Текст книги "Семь клинков во мраке"

39
Алый Путь

Как все лучшие убийцы, он явился без единого слова.

Ни угроз, ни бахвальства, ни смеха. Он просто и без затей прошел по песку. Глаза его были ясными, спина – прямой. И пусть стражи притихли, а птицы нервно отодвинулись подальше, он не обратил на них никакого внимания. Просто подошел ко мне и посмотрел прямо в глаза.

И человек, пришедший меня убить, произнес мое имя.

– Сэл, – сказал он тихо и бесстрастно.

Я встретила его взгляд так твердо, насколько могла. Он возвышался надо мной на добрую голову, столь мускулистый, что его сильное, подтянутое тело казалось последним шедевром умирающего мастера. Темную кожу щедро оставил обнаженной скромный килт, и каждый ее дюйм от широкой груди до мощных рук и сильных ног был гладким, без единого шрама. Его кожу украшал только скалистый горный пейзаж, вытатуированный рукавом от запястья до плеча.

Кивок в знак приветствия такому существу казался недостаточным, но я все равно кивнула.

– Кальто, – отозвалась я.

Если ты в Шраме больше месяца, наверняка тебе довелось о нем слышать, даже если его имя тебе не знакомо. И тогда ты понимаешь, почему я не выстрелила сразу и оставила все надежды его не злить.

Побоище в форте Наследие, где стена толщиной в два фута была пробита кулаком, а все имперские солдаты разорваны пополам? Его рук дело. Революционный поезд из семи вагонов, который спустили с рельс и разграбили? Тоже он. Фригольд Ярвина Забота, которая в один день превратилась в груду дымящихся обломков?

Всякий раз, когда содрогается земля. Всякий раз, когда рушится город. Всякий раз, когда мгновенно гибнет множество людей, всякий житель Шрама, хоть сколько-нибудь разумный, затаив дыхание, молится, что это не предвестие появления Кальто Скалы.

И если бы я верила, что хоть один бог мне поможет, я тоже бы помолилась.

– Мастер Скала, – позвала его Ренита. – Эта женщина-скиталец оскорбила своей дерзостью мой караван, моих людей и меня лично. Прошу, разберитесь с ней, согласно условиям нашего договора.

Кальто не взглянул на нее. Он, казалось, едва замечал, что смотрит на меня. Его глаза были отстраненными – не пустыми, но в них не хватало чего-то важного. У меня возникло отчетливое ощущение, что, глядя на меня, он видел не человека, а несколько слоев мышц и кожу, обернутые вокруг скелета.

Мудрая женщина бросилась бы бежать. И пусть я не считаю себя особенно мудрой, я тоже бы так поступила, если бы не три нюанса.

Первый: пешком мне от него ни за что не убежать. Второй: швы разойдутся, и я истеку кровью до смерти. А третий?..

Сэл Какофония не убегает.

Я затаила дыхание. Кальто молча размышлял. Не о том, способен ли он меня убить; в мире не было существа на двух ногах, которое он не смог бы прикончить. Скорее, он обдумывал, стою ли я того, вспоминал, какое впечатление я на него произвела, когда раньше наши пути пересекались.

– М-м-м. – Он с хрустом перекатил голову из стороны в сторону. – Десять наклов.

Ренита вытаращила глаза и напряглась. Сама мысль о расставании даже с одним кусочком металла вызвала у нее крошечный припадок.

– Десять наклов – это недешево, – сказала она. – И совсем не то, о чем мы…

– Золотом.

Крошечный припадок перешел в едва сдерживаемый приступ.

– Да ты, еб твою, издеваешься? – воскликнула Ренита. – Мы договорились, что ты будешь охранять нас за то, что мы провезем тебя.

– Скитальцы дороже. – Кальто бросил на меня взгляд. – Какофония стоит золота. – Он махнул рукой. – Или пусть разбираются твои люди. Мне все равно.

Мне хотелось усмехнуться. Но я сдержалась.

Приказывать Кальто Скале, что делать, – все равно что приказать вихрю не стирать с лица земли твою ферму. Встань перед ним и угрожай, кричи, предлагай деньги, но в конце концов он поступит так, как пожелает сам. Налетит и разрушит твою жизнь, или пронесется мимо, обдав лишь ласковым дождем, или вовсе рассеется, оставив тебя в покое.

Я внимательно за ним наблюдала. А он смотрел на меня с легким равнодушием. И я подумала: может быть, ну а вдруг, есть крошечная вероятность, что он решит не тратить на меня сил и просто уйдет.

– Ладно, – Ренита вздохнула. – Убей ее.

Но эй – пошла-ка я на хер со своим оптимизмом, верно?

Глаза Кальто засияли фиолетовым. Он поднял ногу. Сжал кулаки. Сияние стало ярче. И его нога опустилась.

Я услышала песнь Госпожи.

А потом взвыла земля.

Песок взметнулся широкой завесой. Птицы вскинулись, падая на землю вместе с наездниками. Повозки задребезжали на железных колесах. Ротаки замычали в страхе. Земля содрогнулась так сильно, что у меня клацнули зубы.

А Кальто сделал всего один шаг.

Стражи едва начали подниматься, как он перешел на бег. И они снова повалились, лишившись опоры, как только он кинулся в атаку. Ротаки ревели и рвались из упряжи. Птицы верещали, не слушая наездников. Но за грохотом земли под ногами Кальто их все равно не было слышно.

Он бросился ко мне быстрее, чем мог был двигаться человек его размеров. Я крепко держала револьвер, высматривая возможность. Кальто бежал прямо, и не думая уклоняться. Я следила, как он приближается. Как он взмывает в прыжке. Как приземляется…

И вдруг осознала, что в мой план закрался недочет.

Я лихорадочно отскочила в сторону и рванула прочь. Кальто камнем врезался в землю. Та застонала, ушла у меня из-под ног. Я удержалась только потому, что была готова – но с трудом. Я споткнулась, пошатнулась, зажала швы рукой.

Крови на пальцах не было. Пока что.

Я развернулась, направила Какофонию. Кальто был черной тенью на фоне облака пыли, которое сам же взметнул, словно умирающий всхлип земли. И сквозь оседающие песчинки я увидела его лицо: неспешное, невозмутимое, непоколебимое.

Таковы мастера осады.

Госпожа дала им силу, сделала их тяжелее, плотнее, крепче. С их магией маленькая девочка способна пробить ворота форта головой, а старушка – зашвырнуть мужика одной рукой на сорок ярдов.

Или, в случае Кальто, проломить мне голову щелбаном. Но он с этим не торопился.

Видишь ли, в обмен на эту мощь Госпожа требует немалую дань. Ты становишься тяжелым и сильным, как камень, но платишь способностью чувствовать. Сперва Госпожа забирает страх, потом счастье, печаль, гнев, боль и так далее. Если осадник живет достаточно долго, он в конце концов превращается в пустую, бесчувственную оболочку, не помнящую ни о смехе, ни о слезах, ни о разбитом сердце, только об убийствах.

И Кальто прожил дольше многих.

Из облака пыли вышел не человек. Это была машина, хладнокровная, предназначенная лишь для смерти и разрушения. И когда он направился ко мне, я поняла, что все это кончится, лишь когда один из нас окажется под землей.

– Ну как оно, Кальто?

Но это не значит, что можно забыть о приличиях.

– Порядок, – отозвался тот. – Ты как?

Кодекс, если тебе угодно. Да, мы время от времени друг друга убиваем, но скитальцы блюдут ритуалы. А мне нужны были любые преимущества, поэтому я старалась его отвлечь.

– Бывало получше.

Он шел ко мне, беспощадный, немигающий.

– Жаль это слышать.

Я подняла Какофонию. Взвела курок. Прицелилась.

– Спасибо. Это многое значит.

И спустила курок.

Из ухмыляющейся пасти вырвалась Геенна. Пуля на миг прочертила небо и вонзилась Кальто в грудь. Пламя взметнулось бушующим вихрем, распахнуло алые челюсти и поглотило жертву целиком. Пронеслось по его коже, окутало пылающей вуалью.

Такая вспышка должна была испепелить любого человека, птицу или зверя. Обратить в прах любого.

Но ты знаешь меня уже достаточно, чтобы догадаться: мне ничего не дается так просто.

Пламя взревело напоследок и рассеялось. На его месте осталась почерневшая земля, клубы дыма и посреди всего этого – Кальто Скала. Он вышел из обугленного круга, утратив лишь килт.

Вряд ли ты решишь, что больше всего меня в этот момент потряс его обнаженный вид.

И ошибешься.

– Ох, бля, – буркнула я.

– Согласен, – отозвался Кальто.

Он снова ринулся ко мне, и земля застонала под его ногами. Я напряглась, но не побежала. Кальто не чувствовал боли, как чувствовала ее я. Он догнал бы меня в несколько коротких, судорожных вздохов. Я пятилась, пока не ткнулась спиной в камень, и отступать стало некуда.

Кальто занес кулак. Быстро приближался широкими шагами. Я увидела его глаза.

И сквозь страх меня охватила смутная обида, что на лице человека, который вот-вот размозжит мне голову, отражается такая скука.

Он прыгнул. Обрушил кулак. Я метнулась в сторону кувырком.

Вскрикнула, вскакивая на ноги. Из-под бинта, пятная рубашку, засочилась теплая кровь.

Швы лопнули.

Но зато голова не превратилась в красное месиво, так что, эй, все относительно.

Я попятилась, зажимая рану. Кальто с ворчанием пытался вытащить застрявшую руку из камня. Солидный булыжник, почти в половину его роста, стонал и трескался вокруг кулака.

– Удивляешь, Кальто. – Я пыталась отдышаться. – Эта работа ниже твоего достоинства.

– Удачное стечение обстоятельств, – отозвался он, не отвлекаясь. – Я был на пути к Последнесвету. Они предложили мне немало металла в обмен на убийство людей.

– В обмен на охрану.

– А плевать. – Кальто ухмыльнулся. – Но, впрочем, ты права. Меня ждут великие свершения. И я найду их в Последнесвете. – Он повернулся ко мне с пустым взглядом. – С Вратами.

– Вратами? – Я распахнула глаза. – Враки. Значит, он таки в Последнесвете. – Мой разум, пусть окутанный болью, все же сумел собрать кусочки воедино. – Сукин ты сын, собираешься к нему примкнуть?

– Ему нужны люди. Говорят, тому причиной ты.

– Бля, Кальто, – я сплюнула. – Ты… ты не можешь так поступить.

Он выдернул руку из камня, стряхнул осколки с костяшек.

– Я могу что угодно, Сэл.

– Враки – убийца, – ощерилась я, отступая. – Он псих, безумец с сумасшедшим замыслом. Просто послушай. Я знаю, что он творит, и…

– Я слышал его замысел, – перебил Кальто. – Он вернет на имперский престол мага. Он снова воссоздаст этот мир для магов.

– С каких пор тебя это волнует?

– Меня не волнует. – Кальто ухватился за булыжник. Со вздохом пыли, со стоном земли, поднял его высоко над головой. – Зато будет чем заняться.

Я бросилась бежать. Раны болели, но если придавит булыжник – будет гораздо больней. И все же я понимала, что не могу держать скорость и ноги скоро ослабеют. Понимал это и Кальто.

– Окумани ос ретар, Сэл! – проревел он.

На меня упала тень. Я глянула вверх. Ко мне несся булыжник. Какофония обжег руку, подсказал. Не думая, я развернулась, прицелилась, выстрелила.

Руина вылетела, попала в цель, взорвалась. Волна звука раздробила камень на мелкие осколки, и они рухнули тяжелым дождем, бесцеремонно взметая крошечные облачка пыли.

Я прикрылась и отделалась лишь парой камешков. Меня спасла слепая удача; если бы Кальто не сломал булыжник сам, Руина бы просто пошумела, прежде чем меня бы расплющило.

Как бы то ни было, она лишь оттянула момент моей смерти.

Кальто шел ко мне сквозь завесу пыли, лениво, словно прогуливался по парку Катамы. А, собственно, почему бы и нет? Он знал, что я ранена. Он видел мою кровь. Не было никаких причин спешить.

Хотела бы я сказать то же самое.

Мое тело пыталось ускориться. Мозг спешно пытался выдумать план. Оба не преуспели. Рана сильно кровоточила. Мозг пылал от страха и боли. А в револьвере осталась лишь Изморозь.

Ну, по крайней мере, перед тем, как Кальто меня убьет, я обеспечу ему несуразно торчащие соски.

В отчаянии я громко и зло свистнула. Если Конгениальность близко, она услышит. И если она не слишком далеко, не слишком медлительна или не окончательно обленилась, она явится. И подарит мне еще несколько вздохов, прежде чем Кальто меня догонит и таки убьет.

Да, мне этот план тоже не нравится.

Кальто был все ближе. Я истекала кровью все сильнее. Вариантов не оставалось.

Помимо самой тупой штуки, которую я могла придумать в ту ночь – уже второй раз.

Я резко повернула, не обращая внимания на боль и кровь, обогнула Кальто по кругу и рванула обратно к каравану. Скала вскинул бровь, удивленный, почему я перестала его развлекать, а потом увидел, что я бегу к повозкам. И тут его глаза широко распахнулись. И тут он сбросил свою неторопливость.

Кальто решил, что я задумала убить тех, кто ему платит. И тогда ему придется сперва их защитить. Хорошо. Мне было нужно его отвлечь.

В ином случае он мог бы и догадаться.

Ренита и ее стражи так и не поняли, что же я делаю, пока ко мне бешеными скачками приближался Кальто. На их лицах отражалось искреннее замешательство. Брови Рениты нахмурились, она подозревала подвох.

И я усмехнулась.

И, развернувшись, нацелила револьвер в землю.

И выстрелила.

Патрон взорвался, расцвел бутоном льда. Изморозь извергла множество ледяных шипов, выросла перед Кальто синей стылой изгородью. Скале, естественно, было насрать. Он продолжил нестись вперед, опустив голову, и без малейших колебаний проломился сквозь шипы.

Но ничего страшного. Свалить его должна была не шипастая часть плана.

А та, что наступила мгновением позже.

Преграды из сосулек, может, и не осталось, зато сохранился лед под ними. И когда нога Кальто на него опустилась, он поскользнулся. Скала двигался слишком быстро, и его атака тут же превратилась в бешеные корявые попытки удержать равновесие. И когда он с ревом пролетел мимо меня, размахивая руками, и не смог остановиться, на его пути оказались повозки.

Ренита догадалась быстрее остальных. С криком – в страхе то ли за жизнь, то ли за красивую одежку, которая могла испачкаться, – она спрыгнула со своего места. За ней ринулся Деннек – и тогда в повозку врезался Кальто.

От столкновения с его лицом металл завизжал. Ротаки замычали. Повозка застонала, отрывая колеса от земли, а потом с изумительной неповоротливостью рухнула набок.

Стражи ринулись врассыпную, дергая птиц за поводья. Ротаки взвыли, дрыгая копытами в воздухе – их повалило вместе с повозкой, и упряжь мешала сбежать. Кальто не было видно. Но я не рассчитывала, что человека, который вышел из столпа пламени, задержит такая мелочь, как удар лицом в железную повозку с разбега.

К счастью для меня, наконец прибыла подмога – с клекотом и дурном запахом.

Конгениальность, изящно припозднившись, как и положено леди, выбежала из-за холма. Нужно отдать ей должное, по крайней мере она торопилась. Как только она резко затормозила рядом, я одной рукой принялась чесать ей клюв, а другой – рыться в седельной сумке.

«Еб твою ж налево, куда я его положила?» – думала я, лихорадочно перекапывая содержимое. Тушка кролика, еще тушка кролика, полтушки кролика, пустая бутылка – на кой ляд мне пустые бутылки?! – Изморозь, Руина, Изморозь…»

Металл позади застонал. Из-под обломков выбиралось нечто очень большое и очень кучеряво матерящееся. Мои пальцы наткнулись на патрон, пробежали по гравировке.

А-а. Вот ты где.

Я достала его как раз вовремя – Конгениальность с клекотом рванула наутек. В следующий миг я развернулась и поняла ее. И едва успела броситься на землю. Потому что у меня над головой пролетели две тонны извивающегося, ревущего и ссущегося ротака.

Я поднялась, глянула в сторону фургона. Кальто уже выдирал из упряжи второго зверя.

– Сэл Какофония, – прорычал он. – Раздражаешь.

Скала схватил ротака за шею. Бедняга, поднятый над его головой, взревел и забил копытами.

– Когда Враки говорил, сколько от тебя неприятностей, я не верил. Увы. – Кальто сощурился. – Как все неверующие, я жажду покаяния.

Неплохой монолог, если уж на то пошло. Даже неудобно стало, что я слушала вполуха. Мое внимание было приковано к Какофонии – я прицелилась, взвела курок, прошептала в ночь…

– Эрес ва атали, Кальто.

И выстрелила.

А Солнцесвет сделал все остальное.

Патрон взорвался ярким белым светом, разогнав ночь сияющей вспышкой. Я прикрыла глаза, спасая их от основного удара. Но, к счастью, ненадолго, поэтому увидела, что случилось дальше.

Мастера осады так долго живут без боли, что перестают понимать, как себя в таких случаях вести. И когда свет хлестнул Кальто по глазам, тот поступил как любой другой. Он заорал, зажмурился, машинально зажал их руками, но слишком поздно.

На кой хер они все время так делают?

Естественно, ротак рухнул ему на голову, и они оба повалились на землю ревущей, бьющейся кучей конечностей. Ослепленный Кальто кое-как встал на колени. Освобожденный ротак – на копыта. И в следующий миг, когда Скала поднялся, зверь яростно его лягнул. Копыта заставили Кальто пошатнуться вперед и врезаться в случайного стража. И лишенный зрения, охваченный яростью, он сделал то, что было для убийц естественным.

Не знаю, доводилось ли тебе видеть, как голову вколачивают одним ударом в живот, но если выпадет шанс – лучше отвернись.

Кальто не привык к беспомощности, не привык к поражению и не понимал, где я нахожусь. Это сочетание породило жуткое зрелище: он слепо продирался сквозь караван, размахивая кулачищами, разнося повозки и стражей, достаточно тупых, чтобы попытаться его остановить. Его уже давно перестало волновать, кого он убивает. Его гнев требовал крови – моей, их, плевать.

Кальто всегда было плевать.

Кругом царил хаос. Ротаки мычали, рвались из упряжи, а высвободившись, били копытами куда попало. Птицы верещали, носились вокруг, сбрасывали всадников, неспособных удержаться. Стражи – из тех, что поумнее, – разрывались между попытками не попасть под руку Кальто, успокоить животных и найти свою своенравную госпожу.

То есть – отличный момент для бегства.

Если назовешь меня дурой за то, что я мигом не бросилась наутек, я не стану тебя винить.

Но у меня не было выбора. Револьвер был пуст. Тело пылало огнем. Бок сочился кровью. А взгляд жадно следил за сумкой, лежащей на земле посреди бойни.

Я тихо кинулась вперед, пригнувшись. Не то чтобы в этом была необходимость, со всеми кричащими людьми, ревущей скотиной и разрывающим караван на части Кальто. Я резко затормозила, затаила дыхание; он пронесся мимо и слепо врубился в другую повозку. Пригнулась, увернувшись от копыта, когда мимо меня пронесся еще и ротак. Выхватила Какофонию и врезала рукоятью по челюсти единственному стражу, достаточно тупому, чтобы пытаться остановить меня.

Я добралась до сумки, чудом оставшейся невредимой посреди хаоса. Она была открыта, и внутри виднелся целительский набор типично белого цвета, несколько брусков металла и единственная бутылка виски.

Я злобно на нее глянула. Ты, наверное, сочтешь, что в таких обстоятельствах глупо обижаться из-за одной бутылки.

Но я сказала Рените, что хочу две. И после всей этой сраной заварушки я не собиралась уходить с недостачей.

Подхватив сумку, я разглядывала обломки каравана, пока не увидела блеск стекла. Из перевернутого ящика вместе с соломой выпали несколько склянок. И в них плескался не благородный янтарь виски, а насыщенный уродливый пурпур, танцующий и кружащий.

У меня загорелись глаза.

Не виски.

Но хер там я пройду мимо мертварева.

Я схватила флакон, бережно убрала в сумку. И только потянулась за следующим, как повозка рядом застонала. И опасно покачнулась от удара Кальто.

Вот теперь пора бежать.

Я сдержала крик, рывком поднялась и бросилась прочь. Повозка с треском рухнула туда, где я только что сидела, похоронив под грудой гнутого железа все, что там оставалось. Мой бок пылал от боли, я упрямо неслась к холмам, но все-таки на мгновение оглянулась.

Кальто стоял посреди руин, звери и стражи сбежали, повозки лежали горой обломков. Скала бешено замахал кулаками и, не найдя ничего, на чем сорвать злость, испустил сотрясший землю рев. Слепота вскоре пройдет, и он примется искать мое тело. А когда сообразит, что меня среди обломков нет, я должна быть уже далеко.

У мастеров осады множество качеств: они неуязвимы, беспощадны и, что важнее всего, нетерпеливы. Выходит, когда ты почти всю жизнь способен стряхивать с себя пули, как капли дождя, ты не слишком заботишься о мелочах вроде той, чтобы научиться выслеживать беглянку среди лабиринта холмов.

Я бежала, пока мой бок не пригрозил расколоть меня пополам. Кровь, алая, теплая, пропитывала рубашку, ткань липла к коже. Боль выжгла себя из тела, оставив лишь холодное онемение. Времени было совсем мало.

К счастью, оно мне оказалось не нужно. Уже не нужно.

– Сэл!

Кэврик, подбежав, помог мне удержаться, когда я чуть не рухнула, и потащил прочь от бойни.

– Так это был твой сраный план?! Ты же собиралась договориться!

– Я договаривалась. Получилось не очень.

– Нельзя так продолжать, – прорычал он, когда мы обогнули дюну. – Нельзя постоянно творить херню и надеяться, что обойдется. Нужно…

– Нужно кое-что сделать, и прямо сейчас, – перебила я, отнимая руку от бока и показывая Кэврику окровавленную ладонь. – Если ты не против.

Мы уселись у подножья холма. Я безуспешно пыталась отдышаться. Я хватала воздух короткими булькающими всхлипами. Дрожащими руками я полезла в сумку и нашла склянку.

Она была крошечной, не больше моей ладони. Сожму чуть сильнее – сломаю. Жидкость внутри казалась густой, грязной, нездорового фиолетового цвета, напоминающего блеклый отблеск солнца на масле. Но все же, когда я подняла склянку к глазам, жидкость заплясала, как живая. И пусть это была лишь бесформенная слизь, у меня возникло четкое ощущение, что она смотрит на меня в ответ.

Мертварево – странная штука.

– Это что… – Кэврик распахнул глаза, с ужасом понимая. – Сэл, нельзя же…

Я не дала ему договорить. Или себе дослушать. Или успеть сблевать. Зажимая одной рукой рану, я зубами выдрала из склянки пробку. На горлышко скользнула тонкая струйка, словно выглядывая. Я поморщилась, зажмурила глаза, открыла рот и опрокинула туда бутылку.

Жидкость сопротивлялась, стремилась вернуться в склянку, но я сглотнула. Она скользнула жженой желчью по языку, стекла по пищеводу и свернулась мерзостью на дне желудка.

Но ненадолго.

Боль в теле вдруг вспыхнула с новой силой. Внутри меня, прогоняя онемение, взорвался яростный огонь. Я упала на четвереньки, скорчилась, не в силах высвободить застрявший в глотке крик. Мышцы свело. Дыхание исчезло. В глазах потемнело.

Но так уж оно работает. Сперва пытается убить. А если не выходит…

Под моей ладонью начали срастаться мышцы. Кровь скользила обратно в вены. Частички кожи тянулись друг к другу тысячами крошечных ручек, туго стягиваясь и зарастая.

Меня охватила агония. Веки трепетали, я с трудом удерживала себя в сознании и тем не менее не могла не восхищаться процессом.

К мертвареву нельзя привыкнуть.

Боль наконец ушла. Дыхание вернулось – медленным и легким, каким и должно быть. Я глянула на свой бок. Увидела кожу, целую и здоровую, неповрежденную. Тело до сих пор было покрыто запекшейся кровью, но хер бы я на это жаловалась.

Я посмотрела на склянку в руке, нахмурилась. Ты, наверное, назовешь это говно чудом. Я тоже могла бы, если бы не знала, откуда оно берется. И, заметив ужас Кэврика, я поняла, что ему, как и мне, не повезло.

– Это… – прошептал он. – Ты только что выпила мага, Сэл. Это человек.

Я притворилась, что все еще задыхаюсь. Что поднять голову все еще слишком больно. Что угодно, лишь бы не выдать, что я не могу вынести этого взгляда.

Думать о том, что происходит с магом после того, как он обращается в Прах, не слишком умно. Его могут пустить на благородные цели, и тогда из него изготовят нечто полезное, вроде чернил для чарографа. Или его может изучить Вольнотворец. И только по-настоящему невезучий ублюдок попадает в мертварево.

Оно, говорят, способно исцелить что угодно. Болезни, раны, сломанные кости – одним глотком. Однако процесс его изготовления известен немногим.

А цена?

Никто не знает точно, как это происходит, но время от времени Вольнотворец, у которого слишком много знаний и слишком мало моральных принципов, пробуждает кучку Праха. Малейший намек на сознание мага – страхи, злость, печали – дистиллируют и загоняют в узенькую бутылочку, словно в стеклянную могилу, где оно не знает ничего, кроме ужаса и ярости, пока его не съедят заживо. Когда оно чинит тебя изнутри, впитывая токсины, вычищая гниль, излечивая раны, оно все еще остается живым, а потом испаряется.

Если, конечно, не убьет тебя в процессе. Кто-то ведь должен умереть, иначе как вернуть одну жизнь, если не отнять другую?

Эта штука – редкая, дорогая. Ее опасно хранить и уж тем более готовить. И мне стало ясно, как Ренита Эвонин делает деньги, но я думала не об этом.

Я думала о несчастном ублюдке, которого только что выпила. И, пусть от этого бросало в холод, я невольно задавалась вопросом – а вдруг я его знала?

– Пришлось. – Я уронила склянку на землю. – Не было выбора.

Я поднялась и побрела прочь. Мне хотелось оказаться где-нибудь далеко – далеко от Кэврика и его пытливых глаз, от разбитой склянки из-под человека, которого я выпила, от всего, что заставляло меня думать, что Лиетт права и я сломана.

Однако он не дал мне пройти и двух шагов.

Он не стал меня хватать. Не тянул обратно, не проклинал, не требовал остановиться. Он просто положил руку мне на плечо. И этого оказалось достаточно.

– Я тебе верю, – до боли мягко произнес Кэврик. – Верю, что ты не видела иного выхода. Но… – Он вздохнул. – Выход есть. Должен быть.

– Не припоминаю, чтобы ты что-то предлагал, – пробормотала я.

– Потому что ты никогда меня не спрашивала! – крикнул Кэврик. – Ты никогда ничего мне не говорила. Может, я бы что-нибудь придумал. Или нет, не знаю. Но мы могли попытаться, если бы ты мне доверяла. Должен быть иной путь, где тебе не придется себя ломать.

Он сжал мое плечо. Его рука была теплой.

– Ведь если ты сломаешься, больше никто не сможет остановить Враки.

Ласковый ветер принес с собой запахи жженой земли и тающего льда. Я повернулась к Кэврику. И человек, у которого были все причины меня ненавидеть и множество шансов сбежать, бросив меня умирать, взглянул на меня.

И улыбнулся.

– Мы должны доверять друг другу, – сказал он. – У нас больше ничего не осталось.

Не знаю, откуда он такой взялся. Не знаю, почему Революция не сумела превратить его в безумного раба Великого Генерала. Не знаю, почему Шрам не превратил его в очередное чудовище.

Но в кои-то веки я не хотела знать.

Я улыбнулась в ответ. И Кэврик подхватил сумку. И вместе мы принялись взбираться на холм.

На вершине мы нашли Конгениальность, с любопытством за мной наблюдающую. Умная девочка, должно быть, шла за нами следом. Я устало улыбнулась, погладила ее клюв. Кэврик убрал новые припасы в седельные сумки.

«Чуть не померла», – подумала я. Но добыла немного металла и виски. Честный обмен, как по мне. Я шмыгнула носом. Жаль, что не вышло заполучить крутой клинок.

Сзади раздался щелчок.

Я медленно повернулась и увидела его. Трясущиеся колени, дрожащие от тяжести оружия руки, широко распахнутые глаза под вихрастой копной песочных волос. На краю холма стоял паренек, правивший повозкой Рениты.

– Не надо, сынок, – заговорил Кэврик.

Я подняла руку, призывая его держаться подальше. И шагнула к парнишке.

Судя по выражению глаз, он впервые направил оружие на живого человека.

Не то чтобы я не хотела сделать его первый раз особенным, но я уже успела сразиться с тварью из иного мира, чудовищем размером с валун и осадником, который мог бы запустить это чудовище в воздух, как мячик.

Какая молва бы пошла, испугайся вдруг Сэл Какофония такой мелочи?

Я шла вперед, медленно, глядя ему в глаза. Парнишка отступал, пока не оказался на самом краю. Он невольно посмотрел назад, а когда повернулся обратно, дуло его оружия уже было в считаных дюймах от моей груди.

Я опустила взгляд на оружие, потом снова глянула на парнишку. Не мигая, взялась за ствол и выдернула его из дрожащих рук. Парнишка, вскрикнув, приземлился на пятую точку. А затем, уставившись снизу вверх на ухмылку Какофонии, издал куда менее достойный звук.

Кэврик позади меня затаил дыхание, опасаясь того, что я могу сотворить.

Мой прищур скользнул на чистенькую белую одежду парнишки. Я повела Какофонией.

– Гони-ка сраную рубаху.

Он не стал спрашивать зачем. Сразу принялся расстегивать пуговицы.

А парнишка неплох.

– И еще кое-что, – снова обратилась я к нему, – когда тебя спросят, как все случилось, что ты расскажешь?

У парнишки дрогнули губы. Он протянул мне рубаху.

– Я… я скажу, что появилась Сэл Какофония, обобрала нас до нитки и…

– Сладенький, – я взвела курок, – мы можешь лучше.

– Что Сэл Какофония появилась словно ниоткуда! – судорожно выпалил парнишка. – Словно кошмар, что последовал за нами в настоящий мир, она ринулась на нас столь стремительно, что мы едва успели выкрикнуть ее имя! – Он спрятался за ладонями и сбивчиво затараторил: – Что она изрыгала пламя и лед, словно дыхание дракона! Что ветра утихли, страшась привлечь ее внимание! Что величайший мастер осады был ослеплен сиянием ее великолепия! А когда она ушла, позади нее остались лишь кровь, пепел и тишина!

– Ух ты ж. – Я вскинула брови. – Как, говоришь, тебя звать?

– Деннек, мэм, – прохрипел он.

– У тебя складно выходит, Деннек. Никогда не думал заняться оперой?

– Н-нет, мэм.

– Хех. – Я вложила Какофонию в кобуру. – Ну, ты подумай.

И, закинув на плечо его – пардон, уже мою – рубаху, я развернулась и ушла к своей птице. С ладонью на револьвере, Кэвриком рядом и планами на бутылку виски, первую и последнюю, заработанную таким трудом.