?

– Ну, может быть, и помешало. И комедийный шлейф ко мне прилип. Но я не огорчен, для меня это не трагедия, как для светлой памяти Александра Демьяненко. Я так свободно говорю о нем потому, что мы играли вместе в «Белых одеждах» и тему его знаменитости очень подробно обсуждали. Он, в отличие от меня, стал знаменитым, когда можно было сняться в одном фильме и больше ничего не делать. Вспомните такие имена, как Надежда Румянцева и Николай Рыбников. И дело даже не в штампах и условных разделениях на комиков и трагиков, просто популярность – это издержки нашей профессии. Так что скажу еще раз: я попал в свою «звездную роль» уже сформировавшимся и популярным актером. Наверное, это меня и спасло от постоянного клонирования Кроликовых в будущем.

– Человек творческой, публичной профессии обязан иметь гражданскую позицию?

– Конечно, а как же. Актерская работа, безусловно, сглаживает убежденность в чем-то, делает человека нейтральным, поскольку приходится работать в разных условиях, в разных политических системах и общественных отношениях. Я, например, своим ученикам в ГИТИСе всегда завещаю, что актерская профессия – ремесло, в котором есть какие-то навыки, но по большому счету ее нельзя «потрогать руками». Потому актерское мастерство – это твое личное отношение к тому, что делаешь в момент сценического действия, и к тому, что ты делаешь за пределами сцены. Очень многое в нашей жизни определяет именно отношение, сам по себе факт ничего не значит. Для одного он пустое место, а для другого – судьбоносен. Так же и в актерской профессии. Актер играет роль, а не наоборот. Ведь роль – часть сюжета, а вот как играет артист – это уже личность, индивидуальность. История доказывает, что за каждым хорошим артистом стоит незаурядная личность. К сожалению, сегодня школа воспитания молодых актеров утрачивает свои позиции. И самое страшное, что все стали друг на друга похожими. Личность отсутствует. Смотришь на какую-нибудь молодую актрису и понимаешь, что она похожа на другую молодую актрису. Посмотрите на Фаину Раневскую, Нонну Мордюкову или Татьяну Доронину. Их разве можно с кем-то перепутать? Сегодня же на экране и на театральной сцене какая-то фантастическая одинаковость приемов и отсутствие личностного отношения к происходящему.

– Как же вас тогда занесло в сериал «Гуманоиды в Королёве»?

– Нет, пожалуйста, не путайте. Это вам может не нравиться какой-то проект, а для меня нет различий между большим кино и ситкомом, который сейчас процветает. Пьер Ришар говорил: «Я являюсь продуктом потребления, я веселю публику, и это моя прямая обязанность». Это мнение человека, который мог бы быть преуспевающим бизнесменом, выращивая какие-нибудь виноградники, но он счастлив и гордится своей работой. Почему же мы впадаем в какое-то ложное представление об актерской профессии? Вот это нам западло, а вот это нет. Зритель же идет на все! Просто любой жанр надо хорошо делать.

– Но можно ведь и промахнуться, влезть в такое, что потом не отмоешься?

– Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Я далек от шаманства вокруг своей профессии и не обладаю духом предвидения. Просто надо быть убедительным, будь то в ситкоме или в другом жанре. Играя в «Гуманоидах», я получил огромное удовольствие. Тем более что в этом сериале я впервые пересекся с Татьяной Васильевой в кино, до того вместе мы играли только в театре.

– «Гуманоиды в Королёве» – пусть и недавняя, но уже история. А что вы сегодня играете в театре и что предлагают в кино?

– Я вынужден признаться, что здесь кроется грустная тема моей жизни. В театры еще как-то зовут – звонки раздаются, и работа предстоит интересная, но вот что касается кино – за последние полгода не было ни одного предложения.

– Может быть, дело в экономическом кризисе?

– Я, конечно, мог бы найти врага в лице какого-нибудь экономического кризиса: мол, не я виноват, а планеты так сошлись. Мог бы сослаться на трагические события в своей семье… Но человек всегда виноват сам в том, что с ним происходит. Сегодня действительно стали меньше снимать фильмов, но моя карьера в кино не прекращалась и в более тяжелые времена для отечественного кинематографа. Достаточно вспомнить, что «Ширли-мырли» – единственная картина, которую запустили на «Мосфильме» в 1995 году. Кризисные ситуации, сотрясающие эту бедную землю, конечно, влияют на ход истории. Что-то важное не происходит, а что-то поверхностное пробивает себе дорогу. С телеэкрана я иногда вижу такое, что нельзя туда допускать по уровню исполнения и качеству драматургии. Недавно я смотрел картину об одном известном человеке, и судьба его настолько драматична, глубока и серьезна, что могла бы послужить основой замечательного сценария. Но героя лишили не только человеческой жизни, а даже признаков ее. И это выдается за художественное произведение. Поэтому, может быть, и хорошо, что я сегодня редко снимаюсь… Но в том, что мне не поступают предложения, виноват только я сам. Хотя мне ни за одну свою роль не стыдно.

– Какие-то новые фильмы вас все-таки порадовали? Мне, например, очень понравился «Царь»…

– У Павла Лунгина все картины замечательные, и я отношусь к нему с большим уважением. Но мне нравится, что сегодня есть возможность посмотреть то, что снимают на Западе. Раньше такой возможности просто не было. Сегодня я могу пойти в кинотеатр и посмотреть нашумевший «Аватар». Все его ругают – а я считаю, что американцы превзошли самих себя. Я не понимаю, как можно в секунду актерского переживания – а я, как мне кажется, знаю, что такое быть в кадре, – перейти от недоумения к гневу. Этот процесс должен быть сыгран, сделан. И это может только живой артист. Поэтому, как они добились того, что все это делает нарисованная кукла, – я не знаю, для меня это загадка. Я дважды посмотрел этот «Аватар», чтобы убедиться: не сошел ли я с ума? Убедился, что не сошел, но загадку так и не разгадал.

– Что вам ближе – быть в труппе стационарного театра или находиться в свободном плавании?

– Про меня говорят, что я жестоко обошелся с репертуарным театром и вытер об него ноги. Я так не считаю, потому что если кто и вытирал ноги, то только не я. Я знаю конкретных людей, которые этим занимались, и они же больше всего об этом говорят. Когда я ушел из театра Сатиры, мне говорили, что я предал дом, который меня воспитал. Но ведь это неправда. Мне пришлось уйти из репертуарного театра (и больше я в него не вернусь) в силу того, что я прочно занял нишу антрепризного движения. Когда в стране появилась схема такого труда, по которой живет весь мир, когда мы стали приобщаться к мировому театральному процессу – начали происходить поразительные вещи. Актеров стали упрекать чуть ли не в предательстве. А ведь антреприза была известна в нашей стране еще во времена Николая Островского, вспомните его «Лес»! И дело даже не в том, что я стал больше зарабатывать, хотя это обстоятельство очень важно при тех зарплатах, которые существуют в государственных репертуарных театрах. Понимаете, нельзя себя унижать таким жалованием. Это рабская жизнь. Выйти из нее можно, но только добровольно. Никто тебя не выведет с этой галеры, где ты ежедневно трудишься бессмысленно за жалкие копейки.

– В этих копейках виноваты не театры, а государство…

– …и когда-то, рано или поздно, надо что-то предпринимать. Потому что такой балласт, который висит на государстве, и висит безосновательно, может отозваться еще более страшными и непоправимыми последствиями. Антреприза хороша тем, что ты свободен, а свобода выбора для творческого человека – это самое главное. Все беды стационарного бюджетного театра в том, что он зависим. И вообще – свободе надо поставить памятник.

– Есть страна, где он давно установлен… Кстати, вам никогда не хотелось сделать Родине ручкой?

– Нет, у меня не было такой идеи. Я много путешествовал и много видел. Посмотрел почти все уголки мира, за редким исключением, но мы счастливы там, где были счастливы. А где мы были счастливы? Там, где родились. Я вспоминаю какие-то этапы своей жизни, и все они связаны только с Москвой. Мое детство… дом на Сыромятниках. Я вижу себя, бегающего мальчика, ребенка, который верит, что смерти нет. Детство – счастливая пора, когда ты знал, что бессмертен. Какой толк от этой жизни, если смерть давно вошла в твой дом? Вот это я считаю великой правдой о том, что человеческая жизнь протекает там, где мы были счастливы – и там, где продолжаем верить в это счастье.

– Чего не терпит актерская профессия?

– Повторений. Как только ты начинаешь повторяться, уходит магия.

– Кто из актеров вызывает у вас положительные эмоции?

– Я знаю, что у вас в журнале был Владимир Михайлович Зельдин, который отметил свой 95-й день рождения. А я помню, как мы с ним вместе выступали на одном мероприятии, где он пел арии из своего «Дон Кихота» и пригласил всех на премьеру. То есть это было перед его девяностолетием. Со сцены он сказал, что если у зрителей не получится прийти на премьеру, то спектакли будут еще в марте, апреле и в мае. Я же стоял за кулисами, и у меня волосы становились дыбом, потому что этот человек был уверен, что в мае – а на дворе был декабрь – он будет играть своего «Человека из Ламанчи». Я не знаю, что у меня завтра будет, а Владимир Михайлович уверен, что через полгода он будет играть на сцене! И, как показало время, он был прав. Мне кажется, я ответил на ваш вопрос?

…Продолжать разговор Соловей не мог, надо было успеть на ночной поезд, чтобы уехать обратно в Казань. В свой вагон счастливый гость столицы залетел за две минуты до отправления. Ночью он практически не спал. И действительно – как можно уснуть после такого дня?!

Надо заниматься любовью!

Было время, Мишка, Валерий Гаркалин действительно был в курсе, кто был в предыдущем номере нашего журнала. В следующем номере вышло интервью с Владимиром Меньшовым, режиссером «Ширли-мырли», а после него состоялся разговор с Арменом Джигарханяном…

Чтобы поговорить по телефону с Арменом Джигарханяном, Соловей спрятался в дальней комнате квартиры своей тещи. Это сегодня величайший актер интересует журналистов только с точки зрения его развода с молодой женой – а буквально несколько лет назад до «главного армянина Советского Союза» еще можно было спокойно дозвониться и задать ему любые вопросы…

– Армен Борисович, у вас очень разнообразная карьера актера и в театре, и в кино. Вы отделяете свою профессию от своей жизни?

– Актер не имеет права разделять свою жизнь и свою профессию. Такого не бывает. Это почти вопрос проститутки, когда она пытается разделить жизнь и то, чем она занимается. Когда я играю Отелло, я становлюсь Отелло. Профессия актера – это особое состояние души. И если к ней будут относиться по-другому, значит, в наш мир придется бросить атомную бомбу. Начнется цепная реакция. Значит, и детей не надо будет рожать, потому что дети рождаются в результате любви. Знаешь, когда актеры моего театра спрашивают, для чего мы, собственно, собираемся, я отвечаю – чтобы показать, как мы любим. Потому что надо заниматься любовью.

– Существует ли феномен «армянского кино» и «армянского театра»?

– В принципе, нет, потому что мы говорим на одном языке. И я много раз в этом убеждался. В театре и кино мы показываем чувства. Это основа наших взаимоотношений.

– Можно сказать, что театр и кино ведут нас к животному началу?

– Если хотите, да. Только не к животному, а к природному началу. Они делают нас ближе к природе. А насчет феномена «армянского кино» и «армянского театра» – его придумали теоретики, которые зарабатывают на этом деньги.

– Вы работаете в Москве, а отдыхаете в США. Неужели не было места поближе?

– Там природа хорошая. А если серьезно, то Америка – великая страна, я это говорил и буду говорить. Нам выгоднее дружить с этой страной. Хорошо бы научиться у них человеческим вещам – серьезным, нормальным вещам. А по поводу «далеко» или «близко» – не надо задавать таких вопросов. Их просто нет.

– Вы и политическую систему США разделяете?

– Самое великое в Америке – быт. А политическая система, как здесь, так и там – довлеют одни дебилы. Один большой режиссер мне говорил, что прежде чем что-то играть, спроси свой организм, захочет он это делать или нет? Вот так и здесь – баварские сосиски вкусные, потому что они вкусные, а что там происходит у политиков – дело десятое.

– То, что производит Голливуд, вам близко?

– Голливуд – это высокий класс. Я знаю, как там работают, и такое отношение к работе можно и нужно брать за основу. Тогда мы будем высокоразвитой страной.

– За новинками кино импортного и отечественного производства успеваете следить?

– За последнее время я много чего видел, но великих картин сегодня очень мало. К моему большому сожалению.

– Тогда по каким критериям вы отбираете роль для себя? Что такое хороший сценарий или хорошая пьеса?

– Сценарий или пьеса должны быть честными. И что-то должно задевать мою душу, мою плоть, мои взаимоотношения с жизнью. Из этого складывается хорошая роль. И если завтра мне предложат играть того же Отелло, то я буду искать с ним точки соприкосновения. Ведь сыграть Отелло не означает намазать лицо гуталином и сделать вид, будто ты чернокожий. Кстати, примерно так же мы строим человеческие взаимоотношения. Мы ищем точки соприкосновения. И делаем это даже в самых простых вещах.

– Давайте поговорим о вашем театре. От первого состава труппы, вашего курса сегодня кто-нибудь остался?

– Нет, там уже ничего не осталось. Театр – очень сложный организм и, кроме того, что я меняюсь, старею, так же стареют и они. Так бывает и в жизни: например, два любящих человека могут стать врагами. И это страшная вещь. Значит, что-то в жизни поломалось… Знаешь, я как-то пытался помогать одному человеку, когда он спивался. И один врач мне сказал, что тот пить любит больше, чем жить. Я всегда вспоминаю эту историю. Зачастую мы занимаемся тем же самым – живем ради каких-то заменителей. Бывает так, что человек живет, но его жизнь уже кончилась. Физически живет еще – но он уже ушел из жизни, у него «аккумулятор сел».

Поэтому создавать театр – очень сложная процедура. Мы же не знаем, что с нами происходит, а происходят химические явления. Мы только видим, что появились морщины, волосы поседели… А что происходит внутри, никому не известно.

– Сегодня актер с улицы может попасть в ваш театр?

– Сколько угодно. Нужно просто встретиться, увидеть, прочитать, посмотреть, прикоснуться. А потом вдруг выясняется, что мы из одного теста.

– Как режиссер вы поставили один спектакль, или я что-то путаю?

– Если говорить честно, то все, что рождается у меня в театре, рождено мной. Это не значит, что я возгордился или зазнался, нет. Просто я не могу от чего-то отказываться. Я не могу, как тот мужчина, сказавший своей женщине, что ребенок не от него. И потом, ты пойми: искусство, оно каждый день. И далеко не каждая «половая встреча» приводит к рождению ребенка.

…Здесь нужно сделать паузу, потому что пару вопросов назад в дальнюю комнату квартиры тещи пробралась дочка Соловья, которой на тот момент было три года. Она внимательно следила за происходящим и слушала «громкую связь телефона». Через какое-то время ребенок шепотом спросил:

«Папа, это дядюшка Мокус?» В тот момент Соловей чуть не упал со стула, ведь он действительно разговаривал с фокусником из «Приключений Фунтика», любимого мультфильма его дочки. Но как она его узнала?! Вот же сила голоса… Естественно, следующий вопрос родился сам собой.

– Скажите, а озвучивание мультфильмов – это отдельная страница вашей биографии?

– Нет, это все равно я.

– У моей дочки любимые ваши персонажи – Дядюшка Мокус из «Приключений Фунтика» и Док Хадсон из мультфильма «Тачки»…

– А для меня они все любимые. И я не отделяю мультфильмы от всего остального. Если это прыщик на моей заднице, он все равно мой. Да простят меня ваши читатели за такое грубое сравнение.

– У вас много друзей?

– Нет, у меня их столько же, сколько и у всех. И потом, сыночка, мне уже много лет. Я тебе открою большой секрет – мне скоро 75 (смеется). Моя жизнь уже прошла через сито, и кто-то из друзей просто отпал, а кого уже нет в живых.

– После этого «сита» желание жить не пропало?

– Пока нет. Но скажу, что порой мы долго не можем понять, чего хотим на самом деле.

– Вы верите в Бога?

– Должен сказать честно: я верю в человека и никаких потусторонних сил не признаю. Наверное, они есть, но я пока их не знаю и их услугами не пользуюсь. Опять же в силу возраста могу сказать, что уже пережил много потрясений, связанных с потерей близких или со здоровьем, и уверен, что в случае чего кроме меня самого ситуацию никто не поправит. Может быть, и есть какой-то седовласый всесильный дедушка, но где он? Если скажете где, я схожу посмотрю. Не надо на кого-то надеяться. Надо самому сделать – и надо хотеть сделать.

– Вы уже несколько раз напоминали о своем возрасте. Можете объяснить, что это такое?

– Объяснение понятия «возраст» есть у великого Шопенгауэра. Он говорил, что мужчина продолжает быть мужчиной, пока он может зачать ребенка. И посмотрите на сцену, посмотрите на тех, кто выступает, – когда мужчина не может зачать ребенка, у него и в работе появляется брак. Я так думаю. Более того, я в этом уверен.

– Чего не должно быть в искусстве?

– У нас в театре недавно был случай… Шел спектакль «Красная Шапочка». Я проходил мимо и вижу: ребенок плачет. Спрашиваю: почему? Мне говорят – он испугался. Так вот я хочу сказать, что не должно так быть, люди не должны бояться искусства. Искусство не должно пугать! Если оно пугает – значит, это уже не искусство, а хуйня.

– Каким вам видится будущее нашей страны?

– Если бы знать… Этого никто не знает, потому что Россия достаточно сложная страна. Нет ответа на этот вопрос. Я, например, очень люблю природу, очень люблю лес. А в лесу столько разного зверья! Там есть тигры, а есть шакалы, но какая будет обстановка в этих джунглях – никто предугадать не сможет.

…Армен Джигарханян умер 14 ноября 2020 года. Светлая ему память.