Текст книги "Арбитражный десант"

8

Игорь Кичуй подбросил поленце в камин, поправил повязку на шее, приподнял рюмку коньяка и ностальгически чокнулся с рамкой Андрюшиной фотографии, стоящей на столе. Прислушался к ровному гулу: метрах в трехстах от тестевого коттеджа шумело оживленное Пригородное шоссе.

Сам тесть, Иван Васильевич Рублев, на время решительных событий перебрался в Москву к новой пассии. При воспоминании о Манане Осипян Кичуй нахмурился.

На время своего отсутствия Рублев предоставил коттедж в распоряжение молодых. Инна вместе с малюсенькой дочкой и няней ушли спать, а Игорь все сидел, не в силах избавиться от давящих мыслей. Вот уж третий день он не появлялся в банке, переложив текучку на других. Где-то подхватил ангину и лечился то коньяком, то кипяченым молоком вперемешку с медом.

Хотя, если быть перед собой откровенным, – а Игорь гордился умением взглянуть на самого себя объективно-критически, – ангина его даже обрадовала, потому что появился легальный повод увильнуть от работы. Работы, которая еще недавно захватывала его всего, а теперь вызывала неприятие и досаду. Внешне Игорь старался выглядеть таким, каким был полтора года назад, когда все начиналось: умненьким, слегка инфантильным, вышколенно вежливым вундеркиндом. И таким привычно воспринимали его окружающие: будто свет угасшей звезды. Но – звезда-то угасла. Лишь самые близкие ощущали происшедшие перемены. Может, потому так тяжело ему в последнее время общаться с той же Инной.

События в банке неслись все быстрее, и давно уже не по его воле.

Он напоминал себе самонадеянного старателя, решившего застолбить золотоносный участок, пробившись по бурной реке. И не сумевшего совладать со стихией. Стремнина подхватила лодку и неотвратимо волокла ее к водопаду, нарастающий грохот которого становился всё явственней.

Происходящее напоминало наваждение: ведомые неутомимым Рублевым, они двигались от надежды к надежде. Но ни одна из них не обернулась результатом. Они готовили реестры, выбивали долги, добросовестно рассчитывались с вкладчиками, а главная цель: возврат лицензии и возрождение банковского бизнеса, – не приближалась. И – все меньше оставалось веры, что это случится.

А, потеряв веру, Игорь утратил энергию, сам себе все больше напоминая воздушный шарик, из которого потихоньку выходит живительный воздух.

Последним, потрясшим ударом стал внезапный отказ западных кредиторов от вхождения в банковский капитал. Это оказалось полной засадой!

Впрочем, одного результата все-таки добились. После того как вдова Жуковича вступила в права наследства, «Магнезит» и, соответственно, акции «Юного коммунара» были, по указанию Рублева, официально переоформлены на президента банка, то есть на него. Хотя и это становилось отныне неважным: компания вместе с банком вот-вот перейдет в чужие руки. Полугодовой срок действия временной администрации центробанка истекал. И если «Возрождению» не возвращалась лицензия, оно тем самым обрекалось на банкротство. А после предательства «западников» надежда на возврат лицензии рухнула.

И не осознавать этого мог только Рублев. Упертый чудак даже в эти последние недели не думал о том, чтобы спасти хотя бы часть собственных денег. Будто трактор по бездорожью, он упрямо пер к своей, ему одному ведомой цели.

Через закрытые ворота брызнул свет фар. Очевидно, подъехал кто-то из банковских, чтобы подписать документы. Игорь в накинутой дубленке вышел на крыльцо. Купив участок, тесть не стал вырубать старые деревья. И огромные сосны постанывали под тяжестью навалившегося снега.

Кичуй нажал на пульт и поспешно вернулся в дом. Оставаться долго на февральском ветру было рискованно, – можно схлопотать воспаление легких.

Очень скоро он понял, что допустил оплошность: впустил в дом чужого. Приезжий затоптался в прихожей, не зная, в какую из дверей войти. Игорь поднял на всякий случай лежащую у камина кочергу, и в этот момент в комнату шагнул не кто иной, как Вячеслав Иванович Подлесный. По привычке Подлесный порыскал взглядом по комнате, задержался на длиннющей, изогнувшейся настороженно фигуре с кочергой в руке: – Очень грозно. Но – бесшабашно. Опять, похоже, охрану отпустил. Учишь вас, учишь. Ничего, что поздно?

– Чем обязан? – сухо произнес Кичуй.

– По делу я.

– У нас с вами отныне ни дел, ни общения быть не может. Так что извольте покинуть этот дом.

– Да уйду, конечно, – незлобливо согласился Подлесный. – Только сначала дело. Я ведь не по своей воле. Тебе привет от Рональда Кляйверса.

Он стащил кожаную, опушенную овчиной куртку, швырнул прямо на обувной ящик. – Не куксись, Игорь. Что было, то было, – непривычно мягко произнес Подлесный. – Банк ваш, он сегодня есть, но вот-вот и не станет. А жизнь-то дальше побежит. О ней думать надо. И о себе. Меня же вот едва не с неделю в египетской бутырке продержали из-за вашего остряка Лобанова. Еще и выволочку от шефа получил. И ничего, без злобы. Бывает, – переиграли. Что уж тут?

– Еще бы у тебя на нас злоба была! Хотя, говорят, у предателей особая логика. Если Кичуй стремился вывести Подлесного из себя, то своего добился, – кожа на скулах у того натянулась. Впрочем Подлесный тут же взял себя в руки: – Пустой это разговор, Игорь. А вот то, что просил передать Кляйверс, для тебя важно. Он сегодня с шефом встречался. В смысле – с Онлиевским. В общем, мне поручили с тобой переговорить. Потому я собственно здесь, хоть знал, что не обрадуешься… Арбитражный суд вновь принял заявление о банкротстве вашего банка. На этот раз от западных кредиторов. И решение об объявлении банка банкротом будет принято без проволочек – в ближайшие дни.

Давая время Кичую придти в себя, Подлесный приподнял стоящую на углу стола бутылку коньяка, не спрашивая разрешения, скрутил коньячную пробку, сдвинул вплотную рюмки и, словно поливая из лейки, ловко наполнил обе разом:

– Так что, помянем «Возрождение»?

Не дождавшись реакции от квелого хозяина, выпил залпом:

– А ты разве ждал другого?! Шеф разложил Кляйверсу всю ситуёвину. И – как умный человек, тот предпочел синицу в руках. В чем убедил и остальных. Как говорится, протрезвели– прослезились.

– М-да. Быдло, оно и на западе быдло! – рафинированный Игорь сквозь зубы матернулся. Потянулся к мобильнику.

– Тестю звонить собрался? – угадал Подлесный. – Погоди! Успеешь от молодухи оторвать. Я ж не для этого из Москвы по пурге гнал. Сначала не мешало бы тебе самому помараковать. Ты знаешь, что «АИСТ» ведет интенсивную скупку ваших долгов? Игорь пожал худым плечом: кто ж этого не знал?

– То-то. А шеф зря денег не бросает. Стало быть, уверен, что расходы окупятся.

– Смешно слышать – расходы, – со злостью прошипел Игорь. – За пять-десять процентов от суммы.

– А это тоже симптом. Раз люди отдают долг за бесценок, значит, изуверились в реальности возврата. Не один, не два, – десятками уступают долги. Считай, веяние. Все, стало быть, понимают, что банк скоро Онлиевскому перейдет. Вот и торопятся хоть что-то поиметь. Не уступил ему твой упертый тестюха целиком, так он теперь по кускам рвать станет.

– Ну, западники ему вряд ли хозяйничать позволят.

– Договорятся! – как о решенном бросил Подлесный. – Да и тебе-то что за дело, как они там меж собой тушу делить станут. Главное, что без тебя!

– К чему ты все это?

– К тому, что пора о себе подумать, – Подлесный придвинулся. – Давай без пионерских лозунгов. Много ты за эти полтора года от банка поимел?

– Я бы попросил, – тонкие ноздри Игоря затрепетали.

– Зажал, небось, тайком от тестя миллиончик-другой. Так?

– Да что ты себе позволяешь! – Кичуй от негодования побелел.

– Что? И того нет?! Ну, брат, ты лох. На таком деле и не разбогатеть. Ты ж Гуревичу больше передал.

– Разговор считаю неуместным. Благодарю, как говорится, за информацию… – Игорь сделал намекающее движение.

На Подлесный прощаться не собирался:

– Но теперь-то ты с чем остаешься? Не Рублев, а ты? Иван Васильевич – плохого не скажу, – но ведь совок! Из тех, кому на миру и смерть красна. Пусть не победит. Зато слава какая. Что до конца, один против всех стоял! После этого где хошь будет востребован. Да и легко ему в принципиальность играть, – за десяток лет с Второвым на пару наскирдовали «бабок» с избытком. Наверняка попрятал по кубышкам. А ты лично с чем?

– К чему этот странный разговор? – Игорь увел в сторону сузившиеся глаза. Подлесный бил без промаха.

– К тому, что пора подумать о себе! У тебя с Кляйверсом разговор по поводу кондитерского холдинга прошлой зимой был?…Отвечай. Я ведь от его имени действую!

– Если от его, то должен знать. Я отказался обсуждать. Там главным образом заинтересована «Марсле», чтобы захватить наш рынок. Просто выдавливают конкурента и на его же площадях гонят свой ширпотреб, а Россия лишается собственной кондитерки.

– А тебе не все едино?

Игорь негодующе вскочил.

– Ну-ну! – осадил его Подлесный. – Наслушались от господина Рублева о национальной идее, о возрождении промышленности. И что имеете? Я сам в свое время в КГБ за идею эту людские судьбы пополам рвал. И чем кончилось? Понадобилось – раздербанили страну. И меня не спросили. Продай кондитерку. – Что-с? – Игорь подобрался зло. – «Марсле» за нее сотню миллионов баксов дает. – Не схудится им? «Юный коммунар» в четыре раза дороже стоит.

– В теперешних условиях да еще чтоб деньги быстро отслюнявить, сотня – даже круто. Главное, что усвой: не продашь подобру, завтра «Юный коммунар» все равно достанется вместе с банком тому же Онлиевскому, и – уже он вместе с Кляйверсом толкнет. А ты останешься сидеть с голым задом. Зато весь из себя в патриотизме.

– «Коммунар» на мне! – сухо напомнил Игорь.

– Это формально. А фактически – куплен на банковские деньги. И все это знают. Или попробуешь увести? Как думаешь, долго после этого проживешь? А если продашь «Марсле», то и Онлиевский, и Кляйверс закроют глаза. Даже наоборот – прикроют. Им-то тоже выгода, чтоб кондитерку до начала банкротства продать. Иначе другие кредиторы вони на всю страну поднимут, делиться придется. Всем выгодно, Игорь. А уж тебе-то! За здорово живешь такие «бабки» срубишь! – Хорошо, – уныло кивнул Игорь. – Я попробую еше раз убедить Ивана Васильевича.

– И в очередной раз получишь дулю. Хотя бы потому, что холдингом этим командует его подружка с луженой глоткой. А уж она ложиться под «Марсле» не расположена. Хозяйкой-то вольготней воровать.

Подлесный искушающе придвинулся: – Да тут и размышлять нечего. Ситуация проста до примитива. Если ты не заработаешь на них, то кто? Просто подумай, кто?! Рублев? Хрена лысого! Сам потеряет и другим не даст. Хочешь с ним делиться по-родственному? Делись! Только сначала обеспечь, чем делиться. Глядишь, тот же Рублев, когда очухается, еще и ноги тебе целовать станет, что деньги ему сберег!

– Вот уж не станет! – Игорь представил тяжелый взгляд тестя и – поежился.

– А не станет, значит, тем более правильно сделаешь. Стало быть, бесполезно убеждать было. Ну, Игореха, такой шанец раз в жизни выпадает. Потом до пердячего возраста крутиться будешь, и десятой доли от этого не заработаешь.

Подлесный подлил себе коньяку, хлебнул жадно, придвинул рюмку Кичую. – Да не выйдет ничего! – в раздражении выкрикнул Игорь. – Как только Иван Васильевич узнает, он всю затею похерит. Такой кипеш на весь мир поднимет, что ни один «Марсле» себя запачкать не пожелает.

– Да с чего ему узнать-то раньше времени? – вроде как удивился Подлесный. – Компания на тебе. Болеешь и – болей. Тем временем и переоформим тишком. Никто и знать не будет. Когда на «Юном коммунаре» годовое собрание? Через неделю? За это время вы с «Марсле» и сделочку упакуете. К тому времени и банк банкротом объявят. И все срастется, – одним глотком Подлесный махнул очередную порцию и впечатал рюмку о стол, будто и впрямь скреплял сказанное печатью. – Ну, и мне за хлопоты пять… три хотя бы процента отдашь. Тоже пригожусь. Все-таки надо будет обеспечить силовую поддержку. Может, охрану. Так что?

– Тебе?! – Игорь скосился на Дерясинский портрет. Насупился. – Тоже, гляжу, образовался. В компаньоны набиваешься! И то верно – на подставных убийствах-то столько не заработаешь! Да ладно бы – на подставных! Короче! Не о чем мне с тобой, Подлесный, больше говорить. Как говорится, вот Бог, а вот порог. – Да не убивал я Андрея! – поняв, о чем подумал Кичуй, выкрикнул Подлесный. – Знаю, что Холина растрезвонила. Но не было меня там. Обозналась! Перекреститься могу! А если по существу, так не с чего тебе перед ним виновным себя чувствовать. Он Инку твою, считай, до последних дней дрючил – это как, по-товарищески?!

Выкрикнув это, Подлесный помертвел и расширенными глазами уставился в пространство.

Игорь обернулся. В проеме в домашнем халате стояла жена.

– Раскричались! – сквозь зубы проговорила Инна. – Дочь разбудите, кому потом ночью с ней сидеть?

Она уничижительно оглядела подрагивающее лицо ночного визитера. Коротко кивнула мужу:

– Пошли! Поможешь перепеленать.

Она вышла. Кичуй шагнул следом, захлопнул за собой дверь, с силой развернул жену: – Так это правда?!

– Правда, – ровным голосом подтвердила она. Предупреждающе подняла палец, пресекая всплеск эмоций. – Но сейчас это не важно. Так что ты надумал? Она показала на дверь, за которой остался Подлесный.

– А что я могу надумать? – поняв, что жена слышала весь разговор, Игорь возмутился. – Не пойду ж я против Ивана Васильевича.

Как-никак тесть!

– Да? А мы тебе кто?

– Не понял, – растерялся Игорь.

– Вот отныне твоя семья, – Инна кивнула на второй этаж, где спала малышка. – И о ней ты должен думать.

– Но ты-то знаешь, акции фактически принадлежат твоему отцу.

– А юридически – тебе! И кто сказал, что у нас на них меньше прав?

– Это ты так шутишь? – Игорь вгляделся в жену. – Или – решила проверить меня на вшивость?

– Отец сам свой путь выбрал. И семью тоже, – непримиримо объявила Инна. – Я по его милости свою порцию нищеты в юности хлебнула, пока он тут роскошествовал. А мама моя, после того как он ее променял на какую-то студенточку, до сих пор в Ростове копейки считает. Дочери своей такого не пожелаю. И теперь опять здрасте-пожалуйста, заново воспылал. Молодожен! – процедила она. – А с милой, как говорится, рай и в шалаше. Вот пусть там и милуются!

– Да не могу я! – в отчаянии выкрикнул Игорь. Спохватившись, глянул наверх и зашептал. – Ты понимаешь, что про нас говорить станут, если мы против собственного?…

– Остановишься на полпути, заклюют. И правильно сделают. Добьешься цели – расступятся с поклонами и – зауважают. Подлесный, хоть и подонок, но в этом прав: выигрывает тот, кто идет до конца. Ступай!

– С Подлесным-то под ручку? С убийцей. Как вспомню, что он Андрюшку!.. – Ты ж слышал – не убивал. Так что успокойся. Да и в нем ли дело? – Так он еще и проценты хочет, – Игорь показал на дверь.

– Побещай, пока сделку не оформишь. А там посмотрим, – Инна прищурилась. И стало ясно – не обломится пронырливому комитетчику отхватить влегкую денег из их семейного кошта.

Выпроводив Подлесного, Игорь Кичуй постоял на крыльце, жадно втягивая в себя колющий ветер. Как ребенок, боящийся идти в школу, желая заболеть, большими кусками глотает мороженое.

9

Внезапный отказ западных кредиторов войти в уставный капитал «Возрождения» и известие о том, что арбитражный суд вновь возбудил дело о банкротстве, Ивана Васильевича Рублева не то, чтобы не расстроило. Но – не потрясло. Настолько за эти месяцы привык он продираться через бесконечные завалы внезапных, сменяющих одна другую, преград.

К тому же на дворе стоял март двухтысячного года, и Россия жила предверием президентских выборов. В страну приходила новая власть, с которой у Рублева были связаны главные надежды на перемены.

Ивану Васильевичу уже довелось познакомиться с главой предвыборного штаба и.о. президента Бобровниковым. И тот заверил его в полной поддержке предложенных мер по реформированию российской экономики. Бобровников даже попросил подготовить тезисную записку относительно перспектив использования банка «Возрождение». После чего главные положения ее будут включены в предвыборную программу, которую исполняющий обязанности президента огласит в телевыступлении перед избирателями.

Записку эту Рублев шлифовал со всей тщательностью.

Заявив о взятии под государственный контроль крупнейшего банка, ставшего для многих в стране чем-то вроде последнего островка предпринимательской свободы, будущий президент, не оценивая критически политику своего предшественника, объективно заявляет новый курс – на поддержку «реального» бизнеса.

Это же стало бы и косвенным подтверждением готовности очистить экономику от засилия ненавистных населению олигархов. Что само по себе добавило бы в избирательную копилку уйму голосов.

В плане же долгосрочной перспективы все еще могучий инновационный банк способен стать пружиной, раскрутив которую можно начать структурные реформы в экономике.

Записку эту Рублев передал в администрацию через старого дружка и единомышленника – заместителя председателя Госдумы Ивана Серденко, у которого как раз намечалась встреча с Бобровниковым.

Серденко текст прочитал, одобрительно хмыкнул. Но сам больше надежд на успех связывал с изменениями в составе Госдумы. Предстояла обычная перед выборами торговля по поводу принятия неотложных законов и перераспределения комитетов. Потому поддержка фракций, интересы которых представлял Серденко, Кремлю была крайне важна.

– Продавим, – убирая в объемистый портфель рублевскую папочку, заверил он.

– Может, мне сразу с тобой поехать? – предложил Иван Васильевич. – Что-то уточнить на месте, подредактировать.

– Пожалуй, не стоит. У меня ведь другая тема с Бобровниковым, а уже в ходе торговли я ему выложу твою записку. Тогда и тебя высвистаю. Так что как поеду, предупрежу и – будь наготове. Товарищ, верь! – Серденко вздернул кулак. – Во что?

– Взойдет она, звезда пленительного счастья! – восторженно продолжил Рублев.

– Не, проще. Мы их уделаем!

Спустя неделю в лучшем своем костюме Иван Васильевич стоял перед Мананой Осипян, которая с одежной щеткой в руке в очередной раз придирчиво осматривала его. Непривычный к жесткому воротничку свежей рубахи Рублев то и дело нервно поводил шеей и, помимо воли, косился на часы.

В администрацию Ивана Васильевича должен был бы сопровождать президент банка. Однако Игорь Кичуй, к сожалению, вот уж десяток дней как свалился с тяжелой формой пневмонии.

– Прекрати же нервничать! – прикрикнула Манана. – И не верти головой, как жирафик. – Колет!

– Новости – колет ему. Привык в джемперах. Все под юношу косишь. Уже и костюм носить разучился. Во время беседы тоже собираешься дергаться? Кстати, не вздумай там по своей мальчишеской привычке нос теребить. Узнаю – оторву.

Она перехватила очередной его взгляд на часы. Свела вместе густые брови:

– Успокойся же, Ванечка. Он всего час как выехал. Пока свое обговорят! Давай-ка я тебе еще валерьянки капну.

На самом деле Манана мандражировала не менее его. И пыталась скрыть волнение за бесконечными поглаживаниями да одергиваниями.

Иван Васильевич, продолжая мерить шагами комнату, выглянул во двор и поморщился. Внизу, возле банковской машины, с мобильником у уха расхаживал Денис Лобанов, очевидно, вызванный Мананой. Мнение свое о Лобанове Рублев изменил лишь частично. Да, он оказался неправ, подозревая того в предательстве. Но нахрапистость, с какой Лобанов вытянул из банка за оказанную услугу сто тысяч долларов, так необходимые на иные нужды, подтвердила, что в главном он не ошибся. Деньги – вот единственный символ веры этого человека. Потому решение Осипян взять Лобанова на фабрику Иван Васильевич не одобрил.

Впрочем, это уже была не его епархия.

Рублеву послышался звонок, и он быстро отошел от окна. Нет, опять показалось!

Денис раздраженно отодвинул мобильник от уха.

– Послушайте! – с трудом вклинился он в беспорядочный словесный поток. – Довольно наконец тараторить. Я единственно понял, что вы Угловая. Но дальше что вы хотите? Кто, что и у кого украл? И почему вы с этим звоните мне? – Я хотела господину Рублеву, но как-то неловко. Может, я просто ошибаюсь. А Осипян – я не знаю телефона. Да и – страшно.

– Хорошо. Тогда попробуйте еще раз – членораздельно.

– Да, так вот говорю, – Угловая выдохнула, пытаясь обуздать волнение. – Господин Кичуй поручил мне подготовить необходимые документы на продажу компании «Магнезит». Предупредил, что сделка приватная и огласке не подлежит.

– И в чем проблема? Наверняка так и есть. В связи с возможным банкротством руководство банка решило подстраховаться и технически переоформить акции. И вам как доверенному сотруднику…Вы ж понимаете, что есть конфиденциальные вещи.

– Да, да, господин Кичуй то же самое сказал. Премию посулил. Хотя какая еще может быть премия? Банк и так для меня столько сделал. Простили. И даже аж сто тысяч на дочу передали. – Вы что, кому-нибудь сказали, что я привозил вам деньги?! – взбеленился Денис.

– Да нет, что Вы? Я ж понимаю, что из секретного фонда. Поэтому, как вы велели, – никому! Я так благодарна! – Ладно, ладно, – Денис успокоился. Нетерпеливо поглядел на часы, – обещал Манане не опаздывать. – Так в чем все-таки дело?

– Понимаете, я все сделала, как господин Кичуй велел. Но я все думаю-думаю… – Угловая смешалась. – Боюсь, чтобы не произошло ущерба. Покупатель, на которого переоформили, – компания «Марсле». Я-то слышала по-другому. Что Иван Васильевич им продавать не хочет. Наверное, конечно, просто передумал. И я зря паникую. Не станет же Игорь Сергеевич без него…

– Вы сказали – «Марсле»?! – до сознания Лобанова наконец дошло ключевое слово. – Кичуй продал кондитерку «Марсле»?! Я правильно понял?

– Да, я сама все и регистрировала. И передаточное распоряжение отвезла. А потом вот подумала, а что если… Заснуть не могу. Ведь я банку так обязана!

– Спасибо! Будьте на связи, – разъединился Денис, и тут же принялся бешено выдавливать на клавишах Кичуевский номер.

– Пожалуй, пора все-таки тебе еще валерьянки выпить, – решила Манана, открывая аптечный ящичек.

– Ты морганцовку достала, – заметил Рублев.

Манана нервно засмеялась:

– А что ты хочешь? У меня ведь тоже все на кон поставлено. На днях «Марсле» вновь нарисовался на горизонте. Вице-президент вторую неделю в Москве торчит, – кружат стервятники!

Она тихо выругалась и ушла в спальню, откуда донеслось невнятное бормотание, – слева от трюмо висела православная иконка.

Мобильный телефон Рублева застрекотал и принялся мелко подпрыгивать на столе.

Волнуясь, он схватил его обеими руками, будто юркую рыбешку. В дверях появилась кошкой подскочившая Манана.

– Да! Привет, Ванюш. Я при параде и готов выезжать!..Да?!!..Да?!.. Да… Это окончательно?… Но как же? Ведь я же с ним лично… Меня заверили… Да, конечно, жизнь не заканчивается. Хотя для чего тогда всё?

Позабыв попрощаться, Рублев отключился, на ощупь опустился в кресло. Рванул галстук.

– Отказались? – выговорила Манана.

Рублев удрученно мотнул головой:

– Говорит, не сумел убедить. Бобровников ответил, что новая власть не может начинать с того, чтобы вмешиваться в рыночные отношения. Но ведь сам же заверял, что пути назад не будет. Руку вот эту жал… Значит, опять переиграли. Ничего не пойму. Ведь беспроигрышный для всех вариант! Как же не принять? За просто так подношу государству готовую финансовую структуру, еще и от частных долгов очищенную. И – не взять! Они ж сами курс на реформы провозгласили.

Он заскулил.

– Провозгласили! – презрительно, наполняясь раздражением, повторила Манана. – А то мало чего провозглашали! Ишь ты – курс! Да он для таких наивных дурачков, как ты, объявлен. Они что, из небытия возникли? Те же Онлиевские к власти и привели. И ты хотел, чтоб они меж собой из-за твоих мечтаний прекраснодушных перессорились?!

Она глядела на беспомощного Рублева, подавленно откинувшегося в кресле. Но волна отчаяния застила ее, не оставляя места для жалости.

– Тебя ж предупреждали! Но ты весь мир переупрямить хотел. Доигрался – банк-то тю-тю. Чужим дядям уйдет… И моя кондитерка тоже, – вдруг дошло до нее.

Подскочив к Рублеву, она с силой тряхнула его:

– Ваня! Немедленно! Слышишь, немедленно, пока не появился конкурсный управляющий, переоформляй «Магнезит» с Кичуя на офшор, как когда-то Лобанов предлагал…Чего эта сволочь, кстати, опаздывает, когда нужен?.. Туда не доберутся.

– Но, Манана, сделать такое сейчас – это уголовное преступление, – вяло откликнулся Рублев.

– Кондитерку российскую из-за собственного упрямства потерять, – вот где преступление! И даже не смей возражать. А насчет уголовки отмажем твоего Игорька. Подключим юристов, адвокатов наймем лучших, так запутаем, что ни один суд не разберется. Наконец на год-другой за границу отправим. Ну же, Иван! Ты мне клялся!

– Хорошо, – покорно согласился Рублев.

В дверь позвонили. На пороге стоял Лобанов. Удрученное выражение его лица сказало Рублеву всё без слов.

– Что? Тоже прослышал?

– Да. У меня корешок в кремлевских сферах имеется информированный. Только что позвонил.

– Вот ведь как, – произнес Рублев. – Даже у Серденки ничего не вышло.

– Отчего же не вышло? – глаза Лобанова сделались колючими. – По моим сведениям, у него как раз все получилось. Отступившись от вас, выторговал себе еще пару профильных комитетов. Как говорится, цена вопроса.

Рублев вскинул было голову, но лишь махнул рукой с видом человека, уставшего разочаровываться.

Денис куснул губу:

– Я вообще-то с другим зашел.

Колеблясь, обернулся на Манану.

– Да что за глазелки затеяли? – заметил Рублев. – Выкладывайте, чего там еще? Все равно больше меня напугать, похоже, нечем.

– Не уверен, – процедил Денис. – В общем, получил сведения из очень надежного источника: закрытое акционерное общество «Магнезит» сменило собственника. – Что?! – почти синхронно выкрикнули Рублев и Осипян.

– Подписан договор купли-продажи, – надбавил в голосе Лобанов, – в соответствии с которым господин Кичуй уступил права собственности на «Магнезит» компании…

– Не-ет! – выдохнула Манана.

– … «Марсле», – договорил Денис и, чувствуя себя палачом, закончил. – В депозитарий поступило соответствующее передаточное распоряжение. Цена сделки – сто миллионов долларов. Получается, «Юный коммунар» продан.

Рублев умоляюще переводил взгляд с Лобанова на оторопелую Манану:

– Но как же? Он же – муж моей дочери… Денис! Это вы так пошутили, да?

– Информацию перепроверил. Я, как узнал, сразу отзвонил Кичую. Застал врасплох. Он подтвердил.

И, упреждая прочитанный в глазах Рублева вопрос, буркнул:

– Ваша дочь тоже в курсе. Они вместе всё это замутили.

Рублев обвис на подлокотниках. Неуступчивый, энергичный боец за несколько минут превратился в страдающего старика.

Хриплый, отчаянный крик Мананы наполнил квартиру:

– У меня же на носу годовое собрание. И кто голосовать станет, скажите на милость?! «Марсле» поганый?! Все порушат! Жизнь порушат!.. Не отдам!

Она рухнула на диван и принялась остервенело колотить кулачками по стеклянной поверхности журнального столика, рискуя порезать руки.

Взвизг ее испугал Рублева и вывел из состояния прострации. Тяжело поднявшись, он подошел к дивану, положил ладонь на убранные в кичу волосы.

– Мананочка! Ты успокойся как-то. Я понимаю, но – ничего. Что-нибудь придумаем. Ведь отныне нас двое. Все-таки не по одиночке. Как-нибудь сдюжим, – не веря больше себе и сбиваясь, бормотал он.

Она подняла голову, и Рублева отшатнуло – столько злобы полыхало в черных глазищах:

– Да ты! На кого поставила, дура! На кого оперлась! Думала – мужик, а ты – Манилов! Трепач ты. Пустышка!

Она вцепилась в собственные волосы и, выкрикивая что-то невнятное, лбом с силой боднула стекло, тотчас пошедшее трещинами.

Наконец истерика чуть отпустила. Она подняла расеченную голову. Рублева в квартире уже не было. Лишь Лобанов у окна напряженно вглядывался вниз.

– Почему ждешь?! – Манана подскочила, выглянула. – Машину не взял, да, нет? Денис, мальчик дорогой! Пожалуйста! Очень пожалуйста! Догони! Как друга прошу. Вот еще возьми! У него ж стенокардия, – с жутким акцентом выкрикивала она. Беспорядочно хватая и впихивая в руки Лобанова то шапку, то дубленку, то пузырек валокордина, она теснила его из квартиры. – Он же осел упрямый. Умрет еще назло!

– Ох, и дура ты! – Денис, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице.

– Шапку! Шапку, чтоб надел! – крикнула вслед Осипян и – нервно зарыдала.

Иван Васильевич Рублев в одном костюме как-то боком, покачиваясь, вышел из подъезда, проскочил мимо поджидающего «Вольво» с дремлющим за рулем водителем и через арку выбрался на Пятницкую.

В этот утренний час Пятницкая лишь оживала. Готовились к открытию рестораны. Сонно подремывали без покупателей цветочники у метро «Новокузнецкая».

Рублев, не разбирая дороги, шел вперед, вытянув голову, будто бегун, накатывающий на финишную ленточку.

Редкие пешеходы при виде раздетого пожилого мужчины с полуприкрытыми глазами поспешно расступались, ловя обрывки бессвязных фраз:

– Благодушный! Все к черту! Всех! Всех, кто верил, кого зазвал… Кидала ты, кидала последний! Два года! Зачем? Кому? «На кой хрен ты нужен без денег», – как запомнил, воспроизвел Рублев слова Осипян, и спазм подступил к горлу.

Он взбежал на ближайшее крыльцо и прислонился к дубовой двери, над которой было выведено «Ресторан «Хаш Беш».

– Размечтался о кренделях. Манилов, да? Что Манилов? Старик похотливый. Любви он взалкал! А акции у тебя для этого имеются?! Деньги, чтоб дети любили, есть?

Он даже не заметил, как подошедший сзади Лобанов накинул на трясущиеся плечи дубленку. «Вольво», из которого он выскочил, остановился, прижавшись к обочине.

– Полно, Иван Васильевич! Что ты как ребенок! – Незаметно перейдя на «ты», Денис сощурился, чтобы не выдать подступившую жалость. – Чего в жизни не бывает? А то не знал, с кем связываешься! Шапку вот давай нахлобучим. Манана всунула. Баба, чего хочешь? Сперва взбрыкнула. А потом меня же звездюлями погнала, чтоб с тобой чего не случилось. А то хошь в больницу сгоняем! Кардиограмму сделаем.

– В больницу, Денис, в больницу! – Рублев поднял влажное лицо. – В самую что ни есть необходимую, – психиатрическую.

Он ухватил Лобанова за пуговицу:

– Всех таких в больницы сдавать надо. Чтоб окружающих дурью своей не заражали! Кто доверился, тех и подставил. Понимаешь? Другие-то, поухватистей, они свое урвали. Да хоть ты! На все своя такса. Добыл бумажку – изволь положить сто тысяч. И – выходит, что так и надо! А кто попорядочней, поскромней, те лохи! Детишки-то мои тоже половчей оказались!

Рублев с пугающим, заговорщическим видом замахал руками, подманивая Лобанова поближе.