Текст книги "Арбитражный десант"

3

Иван Васильевич Рублев на своей подмосковной даче пил с дочерью вечерний чай. Пил пятый раз за день, чтобы хоть чем-то занять установившуюся внутри пустоту. Судьба словно задалась целью проверить его на прочность. Сначала утрата документов по «кондитерке», после чего фактически разорвались отношения с Мананой. Отношения, ставшие важной частью его жизни. Затем – одна за другой смерти мальчишек, особенно – Дерясина, которую ему не отмолить по гроб жизни. Рублев, помимо воли, тяжко выдохнул. – Довольно, папуля, – Инна накрыла руку отца своей. – Итак высох за эти дни. Хватит себя гнобить. Пойми, наконец, – ты ни в чем не виноват! Если на то пошло, это я – дура. – Ты-то тут причем?! – Очень даже при том. Ведь на самом деле мы с Андрюшкой встречались. Уже после замужества. Как любовники. Она встретила изумленный взгляд отца, горько опустила голову. – Я ведь его одного, пожалуй, всерьез любила. Он, папа, замуж предлагал. А я вот – побоялась всё заново. Может, потому и решился на такое, что – отказала. – Да полно тебе! – притворно вспылил Рублев. Теперь уже он счел необходимым утешить дочь. Инна была на сносях. С неделю перехаживала. Схватки ожидались всякую минуту. И сейчас они ждали рублевского водителя, чтобы отвезти ее в московскую квартиру, а оттуда утром – в роддом. Нервничать ей нельзя было категорически.

– Придумала тоже, она виновата! – проворчал Иван Васильевич, на самом деле потрясенный услышанным. – Да Андрюшка на это пошел, потому что – настоящий! И кто бы в нем силищу такую разглядел? Он ведь – великое дело – банк, считай, спас! Вот – цена! – Хорошо, если спас, – не удержалась Инна.

Рублев пригнулся от нового удара: даже дочь не верила в его победу.

– Муж-то про вас с Андреем знает? – буркнул он.

– Нет. Да и к чему теперь?

От ворот послышался гудок «вольво». Вслед затем еще один гудок – незнакомый, басистый.

– Может, Игорь решил за тобой сразу две машины прислать? Для надежности, – неловко пошутил Иван Васильевич, нажимая на пульт, открывающий ворота. – Пойдешь собираться?

– Да что мне собирать? Сумка в светелке, – Инна выглянула в окно. – И вправду, две машины. Там кто-то идет по аллейке.

Рублев вышел, чтоб принести дочери вещи.

В дверь постучали. В прихожую вошла Манана Юзефовна Осипян.

Щурясь на свету, осмотрелась. Увидела Инну.

– Здравстуй, здравствуй. Как себя чувствует будущая мать? – Как будущая мать, – холодно ответила Инна.

Под ее насупившимся взглядом Осипян сбилась с притворно бодрого тона. Стало заметно, что застать Инну она не ожидала.

– Я, собственно, к Ивану Васильевичу, – заискивающе произнесла она. – По делу надо.

– Я так и поняла. Да Вы проходите. Я уезжаю в Москву, так что вволю наговоритесь, – с особой интонацией произнесла Инна. – Только прошу – хоть сегодня танком не наезжайте. Ему и так плохо. Увидела вернувшегося отца. – А вот и папа. Папа, это к тебе. Счастливо вам!

Она отобрала сумку у отца, чмокнула его в щеку и вышла – при общем замороженном молчании. Рублев застыл при виде нежданно-негаданно появившейся Осипян. Манана молчала, не в силах оторвать страдающий взгляд от осунувшегося лица Ивана Васильевича, – за какие-то семь-десять прошедших дней он резко сдал.

– Что? Так постарел? – горько прервал молчание Рублев.

– Нет, что вы!..Хотя – да. Я сказала Инне, что только поговорить, – пробормотала Осипян. – Да я и действительно поговорить.

Она огляделась. Рублев запоздало подставил ей освободившийся стул:

– Может, чаю?

– Иван Васильевич, – с хрипотцей произнесла Осипян. – Я приехала без звонка. Улетала за границу насчет новой поточной линии. Я накричала на тебя тогда. Сорвалась. Потом вроде как разобиделась. А тут у вас такое! Просто – хочу, чтоб ты понял…

– Я все понял. Какие обиды? – Рублев всплеснул руками, благодарный ей за это примирительное «ты». – Тебе про Андрюшу сказали? Осипян скорбно кивнула: – О нем тоже. Да и Жуковича, получается, зря оговорили.

– Да! Вот ведь как! – Рублев сокрушенно покачал головой. – Лишний раз наука – как же тяжело слово. И как надо с ним осторожно! Особенно, когда хрупкие души.

– Что ж теперь будет?

– Это, увы, не исправить… А, так ты об акциях, – суховато сообразил он. – Здесь наши службы плотно работают. Во-первых, договорились с вдовой Олега. «Магнезит»-то формально принадлежал ему. Значит, она получается наследница. Я сам с ней виделся. Женщина по счастью оказалась разумная. Сразу подписала документы о передаче компании банку. Пока без даты. За умеренные в общем-то деньги. Осталось помочь ей вступить в права наследства, и, считай, – акции официально вернутся. Насчет Лобанова, который документы украл, тоже – действуем. В регистрационной палате договорились, что если кто появится, чтоб сменить учредителей, нам немедленно сообщат; в депозитарии предупредили. С милицией договорились. Правда, как обычно, вместо того, чтоб искать, начали тянуть деньги. Но это ничего. Главное, что уголовное дело открыли. А бегают наши безопасники. Самого Лобанова пока не нашли, – отсиживается где-то, стервец. Ничего – найдется.

– А если все-таки Жукович…в самом деле продал?

Рублев заметил судорогу, прошедшую по лицу Осипян.

– Не верю, – рубанул он. – Да и сроки обнадеживают. Почти две недели прошло, а никто о своих правах на «Магнезит» пока не заявил. Будь у Онлиевского в руках законное передаточное распоряжение, неужели бы ждал? А фальшивку предъявить пока не решается. Выжидает. Вот увидишь, мы своего добьемся и акции твои вернем.

– Почему мои? Твои, – тихонько поправила она.

Но он, торопясь, схватил ее руку.

– Нет, нет, Манана, я понимаю свою вину. Но хочу, чтоб ты знала, – всё, что смогу, сделаю. Разграбить твой холдинг никакому Онлиевскому не позволю! Всё на это брошу. И поверь – мы победим! – Это я как раз наслышана, – Манана, прерывая горячее возражение, приложила ладонь к его губам. – Вот что скажу. Документы найти можно и нужно. Я тоже всех, кого смогла, на ноги подняла. Так что, дай Бог, украденное вернется. Но вот только…

– Тогда что? – Рублев глядел в сторону, по-мальчишески делая вид, будто не замечает, что его губ касается женская рука.

– Когда восстановишь, банку не возвращай.

– То есть?! – Иван Васильевич встрепенулся.

– Только без патетики, ладно? Восстановят банк, не восстановят, – тут уж как сложится. Но холдингу моему дальше жить надо. Банки банками. А это производство. Наладим производство – выплывем.

– А я для чего «Возрождение», по-твоему, хочу поднять?! – вскинулся Рублев.

– Для чего хочешь, Иван Васильевич, понятно. А что выйдет – это совсем другое. Так, может, лучше не заглядываться на журавля-то? Перепиши компанию на себя или в крайнем случае на кого-то из близких да будем на пару выстраивать кондитерский холдинг. Дело нужное и прибыльное. А отдашь банку – кому он потом вместе с банком достанется? А, Иван!

Рублев насупился. Тяжело задышал.

– Так ты с этим приехала?

– И с этим тоже, – Осипян свела дремучие, роскошные брови, как бы решаясь. – Но и не с этим…Повидать захотелось. Соскучилась по тебе.

Во властном ее лице проступила неожиданная застенчивость: – Оказывается, и со мной такое бывает.

– А со мной это давно, – признался, теряясь, Рублев. – Такие-то вот дела! Чувствуя, что ком подступил к горлу, он быстро махнул пальцем у глаза: – Ты уж не обессудь. Ослаб я немного за эти дни. Нервишки поистрепались. Пугаясь внимательного ее взгляда, улыбнулся простецкой улыбочкой:

– И насчет банка: не совсем же я поленом прибитый. Политики ключевые, на которых уповаю, – они ведь в моем личном интересе, – он значительно потер пальцы. – Но главное, на кого рассчитываю еще до перевыборов, – это на иностранцев, – он интимно пригнулся. – У них появился серьезный интерес конвертировать наш долг в банковский пакет акций. Хотят развернуть в России крупный банковский бизнес. Фигуры мирового масштаба. Из европейской вип-элиты. Такие, что за их спинами никакой Онлиевский не будет страшен. Похоже, мои уговоры подействовали. К зиме должно срастись. Понимаешь, до каких масштабов мы в этом случае вырастем, дорогая Манана!

Он хотел добавить привычное: «Юзефовна», но не стал. – Что ж. У каждого своя дорога, – Осипян тихо кивнула – Или – общая? – Рублев вдохновенно заглянул ей в лицо. Поймал ладонь. Голос его дрогнул. – Останешься?

И прочитал ответ во влажных глазищах.

4

– Да, и этой еще… есть у вас такая подсоленная ломтиками сырая рыбка. Как же ее? Еще укропчиком сверху…

– Тар-тар, – сообразил официант.

– Во-во! С нее как раз и начнем.

– А от «Цезаря» тогда отказываемся?

– От «Цезаря» тогда да. Нет, впрочем, ничего. Пусть и «Цезарь».

– А жюльенчики, само собой?..

– Уж само собой. Но это после, перед белугой по-монастырски. Да. Так, пожалуй, будет достаточно.

– Может, все-таки бокальчик красного винца? Очень бы под жульен из раковых шеек пошло, – официант соблазнительно почмокал.

– Я на работе, – нахмурился Борис Семенович Гуревич. Протянул меню склонившемуся официанту – вполне благосклонно – и в ожидании первой, взбадривающей закуски откинулся на расшитые подушки ресторана «Навои». Он мечтательно поднял глаза на полупрозрачный, инкрустированный разноцветной шашечкой потолочный шатер, через который даже смурой, сырой зимой внутрь струился мягкий, теплый свет. Вот уж три месяца по будням с часу до трех бывал он здесь. Потому что именно здесь как нигде гастрономические запросы его удовлетворялись без изъяна. Борис Семенович любил поесть сытно и – обстоятельно. Дискуссии уровня «едим, чтоб жить, или живем, чтобы есть?», – оставляли его равнодушным. Никакой дилеммы он не видел. «Едим – значит, живем», – мурлыкал он после десерта.

Прежде, в центробанке, поесть толком не удавалось, – времени меж совещаниями едва хватало перекусить, чего Гуревич не терпел. И потому страдал.

Теперь, в роли главы администрации банка «Возрождение», времени хватало на всё: и сытно пообедать, приглушив звонок мобильного телефона, и подремать после обеда за чашкой туркиш кофе, и порешать текущие банковские проблемы.

К нему вернулись утерянные за годы государственной службы – и, казалось, безвозвратно – некая вальяжность и вкус к жизни, проистекающие от внутреннего душевного равновесия. Да, он не вникал, допустим, в повседневную будничность «Возрождения» и, строго говоря, не владел оперативной информацией. Но и в том был свой смысл: ни одна скользкая сделка не была санкционирована лично главой администрации.

В банке сложился устойчивый коллектив, грамотно осуществлявший главную задачу – мобилизацию активов и расчеты с вкладчиками. Осуществлял столь удачно, что всего лишь спустя три месяца с даты введения временной администрации более чем на семьдесят процентов рассчитался с долгами по частным вкладам, о чем Гуревич отрапортовал председателю центробанка, удостоившись похвалы. И похвалы, надо сказать, заслуженной: не мешать работать – это тоже тонкая работа.

И, что важно, для расчетов с вкладчиками не потребовалось распродавать банковское имущество, – за это Борис Гуревич отвечал персонально. Вполне хватало тех денег, что удавалось под разными соусами выбивать из должников или зарабатывать на распродажах дочерних компаний.

И вообще его роль стократно более важная: за все эти месяцы он не позволил никому заставить себя действовать вопреки интересам банка и команды, членом которой себя считал. А давление было и продолжается: чего стоят бесконечные визитеры от Онлиевского с якобы мелкими просьбишками. И что? Сделал вид, что не понял. Отбрил раз, отбрил два и – ничего. Оказывается, вполне ничего.

Можно без лести самому себе констатировать: в роли главы временной администрации Борис Семенович оказался человеком на своем месте.

…Перед Гуревичем возникло блюдо с круглой, будто из песочницы, калабашкой и чуть потянуло холодком от запотевшей кружки «Старопрамена».

– Приятного аппетита, – прошелестел вышколенный официант.

Борис Семенович благодарно прикрыл глаза, поднял вилку, будто дирижерскую палочку, кольнул и, сладко вздохнув, потянул в рот первый, истекающий соком кусочек сырой семги. Оттягивая момент надкуса, тихонечко всосал его в себя. Нёбо приятно оросилось маслянистым солоноватым блаженством. Не раскрывая глаз, расслышал всполошное шебуршение у входа в ресторан, стремительно приближающиеся шаги. Кто-то, бесцеремонный, опустился в кресло напротив.

Борис Семенович недовольно размежил пухлые веки, и – целиком проглотил здоровенный кусман. Напротив, иронически прищурясь, восседал Марк Игоревич Онлиевский.

– Не слипнется? – ласково поинтересовался он.

Гуревич прокашлялся.

– Я еще до сладкого не добрался, – отшутился он.

– Да вы, Борис Семенович, из него уж четвертый месяц не вылезаете. Как муха в чужом варенье, – с неприязнью вглядываясь в сытое лицо, отчеканил Онлиевский. – Ты кто такой? Кто такой, спрашиваю, чтоб против меня идти?

– Я вашего тона не понимаю, – пробормотал Гуревич.

– К тебе мои люди подходили?

– Да. То есть они не представлялись напрямую, что от вас. Давали понять, конечно. Но опять же я полагал, если что, то мы с вами в состоянии сами, на своем уровне… – Гуревич смешался. Встряхнулся отчаянно. – И вообще, Марк Игоревич, я не очень понимаю, чем вызван такой тон. Я поставлен Банком России, чтобы обеспечить эффективную санацию «Возрождения» и деятельность свою обязан осуществлять в интересах всех кредиторов. Поэтому, если у вас есть какие-либо персональные просьбы, мы можем, конечно, обсудить, но никаких гарантий дать заранее… Я, как процессуально независимая фигура, обязан действовать исключительно цивилизованными методами.

– Уберу! – с ненавистью процедил Онлиевский. – Уберу и с методами не посчитаюсь.

Могильным холодом пахнуло от этих слов. Гуревич зябко передернулся:

– Чего вы от меня собственно хотите?

– Взаимопонимания, любезный. Ваша задача – помочь мне быстро и, желательно, задешево подмять банк. Для начала подождем еще месячишко-другой, подберем побольше «подкожной» информации, чтоб было что Рублеву предъявить. Ну, а если он так и не сломается и не сдаст мне банк по добру, тогда начнем банкротить! – А с чего это вы взяли, что Иван Васильевич должен сломаться? – запальчиво перебил Гуревич. – У нас как раз сейчас всё на плаву, всё тип-топ. Западные кредиторы уже согласились в счет долга войти в уставной капитал. И как только договор об этом будет подписан, никаких оснований банкротить «Возрождение» не останется. Да и лицензию придется вернуть. «Западные» – они не мы, безответные, – чуть что не по закону, живо в Страсбургский суд вытащат! Так что это вам пора бы подумать да отступиться по добру. Любезный!

Гуревич с вызовом глянул на Онлиевского и – обомлел: всесильный олигарх выглядел совершенно ошеломленным.

– А вы разве не знали? – пролепетал Борис – в ужасе от собственного прокола.

– А я-то в толк не возьму, чего этот старпер все упорствует. А он вон какой финт удумал, – тяжело выдохнул Онлиевский. – М-да! Вот работенка. Вроде все просчитал. Все направления перекрыл. И вдруг нате – один недосмотр, и – ушел бы налим! Недооценил я дедушку российской экономики. Оказывается, не только с кафедры дрендеть силен. Он замотал залысой головой, будто отряхиваясь, губы сузились в тоненькую, подрагивающую нитку.

– Что ж, похоже, выбора он мне не оставил: немедленно начнем банкротить. Хотя бы, чтоб «западных» пугануть. Ишь куда их занесло, – на чужой поляне сыграть решили! С этой минуты – всю информацию мне на стол!

– Знаете, я бы попросил не хамить и не наезжать тут арапом. Предупреждаю, о нашем разговоре я поставлю в известность руководство центробанка!

– Ой ли? – не поверил Онлиевский. – А хоть бы и так. Тебя зачем поставили, дурашка? Что, разве не объяснили? Мой интерес отслеживать тебя поставили. И что вместо этого? Удобненько пристроился. Сытно жрешь на халяву. Люди пашут. А он, бездельник, присосался пиявкой и свой гешефт снимает, ни черта не делая, ни за что не отвечая.

От хамского этого напора Гуревич потерялся. Он по школьной привычке выпятил губы и свел брови. Но эта демонстрация удерживаемой силы произвела на грозного олигарха не больше впечатления, чем мимикрия травоядного на изготовившегося сожрать его хищника. Также как не спасала в далекие школьные годы: несмотря на грозный вид, тучного Борю Гуревича регулярно били.

– «Цезаря» прикажете подавать? – послышался шепоток зашедшего со спины официанта. – Этому, что ли, «Цезаря»? – заинтересовался Онлиевский. – А на десерт, конечно, торт «Наполеон»? Нет? Странно. Ты вот что, хлопче, не мельтеши тут. И пригласи-ка мне сомелье. Тотчас, будто только и ждал, в матерчатом фартуке и с полотенцем через руку предстал специалист по винам. – Что можете рекомендовать из вин? Подороже.

– Так если из самых тонких, – сомелье, прогнувшись, положил перед олигархом винную карту, ноготком отчеркнул нужную строчку. – Но это по три тысячи долларов бутылка, – с придыханием сообщил он.

– Подайте.

Небрежным движением кисти Онлиевский отогнал сомелье и заново вперился выпуклыми глазами в потряхивающегося собеседника.

– Ты хоть понимаешь, что убрать тебя с этой сладкой должностенки для меня что чихнуть? И куда пойдешь? В ЦБ обратно не возьмут, – я уж позабочусь. На другую серьезную должность тоже. Может, управляющим филиалом в какой-нибудь задрипанный «Соцбизнеспромдромпромежногбанк»? На жалкие пару тысчонок долларов. И как жить станешь?

В лице Гуревича невольно проступила тоска. Онлиевский злорадно засмеялся коротким каркающим смехом.

– Это тебе не нынешние десятки тысяч в месяц. Или – куда больше?

– Моя заплата утверждена официально, – с сухой обидой произнес Гуревич. – Так что легко убедиться…

– А мы и убедились, – Онлиевский оттопырил ладонь, как бы предлагая вложить в нее что-то. Тут же и вложили, – один из пришедших вместе с ним людей, рассевшихся за соседними столами, поспешно поднялся и передал ему скрепленные степлером листы.

Одним касанием Онлиевский перебросил их Гуревичу:

– Ознакомьтесь с собственной зарплатой.

Разрешил приблизиться поджидающему сомелье, понюхал поднесенную пробку, опустил кончик языка в налитое на дно бокала вино. С видом знатока посмаковал.

– Так себе! – к совершенному изумлению сомелье, сморщился он. – Впрочем, оставь. Чего ждать от второразрядного кабака?

Нетерпеливо пошевелил пальчиками, и тот, пятясь, исчез.

– Нравятся цифры? – Онлиевский с удовольствием разглядывал раскрасневшегося главу временной администрации. – Это лишь те полученные от Кичуя в конверте деньги, о которых мне доподлинно известно. А ты полагал, наивный, что я в вашем банке своих людишек не расставил? Так что целочку из себя здесь не строй. Если не готов к консенсусу, – завтра же двинешься в управляющие какого-нибудь зачуханного филиала! А, пожалуй, что и нет. Этим тебя не напугаешь: за какие-то три месяца в миллионеры выбился. Так что лучше будет тебя посадить!

Остолбенелый встречный взгляд его потешил:

– Ты во второй листик загляни. Три позиции из твоего недалекого прошлого, каждая из которых – чистое взяточничество. Да хоть первая – от девяносто седьмого года. Это когда ты, будучи зампредом ЦБ, слил Второву информацию о курсовом скачке. В результате банк «Возрождение» заработал тогда единым махом полтора десятка миллионов долларей, а тебе Второв перевел на счет вот эти самые тридцать тысяч сребренников. Всегда скупердяем был, – мстительно припомнил он. Потер ладошки. – Точно! Посажу. Таких коррупционеров, как вы, батенька, и надо сажать, – возрождающейся экономике во благо. Ты пивка-то пригуби, а то ненароком взорвешься, – заботливо придвинул он бокал. В самом деле подрагивающее полнощекое лицо расцветилось сетью капиляров.

Гуревич машинально сделал глоток. Еще один. С трудом оторвался:

– У меня есть время подумать?

Разрезвившийся Онлиевский разочарованно развел руки:

– Полным-полно. Вот пока пивко не осушишь и – думай.

Гуревич послушно поднял бокал. Как завороженный, допил:

– Похоже, Вы мне не оставляете альтернативы.

Онлиевский издал два коротких грачиных звука:

– Ох, уж эти мне интеллигенты! Не могут без выпендрежа. А ты спрашиваешь, какая цель нашего сотрудничества. Да вот она: ты мне уже здорово помог, – насчет западных предупредил вовремя. И дальше поможешь. Для начала хочу подобрать самое вкусное – кондитерку. По исчезнувшим документам какая-нибудь информация появилась?

Гуревич безучастно мотнул шеей. Но тут же встрепенулся:

– Что значит?.. Ведь они у вас.

– С чего взял? – Да все знают.

– Это хорошо, что все. Пусть и дальше знают. Только вот у меня их, увы, нет. Но ищем, – Онлиевский приподнял палец. – И должны они обязательно объявиться. Иначе для чего крали? Понятно – чтоб заработать. Значит, рано или поздно должны начать искать покупателя. И первым должен быть я. Так что, если чуть что прознаешь, сразу сигнализируй. – Учредительные документы, положим, найдутся. Но если в них не будет договора отчуждения, подписанного Жуковичем, чего они стоят? – Гуревич непонимающе пожал пухлым плечом. – Ты мне дай документы. А подпись мои спецы так нарисуют, что после ни одна почерковедческая экспертиза не отличит. У кого документы, тому и вера будет! Понял? Гуревич кинул.

Добившись покорности, Онлиевский расслабился:

– Да ты не куксись. Со временем сам рад будешь, что за мной пошел. Устал я, если начистоту, от гонки за деньгами. Ведь по большому счету не деньги твой вес определяют. А то, во что вложены. Может, и впрямь начну в российскую промышленность потихоньку вкладываться. Время разбрасывать камни, время – собирать их. Так что, выходит, собиратели мы с тобой, Борис Семенович.

Помертвевший Гуревич сидел неподвижно. Онлиевский скосился на помощника, беспрерывно говорящего сразу по двум телефонам:

– Засиделись мы с вами, батенька, за приятной беседой. Зато с обоюдной пользой. Я ведь не Второв, – кто рядом со мной, в накладе не останется.

– Я бы все-таки настаивал, чтобы наши действия выглядели максимально законно, – прохрипел Гуревич.

– Законны и будут, – утешил его Онлиевский. – А нет, так новый закон нарисуем и у кого надо затвердим. На кой хрен они нам иначе нужны? Ты, главное, помни, Борис Семенович: кто со мной, тот всегда под крышей закона.

Стремительно поднялся, и следом поднялись люди сразу от двух столиков:

– Всё! Время – деньги.

– Э-э! – растерявшийся Гуревич ткнул в сторону выжидательно затихшего сомелье. – Я столько не прихватил. Не рассчитывал, знаете.

– То есть теперь ты вымогаешь с меня! Нечего сказать, – вошел во вкус, –0нлиевский рассмеялся. – Ладно, оплачу. Но – знай: вхожу в расход. А у меня правило – расходы окупать. Так что имей в виду: шаг вправо, шаг влево – побег!

Он едва заметно кивнул помощнику и стремительно засеменил к выходу, где его уже поджидали с шубой наготове.

Дверь перед Онлиевским распахнулась, впустив клубящийся пар, – зима в этом году выдалась морозной.

В притихшем ресторане неприкаянно сидел Борис Гуревич. Только что жизнь его, едва приятно наладившаяся, круто переломилась пополам. – Прикажете подавать белугу? – Гуревич разглядел в глазах официанта сладостное выражение холуя, сподобившегося лицезреть унижение другого, попиравшего его самого, – и упивающегося этим. – Счет!

Аппетит отбило начисто. Гуревич понял, что в этот ресторан никогда и ни под каким предлогом больше не вернется.