Текст книги "Семь клинков во мраке"

Я уставилась на нее. Вернее, на перепуганное лицо того самого солдата, обокраденного чудовищем.

Есть лишь два способа повстречать гончую-нита. Как я – когда она истекла кровью из сотни ран и сдохла, – и как эти несчастные ублюдки.

Ученые зовут их гончими только потому, что понятия не имеют, как по-другому описать этих собирающих плоть уродов. Они жаждут плоти, но не для пропитания, как старые добрые честные звери. Ниты забирают части людей – кисти, ступни, сердца, лица – и приращивают на себя. Может, из-за голода. Или страха. Или что там еще может подвигнуть зверя на такое. Никто не даст ответа, потому что ниты, как и Скраты, приходят откуда-то извне, не из нашего мира.

Они приходят из темного и столь далекого места, что мало кто знает его название, и еще меньше людей знают, как их оттуда призвать. И один из таких – вверху моего списка.

Здесь был Враки. Бьюсь об заклад, за ним сюда пришли имперцы. Что, в свою очередь, привлекло и революционеров. А потом они все передрались за честь помереть от лап сраного урода, который распростерся передо мной.

Эти твари – родная стихия Враки. Империум это не одобрял, но Враки всегда славился умением призывать нитов. Они, должно быть, его прикрывали. Но чем он тогда занимался?

Ответ я нашла у разрушенной стены.

Слабо заметная подпалина и почерневшие символы, когда-то ярко сиявшие. Знаки привязки, сообразила я, работа чарографа, знающего, как укрепить портал. Здесь был Рикку Стук. Он и открыл портал. Знаки удержали его открытым, но куда он вел? И кто сквозь него прошел?

Ответ вполз в мысли, словно насекомое на холодных, суетливых ножках. Я вспомнила Старкову Блажь, кричащего мертвеца, его слова.

Исчезнувшие дети.

Враки увел их через портал, куда-то далеко. От осознания у меня заныли шрамы, глаза воспалились.

Мы слишком, блядь, долго провозились. Я слишком много времени потратила на Лиетт, на Кэврика, на ее сраные касания и его сраное нытье. Они ускользнули. Они забрали детей. Они забрали у меня все и…

В голове что-то зашептало. Что-то мягко согрело бедро. Какофония тихонько распалялся, призывая меня дышать глубже. Я послушно втянула студеный воздух, пропитанный кровью. Я отпустила эту мысль и взялась за рукоять револьвера.

Он вспыхнул, отгоняя холодные мысли, расчищая место для рассуждений.

Порталы – это магия, но у магии есть предел. Они не могли утащить столько людей далеко. Нит до сих пор не рассеялся, труп не утащило обратно в ту дыру, из которой его выдернули. Мы не так уж и отстаем. Враки все еще в пути.

И я знала, как выяснить, куда лежит его путь.

Я отпустила Какофонию, шепнула пар слов благодарности. Он заботился обо мне, когда никто другой не хотел. Мы заключили сделку, он и я. Какофония по-прежнему ее чтил.

Я пошла вниз по холму, прочь от мертвецов. Я была готова рассказать Лиетт и Кэврику о том, что нашла, показать им доказательства того, что мы не должны тратить здесь время. И оказалась не готова увидеть, что они стоят бок о бок и смотрят, как на поле горит дюжина костров.

Не знаю, почему не окликнула их. Или почему зашагала чуть медленнее и тише. Может, не хотела прервать момент, который столько для них значил. Или у меня до сих пор не затихла боль после той фразы Лиетт.

– Спасибо, – донесся сквозь темноту голос Кэврика. – За огонь. – Он потер затылок. – Глупо все-таки. Она права. Это всего лишь тела.

Лиетт не ответила. Не проронила ни слова, глядя вместе с ним на догорающих мертвецов. Следом долетел вздох Кэврика – такой тяжелый, что можно было сломаться под его весом.

– Я просто хотел, чтобы они обрели покой. Но, наверное, я опоздал. – Он потряс головой. – Бессмысленная смерть. Бессмысленная трата времени. Она права. Она была права в…

– Не была, – отрезала Лиетт коротко и холодно, как ножом. – И ты тоже. – Она показала на мертвецов ладонью. – Она увидела пустые трупы. Ты – людей, которых подвел.

– А что увидела ты? – спросил Кэврик.

Лиетт мгновение помедлила.

– Жилы. Кожу. Триста двадцать пар мышц. Двести шесть костей. Бесчисленное множество нервов, крови и всего остального, что составляет человека, живого или мертвого.

– Ты рассуждаешь так, словно они машины.

– Они и есть, – отозвалась Лиетт. – И плохо, что ты не понимаешь, на что способна машина. Никто из нас не знает, чем эти люди занимались при жизни, чье существование скрашивали, что помогали починить. Они просто… делали. Теперь мы сделали это. И помогли кое-что починить.

– Хм, – удивился Кэврик. – Не ожидал, что ты из тех, кто такое понимает.

– Я понимаю вещи, которые нуждаются в починке. Я понимаю сломанные вещи. – Лиетт закрыла глаза. – Я понимаю ее.

От этих слов у меня внутри скрутился холод. Сокровенная, приглушенная боль; сокровеннее шрамов.

Может, дело не в том, что Лиетт не понимает слов. Может, она понимает их слишком хорошо. Может, она видит, что какие бы легенды обо мне ни ходили, с какими бы угрозами и руганью меня ни поминали, какой бы вес ни имело мое имя – это всего лишь слова.

Слова, что лишь прячут меня. Еще одну сломанную вещь.

И, может, именно поэтому я ничего не сказала, глядя, как горят огни, как дым поднимается к небу, как чернеют тела.

21
Шрам

Не пойми меня неправильно, я – душа чуткая. И не в том смысле, в котором говорят, когда хотят впечатлить очередную милашку. Я вполне способна, как и любой другой, понять важность скорби.

Но еб же вашу мать через колено, у нас тут вообще-то строгий график.

Резонно, правда? Вот и я так подумала, излагая свои доводы Кэврику о том, почему нам нужно двигать дальше. Тот спорил, разумеется, ссылаясь на многочисленные причины – уважение к мертвым, размышления над увиденными ужасами и так далее, – которые я могла бы посчитать убедительными в иных обстоятельствах.

Но, впрочем, оружие было только у меня, так что…

Я сосредоточила все внимание на мече и тихонько его чистила под рев двигателей Вепря, которые несли эту железную махину по полям к нашей далекой цели. Конгениальность, свернувшись рядом, изредка издавала негромкий стрекот. Лиетт поблизости перелистывала найденное революционное техническое руководство, время от времени хмыкая над его содержанием. Вот и все наше общение – если можно его так назвать – с тех пор, как мы загрузились обратно в Вепря.

Неплохо.

Доброе вышло утро.

Но все изменилось, как только в моей голове зазвучал голос.

«Остановите экипаж и заглушите двигатели, будьте так любезны».

– Что это? – хрипло спросил Кэврик, испуганно озираясь.

Ответить я пока не могла. Мысли эти принадлежали не мне – и не ему, – и я не совсем понимала, откуда они исходили.

«Не хотелось бы все-таки вас убивать».

Но неплохая идея уже созревала.

– Кто это? – прошептал Кэврик. – Что происходит?

– Цыц. – Я убрала Джеффа в ножны, поднявшись на ноги, и огляделась. – Это просто телепатия.

– Просто?! – чуть не заорал младший сержант.

– Сохраняй спокойствие, – предостерегла его Лиетт. – Ее сила ограничена, если не думать слишком громко.

– Что это вообще означает?!

«А-а, отлично, я имею дело с тем, кто разбирается в искусствах, – голос в моей голове был исключительно лиричным, подчеркнуто витиеватым. – С кем имею честь?..»

– Это… – Кэврик, наконец уловив суть, силился поймать нужный тон для беседы с неизвестным у себя в голове. – Это Кэврик Гордый, младший сержант Славной…

– Джентльмен всегда представляется первым, – бесцеремонно перебила его я. – Или мы имеем дело отнюдь не с офицером Империума?

«А-а, куда же подевались мои манеры. – Смех отдался в голове эхом – беспечный, наигранный, подтверждающий, что общаюсь я с мудаком. – Вам выпала честь беседовать с имперским судьей, Картрином йан-Акальпосом.

– Что в такой глуши делает судья?

«Мой кавалерийский отряд был выслан по просьбе Ее Имперского Величества, Императрицы Атуры Четырнадцатой, в связи со стычкой с отбросами-нолями. Нижайше прошу прощения, что ожидаю от вас худшего, однако революционная механическая гнусность, что бежит с поля боя, вызывает у меня некоторое беспокойство».

– Мы ничего не делали! – возмутился Кэврик в пустоту. – Мы просто увидели! Мы… мы… – Он поморщился и глянул на меня. – А как мне э-э… Нужно как бы представить, и он все увидит или что?

– Да нет же, кретин! – рявкнула я.

«О, браво, мэм. Однако стоило сказать ему чуть ранее. Я уже увидел произошедшее в его сознании. Ну и ну, что за ужас. – Судья хмыкнул у меня под черепушкой. – Как бы нам разрешить ситуацию культурно? Вы, быть может, остановитесь и позволите нам цивилизованным образом выяснить, что вы знаете?»

– У нас плотный график, – отозвалась я, – так что если вы не против съебать из наших мыслей прямо сейчас и…

«Что вы, не стоит грубости. Совсем не хотелось бы бросать на вас моих птиц».

– Кавалерия, говоришь? – переспросила я. – Да ни одна птица на свете эту штуку не обгонит. – Я постучала костяшками пальцев по металлической стене Вепря. – И ты это прекрасно знаешь. Зачем иначе призывать нас остановиться, когда можно догнать, я права? – Я выглянула в окно-щелку. – А, Картрин?

«О, разумно. У меня и в самом деле есть свои секреты. Просто не хочу тратить их там, где все можно решить цивилизованной беседой. Что ж, будьте любезны дать нам ответ. Сдадитесь мирно?»

Какой бы впечатляющей ни казалась способность читать мысли, ее не причисляют к высоким искусствам. Если от души окунуться в комок тревог, страхов и ненависти, которые составляют разум человека, можно потом несколько дней прорыдать в ведерко. Поэтому по-настоящему она полезна лишь в одном – передавать и считывать поверхностные мысли, которые мгновенно и невольно всплывают у человека.

Как та, например, что всплыла у меня, когда я мгновенно и невольно представила Картрина (ну, или каким он мне увиделся) хватающим полный до краев ночной горшок, подносящим его к губам и…

«Ах ты дрянь, – донесся до меня гневный отголосок его мыслей. – И с какой же мразью я беседую?»

– Ни с какой, – ответила я. – Я просто путница.

«В самом деле? А твой друг думает иначе. Загляну-ка к нему мысли, увижу…»

Последовала долгая пауза.

«Императрица милостивая. Ты же…»

Я вздохнула. Скрываться и дальше стало бесполезно, спасибо шальным мыслям Кэврика.

– Сэл Какофония. Ага.

И еще одна пауза, чуть дольше.

«Скиталец?»

Картрин этого не увидел, но я не сдержала ухмылки.

– Что, слыхал обо мне, м-м? Лестные слова?

Опять пауза, еще дольше.

А потом я получила ответ.

Донесся далекий свист рассекаемого воздуха, слабый треск молнии и шепоток полета. И мгновение спустя стало охереть как громко.

Кэврик вскрикнул. Конгениальность вскинулась на ноги, вереща. Лиетт ухватилась за скамейку, чтобы не упасть. Двигатели взревели, застонал металл. В бок Вепря что-то врезалось, и он запрыгал, содрогаясь на ходу. В броне прорезалась здоровенная трещина, и по ней заплясали голубые дуги.

Я выглянула в дыру и увидела скользящую по земле тень. К Вепрю приблизились очертания худощавого тела и размах огромных крыльев, потом отстали. Снова донесся треск.

– Всем, блядь, вниз! – заорала я.

Скорее, правда, для себя, чем для них. Больше никто, ни люди, ни птицы, не поняли, что происходит, когда с чистого неба сорвалась молния и опять ударила по Вепрю.

Металл и огонь гневно взревели, зашипел пар. Под брюхом Вепря что-то с лязгом сорвалось, и мы начали терять скорость.

– Что это было?! – вопросил Кэврик.

– Грозострел, – буркнула Лиетт, поправляя очки.

– Что?..

– Арбалет, который стреляет грозой, что тут неясного?! – прорычала я.

– Грозой нельзя стрелять! – возмутился Кэврик.

– Не я, блядь, название выбирала! – рявкнула я в ответ.

– Что бы там ни было, эта штука зацепила двигатель, – продолжил Кэврик, бешено дергая рычаги. – Я удержу нас на ходу, но недолго.

– Подозреваю, в этом все дело, – заметила Лиетт, уставившись на дыру в каркасе машины.

– Да ла-а-адно?

Я снова выглянула из этой дыры. Заметила вдалеке силуэты, которые мчались к нам на мощных, пернатых лапах. Резко бросились в глаза клювы и перья, окрашенные имперским пурпуром. А когда они приблизились настолько, что можно было разглядеть оружие, я увидела на их нагрудниках гербы кавалерии.

– Всадники, – пробормотала я и бросилась к двери. – Починить сможете? Хоть кто?

– Я могу или чинить, или управлять, но не одновременно, – отозвался Кэврик.

– Природа двигателя-Реликвии остается для всех загадкой, – проговорила Лиетт. – Сомневаюсь, что даже их мастера понимают, как оный в сущности работает. Тем не менее механика, которую он питает, примитивна, легко поддается починке и…

– Да или нет, – прорычала я.

Лиетт сощурилась, выдернула из волос перо.

– Разумеется, блядь, смогу.

– Великолепно. Все за дело. А я позабочусь об остальном.

– Что? – На ее лице мелькнула тревога. – О каком «остальном»? Что ты задумала?

Я распахнула дверь, и все заглушил рев ветра. Вытащила Какофонию, расслышала его медный смех, раскрыла барабан и вложила три патрона. Оглянулась через плечо на Кэврика.

– Будь у меня план, дружище, я бы подобной херни не творила.

Я пронзительно свистнула. Конгениальность тут же ринулась к двери. С любопытством глянула на стонущую под колесами Вепря землю. И, пригнувшись, выпрыгнула.

А я следом.

Когда я приземлилась в седло и схватила поводья, птица даже не оступилась. После стольких часов в шумной железной коробке у нее наверняка зудели ноги. И пусть я не совсем понимала, какие чувства Конгениальность вложила в клекот, мне нравилось думать, что она готова к битве и жаждет крови.

Все это, ей-богу, ждало ее впереди.

Вепрь вырвался вперед, и я увидела их. Безупречные перья цвета слоновой кости с пурпурными кончиками. Стройные ноги, бегущие совершенно синхронно. Длинные клювы, устремленные вперед, словно копья. Всадники, в сверкающей броне и украшенных гребнями шлемах, умело держащиеся в седлах на аллюре, вскинутый над головами в предвкушении триумфа частокол оружия с пламенеющими эмблемами.

Имперская кавалерия. Не найти красивее людей, от чьей руки можно погибнуть с честью. Однако, что бы кто ни подумал, глядя на их сияющие доспехи и грациозных боевых птиц, каждый мужчина и каждая женщина в строю обучены убивать и снабжены магическим арсеналом, а каждая птица – бесстрашный боец с острыми, как лезвия, когтями и клювом.

Все бы обошлось, если бы мы ночь провели в пути. Но кое-кому надо было взять и посочувствовать мертвецам.

Вскинув Какофонию, я натянула поводья и направила Конгениальность в сторону кавалеристов. Они тут же меня заметили – и плавно, без сучка и задоринки, сменили строй на боевой. Арбалетчики перешли в тыл, вперед выдвинулись шесть птиц, чьи всадники держали древковое оружие цвета меди. Предводитель гаркнул, и наконечники в ответ вспыхнули пламенем.

Огнеглефы. Заебись.

Я направила Какофонию. Отряд заложил вираж, понукая птиц. Я сощурилась, прицелилась чуть ниже и спустила курок.

Изморозь ринулась вперед, ударила в землю. Две птицы успели ее перескочить. А потом…

– Твою мать!!!

Крик предводителя – вот все, что я расслышала, прежде чем застонал лед. Кристальные копья ринулись вверх, развернулись лепестками огромного синего цветка. Птицы заверещали. Те, кому повезло, полетели кувырком, поскользнувшись; кому не повезло – не успели пикнуть, как их хрупкие тела прошило ледяными шипами. Впрочем, пришлось отдать должное выжившим. Они почти не сбавили ход и, выбравшись из морозной западни, помчались дальше.

Их стало меньше. Но все еще слишком много.

Строй нарушился, выжившие рассредоточились, чтобы снова не попасть под такой удар. Я сунула Какофонию в кобуру и обнажила Джеффа. Наверняка сочтешь глупостью то, что я решила взяться за простую сталь перед битвой с магами. Однако они знали, как сражаться против магии – и как от нее увильнуть, так что в попытках их подстрелить я бы просто-напросто сливала патрон за патроном. И какие бы слухи у вас тут ни ходили, маги не рождаются неуязвимыми. Они из плоти и крови, прямо как я и ты…

Вот только у них есть арбалеты, стреляющие молниями.

Как тот, что оказался направлен на меня, когда я подняла голову.

Я увидела лицо всадницы, озаренное лазурным свечением оживающего болта. Он загудел; женщина взвела массивный блестящий арбалет, выстрелила. Мне хватило ума лишь инстинктивно пригнуться. Но я все равно ощутила, как кожу закололо электричеством, как боль впилась в тело крошечными потрескивающими коготками, когда болт прошел надо мной и, вонзившись в землю позади нас, взорвался сферой молний и искр.

Конгениальность пронзительно крикнула и попыталась вырвать у меня поводья. Как будто стоит бояться взрыва, перекрывшего солнечный свет и окутавшего мир жутким разрушительным голубоватым светом.

Дите здоровенное.

У вас есть претенциозное вооружение, способное сотрясать землю, но нет Праха. Кузнецы Катамы могут взять останки мага и выковать из них орудия столь страшной мощи, что они сравнятся с величайшей пушкой Революции. Грозострелы, стужемечи, огнеглефы – против таких штук самый обычный клинок, можно подумать, не полезнее игрушечного.

В руках любого другого – вполне.

Однако кавалерия перешла дорогу не любому другому, верно?

Я увидела, как всадница выдергивает из колчана следующий болт, и решила рискнуть. С силой дернула поводья Конгениальности, посылая ее прямо на кавалеристку. На лице всадницы мелькнула паника; она поняла, что я отнюдь не спасаюсь бегством. И она прозевала момент – болт прошел мимо, и я опять отделалась лишь покалыванием кожи. Конгениальность на полном ходу врезалась в имперскую птицу в тот миг, когда всадница снова взводила грозострел. Я свесилась в седле, всадила меч ей меж ребер и выдернула его в алом фонтане. Всадница кулем рухнула вниз, третий болт взмыл в небо.

Усмешка держалась у меня на губах, пока я не глянула вверх. Болт, вспыхнув, достиг крайней точки… и полетел вниз.

Собираясь ударить прямо на моем пути.

Я снова дернула поводья; нас обдало фонтаном искр и комьев земли. Конгениальность сдала назад, взвизгивая и отчаянно пятясь. Если ты исполинская птица-убийца, это выглядит не слишком грациозно и не помогает всаднику усидеть на месте.

Она выбросила меня из седла, и я приложилась о землю так, что вышибло весь дух. Сквозь мои попытки вдохнуть донесся гулкий стук когтей. По-прежнему ошалелая, я различила силуэты трех несущихся по равнине всадников. Не позволяя такой мелочи, как вероятное сотрясение мозга, мне помешать, я соскреблась на ноги и вскинула клинок.

Кавалеристы заложили вираж вправо и унеслись вслед черному дыму, что вился по небу. Возможно, они меня не заметили. Возможно, не посчитали угрозой. Я бы оскорбилась, если б не поняла, за чем они гонятся.

Вепрь.

Блядь.

Я сунула Джеффа в ножны, огляделась в поисках Конгениальности и обнаружила ее в двадцати футах. Птичья паника из-за удара молнии сменилась пылким желанием обнюхать свою жопу. В общем, по дороге будет предостаточно времени выдумать подходящее ругательство. Однако не успела я сделать и шага, как сзади раздался шепот пламени.

Я отскочила; там, где я только что стояла, прокатился язык пламени, оставляя позади выжженную землю и воющие огни. Среди рыжих пятен мелькнул всадник, его ухмылка в свете тлеющего наконечника глефы казалась тенью на лице.

– Блядь.

Да-да, знаю, я сказала, что хочу придумать другое ругательство, но оказалась малость занята – пыталась сбежать от смертоносной огненной стены. Я со всех ног бросилась к Конгениальности, всадник ринулся за мной, его огнеглефа плевала мне вслед алые смешки, земля изрыгала черный дым.

Конгениальность недовольно вскрякнула – я вскочила ей на спину и ударила пятками по бокам.

– Давай, сука, давай!

Негоже так обращаться к леди, конечно. Однако если ее не подстегнула настойчивость в моем голосе, с этой задачей определенно справился огонь. Как только пламя лизнуло ей пятки, Конгениальность сорвалась с места.

Я же пыталась найти среди дыма и гари глоток воздуха и подумать. Нужно оторваться от всадника, уйти подальше от пламени – чтобы получить возможность выстрелить. Я пришпорила Конгениальность, потянулась к Какофонии.

Но птица врага была мельче и проворнее. И, как выяснилось, дохера быстрее.

Я заметила краем глаза, как всадник подобрался ближе и поднял глефу. Увидела, как насмешливо блеснула под пеленой пламени ее ярко-алая зубастая кромка, готовая меня поглотить.

В таких безвыходных ситуациях может быть только две реакции: идиотизм или паника.

Угадай, что выбрала я.

Я дернула Конгениальность вправо и заставила ее врезаться в имперскую птицу. Потянулась, схватила огнеглефу чуть ниже наконечника и рванула вверх, отправляя струю пламени в небо. У имперца было преимущество в дальности и скорости – попытайся мы сбежать, меня бы уже поджарило. Единственный способ выжить – держаться как можно ближе.

За ревом огня не было слышно ни его, ни моего рычания. Мы перетягивали глефу: я уводила ее подальше от себя, имперец настаивал, что мне куда больше пойдет вид кучки пепла. Он был крупнее, сильнее, а я еле переводила дух. Цеплялась двумя руками, но моя хватка уже ослабевала, наконечник постепенно поворачивался ко мне.

Я зарычала громче, пиная Конгениальность пяткой, однако та все равно не могла бежать быстрее. Краем глаза увидела, как имперская птица поднырнула и ударила тонким как бритва клювом, рассекая грудь Конгениальности алой полосой.

Вот так уж точно негоже обращаться с леди.

Конгениальность обратила на птицу возмущенный желтый взор. И двинула клювом в ответ, широким и массивным, сомкнувшимся на шее птицы. Имперская была меньше, легче, маневренней. Моя – пустошник. Крупнее, сильнее и намного, ох намного злее.

Птица испуганно крикнула, Конгениальность мотнула головой. Хруст шеи было слышно даже сквозь рев пламени. Всадник завопил не хуже своей животины – глефа выскользнула из его рук, и он кубарем полетел на землю, прямиком под мощные когтистые лапы.

– Да чтоб тебя, девчонка. – Я проследила за покатившимся по полю окровавленным телом. – А ты не могла так пораньше?

Конгениальность не знала слов, кроме как «еда» и «там не срать», но все равно предупредительно гукнула. Я, пришпорив ее, предпочла эту тему оставить.

Впереди показался Вепрь. Он бешено вилял влево-вправо, стараясь не попасть под разряды электричества; оставшиеся всадники догоняли его, чтобы добить. Должна признать, навыки Кэврика меня впечатлили. Не знала, что громоздкая штуковина вроде Вепря способна так передвигаться. Имперцы, впрочем, тоже не догадывались. Их взгляды были устремлены лишь на цель – и не замечали женщину с внушительным пламенеющим оружием.

Я подняла глефу, пристроилась позади. Имперцы замедлили ход, чтобы прицелиться. Зря. Я направила на них наконечник, крепко стиснула древко. Огонь ринулся вперед потоком и тут же превратил первого всадника в орущую обугленную массу. Второй обернулся через плечо – и мгновенно получил языком пламени в лицо.

Я опять пришпорила птицу. Мы подобрались к двери Вепря, и я потянула за поводья. Конгениальность, умная девочка, запрыгнула внутрь, содрогнувшись от натуги. Я ухватилась за верхнюю перекладину, подтянула себя на крышу. Всадников дюжина, а я убила только четверых. Я вскарабкалась на ноги, готовая перестрелять их с высоты.

И увидела, как они отстают. Я ухмыльнулась. Возможно, они увидели татуировки, револьвер и поняли, кто я такая. Возможно, они осознали весь идиотизм своих попыток затевать драку с Сэл Какофонией.

По полю пролетела тень. Сверху донесся крик. Я подняла взгляд.

Или, что тоже возможно, они сообразили, что можно расслабиться, пока меня прикончит огромная сраная птица.

Такую не сразу заметишь – исполинские серые крылья на фоне исполинского серого неба. Я поняла, что это такое, только когда разглядела черные когти, ярко-красный клюв на здоровенной совиной физиономии, длиннющие брови, что трепетали за ней, словно стяги на ветру.

Грукай.

Среди гигантских птиц-убийц грукаи выделялись размерами, свирепостью и исключительно мерзостным нравом. Империум использовал их для внезапных атак – налететь, выхватить революционеров из строя, разорвать на клочки в небе, осыпая кишками их перепуганных товарищей.

Пожалуй, мне должно было польстить, что судья Картрин счел нужным бросить его в бой ради меня одной.

Как только закончу обделываться, сразу начну гордиться. Но когда Картрин обнажил длинный клинок и пришпорил птицу, у меня в голове осталась лишь одна мысль: вниз.

Я не услышала шелест крыльев. Только ощутила мощный поток ветра, холод тени и, что самое главное, острый всплеск боли, когда коготь чудовища прочертил на моей спине кровавую полосу.

С губ сорвался крик, тело сжалось. Но мне повезло, я легко отделалась. Помедли я еще хоть миг, коготь вошел бы глубже, и моя спина уже возносилась бы в небеса. Перетерпев боль и поднявшись на ноги, я увидела, как моя кровь разлетается в небесах из-под когтей грукая.

Грукай развернулся.

И ринулся снова ко мне.

В меня вперились совиные, немигающие глаза. Тварь увидела мою уловку, смекнула. Во второй раз не промахнется, и другой возможности выстрелить не будет.

Я вытащила Какофонию из кобуры; от боли и страха мои руки стали неуклюжими. Он похолодел в пальцах, призывая меня успокоиться. Я набрала в легкие воздуха, задержала дыхание. Подняла револьвер, ощутила, как он разгорается в ладони, нацелила его на мчащую с небес птицу.

Единственный выстрел.

Я спустила курок. Пуля со свистом унеслась вперед. Грукай метнулся в сторону, заранее готовый уклониться. В ужасе я поняла, что промахнулась, и сердце рухнуло в пятки.

А потом взорвалась Геенна.

Огонь расцвел в небе с победным треском. Алые когти ринулись во все стороны, хватая крылья твари пылающими пальцами. Грукай завизжал, закрутился, теряя горящие перья. Мое сердце подпрыгнуло обратно, ближе к ухмылке: Картрин вылетел из седла прямиком в столп дыма.

Он вертелся, как муха без одного крылышка, а его птица рухнула на землю, взметнув фонтан грязи. Единственное, о чем я жалела, – что издалека я не услышу его криков. Только рев двигателей, вопли птицы и…

Песнь Госпожи.

– Ну конечно, – вздохнула я.

Картрин вскинул руку. Из перчатки вырвался сонм черных щупалец, в мгновение ока вонзивших шипастые когти в крышу Вепря. Еще через миг они напряглись. И натянулись. Я повернулась. Картрин рассекал воздух и стремительно подбирался на своих щупальцах ближе. Его клинок застыл, поднятый высоко над головой.

И упал вниз.

Я выставила огнеглефу, и мои руки чуть не сломались под тяжестью удара. Меч, длинный и зазубренный, притворяющийся добропорядочным оружием, врезался в древко глефы и поверг меня на колени. Я выронила Какофонию и вцепилась в глефу обеими руками, пытаясь удержать клинок.

Картрин был сильнее, выше и определенно не походил на того, кто хлебал из ночного горшка в моем видении. Едва напрягая руки, которые имперский мундир оставлял открытыми, он теснил меня все дальше. В глазах под забралом шлема как будто мелькала скука.

– Признаюсь, скиталец, я впечатлен. – Да и по голосу было ясно, что Картрин не прилагал никаких усилий. – Я видел, как ты использовала могучую магию, как любой иной маг, и тем не менее не услышал песни. Не оружие ли твое постаралось? – Он надавил, заставляя меня прогнуться ниже. – Преступление, стоящее мгновенной, болезненной смерти, но пусть сие не омрачит твоих достижений.

– Какой ты любезный, мудила, – проворчала я в ответ, прекрасно понимая, что сложновато звучать угрожающе, когда стоишь на одном колене и явно напрягаешь все силы.

Мой взгляд метнулся к краю крыши Вепря. Какофония опасно перекатывался по металлу, угрожая свалиться. Я чуяла его жар даже на расстоянии – он беспокоился, что упадет, но гораздо, гораздо больше бесился, что я его выронила. Однако даже сквозь этот жар я вдруг ощутила внезапный холодок, пробежавший по коже.

Клинок Картрина обволокло голубым туманом, по металлу пополз лед, перекидываясь на древко глефы. Стужемеч… ну, конечно, блядь, у него должен оказаться стужемеч. Как будто совсем, блядь, недостаточно здоровенной птицы-убийцы или пучка до одури жутких щупалец. Вот нужен ему, блядь, еще и магический морозящий клинок.

Сраные маги.

– Считаю необходимым извиниться, – продолжил он, по-прежнему пугающе беззаботно. – Признаю, что наши сведения о тебе обескураживающе скудны в сравнении с более, скажем так, видными скитальцами вроде Скалы или Дервиша.

– Дервиша?! – выпалила я, мигом разъярившись. – Он-то в каком месте видный? Швыряется сраными камнями! Да его имя даже не имеет смысла!

– Так-так-так, не нужно резких слов. Когда я сообщу о сегодняшнем дне, твое имя прогремит на всю Катаму. – Он сжал оружие обеими руками, навалился. – Ты, разумеется, будешь мертва, но заверяю – молва не поскупится.

Дерево затрещало. Зашелестел мороз. Глефа в моих ладонях сломалась пополам. Я едва успела откатиться – зазубренный ледяной клинок впился в железную крышу. Вскочив на ноги, я нацелила на Картрина наконечник огнеглефы, зажмурилась, сосредоточилась.

Пламя вырвалось ревущим, хохочущим потоком, плеснуло на Картрина. Он выдернул клинок, выставил его перед собой. Огонь распался, словно волна, скользнув по обе стороны от него; магия стужемеча поглотила жар, окутала имперца белыми клубами. Сквозь них я увидела, как он взмахнул клинком. Осколки льда разлетелись веером, и один из них задел зазубренным краем мою руку. Выступила кровь, пламя затрепетало, наконечник выпал из моей ладони.

Прямо к краю. Я сдуру бросилась за ним, но успеть было невозможно. Даже если бы мне не прилетело ботинком по груди. Я откатилась обратно, скривившись, и следующий удар пришелся по животу. Больно, конечно, но не так страшно, как тщетная попытка вдохнуть в момент, когда к твоему горлу подносят стужемеч.

– Она использует магию, и песнь не звучит. Она пускает в ход огнеглефу так, словно родилась с оной в руках. – Картрин щелчком поднял забрало шлема и окинул меня презрительным взглядом. – Что же за скиталец…

Он осекся, наконец рассмотрев меня. Теперь, когда ему не мешало забрало, а взор не застилал азарт битвы. Глаза его потрясенно распахнулись. Челюсть отвисла.

– Ты, – затаив дыхание, шепнул Картрин.

– Я, – согласилась я.

И, вскинув ногу, пнула его в живот. Имперец отшатнулся к краю, закряхтев от неожиданности и боли. Когда он пришел в себя, его взгляд уперся в ухмыляющееся дуло Какофонии.

– И он.

Я спустила курок.

Руина взорвалась стеной звука и мощи, отправившей нас обоих в полет. И только один из нас был к этому готов. Поэтому, кубарем покатившись к краю, я кое-как успела за него уцепиться, а вот Картрина отшвырнуло в воздух – так, что ни птица, ни магия уже не спасут.

Цепляясь едва ли не зубами, я вскарабкалась обратно. Проследила сквозь завесу дыма и едкие электрические вспышки, как Картрин исчезает во вспаханной под колесами Вепря земле. Несколько раз вдохнула, чувствуя жгучую боль.