Текст книги "Семь клинков во мраке"

– Бля!

Кэврик?.. Совсем некстати.

Я развернулась, Какофония прыгнул в ладонь, нацелился туда, куда устремился перепуганный взгляд младшего сержанта. И я мгновенно увидела.

Ты, наверное, сказала бы, что оно похоже на человека. Ходит на двух ногах, у него есть две руки, туловище и голова, кое-как скрепленные вместе. Но нет тела – в том смысле, о котором ты думаешь. Оно сплетено из пыли, битого камня и ветра, сбитых в клубы, смутно напоминавшие конечности.

Оно шаталось по пустошам неловкой походкой, дрожа, силясь удержаться единым целым. И неприятно напоминало мне ребенка, который только учится ходить.

А еще, как и ребенок, оно страшно вопило.

Облако пыли, служившее лицом, зарябило, выстроило рот из камней и комьев грязи. Этот рот был разинут и испускал оглушительный безутешный вой, который уносился так далеко, что никакому ветру и не снилось.

– Что за херь? – Кэврик предусмотрительно спрятался за Конгениальностью. – Что это за херь?!

– Отголосок, – ответила я, убирая Какофонию в кобуру.

– Что?

– Отголосок, – Лиетт подобралась к существу опасно близко, словно изучала самое обычное насекомое, а не, скажем, ходячую подборку воплей. – Также известный как ветродух. Характерны для этой области Плевел. Безвредны.

– Безвредны? – уставился на нее Кэврик, едва ли не оскорбленный. – Безвредны?! Перед тобой какой-то… какой-то призрак, и ты считаешь его безвредным? Безвредным?!

– Отголосок – не призрак, – презрительно фыркнула Лиетт. – Не позорься. Это всего лишь остатки коагулированной бесформенной памяти, порожденной чрезвычайно сильной болью или страхом, которые обрели форму и звук благодаря латентной магической эссенции, что сохранилась в окружающей среде. Все просто.

Кэврик моргнул.

– А. Но…

– Просто!!! – рявкнула Лиетт.

Отголосок повернулся и, пошатываясь, направился к нам. Я не смотрела, не признавала его существование и, что самое главное, не думала о нем. Кэврик же пялился на него, широко распахнув глаза и уронив челюсть.

И уже очень скоро Отголосок уставился в ответ.

Ветер соткал из грязи нос, рот, глаза и уши. Потом – тело, обратив клубы пыли в подобие женской фигуры, затянутой в тяжелый военный мундир. Короткостриженая, высокая и прямая, с приятными чертами лица. Можно было назвать ее даже привлекательной, если бы не горящие мучением глаза и раззявленный в крике рот.

– Твою мать!! – заорал Кэврик так громко, что шлепнулся на задницу. Не поднимаясь, на четвереньках отполз подальше. – Твою мать, твою мать, твою мать!!!

– Узнал кого? – поинтересовалась я.

– Это же… это Сабрита, – с трудом охнул Кэврик. – Моя кузина. Она… сдавала офицерский экзамен… пыталась сдать. Она… она не… Испытания, они убили… – Он уставился на меня. – Как?!

– Кэврик, пожалуйста, – Лиетт вздохнула. – Он тянется к твоим воспоминаниям, в физическом смысле питается эмоциональной травмой, которую ты можешь проецировать, и черпает оттуда облик. Как мне еще тебе разжевать?

– Но почему оно подходит ближе?

Я вытащила Джеффа и, шагнув, перерубила Отголоску песчаную шею. Брызнуло каменной крошкой и пылью, грубым подобием крови, потом распалось кучей грязи и тело.

– Как… как ты?.. – изумился Кэврик.

Я пожала плечами.

– Оно сдохло, ведь ты вспомнил, что клинок убивает людей.

Во взгляде, которым младший сержант смотрел на меня, не было ничего, кроме страха. Но, по крайней мере, он поднялся на ноги. Так что я просто вздохнула и обвела глазами пустоши.

– Слушай… Ты ведь знаешь, что Плевелы не всегда так выглядели, верно?

– Разумеется, – наконец обрел дар речи Кэврик. – Ужасам, которые Империум навлек на эти места, и храбрым жертвам революционеров, сражавшихся ради их защиты, посвящены первые же уроки военной истории в офицерской академии.

– Не лучшая защита вышла, м-да? – произнесла Лиетт, глядя вдаль.

Я покачала головой.

– Ага, революционеры полегли. Но и маги тоже. В самый разгар сражений умирали тысячи. На земле лежало столько трупов, что и не сосчитать. И они увядали, разлагались. Их Прах развеялся по ветру, пропитал почву, растворился в водах.

Я обвела рукой завихрения пыли, выжженную землю.

– Это все, конечно, из-за магии. Ну, или отчасти, если уж на то пошло. Небесники разорвали ветра на части. Огонь и лед обратили почву в прах. – Я прочистила горло. – Обычный, не тот, что с большой буквы «пэ». Как правило, такая магия действует, пока жив тот, кто ею владеет. Но когда столько сил сплелось с таким количеством Праха, получилось…

– Идеальное место, – пробормотал Кэврик. – Понимаю. Вот почему сюда пришли скитальцы. Для задуманного Враки нужно много магии.

– А здесь она буквально в сраном воздухе витает, – подтвердила я. – Ты, вероятно, прямо сейчас вдыхаешь какого-нибудь мертвого ублюдка.

Зашелестела ткань; Кэврик поспешил прикрыть нос воротником. Я бы от души над ним потешилась, но не было времени. Песнь Госпожи зазвучала громче. Поднялся ветер, пыль сгустилась. Конгениальность, заклокотав, потянула повод.

И вдруг они оказались повсюду. Соткались из ветров, восстали из грязи, из пустоты сперва ноги, потом туловища, руки и черепа. Глина дала им глаза, не способные моргать, рты, не способные закрыться. И у них были голоса.

И они орали.

Вой заполнил небеса, заглушив ветер и даже песнь Госпожи. Они побрели вперед, едва переставляя рассыпающиеся под ними ноги, протягивая руки, искривленные, рассеивающиеся в пыль. Их глиняные глаза нашли меня. Разинутые рты заговорили на лишь мне известном языке.

Шепот. Нападки. И прежде всего – мольбы. О милосердии. О жизни. О пощаде для любимых.

Мое сердце оборвалось. Кровь застыла в жилах. Я услышала каждое слово.

И бросилась бежать.

– Живо! – рявкнула я, дергая поводья Конгениальности. – Не стоять! Не оглядываться! Не слушать их!

– Что происходит? – поспешил догнать меня Кэврик. – Я ничего такого не помню! Или это вы?!

– Дремлющая память, может быть! – прокричала на бегу Лиетт. – Плевелы – загадка!

– Но ты говорила, они безобидны!!! – заорал Кэврик, силясь перекричать заполняющий само небо вой.

– Я говорила, безобиден один!!! – обогнала его Лиетт, и мы понеслись дальше вглубь вихря.

Отголоски не стали нас преследовать. Они мимолетны, зыбки, словно пыль, из которых и состояли, не способны удерживать внимание. Когда мы приблизились к форту, они рассеялись по ветру вместе со своими воплями.

Но их голоса продолжали звенеть у меня в ушах. Шепотки, крики, мольбы – я слышала их за своим прерывистым, неподвластным мне дыханием. Они цеплялись ко мне, въедались глубже шрамов, пока я не стиснула зубы и не зажмурилась, чтобы их унять.

И воцарилась тишина, которую нарушало лишь эхо моего дыхания.

Я ничего не могла поделать. Я смотрела в глаза убийцам, видела города, где было столько страданий, что лучше б они были кладбищами, и бровью не вела. А тут не находила сил отдышаться, угомонить сердце и перестать глотать закоптелый воздух.

Потому что передо мной замаячили они.

Сначала я увидела ворота. Стены, опаленные пламенем, изрешеченные ударами, держались вполне достойно, однако ворота сопротивлялись отчаяннее всего. С надломленными петлями, иссеченными засовами, они по-прежнему храбро обороняли то, что было им доверено. Добротная, массивная древесина, опоясанная железом, прогнила, проржавела, но долгие годы стояла гордо.

И все же… эти ворота не сумели остановить то, что обернулось их крахом.

– Ты как?

Я опустила взгляд. На пальцы Лиетт на моей руке.

– В порядке, – соврала я, оттолкнув ее.

– Не похоже на «в порядке», – она проследила, как я догоняю ушедшего вперед Кэврика.

– Это место… – прошептал тот едва ли не благоговейно. – Я уже видел эти ворота.

Наверняка. На картине или в научном труде. Когда-то эти ворота были широко известны. Их даже считали несокрушимыми. О том, сколько атак пехоты они выстояли, сколько пушечного огня презрительно стряхнули, ходили легенды. Я слышала их все – еще до того, как впервые увидела эти ворота собственными глазами.

А когда их в один миг разорвало, я позабыла легенды. Как позабыли и остальные.

Несмотря на все трещины и дыры, стены почти не пропускали ветер. Крепкие, возведенные на веки вечные. Вверху кружили плотные коричневые облака пыли, испуская недовольные стоны, причитая, что им не дозволено просочиться внутрь.

Я ни за что не пришла бы сюда без надобности. В отличие от Враки, для меня там нет добрых воспоминаний.

Постройки стояли на прежних местах. Казармы – на севере, ближе к воротам. Дома для семей солдат и рабочих – на западе, вдоль дорог, что уходили вглубь горы, в шахту. Горны и кузни – в низкой долине вдоль южной стены, под надзором одинокого шпиля с одиноким же стягом.

Некогда там располагалась Ставка Командования. Башня, откуда революционный страж обводил взором землю, которую тогда не называли Плевелами. Землю, которую ноли тогда считали новым раем, свободным от хозяев, от магов.

Все изменил один вечер.

Когда вблизи показался небольшой имперский отряд, они ни хера не сказали. Ни сирен. Ни предупреждений. Ни приказов увести из форта шахтеров, сталеваров и их семей. Они просто собрали революционный отряд в несколько штык-ружей, чтобы прогнать врага.

С чего бы им поступать иначе? В конце концов, к ним шли всего несколько имперцев: высокий, тощий мальчишка с мечом, красивый мужчина в изысканном плаще и горстка кавалеристов, среди которых была юная девушка с белыми волосами.

В тот вечер дела шли своим чередом. Никто не заволновался, что отряд революционеров долго не возвращается. Шахтеров заботили пайки и новая рабочая форма на зиму, а вовсе не имперские маневры. И среди дыма, который изрыгали горны, никто сперва даже не заметил пламени.

Пока створки ворот не выбило настежь.

– Бессонная.

Шрамы тут же вспыхнули огнем. Какофония загремел, как будто находил происходящее забавным, – или это был ветер, не знаю. Я оглянулась, увидела Кэврика, который, запрокинув голову и раскрыв рот, глядел на башню. Пыль слегка рассеялась – ровно настолько, чтобы показался истрепанный стяг и эмблема на нем – скрещенные кирка и молот. Потертый, изорванный, но горящие глаза Кэврика словно смотрели на самого Видящего Бога.

– Я знал! – прошептал он. – Знал! Мы проходили это в академии! Бессонная! – Он перевел взгляд на меня, широко улыбаясь. – Перстень на пальце простертой руки Революции! Кузница авангарда! Колыбель Вепря, Гремучника, Драгуна!

– Никогда о ней не слышала, – пробормотала я слишком слабым голосом, слишком пересохшим ртом, чтобы в эту ложь поверили.

– Скопление домов у ничем не примечательной, помимо размеров, горы, – заметила Лиетт. – Надо полагать, для Революции сие представляет важность.

– Важность? – Кэврик скептически хохотнул. – Да это была одна из первых крепостей Революции, возведенная сразу после того, как мы освободились от гнета Империума! – Он указал на гору. Как будто знакомил меня со своей огромной каменной девицей, ей-богу. – Да только эта шахта давала работу тысячам людей и производила больше вооружения для армии, чем любая другая. Земли вокруг нее кормили целые города! Да она выстояла против бесчисленных имперских атак!

– М-да? И что с ней стряслось? – Я чуть не подавилась словами.

Кэврик не просто поник. Он опустил взгляд так, словно хотел найти под ногами револьвер и сунуть дуло в рот. Бессильно уронил руки, заговорил совсем тихо:

– Она пала… – Кэврик покачал головой, обрел самообладание. – Она пала, разумеется. Атака имперцев. Предательство.

Он уставился вдаль, погруженный в образы былого. О том, как Бессонная обратилась из блистательной крепости Революции в ее величайшее кладбище, ходили легенды. Некоторые даже угадали массу подробностей. Однако…

Никакого предательства тогда не было.

Никакой низости, никаких ухищрений. Имперцы вальяжно прошли сквозь тлеющие ворота, словно явились на званый ужин, разодетые в пух и прах. И попросту переступили через отряд революционеров, посланный их остановить.

Никто не открывал им дверей; они просто очень сильно постучали. Стражи, выбежавшие на защиту ворот, встретили тощего мальчишку с мечом… и погибли. Потом народ повалил смотреть, что происходит. Отцы взялись за рабочие кирки. Матери пытались прятать любопытных детей, которые вырывались и бежали на шум. И все, что люди увидели, – высокого мужчину, который мягко улыбнулся им в ответ, шепнул несколько слов и услышал тихую песнь.

И тогда люди обратили взгляды к небу. И оно побагровело.

Три часа спустя, когда их тела обратились в пепел, Враки Врата получил свое имя.

– Нет ни одного свидетельства того, что здесь случилось, – продолжил Кэврик. Его восторженность мне не нравилась. Ей тут не место. – Или того, что мы здесь оставили.

Я попыталась его схватить, но он успел удрать вперед.

– Стой!

– Некогда эта крепость была гордостью Революции! – крикнул он мне, убегая вглубь руин. – Вдруг здесь найдется то, что поможет нам их остановить!

– Да что б тебя, Кэврик! – Голос взорвался непрошеной злостью. – Тебе что, блядь, не ясно?! Здесь ничего нет!

Мои крики заглушил вой ветра. Кэврик, уносясь все дальше, скрылся за обугленным остовом постройки.

– Ты меня слышишь? – Злость обернулась страхом, паника заставила охрипнуть. – Здесь ничего нет! Вернись! – Я бросилась за ним. – Вернись!!!

Ботинок обо что-то ударился. Раздался хруст – как будто сожженное дерево рассыпалось пеплом. В нос ударила вонь застарелой гари.

Не смотри вниз.

Я твердила это себе. Снова и снова.

Не смотри вниз.

Пыталась вдолбить в башку, сделать копьем, что расправит мне спину, не даст опустить взгляд.

Не смотри вниз.

Но эта мысль стала свинцовым грузом, тянущим мои глаза к земле. Ветер всколыхнул песок под ногами. Открыл обломки костей, почерневшую землю и торчащий из нее череп. Он шепнул мне распахнутым ртом:

«Я не хочу умирать».

Не помню, когда меня покинуло дыхание. Не помню, когда за ним последовала кровь. Не знаю, как я рухнула на четвереньки, с трудом хватая воздух, как у меня онемело все тело. Все, кроме пальцев. Пальцы ощутили под собой жесткую землю.

Они ощутили, сколько еще под этим песком обугленных костей.

– Сэл!!!

Лиетт касалась меня ладонями, но я их не чувствовала. Ни ветра, ни горячего дыхания на шее, когда Лиетт попыталась меня поднять. Только шрам, пульсирующий, будто у него есть собственное сердце, от ключицы до живота – так, словно в день его появления.

– Я знала, – шепнула Лиетт. – Я, мать твою, знала, здесь что-то не так. – Она снова потянула меня вверх, слишком мелкая, чтобы сдвинуть с места, и слишком упрямая, чтобы это признать. – Почему ты ничего не сказала?

У меня был на это ответ. Ведь так? Я не могла думать. Как будто все мысли улетучились, как будто их унесло из моей головы этим ветром. И осталась чернота, безбрежная, гулкая, в которой эхом разнесся как будто не мой голос:

– А что тебя так удивляет? Ты же знаешь, что я сломана.

Лишь через минуту я поняла, что сказала это вслух, что слова вытекли изо рта с остатками воздуха. Но я все-таки сказала. И Лиетт услышала. И посмотрела на меня так, словно я пронзила ее мечом.

Может, это причинило бы меньше боли.

– Что? – не дыша, спросила Лиетт.

– Поэтому ты и здесь, верно? – Я кое-как поднялась, покачнулась на онемелых ногах. – Не нужно спасать никаких своих людей, не нужно следовать никаким законам, нет никаких причин здесь быть, кроме меня. – Я уставилась на нее немигающими глазами. – Чтобы опять попытаться меня починить.

Мой разум изнывал, переполненный. Воющим ветром. Умоляющими голосами. Костями под подошвами ботинок. Переполненный настолько, что я не могла остановить поток слов. Он болел, как шрамы, как тело, как все, что я просто… не знаю.

Может, я хотела разделить эту боль.

– Я не права?

Молчание. Ветер. Боль.

– Не права?!

Лиетт глядела на меня, раскрыв рот, утратив дар речи. Пряди волос хлестали ей лицо, выбившись из идеального пучка. Крошечные кулачки сжимались, дрожали, изнывая от желания что-нибудь сломать, чем-нибудь меня ударить, за что-нибудь уцепиться.

– Не права. – Ее голос был спокойным и неумолимым, скальпельным лезвием по моей коже. – Я не хочу тебя чинить. Больше не хочу. – Ее глаза наполнились влагой. – Потому что я не знаю, блядь, как.

Ее губы дрогнули, силясь подобрать слова. Взгляд обвел пустоши, силясь найти ответ. То, что заставит меня понять, что заставит боль хоть немного утихнуть.

– Ты хоть представляешь, насколько я гениальна, Сэл? – Лиетт щелкнула пальцами. – Вот так просто. Я могу создать что угодно. Алхимическую смесь, способную унять боль. Оружие, за которое получу столько металла, что нам хватит на двадцать жизней вперед. Я могу быть где угодно, сделать что угодно, дать тебе что угодно. Все, что ты хочешь.

Она вскинула руки, обвела разруху вокруг: обугленные дома, почерневшие кирпичи, блуждающий песок, из-под которого к небу, скрытому воющими ветрами, тянулись пальцы скелетов.

– И ты выбрала это. Только посмотри. – Ее крик прорвался сквозь ветер. – Посмотри! Ты предпочла это мне. Ты предпочла это всему тому, что я могу для тебя сделать. Ты предпочла груду камней, список имен, этот… этот гребаный револьвер! – Она скрипнула зубами, словно хотела вернуть пролитые слезы обратно. – И я не понимаю, что во мне не так.

– Дело не в тебе, – ощерилась я в ответ, и слова показались мне чуждыми, мысли – далекими. – Дело в них. Если я их не остановлю…

– Не «если». Остановишь. Потому что хочешь. А когда ты чего-то хочешь, ты не позволишь ничему встать на пути. Я беспокоюсь не о том, что ничего не выйдет. А о том, что все получится. – Лиетт обхватила себя руками, опустила голову. – Ты убьешь эти семь имен. Всех из списка. И этого все равно окажется недостаточно. Ты продолжишь охотиться, сражаться, уходить, и я… я…

Лиетт уронила взгляд. На долгий миг мне казалось, что она вот-вот рухнет, станет еще одним трупом на этой черной земле.

Но этого не случилось. Лиетт вновь устремила взгляд на меня. И далеко не всякая рана приносила мне столько боли.

– Ты заставляешь меня чувствовать себя гребаной дурой, знаешь? Ведь даже понимая все это, я никуда бы не делась. Я все равно осталась бы с тобой. Если бы ты только сказала, что однажды это кончится.

Она смотрела. Я молчала.

– Сэл, – шепот.

Взвыл ветер.

– Прошу, – прохрипела Лиетт.

Мой слух заполняли чужие голоса. В голове не осталось мыслей, слов, которыми я сумела бы все исправить. Если действительно постараться, я бы их нашла. Выдала бы милую фразу о том, что она предел моих мечтаний, что я больше всего на свете хочу все это прекратить.

Но я не могла ей лгать. Не об этом.

И я не могла ей сказать, что наступит день, когда это кончится.

Лиетт отвернулась. Взвыл ветер, заглушая ее шаги. Пески стали пеленой, превращая ее в тень, что становилась все меньше.

Я молча смотрела ей вслед.

Как она уходит.

Как скрывается из виду.

И я услышала кое-что еще. Звук шел из недр горы, прорезая ветра и землю, просачиваясь сквозь мою кожу, сквозь мой череп. Я различила единственную прекрасную ноту на лишь мне понятном языке.

Так песнь Госпожи Негоциант откликалась на зов мага.

И я последовала за ней.

31
Бессонная

Во тьме горы остались лишь звуки.

Дыхание, сбивчивое, сквозь палантин, чтобы спастись от пыли. Сердцебиение под шрамом, ровное, гулкое. Песнь Госпожи Негоциант, невыносимо далекая и до боли близкая.

И сквозь это все – он.

Шипение раскаленной латуни в кобуре. Лязг металла при каждом шаге. Если бы я его не знала, поклялась бы, что он смеется.

Какофония был доволен.

Доволен, что мы следовали за песней Госпожи. Доволен, что в итоге мы найдем Враки. Доволен, что мы избавились от всего, что меня отвлекало, от Кэврика, от Лиетт…

Лиетт.

А еще я слышала мысли. Они приходили из глубин и говорили, что не стоило ее оставлять, надо вернуться, что в этой тьме нет ничего лучше нее. Однако их душил мрак, заглушал звук.

Дыхание вырывалось хрипом. Билось сердце. Смеялся Какофония.

Я подобралась слишком близко, чтобы развернуться и уйти. За Лиетт. За Кэвриком. За чем угодно. Все, что нужно мне, – здесь, внизу. Среди камней под моими ногами. В смыкающихся все сильнее стенах туннелей. В иссякающем позади свете, в магической песне, манящей вперед.

В последних лучах, что упрямо последовали за мной, я различила усохшие опорные балки, проржавевшие рельсы, разбросанные кирки и молоты. Гора Бессонной когда-то была шахтой. В те времена, когда тут жили не трупы, а люди.

Слух резануло новым звуком. Вой ветра. Грохот содрогнувшейся земли. Крик. Мольба о пощаде. Голос, предназначенный мне одной.

Он вырос столпом пыли, соткался из теней. Булыжники и камни образовали колонны ног, вылепили из себя тело, лицо.

Отголосок.

Прокля́тая дрянь увязалась за мной в туннель. С каждым неуклюжим шагом его облик становился отчетливей. Из бесформенных клубов пыли и грязи он превратился в человека в тяжелом мундире, с военной саблей у бедра, с гримасой ужаса.

Революционер. Или… кто? Их мундир, а лицо – не похоже. На нем застыла маска паники. Щеки впали, губы облезли, обнажая десны. В глазах не было ничего, кроме страха. Эдакий труп, научившийся ходить. И вместо крика его рот распахнулся хриплым, полузадушенным стоном:

– Помоги мне.

Он зашаркал ко мне. Я обнажила Джеффа.

– Не могу найти свою семью.

Он поднял руки. Я разглядела его вылепленные из песка зрачки.

– Что с нами стряслось? Моя кожа…

Я ударила. Его затылок взорвался песком. Тело рухнуло грудой камней и пыли. Крик отразился от стен, ударил по ушам.

Я крепко зажмурилась, пытаясь унять боль. В голове наконец прояснилось. Я открыла глаза.

Не стоило.

Их стало больше. Они вытягивали себя из пыли, собирали себе тела из камней и спертого воздуха. Женщины. Мужчины. Дети. Солдаты. Торговцы. Матери. Старики. Все со впалыми лицами, страхом в глазах, усохшими, кривыми конечностями.

И все брели ко мне.

И несмотря на звон в ушах, я их слышала.

– Что они делают! Мы мирные! Мы ничего не сделали!

Нет. Я их чувствовала.

– Они идут! Прячьте детей в бункеры! Уводите их!

Ушами. Головой. Кожей.

– Что со мной? Я… я распадаюсь на куски! Руки… посмотри на мои руки!

Шепотки на тонких паучьих ножках ползли мурашками по коже, просачивались глубже.

– Почему они так поступают? Что мы им сделали? Мы сдаемся! Сдаемся!!!

Их голоса слились в один долгий, громкий вопль перемолотого камня. Они стали стеной пыли и полных ужаса лиц, высохших костей, сгнивших рук, что тянулись ко мне.

Должна бежать. Должна освободиться. Голос в моей голове выл, колотил по стенкам черепа, пытаясь достучаться до меня сквозь бесконечный гул мучений.

Я попятилась. Подняла клинок. Снова шагнула назад.

И рухнула.

Я ждала удара, ждала, что камень прорвет мне одежду, сдерет кожу. Но этого не произошло. Подо мной разверзлась пустота, холодный ветер хлестал все сильнее, а я стремительно падала сквозь темноту.

Вдали забрезжила точка. И через мгновение взорвалась ослепительным светом. Темноту поглотила бесконечная белизна, от которой пришлось прикрыть глаза. Я моргнула, и как только слепота отступила…

Меня окружила безбрежная синева.

Небо. Широкое, ясное, лазурное, словно океан. Земля не неслась навстречу. Не вздымалась вода. Ничего, кроме этих небес и холодного, чистого воздуха.

Я вдохнула. До боли в легких, как всегда любила. Вокруг лениво ползли красивые переплетения облаков. Парили птицы, не обращая на меня внимания. Я была совсем как они.

Я принадлежала этой высоте.

В ушах больше не звенело, не осталось ни воплей мертвецов, ни воя ветра. Не болели шрамы, а на лице сама собой расцвела улыбка. Не было холода; по щекам потекли непрошеные слезы. Я едва ощутила, как губы произнесли слова, которые я даже не успела подумать:

– Эрес ва атали…

И мир вдруг изменился.

Небо окрасилось лиловым, затем оранжевым, словно чьи-то исполинские руки сдавили его, пытаясь выжать весь воздух. А потом эти руки, как будто утратив терпение, просто-напросто перерезали небу глотку, и все залилось алым. На небесном просторе расцвели багряные пятна. Птицы почернели, обернулись пепельными тенями. Холодный ветер захлебнулся запахами дыма и огня. А облака…

Все облака стали красными.

И я врезалась в землю, взметая песок. Удар меня не убил. Хотя должен был.

Я поднялась на ноги. И все, что увидела, – это алое небо, которое лизали языки пламени пылающих домов, которое коптил дым, и столбы золы, словно тучи насекомых. Я увидела стены Бессонной, тлеющие в них дыры. Я увидела людей.

И как они умирают.

Матери тянули за собой рыдающих, теряющих по пути игрушки детей. Солдаты бросали штык-ружья и с криками разбегались, пока не обращались в обугленные, изломанные подобия сухих деревьев. Офицеры выкрикивали приказы, пока яркая серебряная вспышка не перерезала им горло так, что голова скатывалась с плеч.

Посреди я увидела Враки. Черный плащ бился на ветру, длинные волосы разметались, лицо светилось благоговением перед собственной силой. По мановению его пальцев открывались порталы. Из пустоты вырвались исполинские когтистые руки. Блеющие ниты, выпрыгивая из ниоткуда, мчались за глупцами, которые так и не поняли, что спасения нет.

Я увидела, как Джинду носится кругами с клинком в руке, избегая пуль и копий. Его лицо оставалось пустым, лишенным всяких чувств, он едва ли замечал падающие вокруг тела и брызжущую ему на щеки кровь.

Но люди бежали не от этих двоих. Их взгляды были обращены вверх, к алой тени, нависшей над ними кровавым пятном на расцелованном сажей небе. Она протянула руки. Издала похожий на песню звук. А потом из ее пальцев ревущими лентами хлынуло пламя.

За мгновения до того, как их голоса утонули в хохоте огня, люди произнесли ее имя.

Алое Облако.

Пламя обрушилось на матерей и детей, солдат и офицеров, стариков, больных, рыдающих, умоляющих, истекающих кровью. И когда я открыла рот, то не услышала собственный крик, потому что оно обрушилось и на меня.

Мгновенная вспышка ярко-красного жара.

И темнота.

И холодный, спертый воздух. И камень под коленями, над головой, повсюду вокруг.

«Туннели, – сказала я себе. – Я вернулась в туннели».

Попыталась успокоить дыхание, но не смогла. И сквозь судорожные вздохи расслышала шаги.

Подняла взгляд. Увидела, как она идет ко мне. Она вышла из тьмы, сияющая, бледная, безупречная, в своих изящных одеждах; за стеклами больших очков пронзительно блестели глаза. Ее улыбка стала мягче, печальнее. Она остановилась передо мной, опустилась на колени, стерла пальцем слезу с моей щеки.

– Меня… не стало, Лиетт, – прошептала я ей, и мой голос был слишком слаб, чтобы вынести собственную тяжесть. – Я вернулась в Бессонную, под ее алое небо. Я видела, как все умирают, и я… и я…

– И ты ничего не сделала. – Лиетт опустила мне на плечо ладонь. – Я знаю, Сэл.

– Не знаешь. Я об этом позаботилась.

– Но я всегда знала, – возразила она. – Когда ты кричала во сне, когда глядела в никуда, когда я с тобой разговаривала, когда ты шептала проклятия, думая, что я не слышу… Я знаю, что ты была там, когда они умирали. Знаю, что ты ничего не могла поделать.

В голову как будто вогнали дюжину железных шипов. Я опустила взгляд, впилась пальцами в грязь под руками. И заговорила сквозь мерзкий, кислый привкус во рту:

– Как? Как ты вообще можешь на меня смотреть?

– Как и всегда.

Она взяла меня за руку. Я подняла взгляд, увидела ее улыбку, блестящие за очками глаза. Лиетт помогла мне встать, заправила прядь волос мне за ухо.

– Я прощаю тебя, Сэл.

Слово ударило меня, словно кулак.

– Прощаю, – повторила она. – За все.

И слезы остановились. И сердце замедлилось. И голова перестала казаться неподъемной. И заныли шрамы. Я закрыла глаза.

– М-да?

– Да. – Лиетт развернулась и зашагала в сторону. – А теперь пойдем. Осталось немного. Как только мы…

Я не расслышала.

Ее заглушил шум скользящего из ножен клинка. Шепот стали, которой я взмахнула. Звук плоти, что разрывается, и крови, что обагрила камни.

Не стану говорить, что я чувствовала.

Но скажу, что случилось, как только она упала на землю.

Она съежилась. Постепенно, начиная с пальцев рук и ног. Сперва ботинки. Потом перчатки. Кожа почернела как уголь и обратилась в прах, который унесся прочь облачком высохших чернил. Увядание растеклось по конечностям, туловищу и месиву, где были ее глаза до того, как она темным сгустком с шипением взвилась в воздух. Очередной горстью пыли, которую поглотил ветер.

Она исчезла.

Она была иллюзией. Она не была реальной, как бы сильно я этого ни хотела. Всего лишь мечта, вырванная из моего разума и воссозданная в реальности. Последние ее слова это подтвердили.

Я могла поверить в кучу безумного дерьма. В мертвых людей, слепленных из грязи. В извечное, безбрежное небо. В алые тени, плывущие над головой, в огонь, льющийся из красного облака, в тысячи людей, гибнущих в мучениях и ужасе.

Но не в то, что однажды она меня простит.

Туннель вновь погрузился в холодный мрак, воцарилась тишина, которую нарушало лишь мое дыхание.

И мой голос.

– А неплохо вышло, – обратилась я к темноте. – Почти убедил.

Я всмотрелась. Вокруг раскинулась черная плотная пустота, в которой сразу утопали мои слова.

– В мыслях у меня все вычитал, да? – Я покачала головой. – Поделом, видимо, раз я решила, что ты не используешь ее против меня. – Я убрала Джеффа в ножны. – А вот сцена с небом, впрочем, это что-то новенькое. Как долго ее выдумывал?

Полагаю, тебе бы показалось, что я тронулась умом. Когда я достала Какофонию и удостоверилась, что в его барабане патроны позлее, ты в этом окончательно бы убедилась. Но тебя там не было.

Тебе не узнать, как тьма смотрела на меня в ответ.

Я защелкнула барабан, вгляделась во мрак.

– Так что, выйдешь погулять? Или мне придется подсветить?

Вот так сразу, мельком, ничего не заметишь. Да я сама, чтоб его, еле различала, хотя знала, что искать. Я пялилась в темноту, и она казалась лишь бесконечной бездной. Но стоило мне расслабить глаза, очистить разум, и я увидела. Клочок тьмы на оттенок темнее остальных.

И он пришел в движение.

Зазвучали шаги, медленные, шаркающие. Он подобрался ближе, неловко пошатываясь и хромая, становясь все отчетливее. Я различила силуэт, который когда-то был высоким, но теперь горбился. Длинные ноги, несуразные, кривые. Длинные руки, низко свисающие из ссутуленных плеч, и ладони, единственную обнаженную часть тела, покрытые татуировками мертвых деревьев. Налитые кровью глаза.

Которые глядели на меня в упор.

– Сэл, – проскрипел он так, словно глотнул стекла.

Я кивнула.

– Тальфо.

Ты, должно быть, даже не знаешь, кто такой Тальфо по прозвищу Плеть. Но поживешь в Шраме подольше, и, заверяю, ты познакомишься с его деяниями.

До тебя наверняка доходили рассказы о подразделении революционеров, которые вдруг наставили штык-ружья друг на друга и выстрелили. Или, может, о богатой наследнице, которая посреди полного зала гостей на балу заорала про пауков и принялась раздирать себе лицо ногтями. Или о таверне в Алоречье, где двадцать мужиков заказали себе крепкой выпивки, а потом совершенно спокойно перерезали себе глотки.