Текст книги "Семь клинков во мраке"

42
Последнесвет

Если хочешь научиться у меня любым трем вещам, вот они.

Ты никогда не узнаешь человека, пока не увидишь его в гневе. Никогда не узнаешь оружия, пока оно тебя не подведет. И никогда не узнаешь город, пока не сядет солнце.

Большинство фригольдов – в которых богатство еще не заглушило зов разума – укладывается спать с наступлением ночи. Гасит огни, чтобы не привлекать хищников. Запирает ворота, чтобы не впускать бандитов. Люди там спят тревожно, урывками, готовые проснуться и бежать.

Но Последнесвет с наступлением ночи открывал глаза.

Его изящные жители становились распутными, сменяли вино на виски, песни на смех. В вычурных лавчонках торговали уже не вазочками и шарфами, а дорогой алхимией и опасным оружием. И Последнесвету не нужны были ни луна, ни звезды. Зачем, когда есть собственные.

Фонари подсвечивали небо. Я пробиралась по шумным переулкам. Люди, которые прежде меня не замечали, вдруг обратили внимание на забредшую к ним татуированную искательницу приключений.

– Ну и ну, госпожа, – подала голос одна такая, шагнув ко мне и слегка наклонившись вперед. – Ну вы даете.

– Ну это вы даете, – парировала я с усмешкой.

Женщина протянула руку, и я ее взяла – хотя бы для того, чтобы не дать ей улететь головой вниз в канал.

– В порядке, госпожа?

– О да! – хихикнула она на имперском диалекте. – Чего не сказать о вас, верно, дорогая? – Ее глаза скользнули по мне любопытным взглядом, загораясь при виде каждого рубца на моей коже. – Боже ты мой. Бывали в Шраме, не так ли?

– О да.

– И выжили?

Я слегка ухмыльнулась.

– О да-а.

– Как волнующе! – охнула женщина. – У нас тут бывают только торговцы со своими головорезами, а что они видят захватывающего, кроме грязи на тракте. А встретить искателя приключений так, – ее взгляд спустился ниже, к моему, как я предпочла думать, револьверу, – опасно.

Она взяла меня за руку, пробежала пальцами по татуировкам.

– О, где же вам их нанесли? Что они означают? – Ее внимание было столь же мимолетно, сколь касание. Она нашла на запястье шрам. – Что за зверь это сотворил? – Она вскинула руку, нашла другой на моем боку, вздрогнула. – А это?

– Катама – в ответ на первый вопрос. – От прикосновений шрамы закололо, и я невольно отступила на шаг. Хотя она была очаровательной – как щенок, напрудивший на пол, – но трогать шрамы я позволяю немногим. – Остальное – долгая история.

– Быть может, вы пожелаете ею со мной поделиться. – Ее ручка пауком скользнула по моему животу к Какофонии. – Надеюсь, хватит на всю ночь?

Я напряглась. Волоски на коже следом за ее касанием становились дыбом. Какофония вспыхнул презрительным жаром, когда пальцы невежды подобрались ближе. Я рассмеялась, скрывая то, как меня передернуло, взяла ее за запястья и мягко отстранила.

– Эй, чего? – Очарование мигом обернулось раздражением. – Я думала, искатели авантюр должны искать… авантюры.

– Во-первых, я не искательница, – отозвалась я. – Во всяком случае, не в том смысле. Во-вторых, вы пьяны, а я нет. И в-третьих, как правило, считается, что хватать странных женщин за револьверы – не самая лучшая мысль. – Я задумалась. – Или хватать чужие револьверы, когда странная женщина – это вы.

– Пф-ф, – она закатила глаза. – И что он мне сделает? Убьет?

Я мигнула.

– Ну да. Это револьвер. Этим они обычно и занимаются.

– Преувеличиваешь.

– Что?

Я огляделась. Я видела их даже с наступлением темноты. Их строй стал свободнее – как и дисциплина, – однако они по-прежнему были здесь. Революционные солдаты собирались оравами и хмуро зыркали на тщеславных имперских офицеров, бросавших на них пронзительные взгляды со своих мест. Они не сменили оружие на вино. Скорее – решили, что пригодится и то и другое.

– Ты что, не замечаешь всех этих людей, которые вот-вот друг друга перестреляют? – поинтересовалась я у женщины.

– А, эти? – Она презрительно фыркнула. – И что же они сделают?

– Откроют стрельбу и всех убьют, например.

– Первый, кто выстрелит, лишится благосклонности Двух-Одиноких-Стариков. – А значит, потеряет торговые контракты, гарнизон в городе и все, что дает им этот чудесный Вольнотворец. Какой безумец осмелится?

– Тот, у кого много оружия.

– Ты слишком долго пробыла в Шраме, дорогая. В таком фригольде, как Последнесвет, все иначе. У нас тут цивилизация вышла на новый уровень. – Она облизнула губы. – Так что, ты нассышь мне на лицо или я зря время трачу?

Я мигнула.

Посмотрела на нее долгим, очень пристальным взглядом.

Молча запахнула плащ, развернулась и ушла.

Я шагала по улицам, выбирая нужные повороты, пока богатство вокруг не померкло вместе со светом фонарей. Постройки стали облезлыми, каналы – мутными, запахи из благоухающих превратились в зловонные. Свернув за угол, я попала на широкую площадь, и меня встретили ароматы виски и звуки бесчинств.

Последнесвет очарователен, однако он все еще фригольд и все еще находится в Шраме. Пусть его улицы вылизаны, а люди уверены в своей особенной цивилизованности, копнешь поглубже – обязательно в конце концов наткнешься на здоровенный колодец дерьма.

А чтобы найти Жучью площадь, даже копать долго не придется.

Фонари пусть и свисали спутанной паутиной между теснившихся бок о бок домиков, но их вощанку покрывала гарь, а тусклые огни постоянно мерцали. В узком канале болтались бутылки и мусор. Запахи парфюмов и вина заменила вонь жаренного на открытом огне мяса и дешевого виски. Смех здесь – грубый, гортанный – звучал в ответ на неприличные шуточки или пролитую кровь. А горожане…

– С дороги, лицо со шрамом.

Их тут не было.

Любой другой ночью я нашла бы, что сказать полуголому амбалу, который протиснулся мимо меня, спеша к площади. Доброй ночью я бы даже, наверное, опустила слова и перешла сразу к кулакам.

Однако эта ночь не была доброй, я совсем не желала дотрагиваться до сальных личностей и пришла сюда по делу.

Но подобной выдержки никто больше не проявлял. По площади шатались всевозможные изгои, разбойники, контрабандисты и полный набор отбросов общества, чередуя пьяные сборища с пьяными драками. Держась на расстоянии, но все еще опасно близко к буйству вокруг, в тени под навесом шныряли Пеплоусты, наблюдательные и безразличные к тем, кто может знать об их братстве.

Напряжения, которое царило на главных улицах, здесь не чувствовалось. Любого пойманного на Жучьей площади революционера или имперца ждало наказание. Поэтому здесь могли разве что бить бутылки да работать кулаками.

«Зато они стараются от души, храни их кто-нибудь», – подумала я, протискиваясь мимо очень крупной женщины, которая пыталась затолкать очень крупному мужику в глотку свой очень крупный кулак.

Таверны кишели бродягами, любой из которых мог оказаться доверху полон нужных мне секретов. Несколько наклов, немного угощения, и я узнаю имена всех, кто показывался в радиусе двадцати миль от Последнесвета за минувшие два месяца.

И уверена, что, испытывай я хотя бы малейшее желание зайти в заведение, смердящее как птичий загон с надравшимися дешевого вискаря боровами, которые об этом вечере страшно пожалеют наутро, я добыла бы все необходимые сведения.

Да ну их на хер. Я же только отмылась.

Я пропихивалась сквозь толпы, огибала драки, по пути рассеянно ломая пальцы, тянущиеся слишком близко, пока не добралась до скромного двухэтажного домика, втиснутого между заброшенной лавкой специй и складом, заколоченным досками.

В нос ударил запах кипящей воды и жареного теста. Гвалт здесь притих до оживленного гула голосов. Я глянула на вывеску над дверью и улыбнулась.

«Клецки бабули Атэки».

Ничего не изменилось.

Я хотела толкнуть дверь, но помедлила, вспомнив, что стоит снять капюшон. Хозяйка уделяла манерам огромное внимание. И я не смела ее оскорбить.

Ведь я собиралась просить об услуге.

Заведение встретило меня музыкой из старого вокафона – играла шероховатая опера, написанная еще до моего рождения. Уместная атмосфера для тамошних завсегдатаев.

Не похожие на потных задир, гости этого заведения, пожилые, седовласые мужчины и женщины в сильно поношенных плащах пускали кольца дыма из тонких трубок. Большинство сгрудились за центральным столом и внимательно наблюдали за схваткой жуков.

Остальные разместились за небольшими столиками и стойками, где аккуратно поедали клецки или прихлебывали суп. Когда я вошла, лишь несколько гостей с подозрением нахмурили седые брови, но я была менее интересным зрелищем, нежели жуки, и на меня быстро перестали обращать внимание.

Оно и к лучшему. Я жаждала внимания лишь одной пожилой персоны.

Она сидела за стойкой у дальней стены заведения, окутанная завесой пара, поднимающегося от кипящих горшков. Спрятанные под платком седые волосы, приземистая фигура в рубахе и фартуке, глубокие морщины и хмурый вид. Она даже не подняла на меня взгляд, продолжая сосредоточенно рубить мясо, овощи, заворачивать их в тесто и бросать в горшки.

Я подтянула к стойке стул. Ко мне тут же прискакал помощник хозяйки, единственный, кому здесь было меньше пятидесяти лет.

– Добро пожаловать, усталая путница! – неприкрыто засиял он, обрадованный наконец увидеть лицо без морщин; остальные гости ничего не заметили. – Надеюсь, вы нагуляли аппетит. Лучших клецок, чем у бабули Атэки, не сыскать во всем Шраме.

Я улыбнулась в ответ. Такое внимание приятно, и можно ненадолго притвориться, что мы всего лишь молодые люди, которые перемигиваются и обмениваются улыбками. Я уже и забыла, когда со мной такое случалось в последний раз.

И случалось ли вообще.

– Это я слыхала. И хотела бы узнать, что в меню.

– О, вам повезло, – отозвался молодой человек. – Сегодня мы подаем особенные клецки, с капустой и перцами, острое блюдо, которое…

– Если не возражаете… – Ужасно не хотелось его прерывать, но пришлось. Я глянула на старуху. – Я хотела бы услышать все от мастера.

Парнишка заметно оскорбился. Однако я внимательно следила за хозяйкой. Та глянула на меня искоса темными, слезящимися глазами. На мгновение мне показалось, что она вот-вот в меня плюнет. Старуха, впрочем, продолжила резать мясо.

– Острые клецки, – буркнула она. – Перцы, капуста, свинина.

– Предпочитаю курицу, – сказала я.

– Кончилась курица.

– Говядина?

– Кончилась говядина.

Я помолчала, пристально на нее глядя.

– А как насчет ротака?

Хозяйка ответила заинтересованным взглядом.

– Мерзкий вкус.

– Зато утолит любой голод.

Старуха перестала орудовать ножом. На мгновение ее косой взгляд стал прямым. И она негромко понимающе хмыкнула.

Повернувшись к разделочной доске, она случайно зацепила склянку со специями, и та покатилась по стойке. Я поймала и потянулась, чтобы ее вернуть. На мою ладонь вдруг легла рука хозяйки, и с тонких губ сорвался не слышный больше никому шепот:

– Десять минут. Наверх.

Я кивнула. Старуха отпустила мою руку, поставила склянку на место.

– Отдохну. – Она стянула фартук, бросила его растерявшемуся помощнику и ткнула в меня. – Ей – тарелку клецок. И воды.

– Виски, – поправила я.

– Воды, – сощурилась хозяйка и, развернувшись, скрылась за занавесью. – Вернусь, как только.

Парнишка сердито вздохнул ей вслед. Выловил из горшка дымящиеся клецки, выложил на тарелку, протянул ее мне вместе со стаканом воды и виноватой улыбкой.

– Простите. Я бы подал вам виски, вот только она его не держит. – Он неловко помялся, потом бросил на меня смущенный взгляд. – Если пожелаете, я мог бы… сбегать в таверну, прихватить вам бутыль?

Я улыбнулась, махнула рукой.

– Не стоит. Уверена, виски только испортит вкус. – Я подхватила клецку, окунула ее в соус. – Но спасибо, что предложил.

– Что угодно! – с широкой улыбкой отозвался парнишка. Кашлянул, встревоженно глянул. – Э-э, то есть если вам что-нибудь угодно, дайте мне знать, хорошо?

– Как тебя звать?

– Триш, – просиял он. – Тришикатака, если полностью. Мои родители были, э-э, из Империума.

Я забросила клецку в рот, прожевала.

– А ты подаешь чертовски хорошие клецки, Триш.

Он улыбнулся так широко, что чуть лицо, на хер, не треснуло. Коротко кивнул и принялся за готовку, хотя я прекрасно видела, что он пытается скрыть румянец столь яркий, что за милю в темноте бы сиял.

Меня хотелось поговорить с ним еще. Не то чтобы он меня заинтересовал, не подумай – он был мил, но все-таки слишком юн. Просто было приятно… ну, знаешь, именно поговорить. Не торговаться, не лгать, не угрожать, а просто побеседовать с хорошим мальчишкой, который готовил хорошие клецки. Иногда сложно вспомнить, каково это. И всякий раз, как я открываю рот, чтобы в очередной раз солгать или выругаться, становится еще чуть сложнее.

Его звали Триш. Он был милым и редко общался с женщинами. И подавал чертовски вкусные клецки.

Знала бы я, что вскоре разрушу его жизнь, мне, наверное, стало бы стыдно уже тогда.

43
Клецки бабули Атэки

Однажды фригольд нанял меня избавить их от костолома. Такая огромная, жуткая тварина, похожая на краба с панцирем из черепов. Она перемалывает кости жертв и лепит себе новый панцирь, когда наступает пора размножаться. Костоломы рыскают по полям сражений и кладбищам, выкапывают гнилые трупы и достают кости. Попотеть пришлось охеренно, честно говоря, за столько мне не заплатили.

Но я отвлеклась.

Суть в том, что даже существо, которое жрало трупы, воняло не так страшно, как тот гребаный чердак.

Второй этаж лавки оказался складом потертых горшков, разбитых сковородок и банок с соленьями на хлипких полках. Вполне естественное зрелище для лавки, где подают клецки, однако помимо этого хлама там обнаружились парочка портретов с ряжеными мужиками, сломанный вокафон, сундук со старыми одежками и, в принципе, весь набор дерьма, которое только можно встретить в доме у старухи.

Я не злилась. В этом, в конце концов, и заключался весь смысл.

Я принялась осторожно обходить заплесневелый хлам, каждые несколько шагов поглядывая на стены. И водить носом. От стен несло дождевой сыростью и старостью, но вот напротив ящика с непарными ботинками запах стал чуть менее странным.

Я постучала по стене.

За ней кто-то суетливо засеменил, остановился, выплюнул крайне грязное ругательство и что-то проворчал. Застонали старые петли. Потайная дверь распахнулась, заставив меня отступить на шаг. Из-за нее хлынул теплый свет, вырисовывая на лице хмурой старухи на пороге недовольные тени.

– Сказано было – десять минут, – буркнула она.

– Я ела.

– Прошло двадцать.

– Ну, – заметила я, проскальзывая мимо нее, – в следующий раз лепи клецки дерьмовей.

– Следи за языком, – прошипела хозяйка, закрывая за мной дверь.

После вонючего коридора, оставшегося позади, мне открылась совершенно иная картина – прямо-таки верх утонченности. Лампа омывала теплым, ласковым светом покрытые коврами полы и кожаную мебель. Двери вели в крошечные, но роскошные спальню и ванную. Пахло роскошью – отменным табаком, старинной кожей и еще более старинной выпивкой.

Как раз в таком доме я мечтала бы когда-нибудь поселиться – правда, не хватало окна.

Но, с другой стороны, зачем же выдавать свое укромное шпионское логово?

– Сие будет значить, что я отступлю от совершенства. – Старуха прошла в комнату; ее поступь стала чуть стремительнее, спина – чуть прямее. – А моего положения иначе чем непогрешимостью не добиться. – Он помолчала, глянула поверх моего плеча, хмуро и неожиданно пристально. – Именно поэтому ты ищешь встречи со мной каждые три месяца.

Затем она выразительно глянула на мой плащ. Закатив глаза, я сняла его.

– Разве прошло уже так много?

– В своих интригах ты действуешь подобно часам, Салазанка. – Старуха потрясла ноющей высохшей рукой. После этого жеста ее пальцы вдруг стали сильными, мужскими. – В определенное время можно с уверенностью ожидать, что ты поднимешь грандиозный шум, устроишь стрельбу и, согласно общей тенденции, усложнишь мне жизнь.

– Так себе метафора, – фыркнула я. – Что, возраст берет свое?

Она ощерила зубы – уже не желтые, не гнилые.

– Ты прекрасно знаешь, что это всего лишь личина.

– Каюсь, виновата. – Я усмехнулась – отчасти заносчиво, отчасти подобострастно, что она ненавидела. – Просто решила, что раз ты ее носишь столько времени, то уже останешься старухой навсегда.

Она выпрямилась во весь свой внушительный рост, которым еще недавно не обладала. Ладони, сильные и широкие, сжались в кулаки. Кожа пошла рябью, словно воды озера.

И я уловила песнь Госпожи.

Все это свершилось так быстро, что я едва успела уследить. Туловище вытянулось, спина окрепла, грудь обернулась гладкими мышцами. Ноги разогнулись, лицо разгладилось, кости обесстарились – и я знаю, что такого слова не существует, но понятия не имею, как иначе это описать.

Да и как вообще можно описать работу мастера масок?

Безумная херь – вот, думаю, неплохо для начала. Именно это пришло мне в голову, когда платье на хозяйке заведения вдруг померкло и вместо него возникло изящное одеяние из фиолетового и черного шелка. На ставшем вдруг высоком, поджаром и очень, очень мужском теле.

Она… точнее, уже он смотрел на меня хищными глазами. Я в ответ поморщилась и отвернулась.

– Бля, никогда не привыкну. Вот надо тебе было прямо передо мной это делать?

– Следи за языком, – огрызнулся высокий мужчина, грациозно скрещивая руки на груди. Голос его, пусть и не такой скрипучий, как в женской ипостаси, все же звучал с характерной для возраста хрипотцой. Да и волосы, пусть не цвета темной стали, как у старухи, отливали благородной сединой.

Он мог принять любой облик, разумеется, однако чью бы роль он ни играл – старухи, юноши, ребенка, бродячего пса, – Алотен, глава имперской разведки, всегда оставался брюзгливым старым говнюком.

– И ничуть не поверю, что тебе не доводилось видеть более непристойные вещи, нежели искусство мастера масок. – Алотен прошел к спальне поступью дворянина, замер с нарочитой драматичностью оперного актера. – Откровенно говоря, ничуть не поверю, что тебе не доводилось их самой же и вытворять.

– Да ладно? Ну, я-то тебя смотреть на них не заставляю, а?! – крикнула я ему вслед.

– Нет. Всего-навсего приходишь, когда тебе от них надо отделаться, – отозвался Алотен.

– И как будто я для тебя ничего в жизни не делала, – парировала я. – Не твоя ли давняя подруга позаботилась о революционных агентах, что шастали вокруг твоей лавки?

– Припоминаю, что с ними разделалась разбойного вида женщина, разукрашенная татуировками и разодетая как дикарка. – Он выразительно глянул на меня через плечо. – Уж точно не талантливая девушка, бок о бок с которой я имел удовольствие служить Империуму.

– Некогда, – уточнила я.

– Некогда, – повторил Алотен с ноткой боли в голосе. – Так уж сталось, я был вполне доволен тем соглашением. Услуга за услугу – традиция, которую благородные чтят. И все же я не могу не ужаснуться обстоятельствам, что привели тебя ко мне на порог. – Он помолчал, окинул меня оценивающим взглядом. – К слову говоря, расправь плечи. Твоя поза оскорбительна.

Я выпрямилась – чуть быстрее, чем хотела.

– Доволен?

– Да. Теперь садись. Ты гостья. – Он скрылся в спальне, оставив мою тихую ругань, с которой я опустилась на софу, без внимания. – Чувствую себя глупо, задавая сей вопрос, но могу ли я предложить тебе выпить?

– Звучишь ты тоже глупо. Давай сюда это «выпить» вместе с объяснением, какие такие обстоятельства ты имеешь в виду.

– Воздержись от оскорблений моего интеллекта, Салазанка, и я постараюсь ответить тем же. – Я расслышала звон бокалов. – Сколь бы прямолинейным ни было твое видение, ты все же не могла упустить из виду значительное наращивание военных сил в стенах Последнесвета.

Я прочистила горло, надеясь, что Алотен не сочтет мое поведение подозрительным.

– Встретила пару-тройку революционеров.

– Пару-тройку? Ты, вестимо, шутишь. Давеча их чудовищные машины доставили сюда бесчисленное множество этих дикарей-нолей. И они привели с собой этих исполинских механических выродков, этих… этих…

– Паладинов?

– Буду благодарен, если ты не станешь пятнать сей благородный титул связью с ними. Я стремился прощупать их ряды в надежде разгадать цель столь внезапного введения сил. Увы, невежество нолей навеки вечные останется величайшей их мощью; они всего-навсего отправляются туда, куда скомандует вышестоящий.

– Забавно, я вот отчетливо помню, как ты орал на меня за то, что я не слушала твои приказы. – Я растянулась на софе, закинула ногу на подлокотник. – Так побагровел, что я уж было подумала, в помидор перекидываешься, не иначе.

– Сознательное пренебрежение своей ролью в тонком маневре с целью пустых заигрываний с мирным – это не просто пренебрежение приказами, а прямая измена. – Алотен вынырнул из спальни с двумя бокалами. Вручил мне один, спихнул мои ноги с подлокотника и плавным движением опустился в кресло напротив. – Другого я отправил бы на эшафот.

– Я же говорила про веские причины.

– А именно?

Я улыбнулась, поболтала жидкость в бокале.

– Он и в самом деле недурно играл на арфе.

Алотен вздохнул так тяжело, что чуть, как мне показалось, не перекинулся обратно старухой. И как ни отвратительно признать, эта мысль заставила меня улыбнуться. Были времена.

Времена, когда мы оба отличали друга от врага.

Я познакомилась с Алотеном ки-Надага, когда он был чуть моложе телом, но не духом. И оскорбила тем, как прокричала строки из его любимой оперы, если правильно припоминаю. Странно, наверное, что мы в итоге стали друзьями.

Честно говоря, еще удивительнее то, что мы продолжали общались, когда я стала скитальцем.

Восстание против Императора-Ноля лишило Империум лучших магов. Алотен – лучший среди мастеров масок. Госпожа Негоциант дает им способность менять лицо, тело, голос. Все, кроме сердца. И, как непревзойденный знаток оперы, Алотен мог принимать и сбрасывать облики быстрее, чем люди сменяют одежду. Его шпионаж, уловки и просчитанные интриги принесли Империуму множество побед, а врагам – поражений.

Я до сих пор не понимаю, почему Алотен сохранил ему верность.

Империум, разумеется, одарил его богатством и репутацией. Однако Алотен мог получить больше – гораздо больше, – если бы стал скитальцем. Человек, способный натянуть личину барона, Вольнотворца, даже какого-нибудь Эвонина, давно непринужденно восседал бы на огромной куче металла. Но даже после Императора-Ноля, даже после восстания, даже после Заговора против Короны Алотен оставался верным слугой Империума.

И, непостижимым образом, моим другом.

Мы обменивались – услуга за услугу, сведения за сведения, – с тех самых пор, как я ушла в скитальцы, и иногда находили время поговорить об опере за бокалом вина. Хрупкое доверие между наемниками, как может показаться, однако в Шраме не сыскать лучшего.

Да и я обычно довольствовалась куда меньшим.

– Как я понимаю, если ты не стала причиной революционных махинаций и не стремишься их разгадать, тебя привела сюда иная нужда. – Алотен глубоко вздохнул. – И сие означает, что мне, несомненно, выпала честь оказать тебе услугу.

– Даже пару услуг. Но сперва, – я подняла бокал, улыбнулась, – за дружбу?

Он сощурился.

– За равноценный обмен.

– Бывали и худшие причины выпить.

Наши бокалы звякнули. Мне на язык попало нечто прохладное и освежающее. Я мигом сплюнула.

– Это что, вода? – оскорбилась я.

Алотен пожал плечами.

– Ты слишком много пьешь.

Мне смутно захотелось достать Какофонию, но пришлось сдаться. Я здесь, в конце концов, ради услуги.

– Значит, к делу. – Я демонстративно вылила содержимое бокала на пол. И прежде чем Алотен успел возмутиться, извлекла из кармана свернутый лист. – Я тут сцепилась с Кальто Скалой.

Ярость так стремительно стекла с его лица, что я было подумала, что он перекинулся. Мой друг Алотен был надоедливым, надменным и велеречивым. Имперский шпион Алотен был невозмутим, методичен и говорил так холодно, что кровь стыла в жилах.

– Продолжай.

– Скала направлялся в Последнесвет. Вместе с караваном Эвонинов.

– Эвонины, – пробормотал Алотен. – Полагаю, ты разрешила ситуацию с присущим тебе тактом.

Я похлопала Какофонию.

– Мы – да.

– Тогда смею предположить, что их товары отныне будут продаваться еще дороже, под предлогом безопасности.

– Империум, знамо дело, оплатит расходы.

– Наша цель – защищать интересы Империума, а не наращивать долги. – Алотен вздохнул. – Тем не менее некоторую выгоду из ситуации можно извлечь, если Кальто вычеркнут из уравнения. – Он смерил меня взглядом. – Так?

– Разумеется.

Не то чтобы я солгала. Так или иначе из своего уравнения я его точно вычеркнула. Я могла бы рассказать подробнее, однако некоторые вещи полезно хранить в тайне от мастеров масок. А от масочника, который вдобавок служил главой имперской разведки – особенно.

– И направлялся он сюда не за вином и музыкой, – продолжила я. – Его ждала встреча. Мне нужно знать с кем.

Алотен встретил мой жесткий взгляд холодным спокойствием. Не знай я его так хорошо, упустила бы едва заметную перемену в чертах лица. Магия сделала его более сдержанным, замкнутым.

– Возникает вопрос, Салазанка, – прошептал он, – а именно – почему.

Вот тут-то и стоило все ему рассказать, разумеется.

О Плевелах. О Враки. Обо всем. И, признаюсь, глядя в его глаза, я хотела так и поступить. Эти слова, это имя пришли с едким чувством, что поселилось в черной дыре где-то внутри меня, засело у меня в горле. Я хотела, я больше всего на свете хотела ему рассказать, выпустить эти имена наружу.

Я не могла.

Алотен прощал мне многое. Больше, чем я заслуживала, честно говоря. Прощал, что я веду себя в его обществе невоспитанно и грубо. Что я херово служила Империуму. Он простил даже то, что перестала херово служить и ушла в скитальцы с концами.

Но если бы я рассказала ему, почему искала Враки, почему хотела присвоить всю славу за убийство величайшего предателя Империума… этого он мне никогда не простит.

Да и не друг он мне на самом деле. Мы не проводили много времени вместе, мы ни в чем не соглашались, мы не особо ладили, даже когда оба служили Империуму. И пусть не как друг, Алотен был тем, к кому я могла обратиться в Шраме, рядом с кем я не ждала удара в спину, кому хоть самую малость на меня было не насрать.

И я не была готова от этого отказаться. Пока не была.

– Награда, – солгала я. – Он с кем-то работает. Уложу обоих, заработаю больше.

Лицо Алотена не выразило ни удивления, ни обиды, ни любопытства. Я так и не поняла, что из этого обеспокоило меня больше.

– Награда, – произнес он. – Простой металл.

– В том, что помогает мне выжить, нет ничего простого, – пробормотала я.

– В том, что помогает тебе тонуть в крови, выпивке и клинках.

Я уставилась на него в ярости.

– Можешь предложить определение слова «жить» получше?

– Могу. – Уголки гул Алотена дрогнули призраком улыбки, которую я так редко видела, даже когда мы ладили. – Служить.

Я отвернулась в сторону, чтобы он не увидел, как я закатываю глаза.

– Хотела бы я хоть раз погостить у тебя, не выслушивая сраные лекции.

– А я хотел бы, чтобы ты отправлялась убивать чудовищ, прикрыв талию, но, судя по всему, сегодня мы оба окажемся разочарованы. – Алотен подался вперед и, упираясь локтями в колени, взглянул на меня. – Ответь откровенно. Разве ты не устала от этого?

Я не видела причин отвечать откровенно шпиону, и уж тем более человеку, способному принять любой облик. Я отвела взгляд, но он продолжал упорно говорить и смотреть.

– Кровопролитие, насилие, сражения. Когда постель, в которой ты проводишь одну ночь, на следующую становится полем битвы. Когда человек, которого ты целуешь утром, с закатом приставляет нож к твоему горлу. – Алотен вздохнул. – Я отверг жизнь скитальца, но знаю ее слишком хорошо. Не бывает друзей, которые не превратятся во врагов, а семья из оружия выходит никудышная.

– Да что ты знаешь?! – Я не ожидала, что сорвусь. И уж тем более не ожидала, что внутри меня вспыхнет такой жар. – Все треплешься про Империум, как будто он воплощение благородства, как будто они видят в тебе не только Прах и магию для своих целей. Ведешь себя так, будто мы все до единого ушли в скитальцы из жажды золота и только.

– Полагаю, мотивом стало и некое туманное, избитое понимание «власти», – заметил Алотен. – Или что-то еще?

– Сраная свобода, вот что еще!!!

Слова вырвались у меня изо рта сами собой и рухнули на пол. Я вскочила на ноги, сжала кулаки, сцепила зубы. Какофония согласно вспыхнул, так горячо, что бедро обожгло сквозь кобуру. Но в кои-то веки мне было плевать.

В кои-то веки я горела сильнее.

– Мы рождаемся с этим даром, волочим его бремя всю жизнь ради службы на благо других, а когда умираем, не остается даже трупа. Хватит с меня того, что кто-то отнимает мое!

Я не заметила, когда успела так взвинтиться, когда успела так над ним нависнуть. Дыхание вырывалось из-за стиснутых зубов короткими, злыми хрипами.

Может, Гальта права и я не понимала, почему Заговорщики так поступили. Может, прав и Алотен и я не понимала истинную ценность службы. Может, я многого не понимала.

Зато я знала, каково это, когда тебя сводят лишь к силе. Когда все добрые дела, которые ты сделала, вся любовь, которая у тебя была, все шутки, которыми ты кого-то веселила, все истории, которые ты знала, и люди, которых ты помнила, значат, блядь, куда меньше, чем сила, которой ты обладаешь.

Вот что я знала – и знала хорошо. И меня задевало, что этого не знал Алотен. Задевало, что мои зубы так сильно сжимались, что мои глаза так пылали. И даже не задевало, а рвало на части, что Алотен следил за мной с холодным бесстрастием и, сука, даже не моргал толком.

Он окинул меня взглядом – татуировки, пыль на одежде, револьвер на бедре, – и остановился на шраме, почти скрытом под рубахой. Рубец заныл, вдруг устрашившись такого внимания.

– И кто будет рядом, – прошептал Алотен, – когда у тебя ничего не останется?

Я не заметила, когда успела осесть обратно на софу. Когда из голоса ушел весь огонь и требования превратились в мольбу.

Не заметила, как вдруг налилась тяжестью. И будто вернулась в ту темноту.

– Салазанка.

Я подняла взгляд. Алотен протягивал мне руку. Он никогда не коснулся меня первым, не спросив прежде. Такой уж он благородный. И я, наверное по привычке, взяла его ладонь.

Но, так или иначе, стало легче.

– Быть может, – тихо произнес Алотен, – это не лучший вариант. Но тогда, быть может, мы, маги, не рождены для идеальной жизни. Скитальцы ли, имперцы ли, неважно, враги видят в нас чудовищ, союзники – инструмент, и неважно, каким путем мы идем. Нас предопределяет наш дар, наше бремя, наша Мена.

Он улыбнулся мне. Губы его стали тоньше, чем прежде.

– Ведь так?

Алотен осторожнее большинства, он расходовал магию крайне бережно. Однако он отдавал ту же плату, что и любой другой мастер масок. Госпожа Негоциант дарила им хитрость, коварство и способность преображаться, но забирала саму их личность.