Текст книги "Семь клинков во мраке"

40
Последнесвет

– Попытайтесь понять.

Холеный стражник в чистеньком мундире скорбно всплеснул руками.

– Последнесвет – фригольд, верно. Однако он отнюдь не типичный улей ворья, пропитанного виски, которое притворяется цивилизованным обществом, к которому вы привыкли. Мы живем под охраной Двух-Одиноких-Стариков, мудрейшего из Вольнотворцов, и как все гении, он предъявляет определенные требования.

Стражник, в красно-белом одеянии со значком в тон, указал на ворота позади себя. Вырезанные изящной аркой, увенчанной эмблемой в виде красно-белого фонаря, они вовсе не казались хлипкими. Массивные камни, обтесанные рукой искусного мастера, ослепительно гладкие стены, словно бросающие вызов дикому Шраму рискнуть их замарать. Неотесанного изгоя, который решит принять этот вызов, дожидался патруль с поблескивающими арбалетами.

– Наш прекрасный дом принимал императриц, баронов, генералов, величайших мужчин и женщин, путешествовавших по Шраму. Видные деятели всех держав, ученые всех культур. Узрев Последнесвет, гордецы познавали смирение. Мы привыкли к определенному уровню наших гостей, и даже перед лицом наистрашнейшего урагана не можем опустить планку даже на дюйм.

Страж выразительно на меня посмотрел.

Я глянула в ответ – глазами, вокруг которых бессонные ночи очертили черные круги. Стряхнула грязь с истрепанной, окровавленной рубахи, почесала вдруг зазудевшую задницу. Шмыгнула, сплюнула красно-зеленую мокроту и утерлась тыльной стороной ладони.

– Так что ты там этим хочешь сказать, дружок?

– Я хочу сказать, – ответил стражник с душераздирающим, достойным оперы вздохом, – что город Последнесвет закрыт для гостей твоего разряда.

– Моего разряда, – повторила я.

– Что по сути есть вежливое наименование для женщины, разодетой как головорез, покрытой татуировками, как культист, владеющей револьвером размером больше собственной головы и смердящей птичьим дерьмом, да.

– Так, ладно, это попросту нечестно. – Я ткнула большим пальцем назад, в сторону большого загона. – Я оставила птицу вон там, в стойле, так что никак не могу смердеть. От меня в худшем случае может нести. А во-вторых, какого хера ты мне втираешь, что крупнейший фригольд в Шраме не принимает гостей?

– Я не сказал «гостей», – стражник поднял палец. – Я сказал «гостей твоего разряда». Если пожелаешь, могу использовать такие слова, как «негодяи», «нежелательные личности» и «неприятности для общества». – Он скользнул взглядом по крови на моей рубахе и Какофонии на бедре. – Хотя, впрочем, для лично твоего разряда придется изобрести слова покрепче.

Я сдержала порыв показать ему свой личный разряд и всего лишь вздохнула.

– Слушай, я здесь не для того, чтобы чинить беспорядки. Просто хочу ванну и стакан чего-нибудь горячительнее воды, и все это желательно таких размеров, чтобы я могла в них потеряться. – Я похлопала Какофонию по рукояти, не обращая внимания на его клокочущий жар. – А эта штука, торжественно даю слово, ни разу не покинет кобуры.

– Твое слово.

– Ага, мое.

– Неужели то, чем люди обмениваются, когда у них нет денег или…

Я сощурилась.

– То, что я даю, когда могла бы очень легко прострелить кому-то башку в кашу и сообразить из нее самогону, но решила так не поступать, потому что вот такая я до хера хорошая.

– Именно тот разряд, которого мы пытаемся здесь избежать. – Стражник опасливо осмотрелся. – Слушай, это ведь не я тут решаю. В городе растет напряжение. Два-Одиноких-Старика предпочитают свести количество взрывоопасных элементов к минимуму, пока все не успокоится.

Мое внимание привлек топот сапог. Я глянула в сторону как раз когда мимо пары стражников, безо всякого осмотра их пропустивших, промаршировал строй революционеров со штык-ружьями на плечах и пылью на мундирах.

– Так, и что это тогда за херь? – Я очень хотела сопроводить вопрос жестом, что было бы невежливо, поэтому сей жест достался строю солдат. – Значит, взрывоопасных элементов в городе тебе не надо, но ребяток с ружьем вместо члена ты радостно пропускаешь?

Стражник потер висок.

– Никто, даже Два-Одиноких-Старика, не способен удержать армию. Я же, тем не менее, способен удержать одного смердящего, – он умолк, – мои извинения, то есть изгоя, от которого несет.

– Дерьмо из-под птицы, – выплюнула я. – Что у них такого, чего нет у меня?

Стражник моргнул.

– Тысячи солдат, невероятная огневая мощь и рубахи, не залитые кровью.

– И все?

Я полезла в сумку, достала сверток льна. Встряхнула рубаху, которую столь щедро пожертвовал мне Деннек. И под слабые возмущения стражника, которые затем переросли в сильные возмущения всех стражников поблизости, мигом стянула свою, окровавленную, и швырнула на землю.

Негодование продлилось недолго. Я быстро справилась и натянула рубаху Деннека. Та оказалась мне слишком велика – забавно, парнишка совершенно не казался крупным, – поэтому я закатала рукава и подвязала полы. А потом указала на свою новенькую, чистенькую и ничуть не пропитанную кровью одежку.

– А теперь?

– Теперь у них есть тысячи солдат, невероятная огневая мощь и рубахи по размеру. – Стражник вздохнул и покачал головой. – Будьте так любезны, мадам, уходите. Никто здесь не хочет, чтобы дело приняло скверный оборот. – Он уставился на меня на мгновение. – Более скверный, если уж на то пошло.

Может, я просто слишком долго – даже не припомню сколько – провела в седле без сна. Может, это Какофония прожигал дыру мне в бедре. Или, может, это был свет, который упал на лицо стражника, чистенькое и холеное, так и напрашивающееся на пару-тройку дырок.

– Вы, наверное, и не хотите. – Моя рука скользнула к Какофонии. Он нетерпеливо вспыхнул. – А я вот, представь, считаю, что скверный вид – это хорошо.

Зря.

Я сперва почуяла, а потом и услышала тетиву. На воротах возникли три арбалета, нацелившие в меня черные болты. Не шевельнув рукой, я перевела взгляд на стражника, который одарил меня невыносимо самодовольной ухмылкой.

– Самый скверный исход – это грязь, которую твой труп оставит на дороге, – произнес он. – Но прошу, если не ради собственного растраченного попусту достоинства, то ради несчастного страдальца, которого мы заставим все это убирать.

От любого другого напудренного стражника с дерьмом вместо мозгов я бы давным-давно ушла. Но конкретно этот напудренный стражник с дерьмом вместо мозгов и с остроумными шпильками вроде этой заставлял меня изо всех сил сдерживаться, чтобы не снести его голову и разгребать последствия.

Впрочем, если меня пристрелят, его самодовольство распухнет до невозможных размеров. Даже если я успею снести ему голову. Поэтому я убрала руку с Какофонии, а потом развернулась на пятке и затопала прочь.

Правда, столь яростное отступление было омрачено моим прихрамыванием. Какофония обжег мне бедро. Умей он говорить, несомненно потребовал бы вернуться и вступить в бой. Или настойчиво поинтересовался, на кой нам вообще сдался этот город. К моему счастью, он мог общаться, только причиняя боль. И мне было куда проще иметь дело с болью, чем со своей беспомощностью.

Враки не оказалось в Плевелах.

В единственном месте, в котором я была уверена, его не оказалось. И я не представляла, где еще он может быть. Зацепки кончились. Чутье молчало. Не осталось никаких идей, ни единой, лишь отчаянная надежда. И она звала меня за эти ворота.

«Ну, что ж, – подумала я, шагая по дороге. – По крайней мере, тут ничего личного».

Это было слабым утешением, но по пути мне встретились десятки таких же отвергнутых гостей. Они собирались группками на жесткой траве, на берегах реки. Торговцы, занятые беспокойными ротаками, зевающие наемники, что бесконечно полировали оружие, беглецы из неведомых мест, глядящие в никуда пустыми глазами.

Все это было неправильно. Ненормально.

Последнесвет действительно был богатейшим фригольдом Шрама. Его жаждали заполучить армии Империума и Революции, но он устоял в сражениях и вынудил обе стороны перейти к мирной торговле. И Два-Одиноких-Старика, Вольнотворец, правивший там, действительно держал всех в ежовых рукавицах. Однако богатство городу приносили именно эти люди, стекавшиеся отовсюду и звонкой монетой, кровью или известиями питавшие тщательно выверенный механизм, в который обратил этот город Два-Одиноких-Старика.

И, не впуская их в Последнесвет, он осознанно отказывался от прибыли. Я не знала, что стряслось и почему он пошел на такую меру. Я знала только три вещи: мне нужно попасть в город, я не могу туда попасть, и кое-кто совершенно мне не помогает.

– Как ты там говорил?! – заорала я на Кэврика, как только нашла его на вершине дюны в окрестностях. – Нужно доверять друг другу, у нас больше никого нет, только мы, ме-ме-ме-ме-ме. – Мне показалось, что я изобразила его безупречно, однако Кэврик даже не обернулся. – Где ты, на хер, шлялся?

Он не ответил. Я не стала повторять. Как только я увидела, что приковало его взгляд.

Ответом мне было облако севериума в небе, гул армии, готовящейся к битве, ряды пушек в долине внизу.

Три дюжины серых, как сталь, могильных камней, жаждущих плоти.

Двигатели-Реликвии гудели, заставляя броню и колеса грохотать. Вокруг них, словно мухи, сновали революционеры, выкрикивая и исполняя приказы. Инженеры грохотали молотами. Солдаты упражнялись со штук-ружьями. Командиры палили в воздух из ручниц, подкрепляя свой рев.

Все, что нужно для войны… кроме противника.

– Это… недоразумение.

Это заметила не я одна.

– Здесь не должно быть столько орудий, – Кэврик покачал головой. – Они должны быть там, где идут сражения. А это… это… – Он глянул через плечо на город. – Последнесвет нейтрален. Там разве что горстка имперских послов. Ничего, что потребовало бы столько… – Его лицо скривилось, словно стиснутые зубы могли помочь ему постичь смысл происходящего. – Зачем они здесь?

На миг я решила пожать плечами и уйти. Но что-то во мне – зуд, от которого не могла избавиться с того момента, как мы встретились, – заставило меня заговорить.

– Ты ходил к ним, спрашивал?

Кэврик глянул на меня с удивлением. Он понимал, о чем я. Он мог пойти к ним и рассказать, что стряслось, вернуться с собратьями и навсегда избавиться от женщины, которая его похитила, угрожая револьвером. Сколько бы крови я ни пролила, трупов ни оставила, пожарищ ни сотворила, он мог освободиться.

Он мог освободиться от меня.

И тогда этот зуд превратится в острую боль, что вонзится мне в затылок, когда Кэврик наконец отправится в долину, оставив меня наедине с моим револьвером. Но если промолчать, будет хуже.

Впрочем, я все равно ждала боли.

– Нет.

Но не этого.

– Нет, бессмысленно. – Кэврик покачал головой и указал на долину. – Видишь командиров? Одни сержанты. Никто из них не знает ничего, кроме приказов. Только время потратим. – Он снова оглянулся на городские стены. – В долине нет палатки командования, значит, все высшие чины в городе. – Он кивнул. – Значит, нам надо туда попасть.

– Ага, – буркнула я. – Уже пыталась. Меня не впустили.

– Что? Почему?

Я зажмурила один глаз, приподняла ногу и коротко пернула.

– Понятия не имею.

Кэврик вздохнул.

– Ладно, попробуем иначе.

Плестись за ним следом было непривычно. Ну, по крайней мере, не тыкая ему в спину чем-нибудь колющим или стреляющим. Однако я все равно отправилась за потрусившим обратно к воротам Кэвриком.

Он просто казался таким… воодушевленным?

Я поспешила нагнать его, пока он проталкивался сквозь толпы путников.

– Что? – подала я голос. – Возьмем ворота штурмом? – Я достала револьвер. – Я, конечно, в деле, но до такого могла додуматься и сама.

– Нет! – крикнул Кэврик, прибавляя ходу. – Никакого оружия! И держись от меня правее в двадцати футах.

– Чего? Зачем?

Он бросил на меня взгляд через плечо.

– Верь мне!

Я поверила. Все во мне орало, что нельзя, что я должна рвануть вперед, палить во все стороны и надеяться на лучшее. Но я покорно отстала. Взяла правее. Проследила, как он сперва рванул на всей скорости, а потом резко затормозил перед воротами.

– Стоять! – Симпатяга-стражник, который не пускал меня, поднял ладонь. Вторую он опустил на эфес меча, но обнажать его не стал. – Будьте любезны.

– Не… не могу… – театрально прохрипел Кэврик, обливаясь потом. – Беда… в долине. Нужна помощь.

– Какая помощь? – нахмурился стражник. – Если вопрос революционный, мы позовем твоего командира, на это уйдет…

Я выгнула бровь, остановившись в отдалении, но в пределах слышимости. Значит, Кэврик все-таки прав.

Он яростно затряс головой и ткнул в сторону долины.

– Нет времени, – охнул Кэврик. – Вы нужны прям сейчас! Завязалась драка. Пропало оружие. Обвинили Революцию. Сейчас начнется перестрелка.

– Что? – Стражник сощурился. – Это… это проблемы Революции. Примирители Последнесвета нужны здесь для…

– Сраный ты кретин! – Кэврик схватил стражника за грудки. – Нас обвиняет Ренита Эвонин! Эвонины утверждают, что Революция их обокрала!

Прекрасная штука – когда ложь складывается в единую картину.

И знаю, что это прозвучит по-свински, но я невольно восхитилась Кэвриком. У Революции есть ружья и солдаты, у Эвонинов – деньги. Последнесвет не захочет драконить ни тех, ни других, тем более на фоне военного давления и якобы напряженной обстановки в городе.

Как только стражник все это осознал, на его лице забрезжил страх. Он обнажил клинок и махнул товарищам.

– Ты! – указал стражник на примирителя на стене. – Сообщи Двум-Одиноким-Старикам. И приведи к вратам еще людей! Остальные – за мной!

Они поспешили к долине. Донесся клик, сзывающий к воротам новых стражников, и путники снаружи зароптали, подняли крик, замычали ротаки, заклекотали птицы, и совсем никто не заметил, как мужчина в грязном мундире и женщина со шрамом проскользнули мимо них на улицы города.

А после? Два человека попросту растворились в толпе.

Нырнув в людный переулок, я оглянулась. Убедилась, что нас никто не преследует, и пихнула Кэврика локтем.

– Выдыхай.

Он коротко вздохнул и, выпучив глаза, вскинул руки.

– Генерал милостивый, – охнул Кэврик. – Я даже не думал, что план сработает. Был уверен, что они все поймут. Весь трясусь. По мне видно, что трясусь? Вообще весь.

– Расслабься, – хмыкнула я, похлопывая его по спине. – Охеренно сработал.

– Похвала из уст Сэл Какофонии? – Он криво усмехнулся в ответ. – Не пойму, радоваться или ужасаться.

– Чуть того и другого – чтобы наверняка.

Над нами возвышался Последнесвет – вздымающиеся к безупречно ясным небесам постройки из гладкого камня и дерева, по крышам которых рыскали примирители с крутыми арбалетами. Я запахнула плащ поплотнее.

– Надо поскорее скрыться, – пробормотала я. – Пока не убедимся, что твой спектакль никто не заметил.

– Верно, – вздохнул Кэврик. – Мне нужно найти Ставку Командования и… – Он беспомощно развел руками. – Не знаю. Понять, что происходит и сколько людей я смогу спасти.

– Есть план?

– Нет. Но это не должно меня останавливать. В Ставке должны узнать, что мы в беде. – Он искоса на меня глянул. – Позвал бы тебя рассказать о Враки, но не знаю, смогу ли провести в Ставку скитальца, пусть даже со сведениями об ином скитальце.

– Что? – усмехнулась я. – Не сможешь придумать еще одну гениальную отмазку?

– То была… всего лишь хитрость. – Кэврик хмыкнул. – Не смог придумать ничего другого, честно говоря. Сперва хотел повторить то, что ты сделала на Алом Пути, мол, «да вы знаете, кто я такой» или типа того. Но вряд ли сработало бы.

– Ага, никогда не задавай этот вопрос, если не знаешь на него ответ, – отозвалась я. – И все же я под впечатлением. Чтобы Кэврик Гордый – и вот так лгал, не моргнув сраным глазом! Ох, что же скажет Ставка?

– Они поймут. Если этим я помогу спасти людей от смерти, они поймут. Поэтому я и должен доложить им о Враки, о Старковой Блажи. Революция создана на благо людям, угнетенным и притесненным.

Кэврик слегка приуныл, и я буквально увидела, как его мысли возвращаются к долине и развернувшемуся там лагерю. И как он задается вопросом – как же, гром их раздери, все эти орудия могут избавить кого-нибудь от боли?

– По крайней мере, так должно быть, – пробормотал он.

Я промолчала, и он отвернулся. И несмотря на гул города – смех людей на верандах кофеен, зычные голоса торговцев, хриплый треск вокафонов, исполняющих новейшие оперы, – между нами воцарилась гробовая тишина.

Самый громкий звук в мире – когда верующий человек начинает сомневаться.

И для меня он заглушил все остальные.

41
Последнесвет

После того как нами чересчур заинтересовался отряд стражников, мы с Кэвриком, договорившись о месте встречи, разделились.

Вернее, это он со мной договорился. Я же еще не решила.

Нам обоим было чем заняться в Последнесвете. Дело Кэврика могло привести его обратно ко мне. А мое дело, человек, из-за которого я сюда явилась…

Если где-то есть справедливость, мое дело приведет меня к Враки.

Я не стала говорить об этом Кэврику. Это вызывало у меня некоторые угрызения совести – особенно после его трогательных речей о доверии. Однако для молчания у меня было несколько причин. Среди них – месть.

И горячая ванна.

Не пойми меня неправильно, но когда я снова вышла на улицы Последнесвета, все еще окутанная паром купальни, словно мантией, я чувствовала себя непривычно. Я была чистой, воздух обдувал разогретую кожу, на мне не осталось крови, грязи, пота, которые смыло в водосток. И пусть я знала, что впереди меня, как обычно, ждет еще больше крови, притвориться хоть на мгновение, что я занимаюсь не убийствами, было приятно.

Ради этого чувства я готова на многое.

И богатейший фригольд Шрама был рад услужить.

Последнесвет не был похож на фригольд. Вместо казарм и массивных дверей – высокие изящные постройки с окнами и красной черепицей. Усеянные гондолами каналы вдоль ровных линий улиц, лишенных случайного мусора и случайных пьянчуг. Кофейни вместо таверн, портные вместо оружейных, лавки, торгующие изысканными винами, тарелками, гобеленами и прочими штуками, которые никогда не пригодятся тебе в дикой глуши.

И огни… повсюду огни.

Они свисали длинными вереницами от крыши к крыше. Бесцельно плавали на воде, и гондолы и лодки обходили их на почтительном расстоянии. Бумажные фонари, алые и цвета слоновой кости, дремали по всему городу, и с наступлением темноты один за другим пробуждались тем же сиянием, что и герб города.

Какую алхимию Два-Одиноких-Старика использовал, чтобы каждый день, прямо перед закатом, они зажигались сами по себе, никто не знал. Даже другие Вольнотворцы; более того, они вообще считали, что подобная эстетическая фривольность – пустая трата его значительных талантов, которые он мог бы посвятить их общему делу.

Лиетт после трех бокалов вина могла часами возмущаться тем, какой он мудак. Вся краснела, кричала, подпрыгивала на месте… само очарование.

Мне этого не хватало.

Мне многого не хватало.

Однако люди Последнесвета не разделяли моего восторга и восхищения фонарями.

При всем великолепии фригольда по сравнению с его жителями он казался убогим.

Никто не толкался. Воздух наполнял смех, каким смеются не над сортирными шутками. Не видать ни единой драки. Да все эти люди выглядели так, будто дунешь – и они разобьются.

Мужчины в плащах, расшитых золотом, с намасленными волосами и аккуратно подстриженными бородами. Дамы в платьях, обтягивающих тело словно вторая кожа – аметистовая, изумрудная и прочих цветов, которым не найти и названия. Даже дети были одеты прилично и гонялись друг за другом в туфельках, которые выглядели дороже моих ботинок, ремня и оружия вместе взятых.

Но даже не одежда поражала больше всего. На улицах встречались птицы сотни расцветок – длиннохвостые создания с переливающимися перьями на плечах богатых дам и пернатые длинноногой имперской породы, на которых гоняли молодые люди. Дым алхимических труб заполнял воздух ароматами цветов, фруктов и, как мне показалось один раз, пердежа. В воздухе плавали зачарованные подносы из Катамы, подающие гостям кофеен напитки, пока невидимые скрипачи выводили мелодию на парящих в пяти футах над землей инструментах.

Ты, наверное, подумаешь, что именно поэтому мне становилось не по себе.

Однако мне было странно находиться среди этих людей по иным причинам. Я – вся в шрамах, татуировках, в потрепанной одежде, с массивным револьвером на бедре. Я почти ждала, что кто-нибудь позовет стражника и меня обвинят в осквернении взора одного из богатеев.

Однако никто на меня не смотрел. Никто со мной не заговаривал. Если они и замечали, что по их городу бродит убийца, всем было плевать. Да и ношение огнестрельного оружия в Последнесвете, как и в любом фригольде, не считалось преступлением. Когда я протискивалась сквозь толпу, на меня никто даже не смотрел. А вот я не могла перестать глазеть.

Как они смеются, потягивают вино, прогуливаются легкой, неторопливой походкой людей, которые в жизни не задумывались о том, чтобы коснуться оружия, не то что использовать его в деле.

А я не знала, смогу ли однажды тоже так ходить, умела ли я вообще хоть когда-то?

– Расступитесь, горожане!

К счастью, неловкость, которую у меня вызывала нормальная жизнь, вдруг сменилась знакомым напряжением, напоминающим, где я, блядь, оказалась.

Голос проревел приказ что было мочи, но все равно утонул в скрежете металлических шестерней и скрипе вокафона. Но и их тут же заглушил грохот тяжелой поступи жуткой груды железа и севериума, от которой содрогнулась земля.

Издалека его можно было назвать гигантом. Голова, увенчанная зазубренным рогом, взирала на остальных с высоты больше семи футов. Разворот плеч занимал всю улицу. Земля стонала от каждого шага его массивных ног.

Он был облачен в железную кожу, сплошные жесткие углы и сбитые пластины. На голове красовалось пустое забрало, окутанное паром, с шипением изрыгаемым внушительными двигателями, прикрепленными к спине. Вместо ладони его огромная рука заканчивалась здоровенной, сука, пушкой.

Вблизи его можно было назвать чудовищем.

Однако вы, революционеры, зовете его Паладином.

– Восславьте Революцию и сохраняйте спокойствие, горожане! – Голос был человеческим, хоть и звенел металлическим эхом, пытаясь перереветь прикрученный к его плечу вокафон, громыхающий революционным гимном. – Избавители от имперской грязи вернулись во имя защиты этого города!

Паладины были созданы как символ мощи и идеалов.

«Они – бастионы против развращения, борцы против злодеяний, воплощения древних легенд», – говорил о них Великий Генерал.

Он, должно быть, думал, что в древних легендах упоминались пушки, способные за две секунды превратить человека в ведро дымящегося мяса. Революция повесила им на спину двигатель-Реликвию, выдала свое мощнейшее оружие и отпустила гулять по полям сражений. Я видела, как Паладины косят ряды солдат, словно пшеницу. И несмотря на все мои знания о них, я с трудом верила, что изнутри этой штуковиной управляет человек.

Иногда машины пугали куда больше, чем вся магия мира вместе взятая.

По бокам от Паладина нога в ногу маршировали шесть революционеров, гаркая на горожан, которые и без того жаждали поскорее убраться с дороги. Однако, в отличие от меня, они смеялись и хлопали в ладоши. Для них он был всего лишь внушительной декорацией в замысловатой опере.

Они не видели.

Как они не замечали меня, так они не видели и солдат. Вверх и вниз по улицам маршировали отряды в синих мундирах с обнаженными штык-ружьями на плечах, рыская, словно стаи псов в поисках свежего мяса.

И это было не все.

Сперва я услышала ее песнь – далекие, мелодичные переливы Госпожи Негоциант. Потом заметила их. Лоснящиеся аметистовые цвета имперских мундиров, в которых солдаты Катамы вышагивали по улицам среди толпы. Блеск крылатых эмблем на груди расположившихся в кофейнях офицеров. Сам воздух пропитался магией, которую тщательно держали в узде – огнеглефы жаждали вспыхнуть пламенем, потрескивали в нетерпении грозострелы.

И повсюду, повсюду таилась жестокость. В хмурых взглядах, которыми патрули обменивались на улицах, в ругани, которой перебрасывались офицеры через каналы, в бесполезной демонстрации силы, ради которой громоздкую военную машину, вроде Паладина, протащили по людной улице.

Вот, судя по всему, и «взрывоопасная ситуация», о которой говорил стражник у ворот.

Последнесвет всегда был желанной целью для Империума и Революции. Он раскинулся в идеальном месте, где сходились река, тракт и побережье, приводившие сюда торговцев. Каждая сторона жаждала его заполучить и не допускала и мысли о том, что его получит враг; так и возникло самое неловкое перемирие всех времен – под надзором Двух-Одиноких-Стариков.

Но что-то изменилось.

На улицы вышло слишком много солдат. Хмурые взгляды сменялись попытками схватиться за оружие; ругань – конкретными, открытыми угрозами. Эти люди были готовы убивать.

Я запахнула плащ плотнее. Какое бы спокойствие я ни чувствовала, оно мигом улетучилось, ведь здесь наверняка были и те, у кого есть довольно веская причина от меня избавиться.

На крышах мелькнули красно-белые мундиры стрелков. Они не сводили глаз с солдат внизу, держа наготове созданные руками Вольнотворца арбалеты. Правда, созданы они были для быстрого и скрытного решения мелких проблем. Мне стало интересно, знал ли Два-Одиноких-Старика, что его фригольд стал пороховой бочкой, которая вот-вот рванет.

Потому что горожане не имели о происходящем никакого, на хер, представления.

Кто-то должен им рассказать, предупредить.

Кто-то другой, в смысле. Кто-то, у кого не было собственных планов.

Я стряхивала переживания с каждым поспешным шагом, освобождая место для этих планов. Враки не оказалось в Бессонной, однако он вряд ли ушел далеко, если оставил там Гальту и Тальфо. Заговор против Короны был уничтожен, за голову Враки объявили награду как Революция, так Империум – и не в его интересах было просто так швыряться союзниками.

Значит, он все еще где-то в Плевелах. А если есть некто, знающий хоть что-нибудь о том, где всемогущее Дарование вот-вот призовет гнусное чудовище из-за пределов мира, то я найду его здесь, в Последнесвете.

К несчастью, я не знала никого, знающего хоть что-нибудь.

К счастью, я знала кое-кого, знающего все.

К несчастью, наши пути разошлись не лучшим образом.

К счастью, как ты можешь догадаться, я склонна забивать на подобные вещи хер.

В моей голове все это вполне походило на план. Правда, в последнее время моя голова стала довольно шумным местечком. В ней было полным-полно страхов: что я опоздала, что я никогда не спасу этих детей, что Враки продумал все на шесть-семь шагов вперед, что он уже давно убрался отсюда и смеется надо мной.

Страхов, что я никогда его не найду. Не найду Джинду. Никого из них.

Что им все сойдет с рук.

Страхи давили мне на плечи, замедляли мой шаг, но я упрямо спешила по улицам, проталкивалась сквозь безупречные толпы красивых людей, к мосту на другую сторону каналов, где дома были победнее, а огни светили не так ярко.

И на краткий, черный миг задумалась, не смогут ли эти страхи утянуть меня на дно, если я прыгну в воду.

И тут я его услышала.

Небо взрезало птичьим криком. Ветер принес с собой запах лилий и углей. Мои мышцы напряглись, готовясь к нападению. Кровь пылала, готовая к бою. Но сердце… сердце знало этот звук.

И оно пело.

Я запрокинула голову к небу. Перья мерцали аметистами в последних лучах солнца, длинные хвосты развевались на ветру, словно воздушные змеи, крылья переливались с каждым взмахом. Птицы, казалось, совершенно не замечали собственной величественности, словно летать и окрашивать небо фиолетовым для них – обычное дело, а у меня от этого зрелища дрожали колени.

Они летели идеальным строем, и каждым правил имперский всадник в пурпурном доспехе. Над их головами трепетал стяг Катамы, великая птица с распростертыми крыльями. Они разинули клювы, все до единого, и испустили крик, который пронзил мою кожу.

Крикаи.

Огромные птицы, которые стали символом Империума. Живые знамения благосклонности Госпожи Негоциант. Чудища, чья красота и кровожадность внушала врагам Императора в равной степени благоговение и страх.

Дети мчались за их тенями, взрослые поднимали головы и восхищенно смеялись. И в тот момент я вдруг стала одной из них.

Когда я их в последний раз видела, я была еще девчонкой. Тогда они казались недостижимо возвышенными, жесткой издевкой, призванной напоминать, насколько мы уродливы и прикованы к земле. Я помнила, как скользили по воздуху хвосты этих птиц, когда сами они изящно кружили в небесах. В тот день меня не заботила ни война, ни месть, ни металл.

В тот день мне хотелось только быть как они, летать как они. И я едва сумела сдержать слезы.

Сегодня – не сумела.

Мир вдруг стал слишком большим, слишком полным людей, звуков. Ноги вдруг ослабели; пришлось опереться о парапет. Из глаз, обжигая шрамы, покатились слезы.

Я, должно быть, выглядела идиоткой. Сэл Какофония рыдала, как малявка, при виде кучки до хера понтовых попугаев.

Жаль, что я не могу сказать тебе, почему так вышло.

Однако никто ничего не заметил. Когда крикаи со своими всадниками, пролетев над крышами, скрылись из виду, люди вернулись к привычным занятиям – быть потрясающими и счастливыми. Они не видели, как я смотрела в небеса и шептала.

– Эрес ва атали.

Я вытерла глаза, запахнула плащ плотнее. Сэл Какофония не льет слезы. Сэл Какофония берется за сраное дело.

Мне были нужны ответы. И выпивка.

К счастью, я знала, где найти хотя бы одно.