Текст книги "Контракт со смертью"

Апрель – май

1

Апрель потерялся в больницах, домашних проблемах и гуманитарках – пару-тройку раз удавалось выскочить за «ленту», но это так, каботажное плавание. Далеко не заезжали, да и особо некуда: умудрились отойти к границе, местами упёрлись в неё, кого успели – эвакуировали, кого не успели, то… А ведь поверили нам люди, что пришли освободители. Пришли навсегда и теперь опять они будут русскими, а мы их бросили. Говорили на камеру не боясь, душу раскрывали, а мы в «телегу» выставляли да по сайтам разгоняли. Предали мы их, предали. И моя в том вина. Даже не в том, что не дрались за каждое село, за каждую улицу, за каждый дом – пока ещё в сознании некоторых, что не наше это, чужое, Украина. Потом придёт осознание единства земли, потом стиснутся зубы и сожмутся кулаки. Потом будем забирать оставленное, но уже с покаянием, с чувством вины будем отводить взгляды от выживших селян: ну не мы же приказывали уходить. Начальство высокое решение принимало, другими категориями мыслило, если мыслило вообще. Даже пешки на шахматной доске с умом двигать надо, а не то король голову сложит. Мат называется.

Вину свою чувствовал вот за эти интервью, за короткие ролики, но достаточные, чтобы вошедшие в село нацики набросили петлю на шею говорившему. Потому и сердце задавило и понеслось – врачи, аптеки, микстуры…

Май начался поиском возможности отвезти куличи за «ленту». Помогли офицеры из погранслужбы и территориального ФСБ – они-то лучше других понимали, что только добрым словом и добрыми делами сможем обратить людей в свою веру. Что не силой оружия, а только так мы сможем убедить их в правоте России.

Миша Вайнгольц звонил чуть ли не ежедневно: куличи знакомые девчата из Разумного напекли – три с половиной сотни, да соленья-варенья наготовили, и ещё всякой всячины. А ещё письмо солдату – большого формата рисунок.

В светлый день Пасхи загрузили мою машину доверху, сели с Мишей, взяли фотоаппарат и видеокамеру и поехали. Впрочем, это на первый взгляд всё просто: сели и поехали. На блокпосте нас ждала группа сопровождения из шестой армии. Тут же товарищи пограничники замерли в ожидании. «Контора» тоже руку помощи протянула. Это же надо – то ходишь-ходишь, все ноги собьёшь, пока выходы найдёшь, а тут словно богатая невеста нарасхват, хотя и бесприданница.

Поблагодарили всех, но выбрали погранцов: очень уж убедительно предлагали помощь свою. Спецназовцы не огорчились и даже обрадовались, «фейсы» тоже вздохнули с облегчением: баба с возу, кобыле легче.

На Нехотеевке поджидал «уазик» с опергруппой и бэтээр. Вот это уже лишнее: ну зачем такой привлекающий внимание эскорт. Возражать бесполезно. Вернулся старший, сообщил, что Казачья Лопань под обстрелом, в Липцы не проехать через лес – заминировано, да и ДРГ шалят, а в круг – надо перегружать груз, но времени нет. Остаются Большие Проходы.

Лукавят ребятки, ой как лукавят. Пусть Казачка под минами – бывает. Пусть с Липцами проблема, но сказками про ДРГ и мины я за эти три месяца насытился вдосталь. Просто до Проходов недалеко, и перегружать машину не надо. Лентяи.

До села добрались минут за сорок. Бэтээр развернулся и встал на выгоне тылом к храму. Было пустынно, народ жался по-над заборами, не рискуя подходить: а кто ж знает, по чью душу прибыла эта непонятная команда.

Грязновато, лужи, ветерок, а на душе светло. Пасха.

Старший торопит: надо поскорее разгружаться и ехать. Куда разгружаться, коли храм закрыт? Иду к дому поблизости. Сопровождает верзила с автоматом: приказ старшего не отходить ни на шаг. Ворчу, пытаюсь вернуть его к товарищам, но он молча сопит и чешет следом.

Калитка на запоре, звонка нет, стучу, но никто не выходит. Подтягиваюсь, высовываю голову над забором и вдруг басовитое и резкое:

– Геть с забора!

Из дома появляется невысокий мужик с недобрым лицом. Затаился в сенцах, смотрел в щелку, не выходил, выжидал, пока я не покусился на его крепость, упырь.

– Нечего по заборам лазить. Чего надо?

Объясняю, что привёз куличи и гуманитарку и хотел бы в храме разгрузить, но он закрыт. Упырь изучающе-выжидающе-настороженно режет взглядом – дай нож, так зарежет в чистую, потом цедит:

– Нет её.

– Кого «её»? – начинаю заводиться.

Ещё пять минут такой интеллектуальной беседы, и придётся ему от души навешать. Жаль, нет 37-го: тот бы уже наградил упыря затрещинами. Наверное, тот понял, что расправа грядёт скоро и будет весьма болезненна, поэтому, уже смягчившись, поясняет, что матушка ушла с час назад. Живёт на краю села, далековато, да и на легковой не проехать. Вежливо прошу съездить за матушкой – наша машина в его распоряжении. Видно, что ему не очень-то хочется покидать свою ракушку, но аргумент в лице моего верзилы-сопровождающего убедителен.

Матушку Ирину привезли минут через сорок. Она матушка без батюшки – он умер в самый канун майдана, и теперь приходится и за храмом смотреть, и службу отправлять, а после двадцать четвёртого она главная власть на селе, и врач, и психотерапевт.

Откуда народ и взялся, сразу заполнив небольшой церковный двор. По домам сидели, в окошко выглядывали да из-за заборов. Видели же мелькавшие то здесь, то там платочки да шапки, значит, живёт село, да только не торопится на встречу с избавителями от украинского нацизма. А как только появилась матушка Ирина, так повалили к храму: вот ей верят. Раз она здесь, то беды не будет, любое лихо отведёт.

Машину разгрузили в один присест, потом полчаса записывал нужды селян. В основном лекарства просили привезти – постарело село, молодёжь уехала, вот и доживают со своими болячками.

Попросил матушку Ирину передать посылку с лекарствами для родственницы знакомого нашей «Константы»[43]43
  Белгородское книжное издательство.


[Закрыть]: живёт на краю села около леса, а лишний раз «светиться» у её дома не стал. Как чувствовал: недели через две в село вошли каратели из «Кракена».

Матушка открыла храм, пригласила зайти. Почти два века назад построен он нашими земляками – вот и связь с землёй белгородской. А потом, как ни торопили товарищи военные, слушал её рассказ о жизни. Без стенаний и жалоб. Не спрашивал её об отношении людей к происходящему – сама поведала. Не ропщет народ, смирён и понимающ: кара это за грехи, за молчание, за трусость. За то, что пошатнулась вера в справедливость, что жить стали не по совести. Понимают, что не Россия начала войну с Украиной – это Украина вместе с Америкой и Европой решили уничтожить Россию. Испокон веку точили зубы, не по нраву вера наша, так что мы защищаемся.

А Киев что? Он еще до нашествия монгол от Руси отшатнулся, всю жизнь продавался то Литве, то полякам, то крымчакам, то к шведам рванул, да царь Пётр образумил. Война с сатанистами идёт, но мы всё равно победим, потому что правда за нами.

Мы уезжали, а у храма стояла маленькая женщина в платочке с гордо поднятой головой и крестила вдогонку.

Уже прощаясь на переходе, спецназовец сказал:

– Когда увидел её, одинокую, но гордую, стоящую у храма и осенявшую нас крестом, вдруг подумалось, что это сама Россия, одинокая, но гордая, провожает нас. Не сломить нас, никогда и никому.

Не знаю, успела ли матушка Ирина покинуть село перед тем, как вошли каратели «Кракена», или разделила судьбу десятков замученных односельчан. Казалось бы, не себя корить, а вот живёт в душе какая-то вина за её судьбу, за судьбу прихожан храма.

2

Никогда не предполагал, что в нашем городе столько ненавидящей Россию интеллигенции (условно интеллигенции, поскольку интеллигентность предполагает не столько диплом об образовании, сколько высокую внутреннюю культуру). Однажды услышал, как доктор то ли филологических, то ли педагогических наук местного разлива с умилением и придыханием говорила о красивости и мелодичности украинского языка. При этом в каком-то экстазе заявила, что украинского языка не знает, не понимает его, но все равно любит больше русского! Невежество. Как можно рассуждать о предмете, не зная его! Теперь она захлебывается слюной от любви к Украине и ненависти к России. Какую Украину любит наша либеральная прослойка (уместнее сказать прокладка)? Не потому ли она пестует ненависть к России, что любимая ею Украина:

1) лишает свободы на срок до 5 лет за ПОЗДРАВЛЕНИЯ с Днём Победы;

2) под страхом уголовного наказания лишает русских национальной идентичности – исторической памяти, языка, культуры;

3) заявляет, что русские – унтерменши (недочеловеки), носители татарского, мордовского, марийского, чувашского, финно-угорского и других неславянских относов; носители суржика – условно украинцы низшей расы, которых необходимо срочно вернуть к исконным украинским культуре и языку, то есть сделать их галичанами;

4) убивает, калечит, насилует, грабит русских лишь потому, что они русские; чем эти потомки бандеровцев отличаются от нацистов, убивавших евреев, цыган, славян?

5) утверждает бандеровскую идеологию – идеологию нацизма и сверхчеловека, безжалостную, в высшей степени жестокую и кровожадную;

6) пропагандирует ненависть к православию, которое подлежит искоренению в угоду папству.

Эту образованку на Украине ждёт половая тряпка и унитаз, который ей придётся мыть после пана щирого украинца. С дипломом или без, она для него всё равно унтерменш, как и для всей просвещённой Европы.

Ну да ладно, эта «прогрессивная общественность» всегда эпатировала любую власть, потому что сама неспособна ни на что созидающее. Так, раньше кухонные болтуны, теперь блогеры, специалисты, эксперты. А вот наши чудо-чиновники – это особая песня с припевом!

Сразу же после начала СВО в некоторых кабинетах исчезли портреты Президента. Они затихли, залегли на дно, словно приняли закон омерты. Впрочем, так оно и есть: наша бюрократия – особая каста, спаянная чинопоклонением, отсутствием собственного мнения, как атомной бомбы боящаяся ответственности. Народ ринулся помогать армии, а они словно воды в рот набрали. Потом принялись набрасывать узду на инициативу народную, загонять её в определенные ими границы. Но река уже вышла из берегов, заплескалась, разлилась – стихия! Ничего, испуг пройдет, определятся, возглавят, народ опять к ногтю прижмут.

3

Война у нашего порога. Всего в получасе езды от дома уже «передок». Засекал: на привычной скорости двадцать шесть минут до «точки», где оставляем машину, а дальше ножками. Что называется, «на мягких лапках», потому что так больше шансов вернуться. Пообещал передать лекарства, вот и пытались двое суток пробраться в одно из сёл, да не удалось – очень уж досаждали сильные «осадки», а в тянущемся до самого Харькова лесу шайтаны завелись. Село в «серой зоне» с особыми условиями выживания. Молодёжь успела уехать в самом начале СВО – кто в Россию, кто в глубь Украины, а вот старики остались: кого дети оставили присматривать за хозяйством, кто сам не пожелал расставаться с родным жильём – разграбят ведь без пригляда; кому просто некуда было ехать и их никто нигде не ждал.

Газ в село провели ещё при Советах, печи сломали за ненадобностью, а теперь ни газа, ни печей, ни тепла, ни света, ни воды. Скудно с едой, а с лекарствами и вовсе беда. А ведь чуть ли не у каждого старика букет болячек и лечат хворь свою они по старинке – травяными настоями да отварами. Вот так и выживают. Потому и лекарства, что собрала «Константа», надо было кровь из носа, но доставить. Не пробрались, не смогли, вызвавшиеся было проводить ребята из шестой армии наотрез отказались – без разведки не пойдём, а разведывать, как я понял, никто и не собирался, и остался осадочек: обещал, да слово не сдержал.

Завернули в «двухсотую»[44]44
  200-я мотострелковая арктическая бригада.


[Закрыть] к знакомым «разведосам», оставили у них пакеты – может, им повезёт больше? Ребята отважные, выносливые, поражающие стойкостью, молоденькие совсем, а глаза людей, уже поживших и повидавших. Три месяца они не выходят из боёв. Не в коттеджах живут и даже не в палатках – в окопах. Поначалу снег да мороз, потом дожди и ветра, пронизывающие насквозь. Какой там помыться, когда даже фляжку воды делили по глоткам. Это сейчас полегче – гуманитарку иногда доставляют.

Они рано повзрослели, наши мальчики, и они совсем другие, чем их сверстники. На войне всё ощущается острее. Она – лакмус человечности. Говорить, что молодёжь не та – ханжество. Та и ещё как та! Светлая, чистая, готовая к самопожертвованию во имя России, и это не патетика, не пафос – эти ребята сейчас так чувствуют и так живут. Храни Господь сыновей твоих, Россия!

Часть вторая
Июнь. На херсонском направлении

1

Из Херсона власть порскнула, как мыши, ещё двадцать третьего февраля. Поутру следующего дня сотрудников администрации, СБУ, прокуратуры с милицией и других силовых ведомств практически не осталось. Откуда они узнали, что всё начнётся именно двадцать четвёртого? Так ведь и у нас на харьковском то же самое было – знали, всё знали, так что не было никакой внезапности. Во всяком случае для власти украинской, что подтверждал и секретарь СНБО Украины Данилов, ссылаясь на карту, захваченную у начштаба псковских десантников под Гостомелем. В этом утверждении есть одна неточность: карта если и была захвачена, то не раньше двадцать четвертого, так что о конкретной дате наступления укры вряд ли знали. Хотя ожидали они его, как показали нам пленные на харьковском направлении, и восемнадцатого, и двадцатого, и двадцать второго.

Кстати, удар по аэродромам оказался практически в пустоту: самолёты укры рассредоточили по другим аэродромам. А вот танковую колонну ВСУ наши лётчики под Херсоном накрыли знатно.

К полудню наши передовые части уже подступили к Новой Каховке, а это почти шестьдесят километров по прямой от российской границы, то есть прошли это расстояние со скоростью марш-броска. К вечеру колонны российских войск уже шли по Антоновскому мосту. Не заходя в Херсон, часть бронетехники двинулась к Николаеву, а другая часть на север.

Эта кажущаяся лёгкость сыграла злую шутку: под Херсоном была атакована колонна российских войск, передвигавшаяся без прикрытия войсковой ПВО, без бокового охранения и других элементарных предосторожностей, предусмотренных уставом. На авось, по-русски сделали. Или в надежде, что ждут нас в распростёртыми объятиями?

Бои завязались около Антоновского моста, который ВСУ попытались разбомбить, но потеряли несколько самолётов. Кстати, именно профессионально грамотное использование нашей авиации позволило разгромить несколько колонн вокруг города, а также части, выдвигавшиеся из Николаева и Одессы. С учётом особенностей местности – с щепотку лесов, редкие лесопосадки, достаточно ровная степь или пахотная равнина применение авиации стало максимально эффективно.

К двадцать седьмому февраля наши войска охватили Херсон с запада. В общем-то активного сопротивления ВСУ в районе города не оказывали, но очаговое сопротивление имело место, причём достаточно жесткое. Основные силы противника отступали на Николаев и на север вдоль правого берега и через Антоновский мост, захваченный еще в полдень двадцать четвертого февраля, но затем отбитый подразделениями ВСУ. Бои в районе моста продолжались ещё трое суток, да ещё редкие перестрелки в районе Камышан и аэропорта, где небольшие и разрозненные силы украинской армии оказывали сопротивление.

Вообще-то молниеносное наступление российских войск едва не парализовала волю к сопротивлению, если бы не дальнейшее невнятное поведение наших стратегов. Во всяком случае, на харьковском направлении, где локальное сопротивление украинских войск носило очаговый и спорадический характер. Если бы мы действовали в соответствии с первоначальным планом проведения операции (а он наверняка был, судя по первым действиям), то вся военная часть операции закончилась бы менее чем за неделю. И тогда бы никакой военной помощи Украине техникой и боеприпасами не случилось. Такое мнение всех офицеров, с кем приходилось беседовать, но вмешалась политическая сила.

Ночью первого марта российские войска вошли в Херсон с западной стороны. Город был фактически пуст – его некому было оборонять, и только около десяти часов утра рота теробороны в Сиреневом парке атаковала колонну наших войск. Сотни две горожан, вооружённых автоматами да «мухами»[45]45
  Ручной одноразовый гранатомёт.


[Закрыть]. Бой был скоротечен – минут двадцать. С нашей стороны потерь не было, а вот тероборона потеряла с полсотни бойцов, не считая раненых. Попытались терборонцы вступить в бой в районе железной дороги, но были рассеяны, оставив лежать на мёрзлой земле десятка два погибших.

Может показаться, что раз город сдался практически без сопротивления, то настроены жители к нам если не радушно, то хотя бы нейтрально. Отнюдь. Пророссийский Николаев мобилизовался на сопротивление и дал отпор, а эти хохлы просто привычно ломанули шапку перед сильным, затаились в выжидании, чья возьмёт.

2

Полагал, что попасть в Херсон так же сложно, как у нас в Журавлёвку или на Нехотеевку. Оказалось, что даже бейджик военкора «ANNA News» ни к чему – достаточно паспорта. А вот постоять придётся – едут военные, едут фуры с продуктами, легковушки, автобусы. Ягодно-черешнево-огуречно-помидорный нескончаемый поток.

Повезло с оказией: российские дорожники ехали «на разведку» – будут приводить в божеский вид херсонские дороги весной следующего года. Это знаково: раз дорожники уже «делят» заказы, то пришли мы сюда всерьёз и надолго.

– Навсегда вернули земельку русскую, Потёмкиным завоёванную в казну российскую, – дымил сигаретой Парфёныч, водитель нашего «бусика». – Не хрен тут самостийность разводить. Она завсегда вредна для русского, а для хохла и вовсе махновщиной заканчивается.

Парфёныч выразил общую мысль и общее настроение: волнительно-приподнятое, чуток с гординкой и за Президента, решившегося-таки на приведение к разуму этого гуляй-поля, и за наших ребят, которые как раз и учат уму-разуму.

Возвращение русских земель, три столетия назад засверкавших алмазом в короне Российской империи, даётся непросто. Да это и понятно: замутнённое сознание вернуть к ясности – труд адский. Здесь не столько скальпель хирурга нужен, сколько ежедневная, ежечасная, ежеминутная, ежесекундная «долбёжка» – вы русские, история общая, культура общая, язык общий, а то, что исковеркали его австро-мадьярско-польской речью, так не беда – подправим и подчистим.

Блокпосты на узловых перекрестках, предельно вежливые люди в форме, нарочито корректно проверяющие документы и досматривающие машины – непременный атрибут войны, наполненный водой Северо-Крымский канал, полыхающая красными маками степь. Хотя нет – пока ещё разноцветье разлилось и колышется морской волной под уже задышавшим зноем, степным суховеем.

Меня ждали в «спецуре», но срочное задание вырвало моих друзей на двое суток, так что пришлось довольствоваться общением с командиром их подразделения. Зануда редкостная и дотошная, сопровождавшая каждое слово: «Об этом писать нельзя, это снимать нельзя, а об этом вообще рекомендую забыть», и в том же духе.

Впечатление от общения с местными двоякое: годы незалэжности дали не просто всходы – сочные плоды жизни вне правового поля с изменённым сознанием.

– Раньше вольготно жили, «договорнячок» во всём и со всеми, да лафа, видать, закончилась. И Порох, и Зеля всё Крым забрать грозились, а он, вишь, сам сюда пришёл. Теперь будет как там: упорядочение, регистрация, налоги платить придётся, короче, прежняя жизнь побоку, – сокрушается толстый дядька в придорожной лавчонке с претензионным названием «Супермаркет Мальвина».

Выбор товаров скудный, за два месяца запасы подчистили, так что зять завозит кое-что из Крыма, но не шибко: российских денег у людей с гулькин нос, а гривны берегут на всякий случай. Сам не ездит: опасается, что и магазинчик не ровен час кто-нибудь возьмёт да обчистит, и дорога не так уж и безопасна, да и как вести себя с таможней – не обучен. Хотя цены в Крыму раза в два ниже херсонских на хлеб, молочку, мясо, особенно на кур.

– А наши на границе стоят? – спрашивает он с затаённой надеждой, хотя знает, что война смыла их первой волной. Наши – это украинцы, а мы для него чужаки. Вопрос, конечно, дурацкий, и сам же на него отвечает:

– Раньше сунешь на лапу прикордонникам и вези, что хошь, а теперь…

– Да не будет теперь границы, – заверяю его. – И Украины больше не будет, так что можешь свою жовто-блакитную захованку отдать бабе своей полы мыть.

Это ясный намёк на то, что припрятал он где-то в потаённом углу украинский флаг. Так, на всякий случай: а вдруг власть переменится?

– Это что ж, русские порядки будут? – грустит он и тычется вислым носом в ладонь, будто склёвывает с неё рассыпанное просо.

– Будут, дядя, будут, поблудили – и ладно, пора вспомнить, что русские вы, что чтить надо веру свою и корни исконные, а не в холуях ходить за пайку, – отрезаю резко и для него обидно, хотя внешне обиду старается не выказывать.

– Абы жрать было что, а так всё едино, чья власть. Она всё равно завсегда супротив народу, – сечёт отмашкой руки воздух и тянется к моей пачке сигарет, высмыкивая сразу несколько, хотя карман топорщит своя. – Про запас. У солдат не стрельнёшь, а ты когда ещё наведаешься. Так что не взыщи.

3

Пропаганда пропагандой, но реалии совсем иные. Чины из военно-гражданской администрации Херсонской области твердят, что шестьдесят шесть процентов населения за вхождение в РФ. Интернет пестрит другими цифрами – за семьдесят, а крымский чиновник уверял меня, что даже чуть ли не все сто! По факту же особой приветливости на горизонте не наблюдается. Правда, кто в зоне обстрела ракетами и минами ВСУ, те немножко трезвеют, хотя тут же оправдывают своих захистников: не напала бы Россия, так и жили бы в нирване. Это те, кто не носил цветы на 9 Мая к памятникам советским воинам, для кого что красный флаг, что бандеровский – всё едино для отказавшихся от корней своих.

В приморских областях незалэжной ещё со времён Кравчука сразу же стали расселять западенцев, густо перемешивая с местными и насаждая русофобию, так что тешить себя иллюзиями не стоит. Говорят, что Николаевская область ещё хлеще: там напрочь вытравили русский дух, хотя не верится.

Крымские чиновники до сих пор живут по понятиям Банковой – воруй, пока при должности. Воруют безбожно, потеют от страха, но загребают. За восемь лет еще не вытравили хамство и вороватость у крымских, а уж у новоприобретённых тем более сил не хватит до совести докопаться. Как сказал знакомый чекист, их сначала на отсидку отправлять надо, а уж потом на должности рассаживать.

На обратном пути «магазинный дядька» щеголял в вышиванке и отсвечивал огромным фингалом. На лавке висел огромный амбарный замок. Не преминул поинтересоваться причиной изменений. Оказывается, заехали к нему местные «патриоты», засветили в глаз за «зраду» – продал сигареты российским военным, забрали выручку «на борьбу с оккупантами» и ящик сигарет прихватили. Вот и пришлось доказывать верность ридной нэньки вышиванкой, а лавку закрыть до лучших времён.

– Понимаешь, ваши солдаты деньгами расплатились за сигареты, а наши задарма забрали, да еще морду набили. Вы тут «здрасьте – до свиданья, спасибо – пожалуйста», а они в морду. Нет, народ только силу уважает. Вы тут сначала порядок наведите, к ногтю эту плесень, а уж потом демократию разводите, б…ь.

Твою ж мать, всего сутки прошли, а уже такие метаморфозы сознания! Напоследок он стрельнул еще пару сигарет и сожалеюще проскрипел:

– Поторопились вы. Надо было сначала заставить народец под ракетами месячишко в подвалах посидеть, чтобы прочувствовали. Да чтобы нацики порезвились, а то подзабыли, как гнобили их, и уж только потом освобождать. Хотя всё одно добро быстро забывается.

Когда он выщелкивал из моей пачки сигареты, я не удержался и съязвил, что у него в его же лавке есть сигареты, на что он буркнул:

– Ты не жмись, ты теперь должен меня на свой кошт взять, чтобы я против слова не держал.

Вроде бы ничего не изменилось: и солнце то же, и небо такое же голубое без облачка, и машины всё также снуют туда-сюда, и колонны военных, и блокпосты. Ничего! Только вот «магазинный дядька» другим стал. Как мало надо: обобрать чуток да в морду сунуть кулаком, вот и вся диалектика.

4

Это даже не короста – ту отодрать можно да мазью какой-нибудь замазать, пролечить. Здесь саркома сожрала не только плоть, но и сердце, мозг, душу.

Три с половиной месяца так называемой спецоперации. Времени больше, чем достаточно, чтобы долбить сознание заблудших соседей, возвращая их к исконным корням. Увы, кроме как победным реляциям чинам от минобороны да поднаторевшим в самолюбовании пропагандистам всяких шоу с их записными гостями на нашем ТВ нет места ни специальным историческим программам, ни фильмам.

– У нас половина мужиков и почти вся молодёжь в армии или в теробороне, их матери и жены с ума сходят, а ваши долдонят, что столько-то убили, столько-то уничтожили. Не говорят, сколько заработал на крови Зеля. Не говорят, что один народ сцепился в смертельной схватке друг с другом. Не призывают повернуть оружие против власти. Каналы украинские отключили, зато теперь все на кабельное подсели да тарелки на Киев настроили. А пропаганда на Украине не чета российской – поднаторели мозги промывать. Ты скажешь, что у вас не понимают этого? Понимают, еще как понимают, да только сдается мне, что спецом всё это делается. Флаги красные развесить – это одно, а надо, чтобы люди сами это жовто-блакитное тряпьё снимали, – мой старый приятель второй час нудит «о политическом моменте» и сокрушается по поводу неразумной, по его мнению, политики российской власти. – Вы на контрасте работайте. Вот ваши солдаты говорят спасибо и пожалуйста, мусор на улицу не выбрасывают – всё в урну норовят, помочь стараются, а мы к этому не привычные. Это работает на вас. Наши маркитанты возят товары из Крыма. Знают, каким был и каким стал – разница неимоверная. Поля в виноградниках и садах, дороги строятся, города и посёлки не узнать. Они об этом говорят, только тихонько, чтобы от свидомых не огрести…

Мимо пронеслись два бэтээра с красными флагами. Приятель проводил их долгим взглядом, улыбнулся:

– Ты знаешь, душа радуется. Отвыкли от красного цвета. Ничего, вкус – дело наживное, привыкнут.

5

О войне писать желания нет – она везде одинакова с небольшими отличиями в формах и методах. Два дня назад «помножили на ноль» укроповскую БТГ[46]46
  Батальонно-тактическая группа.


[Закрыть] – решили прощупать оборону под Херсоном. Размочалили артой да РСЗО, так что моим спецназовцам остались крохи. Что Херсон, что Николаев – области особые, густо перемешанные западенцами, в головушки которых настолько вдолбили свидомые их исключительность и первородность, что диву даешься. Но всё же есть несломленные этими годами бандеровской тотальности, которым хоть сейчас раздал бы оружие и сколотил из них отряды помощи нашим росгвардейцам. Кому, как не им знать подноготную своих соседей, писавших доносы, стучавших в СБУ, подвизавшихся карателями. Часть этих мужиков готовы идти в окопы, лишь бы поскорее очистить землю от майдановской скверны. Но пока лезет из щелей всякая плесень на освободившиеся места, расползается по чиновничьим кабинетам и почему-то именно эта наглая, напористая, хамская, лживая теперь уже сила становится востребованной.

Два слова о местных.

Во-первых, поразил слабый пол, разукрашенный тату в самых непотребных местах – западная культура в действии для плебеев. Причём от девиц до вполне зрелых и даже перезрелых тёток.

Во-вторых, напористость, хамовитость, безапелляционность, хитрость, стремление к выгодности во всём. У нас таких называют хабалками. Может быть, потому такое впечатление, что они на виду – на блокпостах с огурцами и ягодами, в магазинчиках, на рынке. В вузах не был, в школах, в библиотеках – тоже, да и недосуг.

В-третьих, равнодушие к чужой боли. Когда начинают жаловаться, что наши войска обстреливают города и им отвечаешь, что Донбасс восемь лет ровняют с землей, пожимают плечами: ну и что? Там же неправильные украинцы живут, а вот нас, истинных, за что?

В-четвёртых, удивляет какая-то упоротость, что русские уйду. Втемяшили в свои головы, что мы никогда не возьмём Николаев, а тем более Одессу. Что перемога неизбежна.

В-пятых, подавляющему большинству, особенно селянам, до фени, какая власть и какой будет паспорт – синий или красный. У них холодильник всегда одолевал разум. Главное – чтобы ослабили режим на блокпостах: клубничка да огурчики, что везут в Крым, вянут на жаре в многочасовых очередях. А они действительно огромные, но это дань времени: под огурцами могут и гранаты лежать, и гранатомёт, так что досмотр неизбежен. А то, что столько лет вообще граница была закрыта – не в счёт.

Уезжал с сожалением, что мало повидал-пообщался. Что материала собрал маловато. Что сдирать еще окалину с душ людских и сдирать, чтобы проникнуть к самой сути, чтобы разбудить в них совесть. Что оставляю друзей – настоящих, с душой чистой и светлой.

Не прощались – плохая примета. Просто договорились встретиться в Одессе в «Гамбринусе».

На выезде у супермаркета «Мальвина» сидел старый знакомец. Без вышиванки, но в соломенном брыле – никак у пугала огородного одолжил.

– Малиновка, ничего не попишешь. А ваши, видать, и вправду надолго.

– Да нет, дядя, не надолго, а навсегда.