Текст книги "Контракт со смертью"

Часть четвёртая
Этот сладкий горький город Изюм. 103-я Бр МТО[63]63
  Бригада материально-технического обеспечения.


[Закрыть]

1

Утром пришла весть: американскими «хаймерсами»[64]64
  «Himars» – ракетная система залпового огня производства США.


[Закрыть], на солдатском сленге «Химеры», укры ночью «накрыли» базы бригады с пекарней и прачечной под Изюмом: «двухсотые», «трёхсотые», сгоревшие топливозаправщики, хлебопечки, помещения.

В тот день потускнели глаза бойцов, желваки каменели на скулах комбрига, ротный Аман потерянно ходил от машины к машине, то поглаживал ладонью пробитое осколками крыло КамАЗа, словно утешая, то поправлял шнуровку тента и, ни к кому не обращаясь, потерянно и глухо твердил:

– Его мама вчера вечером звонила. Всё спрашивала, почему сын на звонки не отвечает, а я успокаивал её: мол, всё хорошо, просто связи нет. А пять часов спустя его не стало. Она опять будет звонить, а что я скажу?

Комбриг приказал готовить документы: Аман сам повезёт своих погибших бойцов их родным, потому и не находит старлей места.

Колонну ждали после обеда, но солнце успело свалиться за гряду холмов, напоследок расплескав над лесом кроваво-красное с оранжевыми языками пламя заката, а её всё не было. Комбриг вышел к дороге, курил, жадно затягиваясь, и смотрел на таявший в сумерках асфальт. Ещё с десяток минут и темнота поглотит его, смазав контуры обочин с пшеничным полем. Ротный отошёл к перекрёстку и, широко расставив ноги и заложив руки за спину, устремил взгляд туда, откуда должны показаться машины.

Сначала пришёл звук гула моторов – натужный, с надрывом, потом показался свет фар – цепочкой тянущиеся одна пара, вторая, третья… Свет неяркий, даже тусклый, шарящий на два десятка метров перед собою.

Первыми на малой скорости шли машины сопровождения, следом остальная колонна с разбитыми лобовыми стеклами, с буксируемыми на сцепках ранеными машинами с пробитыми скатами, дырявыми бортами, размочаленными тентами и смятыми крыльями, калечной ходовой – кто без одного колеса, кто без двух; две хлебопечки на разутых дисках. В средине шёл КамАЗ с «зушкой»[65]65
  «Зушка» – ЗУ-23, спаренная автоматическая зенитная пушка калибра 23 мм


[Закрыть] в кузове и телами погибших. Их не случайно положили в этот КамАЗ со скорострельной пушкой – своеобразный артиллерийский лафет, на котором перевозят для погребения военачальников. Это было символично, и комбриг приказал везти своих погибших бойцов именно в этой машине. Когда колонна поравнялась, он вскинул руку к козырьку кепи, отдавая честь своим солдатам – полковник рядовым.

Бригада выстроилась в каре за околицей села. Напротив – машины с включенными фарами. Между строем машин и строем бойцов – раскладные столы и КамАЗ с «зушкой». Откинули борт и тела, укрытые в черные полиэтиленовые мешки, бережно сняли с машины и положили на столы. Кто-то стал в строй, кто-то замер у пулемёта и орудия, а один опустился на колени, положил голову на ноги погибшего и тихо плакал.

На небе ни звездочки, и густая вязкая темнота, едва рассекаемая светом фар, давила. Комбриг говорил резко и коротко о том, что это война на выживание, что нам не оставили выбора, но мы всё равно сильнее духом и за нами сила правды. Что всем хотелось бы вернуться живыми, но это война и смерть выбирает лучших.

Потом бригада прощалась – выстроились в колонну по одному повзводно и поротно, проходили мимо столов, замедляя шаг и не сводя глаз с этих черных пластиковых мешков, ставших саваном, кто-то смахивал слезу, кто-то крестился и что-то шептал, кто-то выходил из строя и замирал у тела того, с кем ещё вчера разговаривал, шутил, гонял по кругу сигарету.

Погибшие были ещё совсем мальчишки – старшему двадцать, младшему на год меньше. Совсем зелёная поросль, не оставившая корней. Генофонд России.

Они появились неожиданно с юго-востока, как раз оттуда, откуда пришла колонна. Звука двигателей не было слышно, лишь бело-голубые огоньки на кончиках лопастей и блистерах. «Ночные охотники», К-52 «Аллигатор», девять разведывательно-ударных вертолётов. Они шли один за другим в абсолютной тишине, и стоявший рядом замкомбрига Сергей Марков тихо произнёс:

– Ангелы. Это ангелы пришли попрощаться с нашими ребятами. Наверное, светлые у них души были…

Стали грузить тела на машину, а бригада всё не расходилась, прощаясь с товарищами. Солдат, что плакал, опустившись на колени, трижды перекрестил погибшего, взял его на руки и понёс к машине.

Неожиданно пошёл дождь – тёплый летний дождь, мелкий, как через сито, и уже никто не таил слёз, смешивающихся со струйками. И как только машины тронулись, дождь прекратился так же неожиданно, как и пролился.

– Славные ребята были, раз небо прощалось с ними, – последние слова замкомбрига произнёс вдруг севшим голосом в два приёма, и даже в размытой светом фар темноте было видно, как судорожно заходил кадык.

До рассвета мы так и не сомкнули глаз – сидели, курили до горечи, изредка перебрасываясь односложными фразами, а едва размыло сумерки, как колонна с БК[66]66
  Боекомплект.


[Закрыть], продуктами, водою вновь пошла к фронту.

2

О тыловиках не принято рассказывать – слишком обыденной и отнюдь не героической кажется их служба. 103-я бригада материально-технического обеспечения – самые что ни на есть тыловики. С них даже «боевые» сняли – не в окопах же сидят. Ежедневно на рассвете уходят к фронту колонны машин, доставляя выпеченный в бригадной пекарне хлеб, снаряды, мины, ракеты, патроны, гранаты, топливо и ставшую драгоценностью воду. В непогоду и в зной, под обстрелами РСЗО и артиллерии, порой подрываясь на минах и расстреливаемые из засад, по бездорожью они выполняют свою рутинную работу, которую иначе, как боевой задачей, не назвать.

Бронежилеты на дверцах – почти девять килограммов, в них ходить тяжело, не то что крутить баранку, к тому же в такую жару футболка или майка под броником, напитанная солёным потом, за неделю сопревает и расползается на нитки.

В ту ночь вторая смена полевой пекарни выпекала хлеб, когда их накрыли ракеты «хаймерса». Начальника продслужбы капитана Сергея Петрашова взрывной волной впечатало в стену, но, превозмогая боль, головокружение и тошноту от полученной контузии, он бросился во двор, где занимались огнём заправщики и полевые хлебопечки, лежали погибшие и корчились раненые. Сначала вместе с бойцами перетащил их в укрытие, а затем стал одну за другой заводить машины и выгонять их с территории.

Горят машины, взрываются боеприпасы, а он раз за разом рвёт дверцу кабины, садится за руль очередного КамАЗа или «Урала», заводит, выгоняет на пустырь, сбивает пламя, возвращается и всё повторяется сначала. Две машины спасти не удалось – заблокировало колёса, а пять вывел, едва не сгорев сам. Потом организовал отправку раненых и погибших, а в уцелевшей хлебопечке стали выпекать хлеб. Ещё горят машины, дымятся развалины дома, а Петрашов с бойцами замешивает тесто, разводит огонь и выпекает хлеб, потому что утром надо кормить живых.

Спросил у него, сколько же прошло времени от взрыва первой ракеты до последней выгнанной им машины. Он пожал плечами: наверное, минута, не больше. Вот так время спрессовалось у него в шестьдесят секунд. На самом деле прошло действительно не так уж и много – минут десять. Шестьсот секунд поединка со смертью – могли сразить осколки, мог в каждое мгновение взорваться бензовоз.

Комбриг представил его к ордену Мужества. Он знает цену солдатского подвига – сам бывший сапёр, прошедший Чечню, заходивший с бригадой на Киев, теперь воюющий под Изюмом, вместе со своими бойцами сам водит колонны, делит с ними опасность, разминирует дороги. Неужели кто-то в штабе округа отложит в сторону представление или начертает резолюцию: «Недостоин».

Сам же капитан Сергей Сергеевич Петрашов не считает совершенное им в ту ночь подвигом: обычная рутинная работа. Он чем-то напоминает капитана Тушина поразительной силой духа: невысокий, стеснительный, внешне заурядный, торопящийся уйти подальше от этих назойливых гражданских с видеокамерой.

3

Приехал Василий Проханов[67]67
  Проханов Василий Александрович – советский и российский политический и общественный деятель, писатель, сценарист, публицист, журналист, фотокорреспондент.


[Закрыть]: надо было организовать выезд за «ленту» для съёмок, но с максимальной безопасностью. Ничего лучшего не придумал, как пригласить с собою Каму[68]68
  Мусин Камиль Мазитович – мастер спорта, доброволец, выполнял задачи в составе группы агентства «ANNA News».


[Закрыть]: ну как не он сможет поработать в личке. Для работы в паре позвал Мишу Вайнгольца.

Накануне был у комбрига 103-й бригады материально-технического обеспечения: привезли с Виталием Писанковым гуманитарку. Встретил плотно сбитый крепкий военный с надвинутой на глаза кепкой, жестким голосом и пристальным взглядом серых глаз:

– Пономарёв Николай Вениаминович, полковник, командир бригады.

Пока разгружали медикаменты, продукты и всё, по нашему разумению, необходимое бойцам, разговорились. Нас ждали в штабе 35-й армии, поэтому стал уговаривать отправить нас с оказией: всё равно везут боеприпасы, так может, и нам найдётся местечко?

Конечно, радости от общения с нами у комбрига не вызывало, но произнесенная фамилия генерала была заветным ключиком.

– Хорошо, завтра на рассвете отправлю.

Господи, счастье-то какое! Расцеловать бы этого сурового полковника, да неудобно как-то.

О целях и задачах нашей крохотной группы никто не спрашивал, чем сразу же расположило к душевности и пониманию. Комбриг посмотрел внимательно и строго и распорядился: выдать этим недоумкам автоматы, по четыре магазина на брата и пустить на вольные хлеба, раз им в кайф шариться по полям и лесам в поисках приключений на одно место. Впрочем, на всякий случай в сопровождение пошёл отчаянный подполковник, мастер спорта, интеллектуал, кандидат наук и прочая, и прочая – Сергей Николаевич Марков, зам комбрига.

Мы – это четверо старичков-разбойничков под крышей «ANNA News», особо не обременившие собою командование. Мы – это Василий Проханов, одинаково профессионально владеющий фотокамерой и автоматом, прошедший Югославию, Таджикистан, Афган, Чечню и ещё кое-что, а теперь материализовавшийся здесь. Это Кама, известный БНД, «Моссад»[69]69
  БНД – спецслужба Германии, Моссад – спецслужба Израиля.


[Закрыть] и иже с ними как «Дервиш», пятьсот шестьдесят прыжков с парашютом, мастер спорта по боксу, карате, стрельбе и ещё чёрт знает по чему. Перечень его регалий займёт целую страницу, ну а о его прошлых «турне» по Афгану, Чечне, Африке, Донбассу и так далее давно бы писать романы и снимать приключенческие фильмы, да только этого непоседу никак дома не застать, за комп не усадить, за стол не заманить. Это Миша Вайнгольц, наш бессменный фоторепортёр, крайне флегматичный и невозмутимый даже когда мина ложится рядом. Только отряхнётся и, лукаво щуря глаз, поинтересуется:

– А шо це було? А ложится надо было али нет?

Шутник. У него за полтысячи прыжков, война на Донбассе и Украине, и вообще мужик надежнейший и достойный.

Ну и ваш покорный слуга, играющий роль бесстрашного Рэмбо, хотя на этот раз душа щемилась в пятках: нехорошее предчувствие стало ломать за двое суток до выхода.

На базе получили «снарягу»: бронежилеты, каски, автоматы, уже снаряженные магазины. Конечная цель маршрута – Красный Лиман. Логистика – Купянск, Боровая, Изюм, Лиман. Идём на двух КамАЗах и одном «Урале».

Заходили утром. Как обычно подгонка броника и разгрузки, проверка оружия, распределение по машинам и… вперед через тернии к звёздам! Терний было выше крыши, а если речь идёт о звездах небесных, то к ним могли взмыть на каждом километре фронтовых дорог, дорожек, троп, тропинок и просто продираясь либо сквозь заросли кустарника, либо ступая сторожко по полю, густо засеянному «лепестками».

Дорога от «ленты» до Купянска еще хранила следы асфальта, но старались идти грунтовками – всё мягче, хоть и пыльно. Скорость – за сотню, мотало по кабине вверх-вниз и вправо-влево от всей души. Когда проходили сёла, то обратили внимание на молодёжь, дружно и не скрываясь бравшуюся за мобильники, как только мы проносились мимо.

За Купянском пошли грунтовками, иногда нарезанными прямо по полям. Порой вдоль обочин попадались разбитые и сожжённые машины, «мотолыги», реже бэтээры и танки. По тому, как они стояли у дорог, можно было определить: при обстреле сгорели или попали в засаду.

Миша и Василий снимали на ходу, из кабины мы с Камой щупали взглядом подступавшие к самой дороге кусты и деревья, стегавшие ветками по кабине. Что толку головой крутить – всё равно ничего сделать не успеешь.

Бросок на КамАЗах по дорогам харьковщины и луганщины к месту назначения надо было сделать за пару-тройку часов на предельной скорости. Ралли «Париж – Дакар» по сравнению с нашим перемещением во времени и пространстве просто детские забавы в песочнице, а бездорожье африканской пустыни и рядом не стояло с этим ужасным миксом грунтовки и асфальтово-щебёночной крошки. Если и был относительно ровный отрезок, то он не превышал диаметра колеса, а сама дорога была щедро испещрена ямами, рытвинами, воронками, изломана траками и пересечена колеями.

Льюис Хэмилтон[70]70
  Автогонщик «Формулы-1», семикратный чемпион.


[Закрыть] просто дитя из ясельной группы детсада рядом с нашим водителем. Знакомимся ещё на базе, едва усаживаясь в кабине. Эдуард Юрьевич Соболев, сержант, контрактник из Хабаровского края, таежник, сельский парень, а потому сметливый и цепкий, во всем обличье чувствуется сила, взгляд с лукавинкой. У него и походка соответствующая, будто зверя скрадывает. Этому крепышу подвластна любая колёсно-гусеничная техника: танк, бээмпэ, бэтээр, КамАЗы, «Уралы», «тигры» и прочее «зверьё». Ну а легковушки и мотоциклы – просто семечки на один зубок. Год назад колесил по Сирии, накрутил почти сорок тысяч километров за семь месяцев, а теперь вот здесь разматывает километры и взбивает пыль фронтовых дорог. Матёрый «контрабас», не чета мальчишкам-первогодкам.

Когда вернёмся и вывалимся в бессилии из кабины, волоча броники и автоматы, он вытряхнет резиновые коврики, вымоет кабину изнутри и снаружи, уже в сумерках аккуратно заштопает дратвой пробитый осколками тент и отправится в автопарк в поисках пары досок, чтобы заделать зияющую дыру в кузове – осколок снаряда размочалил в щепки две доски в полу.

Но это будет потом, по возвращении, а пока мы в кабине КамАЗа словно в миксере – бросает из стороны в сторону и вверх-вниз: то головой бьёшься в потолок, то в плечо напарника, то в руку, вцепившуюся намертво в панель. Главное – не войти головой в лобовое стекло, иначе будут потом собирать по дороге разобранное по частям героическое тело. Но это так, ужастики, с непривычки разные глупости в голову лезут. Через часик пообвыкнемся, а через два уже с восхищением будем исподволь любоваться Эдиком, с легкостью вращающим баранкой, бросая машину от обочины к обочине и ставя её то на левые колёса, то на правые. Даром что бортом не цепляет дорогу.

Манера езды Эдика не его прихоть, а жестокая необходимость: есть шанс в случае наезда на мину проскочить хотя бы кабиной, а в случае беспилотника или засады снизить эффект прицеливания.

Едем молча, щупая взглядом дорогу, обочину, придорожные кусты, дальнюю опушку, разорванные в клочья облака, и кажется, что видим всё, что остаётся за спиной, словно стрекоза с её фасеточным зрением.

После очередного параболического кульбита Кама возвращается на сиденье и, вцепившись в дверцу, ворчит:

– Хотя фамилия твоя Соболев, но по бабушке ты наверняка Шумахер.

Губы тянутся в улыбке, но стиснутые накрепко зубы мы с Эдиком не размыкаем, иначе запросто можно лишиться как минимум кончика языка.

До Купянска сёла сонные и малолюдные, лишь детвора высыпает вдоль обочины и радостно машет руками. Редкая молодежь сбивается в стайки, старательно изображая рыбаков, отворачивается и сразу же хватается за телефоны, едва осела пыль, взбитая нашей крохотной колонной. Парадоксы войны: у нас связь только с Господом (да услышит он наши молитвы!), а у них работает вовсю.

После города пошли грунтовками, изредка втыкаясь в ползущие колонны, но при удобном случае стараемся миновать их: лакомая цель для корректировщиков растянувшаяся гусеницей техника, так что испытывать судьбу желания особого нет.

Мы идём первыми, угадывая направление по наитию, но вот не пропустить нужную дорогу удаётся не всегда. Пару раз проскакиваем нужные повороты – сам чёрт не разберёт в этой нарезке полевых дорог, но подполковник угадывает нужное направление каким-то чутьём. Зам комбрига красавец: даже в самые критические мгновения бесенята пляшут в его карих глазах, и лукавинка не покидает их. Ни мата, ни крика – голос всегда ровный, вселяющий уверенность. Вот и в этот раз он обгоняет нас, останавливает, разворачивает, что-то спокойно объясняет Эдику, и тот понимающе кивает.

Изредка попадается разбитая или сожженная техника: если наша, то напоролись на засаду или накрыла арта, если укроповская – значит, либо наши «вертушки» отработали, либо опять-таки арта, но уже наша. Любопытство гасит желание поскорее миновать место, где еще, быть может, витают души погибших. Эдик старается объехать как можно дальше стороной эти «железяки»: разбросанные по дороге осколки, не ровен час, пропорят резину, и минус полчаса как минимум, покуда снимешь колесо, разбортируешь, поставишь и накачаешь. Вообще-то оставаться одним на дороге нет большого резона даже днём, а если ближе к ночи? Какая-нибудь шишига выползет вон из того лесочка или дура прилетит, равняя на ноль. Впрочем, подобные опасения посещают головушку только по пути к фронту. Обратно усталость придавливает ощущение опасности к полу машины и теснящий грунтовку густой кустарник не кажется уже враждебным, разнотравье манит, а редкие возделанные поля умиляют. Пастораль!

Как только миновали Боровую, замкомбрига посоветовал быть внимательнее. Кама пытался передёрнуть затворную раму, но тщетно. Минут двадцать он безуспешно дергал её, колотил, бил прикладом моего автомата, потом гаечным ключом, но тщетно: затвор прикипел напрочь, как будто заваренный автогеном.

М-да-а, повоевали. В случае нападения автомат годился разве только на то, чтобы мух отгонять. Водитель протянул ему свой автомат:

– Бери мой, всё равно меня первого снимать будут. Сначала очередь дают в водителя, чтобы стреножить машину, а уж потом расстреливают остальных.

Но нам везёт: видно, Богородица накрыла нас своим платом, защитила, спасла. Или молитва отца Николая хранила, а заодно врученный им «Живый в помощи» – девяностый псалом, оберегающий воина. Слава богу, на засаду не напоролись, под арту не попали, лишь пыли наглотались, да так, что горло обдирало наждаком. Нагревшаяся в кабине вода жажду не утоляла, но всё-таки лучше, чем ничего.

Василий невозмутим, даже флегматичен: ни стона, ни вздоха, ни скулежа – держится молодцом. Жаль, что только пару суток судьба отпустила: сейчас не вписывался он в наш график, а вот поработать бы вместе – за счастье. Пути Господни неисповедимы – авось ещё потопаем вместе по фронтовым дорогам.

4

Комбат ремонтного батальона молод, подтянут и строг, но вся строгость объясняется нечеловеческой усталостью. Круглосуточно принимает технику, организует ремонт, проверку, отправку. А еще надо накормить и напоить прибывающие экипажи. Спит урывками и всё больше на ходу. Нам он не очень рад, хотя гостеприимно предложил переночевать, обещая тихое местечко под раскидистым орехом – гарантия, что тебя не намотает на траки в темноте, но мы категоричны: надо ехать, это лишь короткая остановка по требованию.

Слесари, мотористы, оружейники и прочие работяги сугубо мирных профессий в военной форме, чумазые и с руками по локоть в мазуте, копаются в моторных отсеках, меняют опорные катки и траки на танках и БМП, лебёдками поднимают двигатели, меняют направляющие на «градах» и «ураганах». Вот взревел двигатель, и очередная бээмпэшка уходит на прогон – надо проверить реанимированный мотор на самых запредельных режимах.

Рембат расположился в поле и со стороны похож на колхозный тракторный стан со сломанными тракторами, комбайнами, сеялками-веялками. Впрочем, танки и БМП с задранными или опущенными стволами, РСЗО, грузовики, мощные скрепера и экскаваторы не приспособлены ни к посадке, ни к уборке, хотя перепахать земельку могут запросто и глубоко. Да и засеять человеческими жизнями тоже.

Жара удушающая, броники сняты, но лежат рядышком вместе с автоматами – всё под рукой. Перерывы на перекуры, обед или отдых не предусмотрены – техника должна быть возвращена в строй в кратчайшие сроки.

Комбат превратил территорию рембата в редут со рвом и обваловкой высотой метра в три. Предусмотрел ходы-выходы, визуальная охрана по периметру, постоянно дежурная группа оперативного реагирования. И не зря: «Точка-У» легла метрах в двухстах, и все осколки принял на себя земляной вал. Точнее глиняный, плотный и рыжий. Ребята нарекли его «Чубайсом» или «Рыжим Толиком» и говорят, что впервые в жизни он сделал доброе дело, хотя и не по своей воле.

Котлован эта баллистическая фугасно-осколочная дура вырыла приличный – метров шесть-семь глубиной и метров семнадцать в диаметре. В кратере несколько крупных осколков, основная масса в «оборонном» валу базы. Если бы не предусмотрительность комбата – быть беде: посекло бы – покосило и собрало бы обильную жатву из солдатских жизней.

В общем-то комбат спас десятки, а то и сотни жизней, и десятки машин, вселил в солдатские души уверенность в безопасности. Не знаю даже, какая награда за это может быть и будет ли вообще, но моторист возраста далеко не юного, вытирая ветошью руки, на мой вопрос улыбнулся:

– Батя придумал. Дай Бог ему здоровья и хорошей службы.

Батя – вот так уважительно сказал контрабас. Батяня-комбат, хотя этот батяня ему чуть ли не в сыновья годится. Но на войне уважают не возраст командира, а его заботу и умение беречь солдат.

Комбат отказался фотографироваться: зачем, мол, мы тыловики, мы подвигов не совершаем, мы просто работаем. Досадую, что фамилию и имя его запамятовал.

За время нахождения в бригаде не раз и не два слышал и о комбриге, и его заме уважительное «Батя». Это про них. Это как орден, который выдают не ко дню рождения. Это надо заслужить.

5

Танк шёл как-то натужно, словно через силу. Рядом верной подругой прихрамывала бээмпэшка. Нет, она, конечно, не могла хромать – не колёса же, траки всё-таки. Но ощущение хромоножки давали неровность дороги и неритмично работающий двигатель, из-за чего она шла рывками, переваливаясь с боку на бок.

На моторном отсеке танка на бушлате лежал танкист; второй, пристроившись рядом, придерживал его. Машины остановились, к танку бросились бойцы, на ходу растягивая носилки, но сидевший соскочил первым. Из люка ловко выбрался механик-водитель, невысокий и крепко сбитый, коротко стриженный и по виду вольный сын степей. Они аккуратно сняли лежавшего и бережно переложили его на носилки.

Когда раненого унесли, тот, что был на броне вместе с раненым, стянул шлем, вытер ладонью лицо и надел кепку. Был он невысок, коренаст и с виду неказист, с длинными не по росту руками, с небольшой бородкой на скуластом, азиатского типа лице. Он мазнул взглядом по лицам стоящих, и вдруг его прищуренные монгольские глаза полыхнули светом:

– Саныч! Чёрт возьми, Саныч! Мишка!!

Эта орущая макака облапила стоявшего ближе Мишу, обхлопала и обмяла, затем принялась за меня, а я всё никак не мог узнать его, хотя что-неуловимо знакомое было и в этих глазах, и в этих скулах, и в длинных загребущих руках.

– Это же Маугли! – радостно осклабился Миша.

Ну, конечно же Маугли, Серёга, иркутянин с густо замешанной монголо-бурятско-казачьей кровью. Тогда, под Харьковом, он был в балаклаве, а мы лиц не прятали, поэтому у него фора в узнавании.

Тесен мир, ой как тесен. Мы расстались в середине марта под Харьковом, а потом их отряд сильно потрепали, и он «материализовался» за почти три сотни вёрст под Изюмом в танковом батальоне. Скороговоркой, торопясь, он рассказал о своих мытарствах, вспомнили остальных ребят – кто ушёл, кто погиб, кто ранен или контужен.

Смотрю с любопытством на танк: не наш, Т-64, укроповский.

– Где взял, лишенец?

– У укропов заначил, – смеётся Маугли.

Справа на башне сбита динамическая защита, смято правое переднее крыло и взрывом задрано заднее. Слева от ствола по металлическим контейнерам динамической защиты белой краской выведено: «Сербия».

Видя моё недоумение по поводу надписи, Маугли объясняет, что командир – серб, потому и танк назван в честь его родины. А вообще-то экипаж интернациональный. Они доставили своего раненого командира. Прямо из боя. Сейчас чуток подремонтируют машину и снова на передок.

Просит сфотографироваться. Это дело не жалую и практически всё, что есть – результат тайных акций Миши и его коллег. Но отказать Маугли выше сил, и фотокамера поочерёдно запечатлевает нашу встречу, бронированного Боливара и его друга. Вот ведь как бывает: там, под Харьковом, в феврале и марте мы с Маугли совсем не ходили в друзьях – так, «привет-пока», а оказалось, что здесь нет роднее и ближе, чем он.

– Маугли, ты когда поумнеешь? Тебе сколько годков-то? Дома, небось, ждут не дождутся непутёвого, а ты здесь шаландаешься…

– Пока нациков не добьём – домой не вернусь, – он веско ставит жирную точку и достаёт из кармана банку с колой. – Будешь?

В танке духота и температура под полтинник, за бортом – плюс тридцать пять, пот выедает глаза даже когда не шевелишься, и ты просто таешь, как эскимо. Ревёт двигатель, рыкает пушка, вытяжка не справляется и от газов рвёт лёгкие, наждаком дерёт пересохшее горло, и ты одуреваешь за десять минут боя. Состояние знакомое, поэтому решительно отказываюсь. Маугли одним махом осушает банку, относит её в мусорный бак, стоящий под деревом, возвращается и начинает долбить Мишку своими дурацкими вопросами и рассуждениями. Конечно, он соскучился – всё-таки вместе были три недели, а на войне это огромный срок, и ему хочется поговорить не меньше, чем жажду утолить.

Парадоксально с точки зрения обывателя: Маугли отнёс банку в мусорный бак. Рембаза исполосована траками и колеями – недавно прошли дожди. Бумаг, картонок, тряпок и всякого привычного хлама не видно – так, по мелочам, то патронные гильзы лежат, втоптанные в грунт, то снарядные, но городские улицы по чистоте всё равно уступают. Комбат не случайно поставил мусорные баки – чистота, по его разумению, залог дисциплины и гигиены, а с этим он строг. Вот и Маугли не посмел нарушить заведённый порядок.

Русский воин Серёга с позывным «Маугли», начинал бойцом штурмового отряда, теперь наводчик трофейного Т-64. Воюет не за деньги, звёздочки и бронзулетки – их получат другие, а чтобы жила Россия.

По возвращении заехали в Сухарево в Спасительный град «Иерусалим Новый». Зашли в храм, помолились, поставили свечи за здравие всех наших воинов. Каждый раз, возвращаясь из-за «ленты», мы по пути домой заезжали сюда, шли в храм, благодарили Господа и своих святых, что позволили вернуться. В этот раз заказывали молебен за здравие своих боевых товарищей и за Серёжу «Маугли» – возвращайся с победой целым и невредимым.

6

Нашу крошечную колонну из трёх КамАЗов вёл зам комбрига. О таких офицерах надо говорить во весь голос. Зовут его Сергей Николаевич Марков, подполковник, кандидат наук, мастер спорта. Несмотря на нечеловеческую усталость, в глазах его пляшут бесенята, задор и какая-то гусарская лихость. Мне он интересен своей необычностью – без показной грубости, богатством, образностью и яркостью языка, точными и ёмкими оценками. Вот это и есть элита нации. Это и есть слава русского офицерства.

Солдат я о Маркове не расспрашивал – негоже выпытывать о командире у подчинённых, неэтично, но они сами, с восхищением поглядывая в его сторону, говорят, что за ним готовы идти в огонь и в воду.

– Он на «ты» со смертью, но относится к ней уважительно, без бравады, потому и она его тоже уважает и обручиться не торопится. Короче, они взаимно вежливы, – старший прапорщик Андрей смотрит на замкомбрига, стоящего в полусотне метров в окружении офицеров бригады. – Понимаете, он настоящий. Как человек настоящий, а потому и офицер тоже настоящий, с большой буквы. На таких армия держится, а может и вся страна. Его солдаты не просто любят – они боготворят его. Во мужик!

Он поднимает большой палец вверх, и его слова звучат так веско, что нет никаких сомнений в правдивости сказанного.

Он целый день в тяжеленном бронике и разгрузке, а со стороны будто в невесомой пелеринке ходит, бегает, прыгает. Я свой сбросил на третьем часу нашего сафари и больше не надевал, а затем и разгрузку забросил в машину, рассовав магазины по карманам. А Кама так вообще сразу же засунул свой броник и разгрузку куда подальше. Но какой спрос с этих гражданских чудиков?!

Его берцы блестят – умудряется, покинув кабину, сразу же смахнуть с них пыль и пройтись щёткой. Боже мой! Тут в кроссовках ступни ног огнём горят, а он марку держит!

Мы остаёмся мальчишками, несмотря на седины, и войну воспринимаем порой несерьёзно, куражимся, пока не нахлобучит по самое никуда. Она не прощает легкомыслия и пофигизма, но расплата пока несколько подзадержалась, и я не могу скрыть улыбку, докладывая о возвращении группы. Подполковник тоже улыбается: подыгрывает этой гражданской обузе, свалившейся на его голову, не воспринимая всерьёз наше боевое прошлое. И правильно делает: во-первых, всё проходит и остаётся только байки рассказывать о своем героизме, а во-вторых, он пока не видал нас в деле.

Утешение придёт позже, когда по возвращении он будет уже поглядывать на нас уважительно, а комбригу доложит, что мы были послушны, в меру осторожны, броников не снимали, касок тоже и вообще с поводка не пытались сорваться. Я признателен Сергею Николаевичу: в наших планах и дальше работать с бригадой, а непослушание наказуемо.

Буду жив – напишу когда-нибудь книгу о нём, о комбриге полковнике Пономарёве Николае Вениаминовиче, о генерале Шкильнюке Валерии Витальевиче, закрывшем собою четверых солдат и тяжело раненном осколками, о старлее Амане, о командире рембата подполковнике Александре Вторникове (нашёл-таки в блокноте его имя!) – устроенные им защитные валы спасли бойцов. Кстати, после нашего отъезда рембат опять накрыли «Точкой-У», и опять его «редут» спас от потерь. Напишу о тех, с кем свела судьба в эти июльские дни и ночи под сладким-горьким городом Изюм.

Мы вернулись. Ночь провели в бригаде, так и не сомкнув глаз до рассвета: всё не могли наговориться. А если честно, то не хотелось расставаться, и было как-то неловко: им снова возвращаться, снова идти под снаряды и ракеты, а мы будто бросаем их.

Мы вернёмся, ребята, вот обработаем фото, сделаем фильмы, напишем и вернёмся.

7

Несколько дней работали на изюмском направлении. Или на краснолиманском, что, в принципе, одно и то же: не поймёшь, где кончается одно направление и начинается другое.

Вернулись из-за «ленты». Команда подобралась что надо: Витя Носов, бывший старшина разведроты ещё советской десантуры; Витя Меркулов, оператор киностудии «Огненный рубеж»; Миша Вайнгольц – без него любая поездка не в кайф; и я.