Текст книги "Семь клинков во мраке"

Поручения.

Я пропустила ее пронзительное глумление мимо ушей – это было непросто – и сосредоточилась на этом слове. Гальта одержима паранойей, а паранойя – не обязательно подразумевает осторожность. Они явились не за мной. Ну, не только за мной, если уж на то пошло.

– Ага, Враки знал. Мы все знали, Сэл. – Глаза Гальты превратились в острые как бритва щелочки. – Какими же сраными идиотами мы были, если бы не догадались после того дня. – Ее лицо исказила ехидная гримаса, шипы клацнули друг о друга. – Дня, когда ты все на хер запорола и сделала нас скитальцами.

Я почувствовала, как соскальзываю. Обратно в ту темноту. Ощутила спиной камень, увидела капли крови, пляшущие в воздухе, услышала голос, шепчущий извинение.

Но я не рухнула туда. Не так, как было на реке. Я удержалась. Стиснула кулаки так сильно, что веревки чуть не лопнули. Проглотила страх, погребла его под злостью, уставилась на Гальту Шип и смотрела, пока не перестала видеть только шею, которую нужно сжать изо всех сил.

– Я помню, – отозвалась я. – Помню каждое слово Враки о том, как он может исправить Империум. Помню, как все вы ему верили. – Я скривила губы в самой жестокой ухмылочке, на какую способна. – Помню твое лицо, когда наконец до тебя дошло, что он лжет.

За это я ждала по меньшей мере пощечины. Ругань, плевки, может, рану – или две, если Гальта в настроении. А получила, кроме долгого, холодного взгляда, кое-что похуже.

Гальта протянула руку. Я затаила дыхание, отступила на шаг и уперлась спиной в каменную стену. Застыла, и ее ладонь – эти торчащие из костяшек пальцев, торчащие отовсюду шипы – скользнула по моему плечу к горлу, задумчиво там задержалась, а потом аккуратно спустилась по груди. Ее пальцы отрешенно пробежали по моему животу, затем поползли к руке. И там, под тканью рукава, прямо над бицепсом, задержался один.

И полилась кровь.

Гальта медленно надавила пальцем. Давая прочувствовать, как расступается плоть, мышцы, как ее коготь медленно проникает все глубже. Тело содрогнулось от сдерживаемого крика. И меня обдало холодом ее глаз, ее голоса, когда она взглянула на меня сверху вниз и прошептала:

– Ну как оно, Сэл?

И провернула коготь. Я чуть не откусила язык, пытаясь не заорать. Думаешь, наверное, я сумасшедшая, если предпочла утонуть в собственной крови, но даже не пискнуть. Но ты просто не знаешь Гальту Шип.

– У меня до сих пор появляются новые, знаешь ли. – Она говорила спокойно и бровью не вела, пока ее руку заливало кровью. – Просыпаюсь, а лицо уже выглядит не так, как перед сном, пальцы изменились, тело не такое, как я помню.

Мне хотелось что-нибудь брякнуть в ответ. Что-нибудь остроумное. И если бы следующий поворот костяшки не грозил мне перспективой обделаться, я бы брякнула. Однако открой я рот, оттуда полились бы одни рыдания – причем не самые мелодичные.

– Годами глотать зелья только для того, чтобы тело служило и дальше, чтобы оно добывало все больше власти, больше магии для Империума. – Гальта покачала головой. – И я глотала. Как и остальные. Я, Тальфо, Враки. – Она сощурилась. – Джинду.

Имя причиняло меньше боли, чем коготь. Но опасно близко. И когда Гальта высвободила шип, оставила сочащуюся кровью дыру в моей руке, осталось и имя, засев в коже, словно клинок.

– Мы служили Империуму, беззаветно, верно, без колебаний. – Гальта подняла окровавленный палец. – И в обмен просили только одного.

– Понимания, – прохрипел из темноты Тальфо.

– Прежние императоры понимали, – продолжила Гальта. – Они знали, чего от нас просит Госпожа Негоциант. Знали, какой ценой мы выстроили Империум, хранили его от бед. Даже когда они не вели войн, они знали, что мы отдаем.

На ее лице мелькнуло потрясение, словно она сама не могла поверить в то, о чем говорит.

– А ноль? Император-ноль? – вопросила она. – Что он знает о жертве? Что знает о Мене? Он будет восседать на своем крошечном троне, который мы для него завоевали, и никогда не поймет, что мы отдали, чтобы он грел жопу нашей кровью. – Гальта уставилась на свой палец, алый от моей крови, и ее лицо исказил гнев. – Я больше не знаю, кого вижу в зеркале. Я больше не могу коснуться другого, не причинив ему боли. Я платила Госпоже, платила Империуму, и где моя награда?!

– Сила, – проворчала я сквозь зубы. – Которой у большинства не было и не будет.

– А ты-то что об этом знаешь? – ухмыльнулась Гальта. – Ты ничего не знаешь о жертве, через которую мы прошли. Враки знает. Поэтому он и собирался подарить нам нового императора, истинного.

– Скрата, – отозвалась я. – Чудовище в дивной, блядь, одежке. – Я уставилась на нее горящими от боли глазами. – И он снова попытается. И ради этого убьет детей.

Гальта не стала спорить. Даже не вздрогнула.

– Он позаботится о нас. Никто другой не станет.

– Никому другому и не надо, – выплюнула я. – Ты, сука, не можешь сдохнуть. У тебя есть сила. Что еще нужно? Поцелуй в лобик?

– Не смей, блядь, говорить со мной так, будто ты святая, – ощерилась Гальта, и шипы застучали друг о друга. – Я знаю, как ты заработала имя. Знаю, кого ты убила. Знаю скольких. Что, на хер, тебя от нас отличает, кроме того, что у нас есть цель, а у тебя – сколько там тебе металла подкидывают?

Я расправила плечи. Посмотрела ей прямо в глаза. И если Гальта все-таки намеревалась меня убить, я надеялась, что она готова видеть мои глаза всякий раз, как закрывает собственные.

– Потому что обо мне ходят легенды, – произнесла я. – И однажды к ним добавится еще одна, о том, как я всадила клинок в тебя, и в Тальфо, и в каждого из вас до единого. Что Сэл Какофония позаботилась о том, чтобы труп Гальты по прозвищу Шип рухнул в грязь. Что она развернулась и больше никогда не произносила твоего имени.

Гальта, как я уже сказала, одержима паранойей. Вся ее жизнь наполнена болью, и это сделало ее опасливой. Однако паранойя не добавляет осторожности, как паника не равняется самосохранению. Когда все, о чем ты думаешь, это боль, и все, что ты видишь, это стремление мира причинить ее тебе… все, что ты хочешь, – это ударить первой.

Прямо как Гальта, которая потянулась к моему ремню на своей талии, выхватила Какофонию из кобуры и приставила к моей голове.

Я еле успела скрыть усмешку. Гальта знала имя револьвера, держу пари, но не знала его самого. А я – да. Я чувствовала, как он опаляет мне лоб жаром. Как он улыбается. И знала, что он сделает, как только Гальта попытается спустить курок.

Однако она не попыталась.

На ее плечо легла замотанная в бинты ладонь. Выбравшись из тени, Тальфо навис над Гальтой, обратил на нее налитые кровью глаза и прохрипел:

– Вспомни.

И Гальта взглянула на него. И ее палец дернулся, лицо дрогнуло; она сглотнула желание выстрелить. И когда она опустила Какофонию, мне пришлось сдержать желание заорать.

– Мы пришли сюда не ради тебя, ты права, – произнесла Гальта. – Однако Враки знал, что ты явишься. И сказал нам тебя убить. – Она перевела на меня задумчивый взгляд. – Причем помедленнее. Побольнее.

Я ждала продолжения – то ли слово, то ли нож в кишки.

– Однако Джинду просил так не делать.

Все-таки слово. Но лучше бы нож.

Имя ударило столь же глубоко. А потом наружу хлынуло…

Голос Джинду, смеющийся, улыбчивый. Глаза, ясные, пытливые, в которых не было места войне. И тонкие черты лица. Даже после стольких лет я по-прежнему его помнила, могла мысленно проследить кончиком пальца, словно еще один шрам на моем теле. И я гадала, помнит ли он мое лицо. И если да, то помнит ли он, каким оно было, когда он видел меня последний раз.

– Я сказала, ты не заслуживаешь пощады.

Гальта обхватила мою руку шипастой ладонью, потащила меня глубже в темноту шахты. Мои ноги, дрожащие, бескостные, все равно не могли толком противиться.

– Я сказала, что однажды ты всех нас убьешь, – продолжила она, – как обещала. – Гальта помедлила, и в голос ее просочилась ожесточенная горечь. – Как ты убила Креша.

– Что, уже прознала?

– Я знаю, что Враки отправил его за тобой. И что ты здесь, а Креш – нет. – Она вновь вспыхнула. – Так что да, он мертв.

– Тогда ты знаешь, что и остальные тоже, – холодно заметила я.

– Может быть, – ответила Гальта. – Или, может, ты последуешь собственному совету. Может, посмотришь на всех, кого убила, и решишь, что с тебя хватит. Может, лучше воспользуешься шансом, о котором просил для тебя Джинду. – Она глянула на меня. – Я знаю, что показал тебе Тальфо. Знаю, кого ты убила.

– Жутко, – прохрипел Тальфо, следуя за нами.

Я нахмурилась. Стиснула зубы. Не Лиетт, сказала я себе. Тень, уловка, кучка пыли и лжи. Не Лиетт.

Я убила не Лиетт.

Я не такая. Пока нет.

– Если собираешься читать мне лекции об убийствах, – пробормотала я, – лучше, блядь, прикончи уже.

Мы вдруг остановились. Гальта стояла передо мной.

– Джинду просил. Мы согласились.

Она резко меня толкнула. Я отшатнулась на пару шагов. И на третий под ногой оказалась пустота.

– Не заставляй нас лгать ему, Сэл.

Я столько всего не успела ей сказать. Что пусть Враки – самый умный в мире, Джинду – самый быстрый, Гальта, и Тальфо, и все остальные в моем списке – величайшие маги из когда-либо живших, это все неважно.

Они все равно умрут.

Я пыталась удержать равновесие, но руки были связаны за спиной. Попыталась выругаться, но с губ сорвался лишь крик.

А потом увидела пар, что поднимался от сжимающей Какофонию руки. Ощутила жар, который он источал.

Долго же он, сука.

Гальта вскрикнула, выронила револьвер. Лягнула меня, и я рухнула вниз. Какофония отскочил от камня, и мы оба кувырком полетели в зияющую непроглядную темноту.

И оба исчезли.

34
Где-то в темноте

Мои сны начинаются прекрасно. Именно так я и понимаю, что меня ждет кошмар.

Я открыла глаза, и он был здесь. Стоял, как всегда, непринужденно высокий – прямой, как клинок у его бедра, – повернувшись ко мне спиной и глядя на горизонт столь далекий, что мне не разглядеть, но для него это было легко.

Думаю, Джинду все давалось легко.

Он поднял идеальную ладонь к идеальному лбу и окинул взглядом незнакомую мне долину. Ветер играл травинками, заставляя зеленое полотно покачиваться и вздыхать, словно живое существо. Облака, столь белые, что почти не сдерживали солнечные лучи, лениво проплывали над головой. Но стоило ему заговорить, как ветерок стих:

– Где он будет?

Голос Джинду – глубокий, такой сильный, что на него можно было бы опереться.

Я стояла рядом. Всмотрелась в долину, речушку, что огибала холмы и впадала в озеро единственной голубой ниткой в моем зеленом гобелене. Указала на поляну рядом с ней.

– Вон там, – из-за ветра пришлось говорить громче. – Два этажа.

– Два?

– А что? Я не заслужила два?

– Ты заслужила двадцать, – рассмеялся Джинду. – Но почва для этого недостаточно ровная.

– Приведу парочку магов, сдвинем почву и подшлифуем песком так, что не подкопаться.

– Ладно, ладно. Два этажа. Что еще?

– Картинная галерея в задней части. И отменный глубокий подвал для вина, разумеется. И кровать таких размеров, что придется на нее выписывать разрешение. – Я почесала щеку и не нашла ни одного шрама. – Две кухни. Две столовые. Одна гостевая комната.

– Почему только одна?

– Три гостевые намекнут людям, что я готова принять их в любое время. Что, соответственно, побуждает их заявляться всякий раз, как им заблагорассудится. Этого мне не надо. Я ведь могу в тот момент быть занята чем угодно.

– Например? – Он рассмеялся, увидев мой сердитый взгляд, и поднял руки. – Ладно, ладно. Но почему не две?

– Две – тоже не дело. Дама с двумя гостевыми комнатами явно наслаждается обществом других. Они как будто говорят, мол, заходи-ка, у меня тут друзья, хочу вас познакомить. А у кого есть время на подобное дерьмо?

– Разумно. Что тогда говорит одна?

– «Я дам приют твоей заднице, но ненадолго, и не думай тут расслабляться или приходить без бутылки дорогого пойла».

– А ты основательно все продумала.

– С того дня, как вступила в ряды. – Я указала левее. – Вон там – стойла и загон для верховых птиц. – Потом правее. – Вон там – сад. – Потом на реку. – Там – небольшая пристань с лодочкой, чтобы плавать по реке.

Джинду медленно кивнул, представляя. Его большие глаза могли увидеть что угодно где угодно. Улыбка, тронувшая губы Джинду, обернулась смехом.

– Дерьмо из-под птицы.

– Чего?

В моем голосе прозвучала совершенно отвратительная обида.

– Нет, выходит красиво, но… не похоже на тебя. – Джинду взглянул на меня и улыбнулся. – Ладно, птичий загон и винный погреб, никаких вопросов. Но кухнями ты пользоваться не станешь и вряд ли заведешь компанию для гостевой комнаты, что уж говорить про две. Еще и лодка? Серьезно?

– Мне нравятся лодки.

– Тебе нравятся большие лодки. На которых нас отправляют с заданиями. А на этой речушке поместится разве что гондола, как на каналах Катамы. – Джинду, смеясь, вскинул руки. – Не пойми меня неправильно. Это ведь сладкий сон катамской аристократки.

Он протянул мне руку.

– Но это не ты.

Его ладони были исчерчены линиями, мозолями после долгих лет упражнений с клинком, пляски эфеса, словно живого существа, в пальцах. Но кончики их по-прежнему оставались мягкими – они могли бы перебирать струны арфы, они не показались бы грубыми, скользя по твоей коже.

Ладонь не убийцы. Ладонь мастера. Бледная, чистая, на которой я не могла представить пятен.

Я взяла ее.

Как всегда.

– Ты спросил, чего я хочу, когда война кончится, – ответила я. – Ну, то есть, конечно, я предпочту регалии Императрицы, тайные рукописи мудрецов, самый громкий револьвер, который только могут изготовить революционеры, тебя и повозку, полную металла, запряженную двумя здоровенными белыми птицами. – Я подмигнула. – Но подумала, что стоит рассуждать реально.

– И реально для тебя это… дом?

– Славный дом.

– Ты можешь получить больше.

– Ты спросил не о том, что я могу получить. А чего я хочу.

– Верно. – Он накрыл мою ладонь своей. Она была теплой. – И ты хочешь меня?

– Я хочу все. – Я запрокинула голову к небу. Солнце уже садилось, окрасило облака своими предсмертными оранжевыми лучами. – И тебя.

Его улыбка была полной противоположностью всего остального в нем. Ее мягкость, нежность казалась неуместной на лице мужчины, что не расставался с клинком. И когда она исчезла, ее место занял хмурый вид, колючий, жестокий, так ему подходящий.

Я боялась спрашивать. Как всегда. Джинду не умел просто разозлиться, выдать мне свои мысли выражением лица. Он лишь хмурился. Постоянно заставлял меня гадать.

– Что не так? – спросила я.

– Это хороший сон, – ответил он тихо, как скользящий из ножен кинжал. – Но война не кончится. По крайней мере до тех пор, пока Империум остается прогнившим.

– Не начинай. – Я вздохнула. – Может, хоть раз поговорим о чем-нибудь другом?

– Другом? – Мягкий, как ножны, голос превратился в клинок, обнаженный, лязгающий. – Кроме Империума, которому мы служили, за который сражались и умирали наши друзья, и который искажает какой-то… какой-то ноль?!

– Он – Император.

– Он не должен им быть. Этого не должно было случиться. Враки сказал мне… – Джинду отвернулся. Но я все равно знала, что он хмурится. – Что?

– Не хочу слышать о Враки. Не здесь. Никогда больше не хочу.

– Он замыслил…

– Никогда, – ощерилась я. – Мы пришли сюда говорить про будущее. Не про Империум и не про то, что этому гребаному психу в нем не нравится.

– Я и думал о будущем. О том будущем, что мы, маги, построили и защитили, будущем, в котором ничего не угрожает Империуму и тебе в его пределах.

Меня что-то кольнуло. Я опустила взгляд. На кончике пальца, которого касался Джинду, расцвела капля крови.

– И для этого. Для тебя.

Он провел пальцами по моему запястью. На коже остались ярко-красные борозды, взрезанные малейшим касанием. Меня охватила паника – и только потом боль, – и я попыталась высвободить ладонь. Джинду держал меня легко, почти ласково, лишь слегка обхватив запястье. И моя кровь стекала мимо мягких подушечек его пальцев, собираясь в мозолистой ладони.

– Я бы отдал…

Я взялась за свою руку свободной ладонью. Уперлась ногами в землю. И она вдруг превратилась в черную грязь, полную гари и мертвецов. Вверху сгустились тучи, пожирая последние лучи солнца, становясь ярко-алыми, как кровь на моей руке.

– Все.

Голос Джинду унесся на сотни миль, в далекое место, доступное лишь ему. Он схватил меня за плечо. Его пальцы взрезали мой мундир, одежду под ним, кожу. Каждое его касание освобождало все больше крови. Кожа разрывалась, словно ткань под ножницами. Джинду наклонился, и его рот был полон клыков – острых, отточенных ножей.

Он прижался губами к моим.

Я закричала.

И захлебнулась своей кровью.

35
Бессонная

Первым возвращается дыхание.

Мои губы разомкнулись. Я втянула холодный, спертый воздух и пыль полной грудью. Он заполнил меня, словно живое существо, удержал в этом мире, чтобы я от души насладилась продолжением.

Второй приходит боль.

Тело очнулось прежде меня, мучительная боль вползла следом на паучьих ножках. Приземление вышло жестким, но полет продлился недолго; обошлось без сломанных костей, по крайней мере по первым ощущениям.

Сложно сказать, когда руки связаны за спиной.

К вящей гордости, высвобождаясь из веревки, я только слегка вскрикнула. Услышала, как кости со щелчком встали на место, потерла адски ноющие плечи и запястья.

Тугие узлы основательно содрали кожу. Однако завязаны они были не так уж хорошо. Гальта ничего не умела, кроме как убивать.

И, выходит, даже тут она облажалась.

Я выровняла дыхание, дождалась, пока отступит боль, превращаясь в тупой отголосок.

Потом постепенно вернулась картина мира – разбитым стеклом, которое я собирала по кусочкам. Я встала на четвереньки, почувствовала под пальцами холодный камень. Снова глубоко вдохнула спертый воздух пещеры. И, поднявшись на ноги, ощутила, как темнота сгустилась. Здесь, внизу, она казалась живым, любопытным созданием, что скользило вокруг, подползало все ближе, что-то нашептывало.

И голос, который я слышала, принадлежал ему.

Жаль, не могу сказать, что это был Тальфо, магией создавший этот затерявшийся кошмар. Впрочем, действует она иначе. Мастера мрака способны считывать мысли из твоей головы, но не из сердца. Они способны играть с твоими страхами, но могут лишь догадываться, что на самом деле тебя ранит. Настоящая боль, которая прячется под толщей шрамов и дурных снов…

Единственный человек, способный так тебя ранить, – это ты сам.

Я видела его повсюду, он то являлся, то растворялся обратно в кошмаре, из которого пришел. Он был разбитым зеркалом. Я видела лишь его осколки. Ясные, полные веселья глаза. Ловкие, сильные руки. Губы, что все время шептали, все время пытались мне что-то сказать. И, если бы я слушала, то поняла бы, что они говорили.

Но в тот момент ко мне воззвало нечто иное. И оно говорило громче.

Меня обожгло болью – застарелой, более знакомой, чем от любого шрама. Она проявилась постепенно – зудом в ладони, от которого никак не избавиться. Но с каждым вздохом она копилась, растекалась огнем по пальцам, запястью, вверх по руке. С каждым шагом она разгоралась все сильнее, становилась пеклом, что питалось остальными болями. К тому времени, как я рухнула на колени, внутри меня все пылало.

И я потянулась в темноту. Обхватила пальцами деревянную рукоять. Жжение вмиг исчезло. И я ощутила улыбку Какофонии, которая как бы говорила…

«Что ж ты так долго?»

Подняв его, я не улыбнулась в ответ. Не было нужды. Такое уже случалось. Разделившись – через темноту, мили или миры, – мы всегда находим друг друга одним и тем же способом. И будем находить, пока я не вычеркну из списка последнее имя.

Так что, подумала я, надо браться за дело.

Я двинулась вперед, вытянув руку, нащупала стену пещеры и зашагала вдоль нее. Зов Какофонии выжег всю остальную боль – от синяков и кровавых царапин, которыми расписала меня Гальта. Не то чтобы ощущение было из приятных, прошу заметить, но по крайней мере теперь я могла думать о чем-нибудь, помимо страданий.

О чем-нибудь вроде Враки.

Но даже мысли о нем причиняли боль.

Я была так близко. Все ведь встало на места. Призыв Скрата – дело сложное. Для него необходимы ритуал, сосуд и до хера сил. Враки собрал все, кроме последнего. И это он явно намеревался найти в Плевелах. Вернуться на место своей величайшей победы, где он, вышагивая под небом, полным красных облаков, утер нос Революции кровью единственным взмахом ладони.

В мыслях все звучало так складно. Что же, блядь, пошло наперекосяк?

Враки здесь не было. Более того, он ждал моего появления. Он знал, где я. Он, в конце концов, отправил по мою душу Креша. Откуда он знал, где я? Откуда знал, что я его выслеживаю?

И куда он сбежал?

Надо было выбираться на поверхность. Найти остальных. Найти Конгениальность, Кэврика, Лиетт…

Лиетт.

Лиетт, с ее застенчивыми глазами за огромными очками. Лиетт, с ее редкой улыбкой, за которую я столько раз сражалась. Лиетт…

Холодная, лежащая на земле с дырой в горле.

«Хватит. – Я помотала головой. Скрипнула зубами. – Это был Тальфо. Не она. Не ты. Не по-настоящему. Ты ее не убила».

И вновь тот тихий голосок, которой я адски хотела назвать не своим, шепнул вдогонку:

«Пока что».

Я хотела сказать себе, что это неправда, что я никогда не причиню ей вред. Но затем вспомнила, как она посмотрела на меня, прежде чем развернуться и без единого слова исчезнуть. Насколько сломана я в ее глазах, насколько иззубрена, остра, если она вот так о меня изрезалась.

Я хотела сказать себе, что у меня есть список. Что пострадают лишь те, кто в нем. Но я играла эту партию достаточно долго, чтобы знать – это ложь.

Знала и Лиетт.

И мои мысли прорвало, словно дырявую дамбу.

«Что я делаю не так?»

Лиетт.

«Что он тебе сделал?»

Кэврик.

«Ради тебя я отдам все».

Джинду.

И мне снова показалось, что я захлебываюсь собственной кровью. Что тону на сухой земле. Что хочу вырвать себе глотку, чтобы снова вдохнуть. Что хочу достать револьвер и палить из него, пока все не станет понятным. И, когда ничего из этого мне не удалось, я сделала единственное, что пришло на ум.

– Да заткнитесь вы все на хер!!!

Я заорала.

– …заткнитесь…

И что-то заорало в ответ.

– …все на хер на хер на хер…

Я оцепенела с головы до ног. Кровь застыла в венах. Мышцы одеревенели. Глаза отказывались моргать. Даже сердце притихло в страхе, что его стук услышат.

В необъятной и пустой темноте что-то было. Разговаривало. Скулило. Хныкало.

– …вы-ы-ы-ы-ы-все-все-все-все-вы-ы-ы-ы-ы-ы…

Может, магия Тальфо, оставшаяся после того, как он покопался у меня в голове. Может, шальная мысль, которая вытекла сквозь дыру в этой голове. Может, просто разыгралось воображение и я слышу всякое из-за боли.

Или, может, я тут не одна.

И, если учесть, что я стиснула Какофонию чуть крепче, можешь сделать вывод, к какому варианту я склонялась.

Я осторожно прокралась вдоль грубой стены. Затаила дыхание, шагая как можно тише. Но в темноте больше не раздавалось ни звука – только неподвижный воздух и древние камни. И все они хранили молчание.

Вдали забрезжил свет, бледный, холодный. Не дергаясь и держа палец наготове, я направилась к нему. С каждым шагом становилось светлее, пока я не вышла из темноты окончательно.

Куда – непонятно.

Передо мной раскинулась просторная пещера. Высоко над головой сквозь трещины в потолке сочились серебристые лучи лунного света. Они тянулись к сумраку, а из камней что-то тянулось навстречу им.

Фиолетовые. Тусклые, прекрасные, переплетенные с белым, словно лилии, что задержали дыхание за миг до того, как их убьет зима. Они исчерчивали стены, опутывали камни тонкими паутинками, жилами руды, что слабо, прозрачно светилась. Они казались едва ли живыми, словно стремились убежать от камня, который держал их в плену, и выдыхали неземной свет, когда понимали, что их усилия тщетны.

Севериум.

Руда, которая превратила Революцию из непокорной толпы нолей в военную машину; она покрывала пол пещеры нетронутыми венами и пульсировала, словно биение металлического сердца.

Она подсвечивала глубокую яму внизу, заполненную всем, что здесь когда-то было брошено: полуразрушенные подмостки, забытые инструменты и тележки, даже тела. Однако я увидела, что в камнях прячется другой свет – более холодный, безжалостный, знакомый.

Реликвии. Я узнала их переплетения, невозможным образом выкованные из материала куда старше и темнее, нежели камень, в котором они были заключены. Двигатели, орудия, огромные доспехи и прочие штуковины, которые я видела у революционеров, – из камней, словно руки, столь близкие к свободе, тянулась по крайней мере дюжина.

Вот, значит, почему Империум отправил в Бессонную лучших солдат.

Знали ли об этом люди на поверхности? Хороший вопрос. Они знали, что все это у них под ногами? Что им подписали смертный приговор?

Я старалась об этом не думать. Старалась не сводить глаз с дороги.

Но все равно я видела тени: сталагмиты и сталактиты, торчащие из камней, словно зубы в пасти великого зверя, извивающиеся фигуры погребенных Реликвий, длинные черные пологи, которые отбрасывал бледный свет. Среди них могла прятаться смертельная опасность.

Не то чтобы это меня останавливало – я многого бы не добилась, если бы колебалась всякий раз, когда кто-то хотел меня прикончить.

За туннелем начался долгий спуск. Я ступила на него, осторожно шагая в неверном свете. Что это плохая мысль, я догадалась, только поскользнувшись и шлепнувшись на задницу. И, сдержав крик, покатилась вниз. И от души приложилась о каменный пол.

Я вскочила на колени, вскинула Какофонию двумя руками, прицелилась в темноту.

Ни движения. Ни голосов. Ничего.

Может, все-таки магия. Или я просто сходила с ума. Оба варианта хороши.

Я опустила револьвер, встала. Сощурилась, вглядываясь во мрак. Меж хаотично растущих клыков-камней извивалась старая шахтерская тропа, ведущая в неизвестность.

Ну, я все равно не могла вернуться тем же путем. И, раз уж иного выбора не было, я крепко сжала револьвер и двинулась вперед.

Я вздрагивала всякий раз, как мои ботинки задевали о камень. В тишине пещеры даже малейший шум казался оглушительным. Темнота поглощала звуки – здесь не шелестел ветер, не перекатывались случайные камни. Ты, верно, думаешь, что меня это утешало.

Однако мое тело оставалось в таком напряжении, что чуть не выталкивало скелет наружу через рот. Перед каждым шагом я вслушивалась. Не следует ли кто за мной, не таится ли кто в камнях над головой, не бормочет ли кто в темноте – я не знала.

Поживи так долго, и многое перестанет пугать. Магия, оружие, даже звери Шрама – огромные пожирающие людей сукины дети, способные разорвать тело на две части и сожрать одну еще до того, как вторая упадет на землю – все это не пугает, если понять, как они устроены.

Прости за клише, но если я чего и боюсь, то неизвестного.

Не возвышенного, грандиозного а-ля «Что же с нами случается после смерти?» неизвестного – уж это я знала наверняка. Нет, я страшусь того, что вонзается как холодный нож в живот. Ощущение, от которого сводит нутро, когда ты понимаешь: что-то не так, но голова и сердце сговорились обмануть тебя, заставить верить, что все в порядке. То ощущение, знание, что случится нечто плохое, просто ты еще не понимаешь, что именно тебя ждет…

Или кто тебя ждет.

Вот чего я страшусь.

Я сдерживалась изо всех сил. Заставляла сердце биться ровно, голову – мыслить ясно. И оба они твердили то, что нутро уже знало: нельзя следовать тропе и надеяться, что я найду выход прежде, чем что-нибудь найдет меня. Надо рискнуть.

И возможность представилась, как только я подняла взгляд.

Под лучом серебристого света, посреди прогалины над молчаливыми серыми братьями возвышалась скала. Великолепная возможность осмотреться, куда я вообще забрела.

Или попасться на глаза тому, что там шныряло, чтобы оно поползло следом, напало, убило, без церемоний расчленило, выпотрошило и/или сожрало, все зависит от того, с какой стороны посмотреть.

Но эй, ты ведь меня знаешь. Я женщина оптимистичная.

Я подкралась к скале, которая оказалась достаточно щербатой, чтобы можно было на нее залезть. Вскарабкалась, всей кожей ощущая свою уязвимость на свету. И все-таки я не сказала бы, что рисковала зря.

Сверху открылся вид на оплетенную пещеру. Металл блестел на свету, тянулся к теням серебристыми изящными пальцами. И тени, застенчивые, невзрачные, тянулись в ответ, нежно обнимая сверкающие искры.

Красивое зрелище, не могла я не признать, пусть надо мной и висела смертельная угроза.

Но и вполовину не такое красивое, как то, что я увидела у дальнего края пещеры.

Не заметила бы, если б не слабая игра света и мрака. Там, у стены, тени сгущались сильнее. И, сощурившись, я увидела, что это не просто тень – это дыра в полу.

Путь наружу. Или в никуда. Но путь. Единственный, который мне оставался.

Я полезла вниз, сдерживая ликование, но все-таки не могла хоть немного не порадоваться. Я почти выбралась отсюда. А там будет не так уж сложно выследить Гальту, всадить ей в голову пулю, вернуть список и вычеркнуть имя.

Дела, кажется, пошли в гору.

И это объясняет, почему, как только я спрыгнула на землю, на прогалину ступила тень.

Высокая, тощая, изогнутая, словно усохшее дерево, она брела вперед на неверных ногах. Повернула отвисшую голову к лучу света и голосом, вырвавшимся из сухих губ, прохрипела:

– Э-эй…