Текст книги "Поминайте наставников ваших. Архимандрит Троице-Сергиевой Лавры Наум (Байбородин) в воспоминаниях современников"

Воспоминания Анны

Я крестилась в 1990 году и почти сразу же почувствовала острую необходимость в духовном руководстве. Мы тогда жили в южном регионе, где почти все по своей религиозной принадлежности были мусульманами. Но не в этом же месте искать духовника! На весь немаленький город была только одна православная церковь с тремя приходскими священниками. И все. Ни единого верующего человека среди друзей и родных. Я не знала, как мне жить дальше, как спасаться в окружении неверующих нерусских людей, при полном непонимании в семье, я очень страдала.

Одна прихожанка нашего храма, видя мои страдания, сказала мне, что в Загорске есть прозорливый старец Наум, и мне надо к нему попасть. Но это было совершенно нереально. Я была очень домашним ребенком и, хотя мне тогда был уже 21 год, меня ни за что не отпустили бы в такое далекое путешествие, почти за 2000 км. Да и сказать, что я еду к старцу, означало вызвать в семье очередной скандал, так как все проявления церковности вызывали именно такую реакцию ближних.

– А ты подавай за отца Наума записочки в храм, – посоветовала та самая прихожанка, – он «увидит» и помолится за тебя.

Я с радостью последовала этому совету, и вот каким-то чудом мы с сестрой смогли поехать в Москву и в Лавру, но к батюшке так и не попали. Вернувшись домой, я продолжала молиться и страдать. В страданиях написала батюшке два письма, не зная адреса, просто «Загорск, Лавра, о. Науму». Конечно же, ответа не последовало.

Три года я провела в таких терзаниях и страданиях, в сложном душевном и духовном состоянии, непрестанно молясь, чтобы Господь послал мне духовника. Я не просила конкретно о батюшке, я просила только, чтобы это был опытный духовник, который смог бы разрешить неразрешимые для меня жизненные и духовные вопросы.

Наступили «лихие девяностые», и так сложились обстоятельства, что из нашего города многим пришлось просто убегать, поэтому папа решил перебраться в Израиль. Для меня это была последняя надежда: может быть, на Святой Земле я обрету духовника?

В последние дни перед вылетом из страны мы с сестрой – опять в Лавре, у заветной кельи. Народу – море, к батюшке снова не попасть. Три дня мы ездили из Москвы в Лавру, наконец сестра отказалась ехать: все равно бесполезно, батюшка не примет. В последний день накануне вылета я одна поехала в Лавру, простояла все часы приема, народа, казалось, было еще больше, чем накануне. В 13:00, окончив прием и пробираясь к выходу, батюшка стал проходить через толпу людей. Кто-то что-то спрашивал на ходу, кого-то батюшка благословлял. Народа было так много, что не было никакой возможности даже приблизиться к батюшке, чтобы задать свой вопрос. Да и какой вопрос? Разве можно было кратко сформулировать то, что меня тогда мучило: как жить? где жить? как молиться? как спасаться? надо ли ехать в Израиль? а если не надо, то как мне оторваться от родителей, ведь они-то все равно уедут? И еще сто подобных вопросов. И вдруг в отчаянии я закричала через всю толпу:

– Батюшка, благословите, мы уезжаем навсегда за границу.

Батюшка внезапно остановился, через головы посмотрел на меня, потом посмотрел куда-то вдаль и туда, в эту даль, в направлении своего взгляда, широко махнул рукой. Молча. И ушел.

Все! Последняя надежда рухнула, старец даже не благословил на дорогу. Понятно, что при таком раскладе нет благословения на Израиль, а на что есть? Ничего не сказано, ничего не указано, и я в полнейшем душевном разладе в самолете весь ночной перелет провела в слезах. Это был 1994 год.

В Израиле нас с сестрой папа устроил на съемной квартире, а сам вернулся в наш город – перевозить маму и вещи. Неожиданную свободу мы с сестрой использовали на путешествия по святым местам. Интернета тогда не было и православных путеводителей тоже, поэтому находили святые места каким-то чудом, пользуясь случайными описаниями в дореволюционных книгах. Но – о ужас! Как же я найду тут духовника, если кругом православных-то, конечно, чуть больше, чем в нашем родном мусульманском городе, но ведь все они греки! Или арабы. Чужой язык, чужая культура. В общем, проблем стало еще больше.

Чудом мы оказались в Горнем монастыре. Любвеобильная матушка Георгия нас, как православных паломников, приняла в своих покоях, и мы ей слезно пожаловались на свою горькую судьбу, дескать, вынужденно оказались тут на чужбине, не знаем, как жить дальше, родители в своей-то стране были против нашей церковности, а тут и совсем не дадут молиться, к старцу хотели попасть перед отъездом, но не попали. А теперь совсем не знаем, что с нами дальше будет. А матушка слушает и вдруг начинает так загадочно улыбаться и говорит:

– А вы знаете, что он сейчас тут?

Кто «он» и где «тут»? Совсем ничего не понятно.

– Отец Наум сейчас тут, в паломничестве на Святой Земле, – совсем разулыбавшись, видя наше недоумение, поясняет матушка.

Конечно, это было шоковое состояние. Это было первое яркое в нашей жизни соприкосновение с дивным Промыслом Божиим. Так вот что означал батюшкин жест рукой вдаль!

Езжайте, мол, туда, там и встретимся. Действительно, встретились. Несколько раз беседовали с батюшкой и в Горнем монастыре, и у Гроба Господня. Мне было дано четкое указание возвращаться в Россию.

– Тебе тут будет трудно, – сказал батюшка.

Еще бы! Это «трудно» уже шло на пределе, что же будет дальше! Батюшка провидел, что меня на чужбине ожидает духовная погибель, а может быть, и физическая, и прописал четкий рецепт: в Россию, в батюшкину приемную («через две недели мы будем уже дома, вот к этому времени и ты приезжай»), где, как я уже почувствовала внутренним чувством, начнется мое шествие к Богу путем понятным, начертанным умелой рукой. И хотя у меня в России не было ни единого знакомого и близкого человека (все друзья остались в моем родном городе, но это не Россия), я впервые за три года почувствовала внутреннюю опору: у меня есть батюшка.

Отец Наум взвалил на себя тяжелый груз, взял на себя ответственность неимоверную: он фактически разлучил семью, забрав меня у родителей и сестры, а их оставив одних, без любимой дочери, в чужой стране, в скорбях эмиграции. Но батюшка знал, что делал!

Конечно, родные, узнав, что я сбежала в Россию, да еще в монастырь, пережили шоковое состояние. Маму даже парализовало на нервной почве. Я, будучи в то время уже в Сергиевом Посаде и узнав о маминой парализации, сразу побежала к батюшке:

– Батюшка, маму парализовало!

Он только молился молча. Через неделю мама встала и ни о какой парализации больше не вспоминала все последующие 23 года своей жизни.

Папа в гневе примчался из своего Израиля, объехал все монастыри Московской области, ища меня, даже в Патриархии мою фотографию показывал: сбежала, дескать, в монастырь, не видали ли такую? Но батюшка меня надежно спрятал.

Конечно, все это было трудно и скорбно для родных. И, по человеческому рассуждению, жестоко и неправильно с моей и батюшкиной стороны. Но батюшка знал, что делал, ведь он рассуждал и поступал духовно. И молился.

В то время одна знакомая послушница видела во сне батюшку, он ей показал свои руки, которые были сильно искусаны, и сказал:

– Вот, вымаливал одну рабу Божию.

Я почему-то была уверена, что это сказано про меня и моих родных. Но, конечно, таких подвигов вымаливания трудных судеб у батюшки было множество.

В результате семья потихоньку перебралась вслед за мной в Россию, папа крестился и обвенчался с мамой! Стали потихоньку причащаться. Это было не что иное, как результат молитв старца, ведь папа был настроен очень враждебно против религии вообще и против христианства в частности; он – первый крещеный человек в своем роду! И семья воссоединилась. Но теперь уже в новом качестве: не только физически, но и духовно, во Христе. Батюшка всех нас поставил на путь спасения, который без него мы бы просто не нашли.

Теперь уже ни сестры, ни родителей нет в живых. Сестра умерла монахиней, папа и мама – тоже сознательными христианами. А ведь всего этого не было бы и души их не спаслись бы, не произведи батюшка тогда этой «операции» по разлучению семьи.

Еще в Израиле, готовясь к отъезду в Россию, к батюшке, я вдруг услышала очень явственный внутренний голос: если попадешь к батюшке, спасется вся твоя семья. Я к экзальтации не склонна и таких «откровений» по жизни у меня ни до, ни после этого не было, значит, это было Божие подкрепление в самый ответственный момент, когда мне нужно было сделать этот решительный шаг, когда я могла устрашиться резкой перемены своей судьбы и остаться с родителями.

Кстати, о тех письмах, которые я еще из своего города писала батюшке в Лавру. Попав уже после приезда из Израиля к батюшке на беседу и, конечно, совершенно забыв об этих письмах, я вдруг услышала:

– А ты тогда писала так-то и так-то…

И пересказал мне содержание обоих писем. Это было невероятно: среди потока корреспонденции и сотен и тысяч приходящих к нему на прием батюшка отождествил полученные два года назад письма именно со мной! Не только помнил их содержание, но своим прозорливым духом увидел, что я – та самая, которая когда-то писала ему. Уверена, что после получения моих писем все эти годы батюшка молился за меня. Хотя на письма и не ответил. А зачем? Ведь должны были исполниться определенные сроки и все события и все участники этих событий должны были соединиться в одной точке.

Три года я со слезами молилась о духовнике, и Господь послал мне духовника. Самого лучшего.

* * *

Много говорят и уже пишут о том, что батюшка исцелял. Со мной такого не происходило, и, видимо, по моей же вине. Одна моя хорошая знакомая, тоже батюшкино чадо, Галина Кухтенкова, как-то сказала такую фразу: когда батюшка что-то дает, надо хватать и стараться удержать. Разумеется, она имела в виду дары нематериальные. Вот и со мной был такой случай, когда батюшка, по-видимому, хотел мне что-то дать от щедрот своих, но я оказалась «дырявым сосудом». Дело было так.

В последние два года еще относительно крепкого состояния батюшки я уже начинала серьезно и непонятно болеть. Как-то пожаловалась батюшке, что почти не могу ходить в храм по причине постоянного плохого самочувствия, ожидая за это выговора или совета о понуждении себя. Но батюшка спокойно сказал:

– А у тебя теперь вместо подвигов – болезни.

Приходя к батюшке и понимая, что я не выстою в очереди и часа, старалась попадать к нему побыстрее – и скорее домой, поесть и лечь. Однажды пришла в обычном для себя «полуобморочном» состоянии, исповедалась и собралась уже уходить, желая как можно скорее добраться до дома. А батюшка вдруг неожиданно дает мне книгу «Человек – храм Божий» и велит сесть в соседней келье и не спеша прочитать раздел «О трезвении». А раздел-то немаленький, страниц 30. И мне нехорошо, слабость сильная, в глазах темнеет от дурноты. Прочитать 30 страниц сложного аскетического текста, да еще не спеша и вдумчиво (в моем-то состоянии!) – это займет времени почти до конца приема. Но что делать, послушание-то надо исполнять. И вот тут-то я и проявила лукавство, стала читать, можно сказать, «по диагонали», пропуская большие куски и тем самым сокращая время сего подвига. Но сейчас уже отчетливо понимаю, что дар любви батюшкиной был где-то совсем рядом, готовый излиться на меня, нужно было только приложить небольшое послушание, а не лукавство. По мере чтения я вдруг стала замечать, что моя дурнота куда-то исчезает, у меня появляются потихоньку силы (которых уже давно не было), проходит мучительное чувство голода. Вот что хотел дать батюшка! Может, моя болезнь и прошла бы совсем, окажись я истинной послушницей и прочти я указанное действительно внимательно и не спеша. Но я уже решила для себя, что вот сейчас досмотрю «через строчку» оставшиеся страницы и уйду наконец домой. И ушла-таки с чувством исполненного послушания и с самооправданием. Со стыдом и сожалением вспоминаю сейчас об этом.

Впрочем, однажды батюшка меня все-таки исцелил, но на этот раз, думаю, уже не ради меня (ибо что же исцелять просто так, когда человек в ответ не готов принести самого малого, как Адам в раю самой малой и легкой заповеди не захотел исполнить), а ради людей, которые были со мной связаны. Мы с сестрой были в этот момент в Анапе на отдыхе, а потом нам предстояло заехать в Краснодар уговорить креститься нашу родную тетку. Но в Анапе наступило резкое похолодание, теплых вещей с собой не было, и я простыла. Как ни пыталась скоренько, до поездки в Краснодар, вылечиться, ничего не получалось. Вид болезненный, глаза красные, из носа – «душ», и в таком-то состоянии я появлюсь у неверующих родных с миссией христианского просвещения! Там у двоюродных сестер маленькие дети, а от меня исходит угроза заражения вирусной инфекцией. Ясно, что они будут не в восторге от нашего приезда. О какой уж проповеди в таких условиях может идти речь! А тетку нужно было обязательно крестить, она уже болела тогда, но упорно сопротивлялась креститься, и было батюшкино благословение на ее крещение («а то умрет, и отпеть не сможете»).

Видя, что никакие аптечные средства ничуть не уменьшают активной стадии моего ОРВИ, я с надеждой мысленно обратилась к батюшке, изложив все обстоятельства моего затруднения и прося молитв. На следующее утро я встала совершенно здоровой, и никто из родных по приезде в Краснодар даже не заподозрил у меня недавней болезни! Тетку мы все-таки крестили. Сейчас и ее уже нет в живых. Отпели. Теперь можем за нее молиться. А ведь всего этого не было бы, если бы не батюшкино благословение во что бы то ни стало крестить тетку и не его помощь мне в моей болезни. Двоюродные сестры ни за что не позаботились бы о душе тети, и человек так и ушел бы в вечность непримиренный с Богом.

Батюшка исцелял и духовные недуги. Я это однажды очень отчетливо на себе испытала. У меня как-то раз развилось резко неприязненное отношение к одной рабе Божией, назовем ее N. Но я это состояние как что-то греховное не воспринимала, потому что, как я считала, причина на это со стороны N была – ее неправильное поведение. И конечно, каяться в этом не собиралась.

Однажды у батюшки в келье собралась небольшая компания его духовных чад, и я в том числе. Речь шла о чем-то постороннем, и вдруг батюшка всем громко говорит:

– Посмотрите на нее (указывает на меня), она N так ненавидит, что готова головой ее об стену бить!

Конечно, такого намерения по отношению к N у меня не было, это было преувеличение, но батюшка именно на это и рассчитывал: обличение при всех, стыд, что я выгляжу перед всеми как злодейка. Но самое главное даже не это, а то, что каким-то таинственным непостижимым действием совершилось нечто в моей душе: у меня с того момента от сердца отлегло, и неприязнь, овладевшая мною, исчезла. Ну а тот факт, что батюшка знал о моих негативных чувствах, конечно, не удивил: это же так естественно, мы ведь знаем, что батюшка о нас все знает.

* * *

Такие личности, как батюшка, рождаются одна на эпоху. Вот были у нас на Руси прозорливцы – тоже один на эпоху: преподобный Сергий, потом, в свое время, преподобный Серафим Саровский, чуть позже преподобный Амвросий Оптинский. Было, конечно, много и других святых и прозорливых людей, монахов, пустынников, старцев, но эти – особенные, по своей духовной силе превосходившие своих современников. И теперь, в наше время, такой человек – наш батюшка. Он был и мудрым духовным руководителем, учителем смирения и послушания, наставником монахов, и богословом, и имеющим многоразличные духовные дарования, и, конечно, прозорливцем.

О батюшкиной прозорливости знали все. И все на себе постоянно испытывали проявление этого его дарования, испытывали обильно. Но в батюшке все эти дарования настолько сочетались с его простотой и смирением, что и воспринимались в большинстве случаев как что-то должное. Или просто так много их было, что уже не удивлялись его всезнанию, а воспринимали обыденно.

Каждый из духовных чад отца Наума не раз испытал на себе его осведомленность о всех своих прегрешениях. У меня был случай, когда одно очень незначительное обстоятельство моей «прошлой» жизни мною и не осознавалось как грех, подлежащий исповеди, и было уже давно забыто. Но батюшка неожиданно сказал мне: «А ты ведь делала то-то и то-то…»

Но батюшке были открыты не только все наши грехи. Он знал все наши помыслы, знал, что ожидает нас при таком-то и таком раскладе вещей и событий, и т. д. Это, конечно, можно понять: Господь ему открывал очень многое о его духовных чадах, ведь батюшка должен был ответить за каждую душу, врученную ему Промыслом Божиим, и постоянно молился о всех. Но что удивительно, батюшке были открыты даже и вещи, не имеющие никакого отношения к спасению души. Это могли быть просто какие-то бытовые события, суетные помыслы и т. д. Когда я с этим соприкасалась, меня это удивляло гораздо больше, чем батюшкина осведомленность в моих греховных помыслах и делах.

Самое первое соприкосновение с батюшкиной прозорливостью произошло сразу же после моего бегства из Израиля. Я стояла у него в приемной вместе с какими-то еще людьми, и он среди беседы задал всем присутствующим несложную задачку, прося произвести арифметическое действие: что-то на что-то нужно было разделить. Я усердно стала в уме делить в столбик, мысленно подставляя цифры, думаю, и другие делали то же. Вдруг батюшка ко мне оборачивается и серьезно говорит:

– А тут можно взять не по 7, а по 8.

Я, помню, ужаснулась тогда, поняв, что все наши мысленные, умственные процессы перед ним – как на ладони. С тех пор я, попадая в батюшкину приемную, старалась всеми силами свое мысленное поле сделать чистым хотя бы на те минуты, когда я была рядом с батюшкой.

Когда я только попала к батюшке, почти сразу же в другом городе умерла моя бабушка. Я, конечно, сказала батюшке об этом, беспокоясь о бабушкиной загробной участи. На что батюшка ответил, чуть подумав:

– Ну, молись, молись.

Я и молилась. То есть просто поминала бабушку в келейной и церковной молитве. Так прошло какое-то время, не помню уж сколько именно, я и позабыла уже о бабушке, так как наступила новая, монастырская жизнь. Тем более не имела даже и понятия о том, чтобы батюшку о бабушке еще раз спросить. Как-то прихожу к батюшке, а он мне неожиданно сам говорит:

– А бабушка твоя уже в Царстве Небесном!

Значит, тогда, сразу после смерти, участь ее была не очень хорошая, раз надо было усердно молиться, а теперь душа ее водворилась в небесных обителях.

Поразительно не только то, что батюшке была открыта загробная участь его духовных чад и их родственников (я знаю еще один случай, когда после смерти человека батюшка констатировал, что душа его вошла в райские обители еще до сорокового дня), но он помнил, болел душой за них – в то время как я сама о бабушке уже и забыла. И, конечно, молился.

Случаев прозорливости, повторяю, было очень много. Но мне особенно запомнился еще один. Это было тоже в самые первые дни моего общения с батюшкой. Я видела, что батюшка многим дарит четки, и мне, хотя я в то время уже была в монастыре и у меня какие-то четки, конечно, были, – мне все же очень хотелось иметь именно батюшкой благословленные четки. Но просто и смиренно признаться батюшке в этом я не решалась, мне было очень неловко. Так я довольно продолжительное время ходила к батюшке, все страдая от своего неудовлетворенного желания. Батюшка, видимо, ждал, когда я в простоте сердца просто возьму и попрошу его благословить мне четочки из его рук. Но я этого все не могла сделать.

Однажды прихожу к батюшке в приемную, он начинает говорить о задании для меня: надо взять такую-то книгу, выписать из нее то-то и то-то. Наконец, достает эту самую книгу, начинает ее листать и показывать мне, где и что выписать. Открывает очередную страницу, и я замираю – то ли от восторга, то ли от ужаса: на открывшейся странице висят черные монашеские четки, прямо надетые на лист, наподобие двойной закладки. Книга была большого формата, и, пока она была закрыта, четок видно не было, их длина совпадала с форматом листа. И при этом батюшка ничего не сказал, как будто сам этих четок не замечал (видимо, щадя мою неловкость), а говорил только по поводу книги. Задание я выполнила, четки, конечно, оставила себе, а случай этот врезался в память.

Однажды батюшка в своей келье что-то попросил меня развязать, какую-то упаковку, завязанную сложным узлом. Я с узлом долго возилась, он никак не поддавался, я нервничаю – ведь батюшка стоит рядом и ждет, и я почему-то мысленно сказала сама себе: «Вот неуклюжая». Батюшка сразу встрепенулся, удовлетворенно повторил: «Неуклюжая…» – и отошел, узел и упаковка его уже не интересовали. Видимо, батюшка ожидал от меня самоукорения и, дождавшись его, был очень удовлетворен. О прозорливости я уже не говорю: это было так «естественно».

Особенно стыдно было приходить к нему, имея на совести блудные помыслы, – ведь ему было открыто, что именно это был за помысел. Не раз у меня батюшка обличал именно такого рода помыслы – в то время как самой ведь очень неловко было говорить о них.

Еще был случай «естественной» батюшкиной прозорливости, связанный с крещением моего папы. Папа, как я уже говорила, был «крепкий орешек», настроенный решительно против крещения. Но ведь спасать душу надо было, и батюшка, конечно, молился о папе. Настал такой момент, когда папа чуть помягчел, – в том смысле, что сопротивление его хотя и оставалось еще, но было уже не такое активное, как раньше. И вот в этот момент батюшка благословил папу немедленно крестить, так сказать, «брать тепленьким».

– Веди его прямо сейчас в храм Петра и Павла, крестите, и пусть сразу обвенчается с мамой. Потом приди доложи мне.

Все сделали, как батюшка благословил. На следующее утро я иду к батюшке «доложить», как он и велел, а батюшка сам меня встречает радостный и, опережая мой «доклад», сам говорит:

– Крестился! Все Ангелы на небесах радовались его крещению!

* * *

Батюшка нас вел так, чтобы мы не только сами спасались, но и служили спасению своих родных. Он говорил: «Надо бороться за каждую душу». Если человек, попав к батюшке, под его духовное руководство, начинал свой путь спасения, то «тащил» за собой и всю родню. Конечно, далеко не всегда наши родные становились батюшкиными духовными чадами, но с момента окормления у старца начинался дивный процесс нашего служения Промыслу Божию, хотящему «всем спастись и в разум истины прийти».

Сколько раз батюшка говорил о своих духовных чадах: за этой – три души стоят, а за этим – столько-то, имея в виду наших родных, еще не вступивших на путь покаяния. Это не значит, что мы просто должны были убеждать родных, проповедовать им Евангелие (хотя и это батюшка нам благословлял делать), но через нас совершались Богом некие духовные процессы.

Приведу несколько примеров.

Когда моего папу, недавно крестившегося, батюшка благословил причащать с некоторой степенью регулярности (организация причащения на дому и преодоления папиного сопротивления легли целиком на меня), то буквально после первого же или второго папиного причастия на меня нашло непонятное духовное состояние, которое я могу выразить только словом «маята». Я маялась и не находила себе утешения в этом безотрадном состоянии, даже Евангелие не могла читать: оно меня сильно раздражало. Сказала батюшке. А он:

– Это тебе приходится терпеть за то, что папа начал причащаться.

Или с мамой. Она побывала на исповеди у батюшки, и мы с сестрой уже успокоились, что мама покаялась за всю свою жизнь во всех грехах, как вдруг, спустя несколько лет, мама, уже будучи больной, сама изъявила желание совершить поездку к батюшке: «Мне надо батюшке кое-что сказать». Это было странно, мама особенной привязанностью к старцу не отличалась. Свозили. После этого у меня возникло какое-то искушение, я уже сейчас не помню какое, помню только, что батюшка в ответ на мои жалобы на искушение пояснил:

– А это попущено Богом тебе за то, что мама покаялась еще в одном грехе и теперь сможет пройти мытарства.

Моей подруге Ирине, терпящей среди родных скорби и непонимание, батюшкой было сказано:

– Ты думаешь одна спасаться? А как же мама, брат, сестра? Им ведь тоже спасаться надо.

Вот Ирина и терпит скорби, терпит за своих родных, за их спасение. Известны случаи, когда жена терпит скорби за мужа, сестра – за брата и т. д. Такова духовная связь между нами и нашими родными и таков Промысл Божий. «Носите бремена друг друга…»

* * *

Отдельно хотелось бы сказать о батюшкином подходе к исповеди, к покаянию.

Батюшку некоторые не понимали и осуждали за то, что он требует подробной серьезной исповеди. Подробной в том смысле, что батюшка старался «вытащить» на свет Божий темные стороны постыдных плотских грехов. Такие люди считают, что интимная сторона человеческой жизни никого не касается, даже священника, что это личное дело самого человека. Но батюшка не раз говорил, что большинство людей, идущих в ад, попадают туда именно по этой причине – по причине неисповеданных блудных грехов. Говорил, что на мытарствах нас спросят даже о мелочах. Ведь с нами рядом пребывает не только Ангел Хранитель, но и другой ангел, падший. С рождения к каждому из нас приставлен бес, который записывает все наши греховные дела, слова и помышления, которые потом представит нам на мытарствах как обвинение. Всегда говорил, что брак дан только для деторождения, а не для излишеств. Помню, говорил с болью душевной, что в наше время, когда люди не хотят рожать детей и пользуются специальными средствами – по сути, «изливают семя на землю» (Быт. 38, 9), – все эти деяния записываются сопротивными силами, и потом на мытарствах каждому такому мужчине представят сосуд с его же семенем как доказательство его греха. Так же и тем, кто согрешал рукоблудием.

Батюшка старался спасти каждую душу, к нему приходящую, надежно уготовать ей место в небесных обителях. Поэтому он не взирал на поношения в свой адрес и, если уж человек к нему попадал, считал своим долгом исповедать его так, чтобы этот человек смог незатруднительно пройти в свое время мытарства. Повторяю, что многие именно за это батюшку не понимали. А батюшка говорил: вот если портной шьет одежду наспех, некачественно, то это – брак в его работе. Так же и сапожник, если небрежно чинит сапоги. И священник – тоже так: если священник недобросовестно исполняет свои обязанности, то это брак в работе священника.

Вообще, батюшка не отвергал ни одной душеньки, приходящей к нему с покаянием. Он был далек от традиции некоторых духовников совершать «общие» исповеди за недостатком времени, за многочисленностью народа и т. д.; никакого общенародного «перечисления грехов» с целью напомнить кающимся, какие вообще бывают грехи, батюшка не совершал. А, напротив, «брался» за каждого человека, которого приводил к нему Промысл Божий, боролся за каждую отдельную душу. Боролся прежде всего так, чтобы человек ушел от него чистым, вымытым, убеленным и исцеленным – исцеленным от болезни греха.

Поэтому народ стекался к нему именно на покаяние. То, что невозможно было сказать ни одному духовнику, что могло смутить, рассердить, искусить других батюшек, – все это можно было открыть архимандриту Науму. Люди знали, чувствовали это, передавали друг другу, посылали к отцу Науму своих знакомых, привозили своих родных.

Бывало, что человек много лет ходил, мучаясь, имея на совести смертные грехи, которые стыдился, не решался открыть кому бы то ни было, и в конце концов Промысл Божий приводил его именно к нашему батюшке – и вот тут можно было открыть всю душу, нисколько не боясь непонимания, а, напротив, встречая только сочувствие, всепокрывающую любовь батюшки и его великое понимание больной грехом человеческой природы.

Бывало, батюшка для назидания рассказывал нам, что вот, приходил один человек, который 10 (20, 30) лет не мог решиться исповедать ужасные грехи и от стыда во время исповеди закрывал руками лицо. Естественно, батюшка не называл имен и обстоятельств, все это оставалось тайной исповеди, а говорил только о самом факте покаяния. И таких людей, которые страхом и стыдом удерживаемы были от исповеди годами и десятилетиями и наконец исповедались отцу Науму, в батюшкиной приемной побывало великое множество.

Весь мир держится покаянием, ибо «всякий грех есть к смерти, коль скоро не очищен он покаянием», – говорит преподобный Марк Подвижник. Бывало, придешь к батюшке, народу тьма, даже протиснуться к двери невозможно, а он говорит:

– Вот сколько людей, и всех их нужно примирить с Церковью.

Батюшка имел в виду, что всякий грех, особенно тяжкий, смертный, человека от Церкви отлучает, и задача духовника – через таинство Покаяния его с Церковью воссоединить, как и говорится в разрешительной священнической молитве: «примири и соедини его святей Твоей Церкви…».

Примирить с Церковью… Таких примиренных по всей стране и по всему миру – множество; это те, за которых батюшка полагал свою душу, чтобы представить Богу убеленными и очищенными, невзирая на «мнение общества», что, дескать, отец Наум копается в личной жизни исповедников.

Батюшка всемерно придерживался канонов церковных, даже часто раздавал специально изданную книгу «Правое правоведение» с подробно изложенным учением о церковных правилах – чтобы каждый приходящий к нему четко понимал, что есть грех и каковы его последствия, чтобы знал, на какой срок отлучался от Церкви в древности прелюбодей, волхвователь, убийца младенцев и т. д.

В древности, когда христиане имели большую ревность к собственному спасению, существовало публичное покаяние: грешники перед всей общиной каялись в совершённых грехах. И здесь нет ничего удивительного: устрашившись суда Божия, они уже не боялись суда человеческого. Сейчас все по-другому: люди больше боятся суда человеческого, а не Божия. И пришлось Церкви сделать снисхождение – позволить исповедоваться тайно и тайно же нести епитимии.

Так вот, батюшка говорил, что если сейчас нас внешне, видимо никто от Церкви и не отлучает по немощи нашей, но мы сами себя тяжкими грехами отлучаем от общения церковного. Постоянно повторял, что если к Чаше подходит человек с нераскаянным грехом, то Ангелы невидимо уносят Дары в алтарь, хотя видимо священник и преподает их. Преподобный Амвросий Оптинский пишет: «Есть и такие христиане, которые приносят покаяние, но не все высказывают на исповеди, а некоторые грехи скрывают и утаивают стыда ради. Таковые, по слову апостольскому, недостойно причащаются Святых Таин и за недостойное причащение подвергаются различным немощам и болезням, а немало и умирают». Утаенный грех влечет за собой смерть души и страдание тела, «так как наказание бывает человеку не только за грехи, но больше за недостойное причащение Святых Таин».