Текст книги "Семь клинков во мраке"

Понятия не имела, как ее назвать. Не представляла, кто это произнес. И подняв голову, взглянув в небеса, я не знала, что смотрит на меня.

Ореол света больше не был круглым, но в облаках открылась зазубренная, темно-красная, лишенная света рана. И в ней шевелилось что-то огромное и темное. С головой и бесчисленным количеством рук, огромным зияющим глазом, который высунулся из портала, подтягиваясь на черных когтях.

И уставился прямо на меня.

– Где наш вестник? – Голос пробрал до костей, голова поворачивалась туда-сюда, выискивая что-то. – Где наше голубое небо и зеленая трава?

Он смотрел на меня невидимыми глазами, сквозь кожу, плоть и кости, прямо в глубину моей темноты.

– Он обещал нам.

Я потянулась к револьверу, невзирая на полную глупость этого. И как, еб твою мать, я что-то могу с этим сделать? Я никогда таких Скратов не видела.

За трещиной оно подняло бескостную руку величиной с дерево. Садануло в красный свет, словно в стеклянную панель. Камни на земле и ветер в небе содрогнулись.

– Он обещал!

Я попятилась. Существо взвыло. Земля подо мной затряслась, сбивая с ног. Черные трещины появились в кровавой ране неба, портал грозил сломаться.

– Он обещал.

Оно ударило руками в портал. Тот содрогнулся. Я вскочила на ноги.

– ОН.

Существо билось о рану. Портал стонал, трещал и слабел.

– ОБЕЩАЛ.

Сломался.

Скрат возник с воплем, вонзившимся в ветер, камень и мою плоть. Он вытащил себя из портала, извивающаяся колонна теней и костей, кожи и света, цветов, которых я не знала, и слов, которых не слышала. Он дергался и содрогался, вывалившись наружу, упал на землю. Его кожа вибрировала, словно сам воздух пытался разорвать его на части.

Я зажала уши руками, когда он закричал, но это не помогло. Его боль билась внутри меня, проникала сквозь нос и рот, пытаясь снова вырваться. Оно заметалось по двору, ища глазами из света и тьмы, чем облегчить боль.

И наткнулось на Гальту.

Извивающейся визжащей массой оно понеслось к ней. Оно рассеялось туманом, проскользнуло сквозь нос, рот и многочисленные раны. В тот же миг ее тело выпрямилось, из горла вырвался крик, глаза расширились от ужаса и непонимания.

Я поняла, что тоже кричу. Я не убила ее.

Твою мать, она все еще была жива и могла чувствовать. Ненадолго. Скрат заполнил ее, раздул, пытаясь втиснуться в ее тело. Один глаз широко раскрылся, вырастая до размеров дыни. Челюсть Гальты щелкнула, широко расходясь, зубы превратились в зазубренные костяные шипы. Левая рука лопнула. Мышцы, раздуваясь, вывалились из кожаной оболочки, которая не могла вместить их. Плоть подернулась рябью, как вода, трепеща, извиваясь.

– Больно, больно, больно, больно, больно, больно, – кричало существо, и голос походил на неровное блеянье.

Оно устремило на меня гигантский глаз.

– Ты сделала это. Ты. Ты. Ты. Ты. Ты!

О, ему было что сказать, конечно.

Но, блядь, я не собиралась стоять тут и слушать.

Я бежала через двор к форту. Позади слышалось, как существо тащит за мной груду трупов, крича и умоляя о покое, который ни я, ни любое другое живое существо на этой темной земле не могли ему дать.

Я ворвалась через дверь в зал форта. Эрель была там. Дети сбились за ней в кучу, дрожа и плача. Она смотрела на меня широко раскрытыми от страха глазами.

– Сэл, – выдохнула она, – что это?..

– Нет. – Я ткнула пальцем в коридор. – Идите.

Как бы там ни было, у нее хватило духа согласно кивнуть. Она направила детей к выходу и что-то крикнула. В страхе они бежали за ней к башне. Я бросилась следом, вытаскивая последние заряды и пихая в барабан Какофонии.

– Больнобольнобольнобольно.

Дверь взорвалась осколками за моей спиной. Скрат протиснулся в зал, уставился на меня единственным глазом, пока я бежала следом за детьми. Издав пронзительный вопль, он поволок тело за нами. Мы бежали, доверяя страху и памяти Эрель.

– Почему… не должно быть больно…

Мы нашли лестничный колодец Северной башни. Дети бежали в потоке воды, помогая тем, кто спотыкался. Те, кому хотелось плакать, сдерживались. Нас держал только страх. Мы взбежали вверх по лестнице башни на зубчатые стены.

Остановившись у подножья, Скрат смотрел на нас огромным глазом.

– Он… обещал… обещалобещалобещал. О-бе-щал. Он сказал, сказал, он сказал…

Я не слушала. Он не гнался за нами? Да, блядь, прекрасно!

Я слышала, как хрипло дышат дети, пока мы бежали по стене. Когда мы добрались до другой стороны, они окончательно обессилели. Не знаю, подгонял ли их страх друг за друга или что-то другое, но они бежали.

Перед нами открылся коридор, дверь в конце него вела к порталу.

– Еще немного! – крикнула спереди Эрель. – Давайте, надо успеть!

Она торопила их, направляя в комнату. Я услышала, как снизу трескаются камни, ломаются бревна. Сердце застряло в горле, я заорала, задыхаясь:

– Эрель, берегись!

Я опоздала, пол взорвался. Эрель и дети повалились кричащей кучей. В полу образовалась дыра, Скрат рывком расширил ее. Кости раздробленной челюсти скрипели, он кричал:

– МЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ СТАТЬ ТАКИМИ, КАК ВЫ.

Между испуганных детей я прокладывала себе путь к Скрату. Схватив Эрель за руку, оттолкнула ее назад. Направив ухмылку Какофонии в лицо твари, я нажала на спуск и помолилась богам, в которых не верила, чтобы это помогло.

Солнечный луч ударил в него и взорвался яркой вспышкой. Я едва успела прикрыть глаза. Скрат с криком покатился по полу. Я вслепую обернулась и, с трудом различая окружающий мир, крикнула:

– Эрель, ты можешь видеть?

– Да, – ответила она. – Я стояла за тобой. Но остальные…

– Помоги им добраться до портала. Я вас прикрою.

Она стала раздавать приказы. Слишком юная, чтобы командовать, слишком испуганная, чтобы ослушаться. Тем детям, кто видел взрыв, остальные помогали обойти дыру в полу. Один за другим они огибали ее и скрывались в комнате.

Я чуть в обморок от облегчения не свалилась, услышав изнутри песню Госпожи. Портал был все еще активен. Руны Гальты удерживали его открытым, и Гальта…

– ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ.

…была все еще жива.

Я заглянула в дыру. Тремя этажами ниже, в темноте подвалов форта, я увидела оживающее существо. Вытянув безразмерно увеличившуюся руку, оно втащило себя на первый этаж.

– Поторопитесь, – прокричала я вопящим в ответ детям, – поторопитесь!

Может, и не особо помогло. Но точно не зря. Подгоняемые дети подтянулись и скрылись в комнате.

Эрель стояла в дверях, глядя на меня, когда Скрат снова поднялся.

– Сэл, – закричала она, – давай же, ты последняя!

Я осторожно обошла дыру. Огромная когтистая рука ухватилась за край. Я втолкнула Эрель в комнату, к порталу в стене.

Искривленная фигура Скрата появилась в дверях, голос пытался передать печаль, которую не могло выразить лицо.

– МЫ СОБИРАЛИСЬ СТАТЬ…

Я втолкнула Эрель в портал.

– …КАК ВЫ.

Я прыгнула следом.

Ощущение, что тебя разорвали на части, а потом сложили заново, было очень сильным. Я выпала в темный тоннель и увидела плачущих детей. Некоторых рвало. Некогда было объяснять, что они чувствуют. Самой некогда было думать об этом.

– Назад, – крикнула я, поворачиваясь к порталу. – Заткните уши!

Я не знала, поверят они мне или нет. Времени не было. Масса искореженной плоти, похожая на руку, просунулась в портал. Я направила Какофонию на держащие портал руны и выстрелила.

Стена звука. Взрыв камня.

Меня отшвырнуло назад, ударив о стену. Я безвольно свалилась на пол. Свет исчез, погрузив мир во тьму. Рука втянулась обратно в портал. Тот мигнул и исчез.

И даже спустя целую вечность, когда я снова смогла дышать, я все еще слышала его крик.

Под кожей. Пробравший до костей.

Дрожащий в крови, медленно стекающей на пол.

54
Последнесвет

Человеческое тело – конечная вещь.

Это просто кожа и кровь, которые вмещают в себя мечты, разочарования и, самое главное, страх. Если в вас достаточно страха, или ненависти, или любого другого чувства, они могут вытеснить боль, ощущения, отчаянье. Если заполнить себя ужасом, можно пройти через что угодно.

Не самый плохой способ прожить жизнь, но не лучший. Потому что даже страх имеет предел. У одних его много, у других мало. Но, в конечном итоге, он у всех заканчивается. Он выходит из тебя с каждым вздохом, уступая место боли, крови и сожалению, что копошатся внутри.

У меня не осталось страха, чтобы вынести себя из темного тоннеля под свет звезд. Но когда я выбралась из канализации Последнесвета, во мне было полно всего остального.

У меня ныли раны, порезы, оставленные шипами Гальты, синяки от падений. Саднила содранная ладонь под бинтом. Все это бормотало внутри меня, молило, откровенно проклинало, умоляя остановиться. Усталость соглашалась с ними. Каждая косточка в моем теле жаловалась и требовала отдыха.

И несмотря на все это, я не могла отмахнуться от ворчливого голоса, застрявшего у основания черепа.

Ты его не убила.

Конечно, у меня было чем заняться кроме этого. Были дети, которых я оставила в этой дыре подождать, пока я все проверю. Я потеряла много крови. Казалось, тело просто развалится, если я сделаю еще хоть один шаг. Еще один Скрат был выпущен в этот мир, и я не смогла остановить его. Куча неотложных дел, которые были важнее, чем вопрос, убила я Враки или нет. Хотела б я сказать, что волновалась из-за них, а не из-за него.

Я выбралась из тоннеля в безмолвный город.

Вода в канале плескалась вокруг меня, ее журчание прерывалось только звуком глухих ударов трупа, покачивающегося в воде у парапета. Фонари над головой зашипели, их свет мерцал, отчаянно боясь погаснуть. Измученный вздох дыма несся усталыми облаками над разрушенными крышами зданий.

Снизу он выглядел как город.

Когда я добралась до моста, увидела, что он превратился в кладбище. Подобно надгробиям, на улицах выстроились развалины зданий, безмолвные, разбитые и дымящиеся. Битое стекло и забытые вещи, брошенные на ступеньках, казались цветами на могилах. Тишина сама по себе была панихидой, ее хором – шипение догорающих костров, а ее словами – стоны здания, медленно оседающего и разваливающегося на куски.

Вдалеке слышались звуки схватки. Настолько слабые, что будь я более уставшей или пьяной, могла бы притвориться, что это плохой сон. Но я слышала хлопки пушек и рев песнопений Революции, сплетавшихся с кличем крикайских птиц и раскатами грома.

Значит, они все еще сражались. Еще не уничтожили друг друга или дождались подкрепления. Возможно, они никогда не остановятся, и этот конфликт – бомба с длинным фитилем, который не потухнет, пока будет что взрывать. Возможно, это было неизбежно. Возможно, я была не виновата.

Но всего алкоголя мира не хватило бы, чтобы убедить меня в этом.

Однако это не значило, что я не буду пробовать.

Я захромала по разрушенному проспекту, избегая смотреть в переулки, где валялись оторванные конечности, а в разбитых витринах магазинов лежали мертвые тела. Стоит засмотреться, и мое измученное тело заноет от зависти, а измотанный разум напомнит, что они погибли из-за меня.

Прямо сейчас мне нужно было заткнуть и тело, и рассудок.

Словно в ответ на просьбу, моя нога на что-то наткнулась. Зазвенело стекло.

Я уже говорила, что не верю в богов. Но мое неверие можно поколебать. Если б, посмотрев вниз, я обнаружила там бутылку виски, я признала бы существование доброго всепрощающего божества, которое желает, чтобы я покаялась и обещала жизнью искупить все многочисленные грехи.

Я глянула вниз.

Бутылка вина, не виски, смотрела на меня. Значит, бог есть, но он или она – редкостный засранец.

Сойдет.

Я подняла бутылку. Откупорила ее, подошла к каналу и уселась на парапете. Капля крови сорвалась с носка сапога и упала в канал, попав на лениво дрейфующий вниз по течению кусок волшебного льда. Поднеся горлышко ко рту, я сделала большой глоток. И ничего не почувствовала. Я тупо смотрела на гребаный беспорядок, который сама и устроила.

Минуты тянулись, часы, дни, я не знала. Бутылка еще не опустела, когда послышался звук шагов. Из-за развалин вышла старуха, закутанная в грязную шаль. Она поковыляла ко мне, осторожно обходя трупы и огибая груды обломков. Кряхтя, она уселась рядом со мной.

Я даже не взглянула на нее.

Услышав песнь Госпожи и звук шуршащей кожи, я передала ей бутылку. Алотен взял.

– Ты жив, – заметила я.

– Боюсь, не могу сказать того же о тебе, – ответил он, делая приличный глоток. – Ты выглядишь как труп, не научившийся лежать спокойно.

Он окинул взглядом руины города:

– Но, замечу, компания у тебя достойная.

Я ничего не ответила. Просто ждала, пока он вернет мне бутылку. Но Алотен указал на разрушенный шпиль здания.

– За городом стоял отряд крикайских всадников. Они ворвались сюда. – Он кивнул вниз, на участок улицы, выжженный пламенем и электричеством. – Они отогнали отряд Революции, паливший по нашим магам. Их преследовали там, – он указал на ближайший переулок, – и трое мирных жителей попали под перекрестный огонь.

Он махнул на разрушенный проспект, больше ничего не объясняя. Я забрала бутылку, отхлебнула, дожидаясь, пока опьянею достаточно, чтобы не видеть все так отчетливо. Может, станет получше.

– Ты помог мирным жителям? – спросила я.

Алотен долго молчал.

– Я пытался.

– Скольких удалось спасти?

– Многих.

– А скольких не удалось?

Долгая пауза.

– Многих.

Я шмыгнула носом и снова приложилась к бутылке.

– Там внизу, в канализации, остались дети. Я велела им ждать, пока не приведу помощь. Около дюжины. Включая крутую девчонку. Она там главная.

– Битва продолжается, – сказал Алотен. – Я прослежу, чтобы они благополучно выбрались.

Я почувствовала его взгляд.

– Я так понимаю, Враки все еще…

– Все еще жив, – ответила я, делая очередной глоток. – Во всяком случае, возможно. Тальфо мертв. Рикку тоже. Гальта… хрен ее знает.

– Трое заговорщиков убиты. Ты должна гордиться собой.

Я не ответила.

– Я бы не задерживался надолго, Салазанка, – произнес Алотен после долгого молчания. – Два-Одиноких-Старика давно покинул город, но его войско осталось, и он точно знает, кто виноват в гибели его города.

Он бросил на меня косой взгляд.

– Представляю, как ты бежишь по улице, паля в воздух и выкрикивая свое имя.

Я говорила, что человек – вещь конечная. И когда ты слишком устал от страха и пьян от боли, единственное, что остается, это сожаление. Я нашла свое в задыхающемся шепоте, закрыла лицо руками.

– Блядь.

– Следи за языком.

– Заглохни!

– Не дождешься.

– Просто дай мне, блядь, спокойно себя ненавидеть.

Я резко повернулась к нему. Его лицо было совсем не таким, каким я видела его последний раз. Черты более смазанные, кожа бледнее, все лицо сглаженное. Сегодня он заплатил высокую цену, использовал слишком много энергии. Чтобы спасти мирных жителей? Жителей, которые не нуждались бы в спасении, если бы я не… я не…

– Они мертвы, – произнесла я. – Они, блядь, мертвы. Все пошло прахом из-за меня. Потому что я не смогла.

Я скривилась.

– Я не смогла его убить. И поэтому теперь все мертвы.

Алотен оглянулся на руины города.

– Может быть.

– Может быть? – в моем голосе не хватило места надежде.

– Может быть, так будет всегда, – со вздохом сказал Алотен. – Мы же не приводили в Последнесвет ученых. Мы хотели его богатства, его торговлю. Мы послали туда солдат, чтобы в один прекрасный день захватить его. Как и Революция.

– Да, но я это начала, – сказала я. – Я сделала первый выстрел.

– Ты. А может, я, когда накачал тебя наркотиками.

Долгая многозначительная пауза повисла там, где могли бы быть извинения.

– А может, это начал Вракилайт, когда сделал с тобой то, что сделал. Или Императрица, когда у нее родился ребенок. Или Великий Генерал, начавший Революцию, – он махнул рукой. – И так можно продолжать до первых двух людей на этой темной земле, которые решили убить друг друга.

– Я не в настроении для гребаной философии, – прорычала я.

– Философия дает ответ на вопрос. И понятно, что у меня его нет. – Он поднялся на ноги. – Все, что у меня есть, Салазанка, это долг.

Я услышала песню Госпожи. Следом – тошнотворный звук, когда его кожа зарябила. Когда я подняла взгляд, человек в форме революционера, очень похожий на Кэврика, смотрел на меня сверху вниз.

– Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, – произнес он. – Но не здесь.

Он спустился по лестнице в канализацию и исчез. Я осталась один на один с безмолвным городом-кладбищем, с трупами, лежащими на земле и в воде, и с бутылкой вина, слишком маленькой, чтобы я дошла до нужной кондиции.

Я взяла себя в руки. Вышла из ворот прямиком в Шрам.

И продолжала идти.

55
Шрам

Я даже имени его не помню.

Он был солдатом, новоиспеченным магом, который вел свою первую битву против Революции. Все закончилось плохо. Обе стороны были уничтожены, оставшиеся сражались за какой-то холм. Он вернулся в гарнизон совершенно обескровленным. Я хотела устроить ему взбучку за трусость, но потом заглянула ему в глаза.

В них ничего не было.

Он прошел мимо меня. Покинул гарнизон и растворился в ночи. Он просто продолжал идти, пока мы не нашли его замерзшим, лицом в грязи три дня спустя.

Официальной причиной назвали дезертирство. Они не знали, как еще это назвать. Мысль о том, что можно пройти через сражение без единой видимой раны и умереть на ходу, была мне совершенно чужда. Я видела такое еще несколько раз и с уверенностью могла сказать, что со мной такого никогда не случится.

Все дело в ранах.

Этого не должно было со мной случиться.

Ты просто потеряла слишком много крови.

И это происходило не со мной.

Ты умираешь.

Я знала, что все еще жива, просто потому что продолжала двигаться. Кустарники, дюны и холмы проходили мимо меня. Я не чувствовала, как вытягиваю ноги из грязи, чтобы сделать очередной шаг. Не чувствовала воздуха в легких и крови в жилах. Только мир двигался вокруг меня и голос продолжал шептать.

Слишком много ударов, он шептал. Гальта порезала глубже, чем ты думала. Ты не отдыхала, не восстановилась. Потеряла слишком много крови и оставила слишком много ран необработанными. Ты умираешь.

Разумеется, мне бывало и хуже. И крови теряла больше. И, может быть, виной была вечная охота без отдыха все эти годы. Поэтому мне было так плохо. Как будто вся кровь отлила от конечностей и прихлынула к груди, и сердце билось слишком сильно.

Слишком быстро.

Слишком громко.

Может, так оно и было. Поэтому мне казалось, что я вот-вот умру.

Ты умираешь.

Или все дело в другом.

Это как умирал Последнесвет.

Так глубоко, что никто не видит.

Ты даже не убила Враки.

Долгие поверхностные вздохи, не наполнявшие легкие. Короткие запинающиеся шаги, не ведущие меня дальше. Кровь так прилила к голове, что, казалось, меня не удержат ноги, хотя я чувствовала, как она покидает меня и стекает на землю. Но все же я не могла избавиться от этой мысли.

– Ты загнала его так далеко, наделала столько шума, причинила столько вреда, так много людей погибло, шептал голос. И ты даже не смогла его убить.

Земля стала ближе, и я осознала, что ноги меня больше не держат. Я увидела, как мой палантин лег на сухую пыльную почву, и поняла, что лежу на земле.

О чем я там? Дыхание замедлилось.

Ты не остановила Враки. Ты ничего не добилась.

Зрение затуманилось. Что, мать вашу, изменилось?

Я наблюдала, как тело медленно оседает на землю.

Вы постоянно видите такое в опере. В самый мрачный момент, когда все потеряно, герой выходит на передний план и произносит удивительную речь о том, как важны любовь, жизнь и честь. И все поднимаются, злодей умирает, и ты надеешься, что у кого-то случится секс, когда опустят занавес.

Все было не так.

Герой никогда так не падает. Никогда не валяется в такой грязи. Герой всегда побеждает в честном поединке, его предают, и беда случается не по его вине. Герой не уничтожает город, не оставляет людей умирать, чтобы преследовать монстра, которого даже не убивает потом.

Герой не просыпается от запаха птичьего помета. Так просто не бывает.

Я рефлекторно открыла глаза. Увидела огромные чешуйчатые ноги приближающегося ко мне существа, услышала горловое карканье. Падальщик пришел пировать. Хотела бы я назвать его поэтичнее, но в голову ничего подходящего не лезло. Птица посмотрела на меня сверху вниз, и я узнала угрюмый взгляд Конгениальности.

Съедена собственной птицей. Поэтично, ничего не скажешь.

Наверное, она освободилась, когда Последнесвет загорелся, выбралась из стойла. Она всегда была сообразительной.

Герой не должен стать пищей для птицы. Его должны поддержать, вытащить из тьмы. Кто-то с красивым музыкальным голосом.

– Сэл?

Да, вот таким.

– Твою мать, Сэл!

Разве что поменьше ругани. Я увидела, как ботинки стукнули о землю. Кто-то спрыгнул с Конгениальности. Я не чувствовала ни рук, меня перевернувших, ни земли под спиной. Я с трудом различала полное беспокойства лицо Кэврика, когда он наклонился надо мной.

– Она истекает кровью. Да еб же ж твою мать! – его голос то появлялся, то исчезал. – Перенесите ее в Вепря. Там мои припасы, я могу…

Чужой голос. Чужие руки. Чужие слезы за стеклами больших очков, когда она смотрела и оплакивала меня.

– …почему ты… держись, я иду…

Это видение было достаточно поэтично, так что я закрыла глаза и не возражала.

Металл.

Скрежещет.

Двигается.

Что-то происходило. Я открыла глаза и увидела холодную металлическую гробницу. Что-то грохотало вокруг меня, подо мной. Что-то двигалось? Или я? Раздался очень знакомый рев. Я поморгала и огляделась.

Железный Вепрь. Точно такой же, как украденный мной. И его пилот тоже был точно таким же, как тот, которого я украла. Кэврик сидел в кресле за штурвалом, время от времени оглядываясь на меня и шевеля губами, произнося слова на непонятном мне языке. Рядом с ним беззвучно плакала Лиетт, вертя в руках чернильницу и перо. Конгениальность свернулась калачиком в углу, бросила на меня один заинтересованный взгляд, прежде чем снова закрыть глаза и задремать. Я повернулась к Кэврику, пока он снова не сосредоточился на управлении. Но его губы все еще двигались, все еще говорили.

– А было такое ощущение? – звучал чужой голос. – Когда он тебя порезал?

В поле зрения попала металлическая скамья у борта Железного Вепря. Я не знала человека, сидящего в тени.

Но я узнала его.

Дорогая одежда и изящная фигура выдавали в нем империала, аккуратно выточенный экземпляр человека, который смотрел на меня с тем беспристрастием, с каким богатый наблюдает за смертью бедняка. Но в изменчивой темноте механической машины я видела недостатки, несовершенства, разрушающие безупречный фасад аристократического недовольства.

Его выдавал кремнистый блеск глаз, не такой острый, не настолько заточенный. В нем было слишком много удовольствия, как бы он ни пытался его скрыть. И ухмылка…

Его ухмылка сияла начищенной латунью.

– Все довольно похоже, если подумать, – произнес он. – Это ведь не раны болят, верно? Сэл Какофонию простыми ранениями не остановить.

Мой взгляд метнулся к Лиетт. Она не поднимала глаз от своих чернил. Кэврик не отрывался от управления. Никто из них не видел этого человека. Не слышал его голоса.

– Думаю, это знание причиняет боль, – продолжил он. – В конце концов, кровь есть у всех, да? Это единственное, что у нас в изобилии и с чем мы так легко расстаемся. Потеря крови убивает простых людей. Потеря цели… ну, это убивает таких людей, как мы. Осознание, что ты потерпела неудачу, что, несмотря на все причиненные страдания, ты не смогла убить его, – он усмехнулся, изо рта посыпалась зола, – это знание должно ранить так же глубоко, как и то, что Джинду всегда любил мечту больше, чем тебя.

– Остальные мертвы. – Голос казался глухим и далеким. – И дети в безопасности.

– Что? – Голос Лиетт звучал еще дальше, когда она склонилась надо мной. – Она разговаривает. Притормози. Мне надо…

Может, она еще говорила, я не знала. Я смотрела сквозь нее на ухмыляющегося человека.

– Простые люди довольствовались бы этим, – сказал он. – Они могли бы спокойно спать и видеть сны о благодарных детях и злодеях, которым пришел конец.

Он обратил на меня взгляд.

– Но это просто побочный эффект, верно? Просто позолота на истинном призе. Смерть. Кровь. Месть.

– Нет, – прохрипела я.

– Нет? – Он посмотрел на меня сверху вниз; его рот приоткрылся в яркой улыбке, озаренной пламенем. – Тогда почему ты так готова умереть?

– Прекрати! Она истекает кровью, – крикнула Лиетт. – Я кое-что попробую. Держись, Сэл, просто держись, чтобы я могла…

Ее голос исчез.

И я тоже.

Запах кофе.

Крови.

Птичьего дерьма.

Я открыла глаза и обнаружила царапающее меня перо. Раны, тело, почти вся кожа были покрыты чернилами Лиетт, пока ее руки выцарапывали вокруг меня знаки. Конгениальность, с полным клювом крольчатины, посмотрела на меня и вернулась к поеданию добычи. В тени Железного Вепря горел огонь, над ним стоял кофейник.

Под глазами Кэврика залегли тени. Как долго мы ехали? Какой сейчас день? Он нервно расхаживал по помещению, указывая рукой в темноту. На горизонте продолжали вспыхивать орудийные огни, огненные заклинания. Буйная радость недалекой битвы. Он выговаривал Лиетт, но я не могла расслышать. Она закричала на него в ответ, не сводя с меня глаз. Я не слышала их.

– Она немного неловкая, да? Но я об этом слышал.

Мужчина с горящей улыбкой стоял над ней, аккуратно сложив руки за спиной, глядя поверх плеча Лиетт, изучая мои раны. Его улыбка была полна гнева, когда он смотрел, как моя кровь капает ей на руки.

– Но только рядом с тобой. Подозреваю, именно поэтому ты так бесишь и одновременно ее очаровываешь, – сказал он. – Никто больше не может заставить ее действовать так поспешно и так опрометчиво. Все остальное дается ей очень легко. Но не ты. Иметь и такую власть, и того, кто с легкостью может ее отнять…

Он моргнул и рассмеялся. Изо рта посыпался пепел.

– Ты, конечно, знаешь, каково это.

Лиетт даже не взглянула, когда он опустился на колени рядом со мной. Он смотрел на меня, сквозь меня высеченным из кремня взглядом, впиваясь в мои раны и разрывая их, разрывая меня на части, пока не увидел то, что скрывалось под кожей, шрамами и кровью.

И это его не впечатлило.

– Ты, наверное, видела тысячу захудалых опер, где злодеи в масках орут о туманном понимании власти, да? Какая-то магия, какое-то оружие, что-то, что даст им власть. Но мы с тобой оба знаем, что такое настоящая сила, не так ли?

Пока он говорил, изо рта у него валил дым.

– Сила – это одно слово, – прошептал он сквозь пепел. – Слово, которое заставляет воина бояться того дня, когда оружие подведет его. Оно заставляет мага видеть тщету всего, чего он достиг. Оно искажает ум ученого, заставляя страшиться собственного знания. Оно заставляет крестьянина бросать посевы гнить из-за страха выйти на улицу. Оно превращает нежных в жестоких, а жестоких заставляет убегать в ночь.

Он поднял руку и положил мне на лицо. Внутри меня что-то кричало от обжигающего прикосновения, но эта часть была задушена, погребена под слоем онемения и боли. Он провел пальцем по моей челюсти вниз, к воротнику, задумчиво дотронулся до шрама.

– Но опять же, – шепнул он, – ты и это знала.

Он встал, сложил руки за спиной и подошел к Кэврику. Они вместе смотрели на горизонт. Ночное небо было усеяно звездами войны – вспыхивали пушки, грохотали ружья, сверкали молнии, горели костры. Кэврик беспокойно переминался с ноги на ногу, наблюдая, как огонь битвы расползается по земле.

Мужчина просто смотрел и скучал. Он видел сотни войн до того, и вряд ли эта могла сравниться с ними.

– Мудрейший революционер превращается в бормочущего фанатика, когда слышит слово «Империум». Самый мудрый маг становится мешком костей, когда слышит песнь Госпожи. Просто слова. Имена. Ничего больше, но они меняют людей. – Он оглянулся через плечо. – Мне интересно, какое у тебя слово.

– Сэл, – прошептала я. – Сэл Какофония.

– М-м-м. – Он повернулся и посмотрел назад, на далекие руины Последнесвета. – Что, как думаешь, происходят с людьми, которые слышат это имя?

Кэврик развернулся и подошел к Лиетт, хватая ее за плечо. Она зарычала, размахивая пером, как кинжалом:

– Не прикасайся ко мне! – закричала она. – Тут все очень тонко. Если я не сделаю все идеально, она может…

– Линия революционеров прорвана, – перебил Кэврик. – Они отступают. И направляются сюда. Нужно уходить прямо сейчас, или…

– Я не могу ее сейчас передвигать. Она не готова. Мне нужно еще время.

– У нас нет времени!

Они препирались. Выкрикивали слова, которых я не слышала. В конце концов Лиетт опустила голову, вздохнула и собрала свои вещи. Вместе они подняли меня и понесли к Железному Вепрю. Мужчина с кремневым взглядом продолжал наблюдать за далекой войной. Никто его не замечал. Я не стала его окликать.

Когда дверь Вепря захлопнулась, а двигатель взревел, он исчез.

– Ты же знаешь, что умираешь.

Я не знала, сколько пробыла без сознания. Не знала, как он сумел вернуться в Вепря. Но стоило открыть глаза, я увидела его ухмылку, горящую в темноте. Огонь уже потускнел. Блеск его глаз затягивала тень. Его было труднее рассмотреть в темноте.

– Ее сигилы не работают. И алхимия, которую она применяла, тоже. Как и мертварево, которое она носит на поясе и о котором никогда не рассказывала, поскольку знает, как оно тебя нервирует.

Я знала, что он прав. По леденящей свинцовой тяжести в руках и ногах, по холоду, проникающему под кожу. Я часто думала о том, каково это – быть приглашенной за черный стол. Буду ли я в последние мгновения паниковать и кричать? Или темнота покажется мне уютной и комфортной, как тонкое одеяло в зимнюю ночь?

Мне и в голову не могло прийти, что, когда наступит темнота, мне будет все равно.

– Безумно скучно, да? – спросил мужчина, словно подслушав мои мысли. – В каждой опере есть стихи о мучительной смерти, но мне всегда они казались скучными. Пара тяжелых вздохов, несколько последних мыслей, а потом, – он выпустил изо рта струйку дыма, – ты просто исчезаешь. А еще столько осталось дел.

Он был прав. Еще столько нужно сделать, а во мне так мало осталось. Слишком много ударов, слишком много крови потеряно…

– О, кровь здесь ни при чем, – сказал он. – Ты потеряла кое-что другое. Я, конечно, понимаю, что ты сейчас умрешь и все такое, но почему бы тебе не послушать меня?

Он поднялся со скамейки, подошел ко мне. Тени цеплялись за него, скользили по склоненному лицу.

– Сейчас не время для долгих рассказов, правда? У тебя осталось так мало драгоценного времени. – Его пальцы скользнули по моим шрамам. – Я чувствую, как твое сердце замирает, становится черным внутри тебя. Я слышу плач твоей любовницы, когда она будет стоять над твоим остывающим телом через десять минут. Вижу черную землю, в которой тебя похоронят.

Его глаза сузились до щелок. Ухмылка стала оскалом, присыпанным пеплом и сажей. Лицо исказилось, превратившись в отталкивающее медное месиво.