Текст книги "Контракт со смертью"

Часть пятая
Война, которой нет

Июль

1

Мы сидели в блиндаже у комбата разведосов[74]74
  Разведосы (сленг) – разведчики.


[Закрыть], пили горячий духмяный чай из лесных трав и говорили. Точнее, говорил комбат – рослый мосластый подполковник с недельной щетиной на щеках и скрипучим, как садовая калитка на несмазанных петлях, голосом, а я молча курил и думал о том, что когда-нибудь одолею лень и напишу книгу. И это будет книга не о войне, а вот об этом комбате, о встречах, о людях, которые против воли и желания оказались на войне, круто замесившей их судьбы и жизни.

Когда в середине марта вернулся из-за «ноля» – так теперь называют границу (видно, потому, что помножили на ноль саму границу, а может, потому, что это точка отсчета в иное измерение и множат там на ноль жизни и судьбы), то знакомые, малознакомые и даже незнакомые сразу насыпались с вопросами: ну, как там? Почему остановились? Почему Харьков брать не стали? Писать будешь? А что писать, если выгорело всё внутри, выжжено, придумывать не хочется, заниматься пропагандой не в силах, а правду сейчас лучше не знать. Да и кто знает её, правду? Она у каждого своя: солдата, генерала, обывателя, политика… Так что писать не собирался, считая, что короткие зарисовки в «телеге» достаточны.

В освобождённых (господи, да занятых! Занятых с кровью и болью, а затем с теми же болью и кровью оставленных на смерть и поругание) нами сёлах и городках часто спрашивали с тревогой и надеждой: а не предадите, как в четырнадцатом? Разворошили тогда людской муравейник идеями Русской весны и Русского мира, заволновался народец, поверил, да и власти грозили пальчиком, что не приведи Господи хоть капля русской крови прольётся, то такое будет, такое… Председатель одной придворной партии сотрясал воздух крепким кулаком, грозя достать свой голубой берет, рвануть на груди тельник и повести за собою на бой святой и правый, если прольётся хоть капля русской крови. Не пошёл, не повёл: видно, беретик где-то затерялся. А кровушка русская лилась и лилась…

Мы заходили на рассвете. Мандража не было: кто-то курил, пряча сигарету в кулак, кто-то напряженно всматривался в ночь, уже тронутую тлением, кто-то зябко дергал плечами – успели промерзнуть, полночи простояв с заглушенными двигателями, и молчали в ожидании отмашки. Мелькнула мысль: так на остановке ждут запаздывающую маршрутку, украдкой поглядывая на часы. Вот и мы на остановке ждём свою маршрутку, только повезёт она не на работу, а на войну, и для кого-то это будет дорога в один конец. Впрочем, война – тоже работа.

Командир прикреплённого к нам (или мы к нему?) отряда контрактников неделю спустя рассказывал, что минут за двадцать до начала артподготовки передали украинским погранцам, чтобы они уходили: хоть и укры, но свои же, братья-славяне. Вбивали нам всю сознательную жизнь лабуду про братские народы, а братья при удобном случае то камень из-за пазухи достанут, то нож из-за голенища. Вот и теперь верили, что без крови обойдёмся, хотели верить и понимали, что без неё ну просто никак, и до последнего старались избежать кровопролития.

В общем-то они и так знали, что поутру начнётся «концерт», и могут заутюжить и запахать, не спрашивая фамилии, потому власти и военные еще за сутки резво снялись и растворились в направлении Харькова. Потом на погранзаставе нашли телефон – простенький кнопочный, быстренько просмотрели – звонки и сообщения из России-матушки, причём их интенсивность росла с геометрической прогрессией ближе к утру. Такое ощущение, что наше контрабандное приграничье по-стахановски сплошь трудилось в поте лица на СБУ.

Арту ждали, и всё же разорвала она ночь внезапно – гудело, ревело, бухало так, что дрожала земля, закладывало уши, и казалось, что дома пошли в пляс. Жуткая пляска святого Витта. Ещё не стихли последние залпы, как «тигр» снёс пограничный шлагбаум и рванул вперёд: нас ждал Харьков. Нас уверяли, что именно ждал в вожделении освобождения от ненавистной хунты, и толпы радостных горожан встретят цветами. Он действительно ждал, точнее, поджидал и встретил, но не цветами: в полдень с верхних этажей домов улиц, выходивших к окружной, снайперы, пулемётчики, гранатомётчики в упор расстреляли нашу передовую группу. И это были только цветочки.

Адреналин вскипал в крови, мутил разум, возбуждал, обострял слух, и казалось, что взгляды проникали сквозь вязкую темень ночи. Впрочем, то ли глаза попривыкли, то ли действительно чернота размывалась, то ли виной тому сполохи от разрывов на юге, то ли занимающаяся заря на востоке, рассекающая поначалу темноту узким лезвием клинка, а затем всё шире и шире расползаясь вширь и вкось, то ли всё вместе, но очертания домов и окаймляющие дорогу посадки казались всё чётче и чётче.

Первым шёл Димкин «тигр» с щупающим дорогу, обочины, посадки «Кордом»[75]75
  «Корд» – 12,7-мм крупнокалиберный пулемёт.


[Закрыть]. На въезде в село из стоявшего на отшибе огромного склада выскочил «буцефал», ошалело заметался – эдакая прыткая коняшка, взбрыкнул короткой пушечной очередью и тут же захлебнулся – Димка стреножил его из своего «Корда». Двое выскочивших хлопцев вытащили обвисшего в их руках третьего и замерли у начинающего куриться дымком бэтээра.

– Демилитаризация началась. Эй, гайдамаки, топайте сюда! – махнул рукой старшина-контрактник. – Сейчас будем денацифицироваться.

Трое суток спустя его разорвёт прилетевшей невесть откуда миной. Одной-единственной на версту в округе и за полдня тишины.

Димка распушил хвост и гоголем пританцовывал перед двумя вээсушниками. Молодые ребята, но не первогодки, хотя ещё и не волчары. Третьего наскоро запеленали бинтами и уже утащили в «санитарку». Они не выглядели напуганными или растерянными. Их не колотило и даже не била мелкая дрожь. Напряжённость в лицах, в будто сжатых телах, в какой-то скованности в движениях ощущалась даже обречённость и безысходность, а вот страха не было. Это были солдаты, заслуживающие уважение хотя бы за то, что не боялись. Что дали бой длиной в четыре секунды. Что смиренно принимали неминуемую, по их мнению, смерть. Что всё-таки свои по крови, славяне, а эти и вовсе по вере наши – вон крестики православные на гайтане виднеются в распахнутом вороте.

Не забыть, как в четырнадцатом брали блокпост, обороняемый днепропетровскими десантниками. Когда у них закончились патроны, на предложение сдаться раздалось разрывающее мозг и душу: «Русские не сдаются» и, рванув тельник на груди, пошли в рукопашную… Поминали их потом, ставили свечи в храме и скрежетали зубами: опять гражданская, опять русские льют кровь русскую, опять кому-то всласть наша кровушка.

Две недели спустя Димку обвинят в незаконном пересечении границы (!), незаконном хранении оружия (!) и еще целом букете грехов, мнимых и настоящих. Изобьют жестоко и изощрённо, бросят в подвал к пленным. Ещё там будут задержанные беженцы, виновные лишь в том, что имели при себе «зелень» или чуток ювелирки и хотели в Россию, которая своих не бросает. Его, гражданина России с офицерским удостоверением ветерана одного из российских спецподразделений, тайком вывезут через территорию Российской Федерации в новоприобретение России – Луганскую Народную Республику, славную своими «подвалами» и правовым беспределом, и никто и никак не смог изменить ситуацию. Или не захотел. Но русские своих не бросают…

Эйфория первого боя, которого в общем-то и не было – так, стрелялки-прогонялки – улетучилась вместе с выползшим из-за лесочка солнышком, и только Димка суетился, матерился и торопил командира группы. Да и было отчего психовать: потратить два часа на разборки с заплутавшим «буцефалом», дурацкий «совет в Филях» командира и бойцов на предмет, есть ли кто на флангах или нет, хотя знание этого вопроса у всех нулевое, тупое сидение в «мотолыгах» и «таблетках» без бокового охранения, разведдозора и всего, что знал сержант Советской армии.

К обеду вышли на окружную, вошли в город и… Кто и почему остановил нас и отдал приказ на выход, почему не подошли резервы, почему всё было организовано бездарно. Почему? Почему?! Почему?!! Тысячи «почему?» и все без ответов. Или что-то пошло не так, что кого-то напугал именно успех, которого кто-то очень и очень не желал.

В стылом райотделе в Липцах, расстелив на столе карту Харькова и окрестностей, ещё и ещё раз мысленно проходили маршрут, заходили в город, растекаясь по его улицам, и не могли понять, зачем нас остановили. В канун Дня Победы всё взятое нами в феврале было отдано. Были отданы люди, поверившие нам, что Россия вернулась навсегда. На боль, на смерть отданы. И вера в Россию, что своих не бросаем, тоже была отдана на поругание.

Я всё это рассказал комбату, надеясь у него найти ответ, но он лишь мрачно взглянул и процедил:

– Плевать! Нам отступать некуда. Нам здесь жить, а не в Лондонах да Майами и умирать нам тоже здесь. Это война на уничтожение: мы или они, без вариантов. И мы обязаны, понимаешь, обязаны разъе…ть всю эту нечисть.

Его мосластый кулак впечатался в самодельную столешницу, а прокуренные до коричневатой желтизны зубы оскалились подобием улыбки на рассечённом глубоким шрамом лице.

– А что потом?

– Не знаю. – Комбат помрачнел и опять потянулся к сигаретам. – Пока надежда, что изменится жизнь, хотя и понимаю, что всё призрачно. Но хочется жить надеждой. Понимаешь? Хочется.

2

Мы мотались вдоль Оскола по селам и посёлкам от Купянска до Лимана. Убитые дороги, скудость и запустение, и вовсе не потому, что война, а потому, что после девяносто первого Украина выживала. Не жила, а именно выживала, лелея какие-то призрачные и несбыточные мечты. Редкие сёла остались нетронутыми, а то всё больше разобранные взрывами крыши, посеченные осколками заборы да ворота, превращённые в дуршлаг, выбитые стёкла, а то и вовсе груда кирпича на месте жилищ. Мужиков почти не видно – понятно, кто в ВСУ, кто в теробороне – воюют с нами. На наши дурацкие вопросы по поводу отсутствия представителей сильного пола женщины тупили взгляды, власти украинские не винили, российские – опасались, лишь вздыхали и виноватили во всём войну треклятую. От наших «здравствуйте, пожалуйста, спасибо» боязливо вздрагивали, словно в ожидании подвоха, и лишь немного оттаивали, когда делились с ними сигаретами, водою, продуктами. Мужиков нет, а сигареты-то зачем? А впрок, чего же не брать, коли дают.

На пути попалось село. Так себе сельцо, пыльное, безрадостное, безлюдное и даже без привычного лая бросающихся под колёса дворняжек. Как только остановились у здания местной администрации, сразу же появились две женщины: присматривали за храмом напротив и заодно за зданием местной власти. Все дома на улице либо посечены осколками да пулями, либо и вовсе разрушены, а вот храм уцелел и даже ни одной царапины. Зашли, постояли, лбы окрестили, что-то вспомнили обрывочное из слышанных молитв, хотя никто их толком не знал.

Дед Юшка – юродивый. Ему можно всё что хочешь говорить: мели, Емеля – твоя неделя, всё одно полоумный, а чешет, как по писаному. И не скажешь, что умом тронутый – чистый профессор с кафедры политологии. Его на селе так и кличут – Профессор.

– Вон они говорят, что была всегда Украина, а как же с денежками-то быть, а? Вот по весне нашёл на своём огороде монетки царской чеканки начиная с восемнадцатого века, а украинских нет. А всё потому, что исконно это русская земля. Большевички переусердствовали в создании украинства. Вот возьми Галичину – испокон веку была Червонной Русью, да отсекли её давно. А по правде сказать – сами отложились: князь Даниил за королевскую корону изменил вере православной, повёл русские земли под папскую тиару.

– И чего ты, дед, такой умный? Тебе бы в Думу нашу да на трибуну. Не боишься говорить крамолу? – Вадим перестал протирать зеркала и взялся полировать капот.

– В Думе своих дураков хватает, а шутам на Руси завсегда позволено больше, нежели самому царю, а тем более боярам. Дай лучше сигареточку.

– Да у тебя уже есть одна. Вон, за ухом пристроилась.

– Так то про запас. Вот вы уедете, а мне что курить? Давай, солдатик, не жмись, доброта она сторицей воздаётся.

Дед Юшка молчит, попыхивая сигаретой, щупает пристальным взглядом нас и наш мобильный отряд. Вздыхает:

– Круто кашу заварили, теперь хлебать – не расхлебать. Располовинила власть украинская народ, раскромсала нас по живому, по самому святому – по вере да по памяти, по душе и сердцу разлом прошёл. Гражданская война это, мужики, ещё оттуда тянется, с семнадцатого. В России она, может быть, и закончилась Великой Отечественной, а у нас лишь затихала на время, пока вновь не полыхнула в девяносто первом. А потом у нас бесовство верх взяло, осилило, да Россия вмешалась. Только у вас своих бесов, чай, поболе будет – агромадная Россия, вот и наплодились эти тараканы повсюду. Поганый народец стал, всё одно ему, лишь бы в корыте пойло было. Холодильник завсегда одолеет телевизор. В войну как было? Кто в Красной армии, а кто в полицаях. А после войны дети породнились, вот и поди разберись, кто за кого.

– Так мы же пришли, теперь всё по-другому будет. Живи да радуйся, – цедит Вадим, стирая тряпкой пыль с зеркал бокового вида.

– А чему радоваться, коли у половины села родные кто в армии служит, кто в полиции, а значит, сейчас воюют с вами, а кто и в земле уже лежит. Будет верх за вами, так нашим захистникам вы же и припомните их службу. Правда, по закону спрашивать будете, да и есть за что кое у кого спросить. Ну а если они вернутся – кровушкой заплатим даже за то, что вот, как я, лясы с вами точили.

Дед Юшка выстрелил из моей пачки пару сигарет, одну засунул за ухо, вторую прикурил и продолжил:

– По мне, так осина давно рыдает по этим паскудникам Порошенкам да Зеленским. Про нациков уж и не говорю – бесы это, истинные бесы. И западенцы тоже бесы, чужие они нам, и верой чужие, и духом. Да только опять война кровью нас метить да делить будет.

С Юшкой мы не спорили: в чём-то прав он, с чем-то можно не соглашаться, но что нацики бесы – это факт.

3

Ещё в марте в одном из посёлков взяли их базу. Вечером, разбирая изъятое, наткнулся на брошюрку со статьями Билецкого «Патриот Украины» и «Украинский расовый социал-национализм». В ней ответы на многие вопросы: «Лечение нашего национального организма необходимо начинать с расового очищения нации. И тогда в здоровом расовом теле возродится здоровый национальный дух, а с ним культура, язык и все остальное. Кроме вопроса чистоты, мы должны обратить внимание также на вопросы полноценности расы.

Украинцы – это часть (причем одна из крупнейших и самых качественных) европейской «белой расы». Расы – творца великой цивилизации, самых высоких человеческих достижений. Историческая миссия нашей нации в это переломное столетие – возглавить и повести за собой «белые народы» всего мира в последний крестовый поход за свое существование. Поход против возглавляемого семитами недочеловечества. <…> Если говорить о русскоязычном востоке Украины, украинские территории в составе России, то мы должны в первую очередь пробудить их расовое сознание. После чего языковыми националистами они станут автоматически. Вопрос же тотальной украинизации в будущей социал-националистической стране будет решен в течение 3–6 месяцев с помощью жесткой государственной политики».

Итак, «братский народ» украинцы – самая качественная часть «белой расы». Её историческая миссия – последний крестовый поход против недочеловеков. Унтерменши, недочеловеки – это мы: орки, свинособаки, татары и т. д. «Верим ли мы в мультикультурализм и возможность проживания разных больших этнокультурных групп на одной территории? …Нет. Это миф, который привёл европейскую цивилизацию к огромным проблемам… <…> Социальная помощь для рождения ребенка должна касаться всей украинской нации, но лучшие семьи, которые потенциально могут родить наиболее талантливых детей, должны иметь социальный стимул для рождения максимального количества детей. Таким образом, увеличивая количество украинцев, мы одновременно увеличивали бы процент наилучшего расового элемента нации».

Знакомо, не правда ли? Запах «Майн кампфа» реально ощутим. Концлагеря они уже построили, очередь за крематориями. Там много было таких книжек. А еще были книги художественные – о «киборгах» Донецкого аэропорта, о «подвигах» «Азова», «Айдара», тербатов, о «Небесной сотне», о Майдане – почти все на русском языке написаны и пропагандистски мощно. Украина превыше всего. Украина – древнейшая и первородная цивилизация. Украинцы – самая чистая на Земле белая раса. Украинцы – это мессия для спасения мира от русских. Украинский нацизм оставил нам одно право – право умереть.

В отношении Украины никогда никаких иллюзий не питал – эклектически собранная, неоднородная, вдруг воспылавшая идеей избранности. Есть галичане с ущербной психологией обиженных и чуждой православию верой, но пассионарные именно в своей озлобленности и ненависти, выпестованные Австро-Венгрией. Есть срединная Украина, покорная Речи Посполитой. Есть причерноморская, здорово разбавленная Советами и особенно Незалэжной западенцами. Есть русская земля, насильно втиснутая большевиками в этнотерриториальное недоразумение по имени Украина. Разный язык с диалектизмами, ментальностью, верой, культурой. Лоскуты, сшитые тотальной идеей сверхчеловека.

Прав дед Юшка: менялся язык, менялась ментальность, менялась внутренняя культура. Возник новый субэтнос, ненавидящий свои корни, не имеющий своих исторических героев, холопски покорный, холуйски преданный. Необходимость проституирования как формы существования государственности прочно вошла в сознание украинцев через западенцев, спешащих отдаться кому угодно, лишь бы заплатили.

Да, другой здесь живёт народ, хоть и спешат называть себя русскими. И язык вроде наш, русский, и даже суржик – тоже русский. И внешне похожи что лицом, что одеждой, а вот стереотип поведения совсем иной. Наш сформирован советской средой в особую этнопсихологическую систему: убирать за собою посуду, снимать обувь в прихожей, стесняться, извиняться, сердобольными быть, жалостливыми… Целый комплекс мелких деталек, отличающих наше поведение во внешнем общении. А вот генотип уже иной.

Вот эти хуторянство, мелочность, жадноватость, хитрость, постоянные жалобные стоны, что их притесняют, что это они сначала кормили москалей, сожравших всё их сало, а теперь кормят Европу, хотя жрут уже польское сало, воспринимались нами если не с осуждением, то с внутренним неприятием и отторжением. С этими чертами беженцев (эвакуированных) столкнётся Центральная Россия и слегка оторопеет: к ним всей душой, а они считают, что им все обязаны и должны. И ещё какая-то озлобленность, помноженная на зависть.

Вспомнил разговор с комбатом. Суровый мужик, но начитанный до самых кончиков ногтей. С ним нельзя не согласиться: нацизм на Украине выпестовали не галичане – те всегда отличались ущербностью. Его вынянчили украинцы Полтавы, Черкасс, Киева, Хмельницкого, Житомира, Чернигова, Харькова. Украинцы Центральной Украины, позволившие западенцам установить свои порядки, спасовавшие перед прущей наглостью, хамством и дикостью. Распевали с ними бандеровские песни, смаковали антирусские анекдоты, позволяли коверкать язык, закрывали глаза на культивирование оуновщины, Бандеры и Шухевича. Когда пошли они маршировать по улицам с факелами, а потом с флагами СС – притихли, не смели протестовать, силу почувствовали страшную и безжалостную. Потом они переписали историю, назначив в герои бандеровских палачей. Про сжигание людей в Одессе старались замолчать: нас это не касается, моя хата с краю – ничего не знаю, хотя таких Одесс было более чем достаточно по всей Украине.

Комбат сказал, что эта война – «ответка» за безразличие, за трусость, за глупость. Но ничего, лет за десять вылечим. А вот здесь с ним не согласился. Не в сроках не согласился – бог с ними, со сроками, при нынешних технологиях программирования сознания и лет за пять-шесть обернёмся. А вот с самой постановкой вопроса не согласен: её больше не должно быть вообще – детям нельзя играть со спичками. Чаша терпения у России переполнена. Ополоумевшую соседку с усиками под носом и свастикой на рукаве терапевтически не вылечить – только хирургия. Опухоль метастазами расползлась, так что удалять её надо, потому как с лекарствами запоздали.

Дранг нах Остен начался не вчера и не сегодня – это продолжение тевтонского похода на Русь. Только теперь крестовый поход исполняет Украина. Результат для Запада не столь важен – всё одно русские в исступлении и ненависти перебьют русских. Причины навязанной нам войны всё те же: деградация западной культуры и веры, её внутренний раскол, наши углеводороды, становление центра притяжения, аккумулирующего силы Востока. А ещё и потому, что мы чуть ли не единственные, сохранившие чувство достоинства, что ценностные критерии иные – совесть, доброта, справедливость. Потому что мы другие.

Ребята из бригады спецназа четверо суток «работали в полях»: спали в снегу, если это можно было назвать сном, из еды – замерзшая галета, ночью вылазка, взятие «языков», снятие часовых. Морозище пробирал насквозь, пообморозились, но когда вышли на базу – ни стона. Шуточки-прибауточки, подначки-подколочки, неунывающие и улыбающиеся. А ведь мальчишки совсем! Непобедимые, непокоряемые, русские!

4

Вчера был покорён сбережением памяти своего дедушки Сульженко Петра Никитовича, 1924 года рождения, его внучкой Натальей Константиновной Маховой. Удивительное для нашего времени трепетное отношение поколения наших детей и внуков к памяти своих предков. Передала его черновик рукописи, а фактически дневниковых записей и воспоминаний с детально вычерченными схемами боёв, в которых ему довелось участвовать. Воевал с декабря 1942-го по 22 апреля 1943 года, когда был тяжело ранен и ему ампутировали ногу. Восемнадцать лет, пять месяцев войны, старший сержант, командир взвода автоматчиков, ордена Красной Звезды и Отечественной войны I степени, медаль «За оборону Сталинграда». Начал на Волге, закончил у Миус-реки, ступив на землю Донбасскую. А теперь его внуки очищают эту землю от нечисти.

Просидели далеко за полночь, а всё наговориться не могли. Почти сорок листов формата А4 убористого, почти каллиграфического почерка, а за ними судьба целого поколения. А потом рассказывала, как дед просто боготворил Высоцкого, как собирал по крупицам всё о нём, как всегда звучали в их доме его песни и стихи, как она впитывала его военные песни. Они и теперь звучат в их доме – воспитывают своих девочек. В любви к своему Отечеству, к России. Воспитают. Не могут не воспитать.

Муж Натальи Алексей Махов, врач-стоматолог, специалист экстра-класса, внимательно выслушает мои сетования на нехватку того или иного, помолчит, а спустя неделю-другую привозит остродефицитные жгуты и медикаменты. В копеечку выливается, а всё равно достаёт и передаёт. Он тоже воюет за Россию. Своим открытым сердцем, своим неравнодушием, своим милосердием и состраданием.